Загадки Камчатских экспедиций

Штурман Геннадий Васильевич Соловьев шутил, что младший научный сотрудник Женя Кочергин обладает неким признаком гениальности, а именно он рассеян, как многие светила науки. Ну а если говорить серьезно, то это свойство самого юного члена нашего коллектива доставляло беспокойство начальнику экспедиции и, разумеется, немало неприятных переживании самому Жене. Самую значительную взбучку он получил от шефа, когда вскрылась путаница в учете документов, доверенных его попечению.

Надо сказать, что наш начальник был человеком требовательным к себе и к подчиненным. Скидок на возраст и на неопытность он не делал и, будучи выведенным из себя чьей-то нерадивостью, отходил не скоро. Так было и на этот раз. Изрядную выволочку виновник получил утром того дня, когда открылось его «грехопадение»; после обеда последовала добавка, а когда после ужина шеф изыскал повод для очередного разноса за ту же провинность, я не выдержал.

— Герман Николаевич, будем надеяться, что Женя осознал свои проступок и не повторит его. В конце концов, на ошибках учатся.

Те из членов кают-компании, которые сочли для себя возможным как-то реагировать на происходящее, также начали заступаться за Женю, а он, почувствовав поддержку, стал ссылаться на стечение обстоятельств свою загруженность и т. д. Аргументы младшего научного сотрудника выглядели малоубедительно, и, очевидно, он сам понял это. Во всяком случае оправдания его приняли иной характер.

— А вообще-то мне, товарищи, непонятны причины этих строгостей. Зачем столь тщательно оберегать наши документы? Ведь были времена – отправлялась в море русская экспедиция, а командовал ею датчанин и среди участников были немцы, французы и прочие иностранцы. Весь мир знал о ней и изучал привезенные материалы.

— Вы глубоко заблуждаетесь, молодой человек. Причины такого рода строгостей на нашем судне вам объяснят коллеги, я же могу добавить, что многие научные экспедиции прошлого были засекречены

Например, Джеймс Кук после возвращения из первого кругосветного плавания сдал сотрудникам Адмиралтейства не только корабельные карты и журналы, но и личные дневники своих подчиненных. При этом всем им было приказано держать язык за зубами.

Маршрут и цели французской кругосветной экспедиции под командованием Луи Бугенвиля были государственной тайной.

О маршруте и целях русской высокоширотной экспедиции под командованием Чичагова не имели никакого представления даже члены Сената.

Что же касается упомянутой вами Камчатской экспедиции, то она была не только секретной, но и замаскированной, то есть неофициальные (секретные) цели предприятия прикрывались официальными (несекретными). Как видите, Женя, сетования ваши на режимные увлечения века необоснованны.

Здесь я должен сделать небольшое пояснение.

Корабль наш около месяца находился в море и имеющиеся на борту кинофильмы были неоднократно просмотрены. Прочие средства развлечений также изрядно надоели, и у меня возникла идея – расшевелить штурмана, то есть побудить его рассказать о Камчатской экспедиции. Сделать это я решил с помощью маски скептика-маловера.

— Геннадий Васильевич, что это за странные вещи вы говорите?! Всем известно, что Камчатская экспедиция должна была доказать наличие пролива между Азией и Америкой. Современникам Беринга все это также было известно. При чем же здесь секретность, да еще маскированная?

Моя «провокация» блестяще удалась.

— То, что вы сказали о целях экспедиции, Михаил Валентинович, и есть тот самый камуфляж предприятия, о котором я говорил. Истинные цели его были совсем иные.

Я попросил штурмана рассказать о секретах Камчатской экспедиции, и присутствующие поддержали меня. Штурман ответил, что это длинная история, но кают-компания дружно согласилась слушать до победного конца. После этого Геннадий Васильевич начал свое повествование:

— Итак, очевидно, вам известно, что в 1725 году офицер русского флота Витус Беринг возглавил экспедицию, призванную открыть пролив между двумя континентами. Но, судя по всему, вам неизвестно, что некоторые архивные документы, посвященные данной экспедиции, не только опровергают хрестоматийные представления о ее задачах, но и дают повод для противоречивых толкований на этот счет.

Я расскажу вам о том, что написано в сочинениях историков, и кое-что о том, что можно прочитать «между строк» этих сочинений, то есть о том, что описано, но не прокомментировано или прокомментировано превратно.

Начнем с того, что Витус Беринг возглавлял две экспедиции, называемые Камчатскими: первую – с 1725 по 1730 год, вторую – с 1733 по 1741 год. Общее назначение первой экспедиции, казалось, было отражено в заглавии инструкции, составленной лично Петром I: «Об открытии соединения Азии с Америкой».

Напрашивается вывод, что царь верил в наличие перешейка между континентами, причем поиск того перешейка являлся целью предприятия, не так ли?

— Судя по тому, что вы процитировали, да, – неуверенно согласился Женя.

— В том-то и дело, что нет! Буквально в то же время, когда писалась упомянутая инструкция, царь имел разговор с командующим русским флотом генерал-адмиралом Апраксиным. В ходе его Петр высказал следующую мысль: «Будучи в Европе, слышал я от тамошних специалистов уверения насчет того, что Азия отделена от Америки проливом под названием Аниан (Анианский). Во имя славы и пользы России, считаю необходимым принять меры по поиску этого пролива».

Отсюда следует, что Петр в действительности верил в пролив между континентами. Мало того, он даже привел его название. О происхождении последнего имеется несколько версий. Так, например, имеется мнение, что русские карты Сибири попадали за границу, где картографы использовали их в своих интересах. Русское слово «океан» на востоке Азии могло при этом превратиться в Аниан, ведь спутать нечетко написанное «К» с «Н» было не трудно.

Из прочих версий стоит отметить ту, которая связана с именем Марко Поло. В XIII веке этот итальянский купец вернулся в родную Венецию из дальних странствий по диковинным землям Азии. Обо всем виденном и слышанном он поведал в своих сочинениях. В частности, писал венецианец о том, что на востоке империи монгольского хана, в Анианской провинции, находится пролив, отделяющий Азию от близрасположенных островов. Судя по всему, Марко Поло имел в виду один из проливов в Юго-Восточной Азии (он никогда не был на севере этого континента и не встречался с людьми, бывавшими там). Однако некоторые читатели его сочинений истолковали их содержание по-своему. Они решили, что речь идет о проливе в Анианской провинции, отделяющем Азию от Америки.

Какая из этих версий более достоверна, говорить не буду. Отмечу только, что с легкой руки итальянского картографа Гастальди в XVI веке на картах Азии появился Анианский пролив, разделяющий два континента.

Петр I, будучи человеком любознательным, живо интересующимся делами науки, видел карту Гастальди, беседовал с учеными, верящими в наличие Аниана, и разделял их уверенность.

Таким образом, можно констатировать, что в названии инструкции (о соединении Азии с Америкой) содержится мысль, чуждая ее автору. Вот вам первая загадка Камчатской экспедиции!

— Позвольте, Геннадий Васильевич! – воскликнул корабельный врач Семен Николаевич Ващенко. Насколько мне известно, документы, составленные Петром I, красотою стиля и ясностью изложения не отличались. Принимая в расчет это соображение, заглавие упомянутой вами инструкции можно истолковать не как категорическое утверждение, а как вопрос (предположение), например «О возможности (о вероятности) соединения Азии с Америкой». Следовательно, из названия царской инструкции ровным счетом ничего не следует. Верил Петр в пролив между континентами или нет – утверждать нельзя.

— Ну что же, Семен Николаевич, если сказанное мною выглядит недостаточно убедительно, представляю вашему вниманию еще один документ. Полагаю, вам известно, что царь-преобразователь, как поется в старинной солдатской песне, «сам командовал войсками, сам и пушку заряжал», то есть он имел разносторонние интересы и таланты. В частности, им лично, точнее говоря, при его участии была составлена карта Каспийского моря (кстати, это послужило поводом для парижской Академии наук избрать царя своим членом). Но я хочу рассказать не о ее научной ценности, а о другой карте, которая была изображена на одном листе с картой Каспийского моря и по указанию Петра отправлена в Париж. На ней были изображены Камчатка и Чукотка, а восточнее их – два участка суши, отделенные проливами от Азиатского материка.

Представляя французским ученым эту карту, Петр тем самым документально подтверждал уверенность в том, что Азия омывается на востоке Северным Ледовитым и Тихим океанами.

Судя по всему, уверенность эта базировалась не на карте Гастальди, а на информации сибирских казаков, ведь русские землепроходцы еще в XVII веке имели представление о строении Азиатского материка на северо-востоке. Например, Владимир Атласов составил карту, на которой можно различить контуры Курильских и Командорских островов, а также Чукотского и Камчатского полуостровов. Следовательно, у нас есть основания утверждать, что царь верил в пролив между Азией и Америкой, не так ли, Семен Николаевич?

— Допустим, что это действительно так, Геннадии Васильевич, но у всякого пролива есть два берега. О том, что на карте, отправленной Петром в Париж, была изображена Чукотка, вы сказали. Хотелось бы узнать, а что конкретно было изображено к востоку от нее?

— Увы, о землице сей я мало что могу сказать, да и сам составитель карты знал о ней, очевидно, немногое. Он изобразил узкий участок суши, вытянутый с севера на юг. Причем северные его границы находятся за пределами карты. Обозначения рельефа местности, а также реки и другие детали отсутствуют. Очевидно, этим автор карты хотел сказать, что «положение сомнительно» или «данные нуждаются в проверке».

Можно предположить, что в своей работе над картой он пользовался искаженной информацией об островах Святого Лаврентия или Диомида, или о Кенайском полуострове, или о какой-нибудь части Аляски.

Более подробно, по-моему, стоит остановиться на другой земле. Она расположена на карте примерно в двухстах милях к востоку от Камчатки и несколько превосходит последнюю размерами. На побережье отмечены горы и река, впадающая в океан. Примечательно, что северо-восточные границы таинственной земли на карте не обозначены (находятся за ее пределами).

А теперь позвольте напомнить вам выдержку из текста царской инструкции. Начальнику экспедиции предписывалось в ходе плавания по Тихому океану следовать вдоль земли, вытянутой к северу. При этом сообщалось, что северные границы ее на карте не обозначены и что она, очевидно, является частью Америки. Судя по всему, речь шла именно о загадочной земле, изображенной на царской карте к востоку от Камчатки.

Какие же выводы можно, по-вашему, сделать на основании всего вышесказанного?

Те, кто решились высказать свое мнение, были единодушны: Петр верил в наличие пролива между Азией и Америкой. Ну а земля, о которой шла речь в его инструкции, очевидно, являлась следствием неточной информации о Командорских и Курильских островах.

— С вашими заключениями трудно не согласиться, – заметил штурман. – Однако вы не обратили внимания на одну очень существенную деталь царской инструкции. Напомню, что документ сей назывался «Об открытии соединения Азии с Америкой», но речь-то в нем шла не о перешейке и не о проливе между континентами, а о какой-то земле, являющейся предположительно частью Америки. Землю эту Беринг должен был обследовать и нанести на карту вплоть до ближайших владений европейских государств, то есть название инструкции не соответствует ее содержанию. Вот вам вторая загадка Камчатской экспедиции! У кого есть объяснения на этот счет?

Слушатели дружно воздержались от гипотез, и штурман продолжил рассказ:

— Получив царскую инструкцию, Витус Беринг отправился на восток. Там, на берегах Тихого океана, был построен гукер, на котором члены экспедиции совершили плавание. Но не к востоку от Камчатки (к берегам земли, указанной в царской инструкции), а на северо-восток, к тому месту, где на современных картах изображен пролив, разделяющий Азию и Америку.

Таким образом, получается, что Витус Беринг не руководствовался инструкцией, написанной Петром. Вот вам и третья загадка Камчатской экспедиции!

— Позвольте, позвольте, Геннадий Васильевич! – воскликнул доктор. – Я не вижу здесь никакой загадки. Просто Беринг проявил разумную инициативу. В ходе первой экспедиции он обследовал северо-восточное побережье Сибири (в том районе, где можно было ожидать его соединения с Америкой).

Возражение доктора не застало штурмана врасплох.

— Семен Николаевич, для уяснения истины мне придется напомнить вам, что Витус Беринг официально должен был открывать пролив между двумя континентами, точнее, между Камчаткой и Аляской. Последняя, по мнению географов той эпохи, находилась примерно в двухстах милях к востоку от Петропавловска. Кроме того, Петр приказал Берингу следовать вдоль американского побережья, нанося его на карту вплоть до ближайших владений европейских держав.

Отсюда можно сделать заключение, что Беринг должен был следовать вдоль южных границ земли (мнимого полуострова Америки), ведь на северо-западе Американского континента никаких европейских владений в то время не было. Совершенно очевидно, что к тому Аниану, о котором Петр говорил Апраксину, курс, выбранный Берингом в ходе первой экспедиции, не привел бы. Следовательно, начальник экспедиции не выполнил того, что было намечено в царской инструкции. Более того, он даже не пытался это сделать. Надеюсь, я вас убедил?

Секунду-другую подумав, доктор сделал скептически-неопределенную мину, но затем кивнул головой: «Не буду злоупотреблять терпением вашей аудитории, Геннадий Васильевич. Прошу вас, продолжайте».

— В таком случае я должен сделать небольшое пояснение. Как уже отмечалось, после Первой Камчатской экспедиции была организована вторая, которую некоторые историки называют Северной. Она состояла из нескольких отрядов. Часть из них занималась исследованием северного побережья Сибири, другие действовали в бассейне Тихого океана. Именно о последних и пойдет речь.

Начну же я с одного положения сенатской инструкции по поводу организации экспедиции. В нем было сказано, что секретную инструкцию получит не только американский отряд, но и тот, который направляется к берегам Японии.

Вполне резонно задать вопрос: почему часть сил экспедиции была направлена на решение задач, ей совершенно не свойственных (если верить официальным документам), и зачем было секретить инструкции ее отрядов? Пожалуй, это четвертая загадка Камчатских экспедиций!

Здесь штурман сделал паузу, ожидая реакции слушателей. Продолжение рассказа последовало после того, как он убедился в нашем нежелании выступать с рискованными гипотезами.

— Кажется, я поставил достаточно вопросов, и пора бы давать на них ответы.

Итак, с какой же целью были организованы экспедиции, возглавляемые Витусом Берингом?

Официальные документы той эпохи гласили, что цели эти были сугубо научные: капитану-командору было поручено выяснить, сходятся континенты или нет.

Я привел вам доводы, опровергающие эти утверждения.

— Простите, Геннадий Васильевич, я прерву вас! – неожиданно воскликнул Женя. – Мне непонятна сама постановка вашего вопроса. В ходе первой экспедиции Беринг убедительно доказал разделение двух континентов. Таким образом, вторая экспедиция могла иметь какие угодно цели, но только не поиски уже открытого пролива!

— В том-то и дело, Женя, что Витус Беринг, строго говоря, факт разъединения континентов на 100% так и не доказал! Напомню, что в первой половине XVIII века отряды Второй Камчатской экспедиции, возглавляемые Прончищевым и Челюскиным, Лаптевым и Ласиниусом, доказали отсутствие перешейка между континентами в районе от Карских ворот до 165۫ восточной долготы. Витус Беринг в ходе первой своей экспедиции доказал отсутствие пролива в районе 67۫ северной широты и 168۫ западной долготы. Но то, что перешеек не находится севернее и западнее этого района, в то время доказано не было, и находились авторитеты, которые утверждали, что Америка все же соединяется с Азией.

Что из того, что Беринг утверждал обратное! Ведь такие известные мореплаватели, как де Фриз, Лаперуз и Крузенштерн, столь же категорически называли Сахалин полуостровом. Потребовался здоровый скептицизм и научная добросовестность Геннадия Невельского, чтобы доказать ошибочность этих представлений. Одним словом, ученые-географы продолжали интересоваться проблемой Аниана и после Второй Камчатской экспедиции. Существование пролива окончательно было доказано лишь в начале XIX века в ходе экспедиции Врангеля. Таким образом, доказательства Беринга явно не были «железными».

— Геннадий Васильевич, вы забыли Дежнева! – бросил реплику Женя. – Ведь он прошел из одного океана в другой и замкнул тем самым недостающее звено!

— Это не я, а дьяки Сибирского приказа забыли про Семена Дежнева! – ответил штурман. – И ничего удивительного в этом не было. Подумать только, что какой-то казак из далекой Сибири утверждал, что ему удалось пройти морем с Лены на Анадырь. Сделал он это на свой страх и риск, к тому же интересовали Дежнева не географические открытия, а ясак. И наконец, попытки других казаков пройти по его маршруту кончились неудачей (льды помешали). Все это привело к тому, что о Дежневе вскоре забыли. Как видим, факт существования пролива между континентами в то время еще нужно было доказать.

Не уверен, обосновал ли я скептицизм ученых мужей Санкт-Петербурга, но уверен в том, что мне пора перейти ко второй версии.

Сущность ее такова. Камчатская экспедиция 1733—1742 годов преследовала в конечном счете практические цели. Она должна была выяснить возможность мореплавания по Северному Ледовитому океану (из Европы в Азию) для последующего установления торговых контактов с азиатскими странами. Такое объяснение, следует признать безусловно верным. Но оно применимо главным образом к тем отрядам экспедиции, которые обследовали северное побережье Сибири. Таким образом, версия о попытке хозяйственного освоения Северного морского пути убедительна лишь частично.

О том, что это предприятие имело практические цели, говорит и третья версия. Авторы ее утверждали, что Камчатская экспедиция должна была способствовать установлению торговых отношений России с Мексикой. При этом они ссылались на пункт петровской инструкции, где было сказано: следовать вдоль Американского побережья вплоть до европейских владений.

Опровергнуть эту версию очень просто. Во-первых, торговля с американскими колониями была в то время монополией метрополии и даже обычный заход в колониальный порт иностранного корабля (торгового или военного) требовал специального разрешения из Европы. С учетом этого фактора предположение о том, что испанская корона поступилась бы своими коммерческими интересами, дабы угодить короне российской, выглядит беспочвенной фантазией.

Во-вторых, торговля России с Мексикой была бы бесперспективной по чисто экономическим соображениям, ведь товары приходилось бы перевозить через всю Сибирь и Тихий океан. Считаю излишним объяснять вам, как бы это повлияло на их стоимость.

А теперь перейдем к четвертой версии. Ряд исследователей полагали, что Камчатская экспедиция должна была обследовать восточное побережье Сибири с целью закрепления его за Россией. Одним из первых критиков данной точки зрения был М. В. Ломоносов. Он в частности, отмечал, что суровый климат и трудности снабжения сделали бы авантюрой любые попытки европейских держав захватить северо-восточную часть Азии. С этим доводом великого помора трудно не согласиться.

И наконец, пятая версия. Камчатская экспедиция преследовала не столько поиски пролива между континентами, сколько обследование ничейных территорий на северо-востоке Азии и северо-западе Америки. Делалось это опять-таки для достижения практической выгоды. Суть же ее заключалась в том, что пушные богатства Сибири к тому времени изрядно поистощились и возникла идея организовать промысел «мягкой рухляди» В Америке.

Но это еще не все. Есть основания полагать, что не только пушнина манила организаторов Камчатских экспедиций. В Петербурге знали, что Металл, из которого делались испанские, португальские и прочие европейские монеты, доставлялся преимущественно из Америки. А это могло породить заманчивую идею – поискать на «ничейных» берегах Тихого океана «российское Эльдорадо, российское Патоси».

Даю справку: Эльдорадо – таинственная (точнее говоря, фантастическая) страна в Центральной Америке, якобы сказочно богатая золотом. Патоси – район Боливии, где действительно в крупных масштабах добывалось серебро. В пользу данного предположения говорит и тот факт, что огромные расходы, а также колоссальные трудности, создаваемые климатом и отдаленностью района исследования, не остановили тех, кто вершил в то время судьбами России.

Так, только на Вторую Камчатскую экспедицию было затрачено 360 тысяч рублей. Для сравнения напомню вам, что в 1725 году стоимость всего русского экспорта в Европу составляла около трех миллионов рублей.

Таким образом, есть основания полагать, что Камчатские экспедиции были организованы не для нужд «чистой науки», а засекречены они были с целью избежать противодействия европейских колониальных держав. Для них русский флаг в бассейне Тихого океана даже на ничейных (никем не освоенных) землях был крайне нежелателен. Именно поэтому для экспедиции были разработаны открытые и закрытые (секретные) документы. Первые – к сведению господ дипломатов, аккредитованных при русском дворе, вторые – для руководства начальствующим лицам экспедиции.

— Здесь мне придется сделать пояснение. Дело в том, что царь Петр не ограничивал постановку задач подобным предприятиям одной письменной инструкцией. Так, например, в 1719 году геодезисты Иван Евреинов и Федор Лужин получили царскую инструкцию, которая предписывала им ехать в Сибирь до Тобольска, а далее они должны были следовать туда, «куда им указано». (Обращаю ваше внимание на эту формулировку.) Об общих целях экспедиции было сказано: выяснить, сошлась ли Азия с Америкой. Таким образом, получается, что Евреинов и Лужин были предшественниками Беринга?!

Однако не будем торопиться с выводами. Остановимся лучше на некоторых деталях этого предприятия.

Прежде всего Евреинов в 1721 году вернулся из Сибири и лично доложил Петру о проделанной работе. Царь, судя по всему, остался доволен итогами содеянного, но никакой официальной информации на этот счет не последовало. Когда же историки стряхнули пыль с некогда секретных документов, обнаружился удивительный факт: экспедиция Евреинова-Лужина не только не решила поставленную перед ней задачу, но и не была в том районе, где ее можно было решить. В действительности же упомянутые геодезисты занимались обследованием Курильских островов (составлением карт этого района). Отсюда следует, что Лужин и Евреинов руководствовались не письменной инструкцией, а устным инструктажем.

Аналогичный подход к обеспечению секретности наблюдался при организации Индоокеанской экспедиции. Вспомните, в ее инструкции о конечном пункте плавания говорилось: «В назначенное вам место».

Как видим, в документах Петра I, посвященных секретным экспедициям, имеется одна общая особенность. Кто из вас попробует объяснить ее?

— По-моему, все предельно ясно, – сказал Женя. – Петр стремился обеспечить секретность своим экспедициям. Для этого он давал их руководителям туманные письменные инструкции, а конкретные цели и задачи руководители предприятий получали в устной форме (с глазу на глаз). Тем самым вероятность утечки информации была сведена к минимуму.

— Добавьте к этому, Женя, что петровский метод обеспечения секретности сбивал с толку не только современников, но и потомков, изучающих историю русских географических открытий.

А теперь вернемся к Камчатской экспедиции. В конце 1725 года ее участники уже отправились в Сибирь, а Витус Беринг дожидался в Петербурге царского инструктажа. Дожидался и не дождался. Смерть Петра привела к тому, что начальнику экспедиции пришлось руководствоваться документом, который автор его не считал исчерпывающим руководством к действию. Изрядно поломав голову над царской инструкцией, Беринг решил все же искать пролив в том районе, где Азия максимально простирается к востоку.

Принимая во внимание его характер и наклонности ума, можно догадаться, чем было вызвано это решение ведь обследовать район вблизи мыса Дежнева можно было за одну навигацию (с учетом возвращения на Камчатку), а обследование американского побережья до европейских владении потребовало бы многолетнего плавания.

Напомню вам, что по картам, имеющимся у Беринга, от Камчатки до Мексики было около шести тысяч верст. Прибавьте к этому сравнительно невысокие мореходные качества гукера, отсутствие достоверных карт, тихоокеанские тайфуны и вам станет ясно, что вояж по царскому маршруту давал бы мало шансов на возвращение.

После окончания плавания в район пролива Беринг поспешил в Петербург.

Не берусь судить, как он сам оценивал результаты экспедиции, но чины Сената и Адмиралтейств-коллегии оценили их невысоко. Было решено организовать вторую экспедицию, с тем чтобы выполнить предначертания Петра. И опять-таки истинные цели предприятия были замаскированы. Например, в именном указе императрицы Анны Иоанновны Берингу предписывалось принимать меры по хозяйственному освоению Восточной Сибири (по организации там судостроения). Святейший синод и сибирские власти должны были оказывать ему помощь.

Что же касается секретных инструкций Сената, то в них предписывалось обследовать неосвоенные земли в северной части Тихого океана и приводить в подданство их население, избегая при этом вторжения во владения европейских и азиатских государств.

— А теперь, Женя, сделайте вывод из всего услышанного!

— Признаю свое заблуждение, Геннадий Васильевич! Камчатские экспедиции действительно были секретными! И цели их, судя по всему, заключались не столько в поисках пролива между Азией и Америкой, сколько в освоении Северного морского пути и свободных земель на севере Тихого океана. Секретность же этого предприятия объясняется стремлением избежать противодействия недругов России.

— Вы правильно меня поняли, Женя. Стоит, пожалуй, добавить, что одной из задач Камчатской экспедиции было установление политических и экономических контактов с Японией и что задачу эту россияне секретили не от японцев, а от европейцев. А для того чтобы сказанное стало понятным, напомню вам кое-что из истории контактов европейских держав с Японией.

Впервые об острове Чипангу, к востоку от Китая, поведал в Европе Марко Поло. Суть же его информации сводилась к тому, что островитяне красивы, учтивы и независимы в политическом отношении. Земли же их изобилуют золотом и жемчугом.

Четыре столетия спустя в документах русского дипломата Николая Спафария также сообщалось, что недра острова Напония содержат золота и серебра, а также иных сокровищ больше, чем недра Китайского государства. Аналогичные сведения приводились и другими источниками.

Одним словом, богатства Страны восходящего солнца стали в Европе XVIII века общепризнанной истиной. Японское золото даже вошло в художественную литературу. Я имею в виду Робинзона Крузо, который, путешествуя по Сибири, производил финансовые расчеты с помощью слитков японского золота.

О том, какие причины породили слухи о «золотообильной Японии», я распространяться не буду. Отмечу только, что они были далеки от действительности и что проверить их достоверность европейцы не могли. Дело в том, что знакомство с моральным обликом белых людей (их деяний в странах Юго-Восточной Азии) послужили тревожным сигналом для Китая, Кореи, Японии. Эти государства запретили «белым дьяволам» посещать свои порты, что в свою очередь законсервировало дезинформацию всякого рода.

Небольшое исключение было сделано японцами для голландцев. В ограниченных масштабах им разрешалось посещать для торговли порт Нагасаки, причем коммерция эта сопровождалась унизительными процедурами. Голландских купцов, в частности, заставляли попирать ногами распятие. То, что набожные христиане идут на эти унижения и святотатства небескорыстно, ни у кого сомнения не вызывало. Однако попытки прочих европейских держав проникнуть в таинственное государство успеха не имели. Японские власти возвели барьер изоляции вокруг Страны восходящего солнца.

Значит ли это, что никто из европейцев, кроме голландцев, в те времена не вступал в контакты с населением японских островов?

— Разумеется, нет! Ведь абсолютно изолировать от внешнего мира целое государство практически невозможно. Не контролируемые властями встречи японцев с иностранцами имели место. Например, японские мореплаватели терпели бедствия у побережья Сибири или Камчатки, и тамошним казакам случалось оказывать им помощь. Именно от этих спасенных моряков и купцов узнавали русские люди диковинные новости.

Оказывается, страна Нипон богата и могуча. Есть в ней свой царь, большие города, регулярная армия, богатое купечество, искусные мастера. Не удивительно, что Москва заинтересовалась столь достопримечательными соседями. В Сибирь был направлен указ – доставлять спасенных японцев в столицу, и история сохранила имена некоторых из них: Саним, Денбей, Гонза, Сода. Жизнь и деятельность этих людей в России достойны отдельного описания, но я отмечу только одну деталь русской биографии некоего Денбея – торговца из Нагасаки.

В 1702 году он был доставлен в Москву, где имел многочасовую беседу с Петром I. Сохранившаяся запись этой беседы позволяет заключить, что спасенный казаками японец в интеллектуальном отношении «звезд с неба не хватал» и образованием не блистал. Географию, историю, экономику родной страны он знал слабо, а недостаток своих знаний компенсировал пересказом слухов и вздорных домыслов.

Судя по всему, он хотел поднять свои акции в глазах тех, от кого зависело его будущее, и поэтому не жалел красок в описаниях богатств своей родины. Вот образцы его красноречия: золота и серебра в Японии много. Им отделывают царские дворцы, из него же делают идолов, богов и посуду. И сам он, Денбей, взял с собой в плавание два ящика с золотыми монетами по два пуда каждый.

Вскоре после этой беседы в Петербурге по царскому указу была основана специальная школа, в которой русских юношей обучали японскому языку. Вышеупомянутый Денбей стал преподавателем сего учебного заведения, а его соотечественник Сода – автором первого русского учебника по японскому языку.

На основании всего изложенного можно заключить, что в Петербурге всерьез поверили перспективности русско-японской торговли. Но для этого необходимо было сначала проложить дорогу к землям восточного соседа и установить с ним контакты на официальном уровне. Именно эти цели (в числе прочих) имела Вторая Камчатская экспедиция.

Но не только о Японии думали организаторы этого предприятия. На северо-западе Тихого океана предполагалось наличие ряда свободных земель, весьма волнующих воображение предприимчивых монархов и коммерсантов. Так, Марко Поло писал, что вблизи Анианской провинции есть острова, богатые золотом и медью.

Примерно в этом же районе в начале XVII века португалец Жуан да Гама видел землю, нареченную впоследствии его именем. Затем к северо-востоку от Японии на европейских картах появились Земля Иезо, Земля Штатов, Земля Компании и даже Земля Гога и Магога. Кроме того, ходили слухи о наличии там некой Страны золота и серебра (Rico de Ora, Rico de Plata). Разумеется со временем эти земли исчезли с карт или сменили названия (острова Хоккайдо, Итуруп, Уруп), но произошло это значительно позднее, а в начале XVIII века слухи на сей счет будоражили умы мореплавателей и государственных деятелей.

Как известно, Петр I бывал в Голландии, Англии, Франции, Австрии, Германии. И если учесть любовь царя к морю, а также его глубокие познания в области морских наук, то можно обоснованно предположить, что он имел достаточно подробную информацию о вышеупомянутых «землях».

Однако не подумайте, что организация Камчатской экспедиции является следствием одних недоразумении в географии. «Земля Гамы» была мифом, но золотообильная Аляска была реальностью. Реальностью были и стада морских бобров – каланов у берегов этой части Америки. Одним словом, богатые и неосвоенные земли на севере Тихого океана могли многое дать Русской державе. Большие выгоды могла получить Россия и от торговли с азиатскими государствами.

С другой стороны, я вовсе не хотел внушить вам ту мысль, что научное обоснование Камчатской экспедиции всего лишь маскировка. Исключительная научная ценность результатов первой и особенно второй экспедиции признается историками самых различных школ.

Последняя экспедиция состояла из нескольких отрядов, которые решали следующие задачи: 1) обследование северного побережья Сибири; 2) поиски «Земли Гамы»; 3) обследование северо-западного побережья Америки; 4) обследование Курильских островов и поиски путей в Японию.

Решая первую задачу, русские мореплаватели (Прончищев, Челюскин, Ласиниус, Муравьев, Павлов, Малыгин, Овцын, Стерлегов, Минин и братья Лаптевы) нанесли на карты северные берега Сибири и убедились в невозможности регулярного судоходства по Северному морскому пути (точнее, в преждевременности этого замысла).

Вторую и третью задачи решал отряд Витуса Беринга (на пакетботах «Святой Петр» и «Святой Павел»). Он достиг Аляски и открыл ряд островов на севере Тихого океана, при этом был собран богатый научный материал. Открытия эти проложили дорогу русским купцам и промышленникам. Их деятельность со временем привела к созданию Российско-Американской компании. Четвертую задачу решал отряд капитана I ранга Мартина Шпанберга. Входившие в него корабли (гукер «Архангел Гавриил», дубельшлюп «Надежда» и палубный бот) прошли вдоль Курильской гряды на юг, затем вдоль тихоокеанского побережья Хоккайдо до Хонсю.

Моряки отряда имели контакты с японскими властями, но к установлению дипломатических отношений они не привели, хотя японские власти на местах и проявили понимание того, что самоизоляция страны от внешнего мира вредит ей самой. Именно этим можно объяснить доброжелательный прием, оказанный ими русским морякам. По первой просьбе на суда экспедиции были доставлены пресная вода, дрова и свежая провизия. Затем начались визиты вежливости и наконец товарообмен, причем все это происходило в обстановке взаимного уважения и понимания. Русская водка, а также меха, шерстяные и льняные ткани, стекло и ряд других товаров понравились японцам. Россияне же обратили внимание на качество японского шелка, фарфора, жемчуга и, разумеется, на золотые монеты. С удивлением рассматривали участники экспедиции необычного вида дома, улицы, лавки с товарами, диковинно одетых, но чистоплотных и вежливых людей, с удовольствием пробовали свежие овощи и фрукты.

Одним словом, начало русско-японских контактов было многообещающим. Однако никакого развития этот эксперимент не получил. Дело в том, что японские власти на местах отлично сознавали, чем они рискуют, ведь дружественный прием иностранцев и самовольная торговля с ними могли повлечь за собой суровые репрессии со стороны столичных властей. Именно поэтому японские градоначальники и пошли на весьма оригинальный трюк. В своих отчетах они описывали все случившееся как самоуправство иностранцев, внезапно появившихся на японской территории, то есть русские сами (без всякого на то разрешения) брали японские товары и сами (без всякой договоренности) оставляли взамен свои. Их хотели задержать, но они успели скрыться на своих кораблях.

Очевидно, японские чиновники надеялись, что в столице заинтересуются контактами с русскими соседями и их замаскированная инициатива будет узаконена. Но этого, увы, не случилось. Центральная власть в Японии к тому времени еще не осознала• вредность самоизоляции.

На этом, пожалуй, я закончу свой рассказ о секретах Камчатских экспедиций.

После короткой паузы слушатели начали задавать вопросы, и один из них запомнился мне. Речь шла о территориальных претензиях к Советскому Союзу, выдвигаемых в правящих кругах современной Японии, то есть о японских правах «первооткрывателей» И «первых хозяев» Курильских островов.

Подумав немного, Геннадий Васильевич сказал:

— Вынужден уклониться от детального ответа на этот вопрос. В противном случае мой рассказ рискует превратиться в нечто напоминающее повествование Шахерезады, а меня на 1001 вечер физически не хватит.

Кратко же могу сказать, что в первой половине XVIII века японские власти не считали Курилы (северные и южные) своей территорией. Это подтверждается убедительными документами (кстати, не только русскими, но и японскими). Более того, в то время даже северная часть острова Хоккайдо не была освоена японцами.

Из документов же Сената о Камчатской экспедиции следовало, что острова к югу от Камчатки, до самой Японии, никому не подвластны. Четыре из этих островов уже являются российскими владениями. В инструкциях Шпанбергу (начальнику японского отряда Камчатской экспедиции) также предписывалось производить описания островов к югу от Камчатки, часть из которых уже является российскими владениями.

И надо сказать, что русские люди не только описывали Курилы, но и осваивали их, то есть они составляли карты, давали названия, устанавливали знаки государственной принадлежности, а население островов приводили в русское подданство. Особенно активно этот процесс происходил в конце XVIII столетия, когда была создана Российско-Американская компания (в сферу ее деятельности входили Курилы).

Таким образом, можно обоснованно утверждать, что сибирские казаки и промышленники, а также участники экспедиций, организованных русским правительством и Российско-Американской компанией, нанесли на карты мира Курилы и, как говорится, «застолбили» их.

Представители же японских властей начали появляться на южных островах гряды лишь в последние годы XVIII столетия. Примечательно, что японские самураи уже тогда имели вполне оформившиеся имперские амбиции. На острове Уруп, например, они разрушили столбы с обозначением их принадлежности к российским владениям и водрузили свои, на которых было написано буквально следующее: «Остров, подчиненный великой Японии, пока продолжается небо и остается земля». Эту напыщенную и высокопарную фразу следует, очевидно; понимать как провозглашение японских прав на вечные времена.

Мало того, в 1811 году на Курцлах имел место инцидент, который можно назвать первым русско-японским конфликтом. Суть его сводилась к тому, что к берегам острова Кунашир подошел русский шлюп «Диана» под командованием лейтенанта Головнина. Он должен был произвести работы, необходимые для составления более точных карт архипелага. Вместе с семью своими подчиненными Головнин высадился на берег, где встретил группу японцев (как выяснилось позднее, представителей властей). Русские моряки были обманом захвачены ими в плен, где они и пребывали до 1813 года.

Подчеркиваю, это был конфликт с представителями центральной администрации, а не с рыбаками и торговцами. С ними у русских людей никаких конфликтов в то время не возникало.

Что же касается «прав» на Курилы, провозглашенных японскими столичными «патриотами», то правительство России и правители Российско-Американской компании их не признавали. Лишь в 1875 году Россия уступила южную часть архипелага Японии. Это был один из актов, показывающий слабость царского правительства, его неспособность защищать должным образом интересы страны.

Однако не подумайте, что японские территориальные претензии распространялись только на Курилы. Аппетит, как говорится, приходит во время еды.

Отторгнув от Китая Тайвань и добившись своего на южных Курилах, японские самураи в конце XIX века не только все Курилы, но и Камчатку объявили частью своих «северных территорий», то есть пропагандистская шумиха нынешних японских реваншистов не такая уж оригинальная затея. Она велась без малого 100 лет назад столь же крикливо, с такими же лжеисторическими ссылками, как и в наше время. Более того, в Токио была даже издана Большая историческая национальная энциклопедия. В ней было прямо сказано, что Япония должна считаться повелительницей тех мест, которые она занимает ныне, и тех, которые она пока еще не занимает. Как видим, «патриоты» из Токио термин «японские территории» понимали весьма своеобразно.

Вот, пожалуй, и все, что я могу сказать в самой краткой форме о японских территориальных претензиях к Советскому Союзу.

Присутствующие начали было благодарить штурмана за интересный рассказ, но тут наш доктор обратился к нему, как он выразился, «с вопросом под занавес»:

— Геннадий Васильевич, нет спору, ваше толкование сущности Камчатских экспедиций в какой-то степени убедительно и довольно интересно. Но мне бы хотелось остановить ваше внимание на следующих обстоятельствах.

Разные авторы, как вы сами отмечали, дают различные толкования целям и задачам экспедиции. Но этим их разногласия не ограничиваются. У них нет общей точки зрения и на оценки участников предприятия (их деловых и нравственных качеств, а также заслуг в деле проведения экспедиции). Хотелось бы знать ваше мнение на этот счет.

Геннадий Васильевич ответил, что о людях, принимавших участие во Второй Камчатской экспедиции, он расскажет как-нибудь в другое время. Разумеется, если эта тема интересует присутствующих. Последние дружно изъявили желание слушать продолжение, а штурман, пожелав нам доброй ночи, отправился исполнять свои служебные обязанности.

А далее случилось нечто непредвиденное. На следующий день один из траулеров камчатской приписки послал в эфир сигнал «Мейдей» (терплю бедствие), и нам срочно пришлось идти на помощь. Затем неутешительный прогноз погоды заставил перенести сроки некоторых работ и уплотнить их график. Одним словом, продолжение рассказа штурмана мы услышали примерно через неделю.

— Итак, уважаемые россияне, мы с вами уяснили, куда и с какой целью отправлялись Камчатские экспедиции. А теперь остановимся на их участниках.

Начнем с того, что среди них были те, кто заслужил добрую память потомков, и те, кто не заслужил ее. Но все они в той или иной степени оставили свои имена в анналах истории.

И вот что удивительно, хотя архивные материалы и опубликованные воспоминания участников предприятия весьма обширны, историки до сих пор не могут воздать каждому по заслугам. Точнее говоря, у них нет общей точки зрения на то, как следует оценивать некоторых участников экспедиций. В частности, нет у них единой оценки самого начальника.

Давайте-ка попробуем разобраться в том, кто же он был – датский моряк на русской службе Витус Йонссен Беринг.

Кратко о нем можно сказать следующее. Родился в 1681 году. На русскую службу поступил в 1703 году. В ходе Северной войны дослужился до звания капитана II ранга (командир линейного корабля «Лесное»). В целом же нигде и ничем особенно не отличился. За 37 лет русской службы основательно обрусел. Не возражал, когда его называли Иваном Ивановичем или даже Витязем, хорошо знал русский язык, нравы, обычаи.

В 1724 году Петр I, касаясь подготовки давно задуманной экспедиции на стык двух континентов, писал, что считает целесообразным пор учить ее руководство капитану I ранга Берингу или капитану II ранга ван Вердену. Оба они плавали в Вест-Индию, и их опыт мог быть полезен. Почему прошла кандидатура Беринга? Имеется мнение, что Петр I лично выбрал его. Позволю себе не согласиться с этим.

Вряд ли царь сам обратил внимание на какого-то капитана I ранга из иностранцев, нигде и ничем не отличившегося и которому он же незадолго до этого подписал отставку. Более достоверным является утверждение участника и первого историка Второй Камчатской экспедиции Г. Миллера. Он писал, что Беринг сам просил назначить его в экспедицию. А историк XIX века А. П. Соколов уточнил, что этому назначению Беринга помогли вице-адмирал Сандерс (его земляк) и шаутбенахт Сенявин. Они написали соответствующее представление на высочайшее имя. Имеются также сведения, что к назначению Беринга приложил руку президент Адмиралтейств-коллегии вице-адмирал Крюйс (также соотечественник Беринга, завербовавший его в свое время на русскую службу).

Таким образом, не по приказу начальства, а по собственной инициативе попал Беринг в начальники Камчатской экспедиции, и без протекции дело тут не обошлось.

А теперь посмотрим, как сложилась его карьера в дальнейшем.

Первая Камчатская экспедиция, как таковая, началась в январе 1725. года, когда 34 человека и 25 саней с грузами двинулись на восток. По пути к ним присоединялись новые люди и грузы. Всего же в предприятии участвовало около четырехсот человек. Через год, преодолев примерно половину пути, экспедиция зазимовала в Илимске, а весной следующего года начался самый тяжелый участок пути к океану.

Огромный к тому времени обоз экспедиции перевозил якоря, вооружение, боеприпасы, продовольствие, приборы, инструменты, паруса, канаты, гвозди и многое другое, а транспортными средствами были лошади, олени, собаки. На пути экспедицию преследовали морозы, бездорожье, бескормица. Животные зачастую падали, и людям самим приходилось впрягаться в сани.

Там, где реки были судоходны и течение их совпадало с маршрутом экспедиции, нужно было строить лодки и сплавлять на них экспедиционные грузы, минуя перекаты, мели, пороги. А паек состоял из ржаной муки и скудной доли крупы.

В Охотске экспедиция зимовала вторично, а летом 1727 года переправилась на Камчатку, где ее участники построили бот «Святой архангел Гавриил». Именно на нем в 1728 году и совершил Беринг вояж к проливу, носящему ныне его имя.

Не обнаружив там признаков перешейка между континентами, он затребовал от своих помощников (Шпанберга и Чирикова) в письменной форме их мнение насчет того, как они оценивают обстановку и что предлагают делать дальше. Шпанберг посоветовал подняться к северу, до 66۫ северной широты, а затем возвращаться, ибо зимовка на Чукотке невозможна (нет леса, и чукчи относятся к русским враждебно).

Чириков предлагал идти на запад, до устья Колымы или до тех пор, пока льды не преградят дорогу. Зимовать он предлагал на земле, лежащей против Чукотского носа (т. е. на Аляске). По рассказам чукчей, там имеется лес.

А теперь, товарищи, вспомните царскую инструкцию: идти вдоль земли, протянувшейся к северу (предположительно Америки), до тех пор, пока не встретятся владения европейских держав. Где эта земля, куда она тянется, соединена ли она с Америкой и где начинаются европейские владения, — всего этого Беринг так и не узнал. Более того, он и не пытался это узнать. Что же касается пролива между континентами, то он счел это доказанным фактом, а затем, ссылаясь на объективные обстоятельства, принял решение возвращаться.

Чины Адмиралтейств-коллегии, рассмотрев итоги экспедиции, признавали ее бесплодной, а самого Беринга обвинили в том, что он не довел до конца порученное ему дело. Правда, со временем появились другие мотивы в оценке итогов экспедиции, но то, что замысел Петра нуждался в завершении, было очевидно.

В этой ситуации Адмиралтейств-коллегия запросила у Беринга, какие полезные для державы Российской мероприятия следует провести на востоке Сибири, и он представил свои соображения на сей счет. После этого чины Адмиралтейств-коллегии и Сената решили, что руководство новой экспедицией разумнее всего поручить именно капитану-командору Берингу, благо у него есть опыт и за него есть кому поручиться.

Ну а далее была длительная подготовка к экспедиции в Сибирь и на Камчатку, а затем полное тяжелых испытаний плавание к берегам Америки. В ходе этого плавания пакетбот «Святой Петр» потерпел аварию, а начальник экспедиции нашел свою могилу на острове, названном его именем. Такова внешняя картина беринговской одиссеи. А теперь обращаю ваше внимание на ее детали.

Итак, иностранец, завербованный на русскую службу в эпоху, когда Россия нуждалась в грамотных моряках, к концу Северной войны большой карьеры не сделал и незаменимым специалистов не стал. Нет оснований сомневаться в том, что не трусость и не леность обусловили это. Просто шведский флот, травмированный постоянными поражениями, не проявлял большой активности, а во второй половине Северной войны преимущественно отстаивался в портах, вот и не довелось Берингу понюхать пороху в сражениях. Кроме того, он по натуре был человек скромный и сдержанный, то есть не обладал способностью лезть на глаза начальству, выгодно представлять свои заслуги и втираться в доверие.

В отношениях с подчиненным Беринг был доброжелателен, мягок (порой даже слишком), избегал обвинений в их адрес, а достойных всегда отмечал в своих донесениях. То, что начальник Камчатских экспедиций был грамотным моряком, признается большинством историков, так же как его осмотрительность, дальновидность и осторожность. Следует отметить и то, что отчет, написанный им после возвращения из первой экспедиции, делает честь его русскому патриотизму, государственному уму и наблюдательности.

Одним словом, Витус Беринг имел определенные достоинства как специалист и заслуги перед Россией. Учитывая его нравственные и деловые качества, можно предположить, что он был бы неплохим сотрудником Адмиралтейств-коллегии (военным чиновником) или хорошим начальником Морского кадетского корпуса (воспитателем и преподавателем). Что же касается начальника научной экспедиции, то он заслужил на этом посту ряд нареканий.

Прежде всего отмечается отсутствие у него инициативы – недостаток весьма серьезный, ведь от Камчатки до Петербурга было далеко и обстоятельства порой требовали такого решения, которое нельзя было предусмотреть в инструкции. Кроме того, руководитель данного научного предприятия должен был сам обладать качествами ученого: пытливостью ума, стремлением узнать неведомое и достичь цели даже тогда, когда инструкция и обстоятельства дают возможности для отступления, то есть он должен был «гореть» задачами экспедиции, а не плестись на поводу у инструкции. Явно не хватало Берингу и чисто командирских данных.

В этот момент вызов с мостика заставил штурмана прервать рассказ и покинуть кают-компанию.

Слушатели воспользовались этим для обмена впечатлениями об услышанном, причем корабельный врач поставил под сомнение правомерность услышанной критики в адрес начальника Камчатских экспедиций. У него нашлись сторонники, и, когда Геннадий Васильевич вернулся в кают-компанию, его ожидала серия критических реплик.

Смысл их сводился к следующему: сидя на мягком диване и попивая компот, легко критиковать Беринга, что он-де не учел того, не сделал другого, а стоило бы «влезть в шкуру» капитана-командора, а также учесть тот факт, что он все же первым привел русский корабль к берегам Америки, несмотря на колоссальные трудности предприятия.

Геннадий Васильевич спокойно выслушал все это, а затем попросил внимания.

— Мои оппоненты, очевидно, полагают, что выдающиеся личности прошлого делятся на «плохих» и «хороших» (на «черных» и на «белых»). Полутонов они не признают. Я же пытаюсь охарактеризовать Витуса Беринга со всеми его заслугами и недостатками, а это и есть объективная оценка личности. Надеюсь, слушатели согласятся со мной, когда услышат все мои доводы и заключения по ним. А начну я с того, что беринговский «Святой Петр» не был первым русским кораблем, подошедшим к американским берегам.

Даю справку: в ходе Первой Камчатской экспедиции Беринг не видел Америки и даже не приближался к ней. А вслед за ним район пролива между двумя континентами посетила русская экспедиция на боте «Гавриил». Возглавляли ее геодезист Михаил Гвоздев и подштурман Иван Федоров. В 1732 году «Гавриил» подошел к побережью Аляски в районе нынешнего мыса Принца Уэльского, а затем спустился на юг вдоль берега до района острова Нунивак. Неблагоприятная погода не позволила русским морякам высадиться на берег.

Берингу, кстати, все было отлично известно, ибо участники упомянутой экспедиции влились затем в состав команд его пакетботов.

Вторым же к берегам Аляски подошел чириковский «Святой Павел». Он достиг их на полтора дня раньше беринговского «Святого Петра». Это, так сказать, небольшие комментарии к негативным репликам моих оппонентов.

Что же касается сути их возражений, то, прежде чем перейти к ней, следует рассмотреть вопрос о кадрах экспедиции в целом.

Начну с констатации того, что Вторая Камчатская экспедиция планировалась как добровольная и русская по составу участников (очевидно, с целью более надежного обеспечения секретности).

Однако трудности предприятия были настолько велики и настолько хорошо известны в соответствующих кругах, что желающих участвовать в нем было немного. Вот и пришлось зачислить в штат иностранцев. А русских брали, не особенно придираясь к служебным характеристикам. Более того, некоторые из них в распоряжение Беринга попали прямиком из тюрем.

Как видим, положение с кадрами экспедиции нельзя было назвать блестящим. И ничего удивительного в этом не было.

Знающие люди рассказывали о суровом климате, диком, необжитом крае, скудном снабжении и воинственных туземцах. Мало того, в местах, где предстояло действовать экспедиции, можно было получить только строительный лес и частично продовольствие. Все прочее нужно было доставлять из Центральной России. Венчало же все это плавание в неведомых водах Тихого океана. Одним словом, предприятие давало мало шансов на возвращение. Именно поэтому и в Центральной России, и в Сибири люди уклонялись от участия в экспедиции, несмотря на предлагаемые им блага.

Правда, Беринг имел право производить принудительные мобилизации, но мобилизованные таким образом люди при малейшей возможности разбегались.

Что же касается сибирской администрации, то она далеко не всегда оказывала экспедиции содействие. Судя по всему, ее чины исходили из принципа: до бога высоко, до царя далеко, а здесь я и царь и бог. Полномочия Беринга и указы Сената их не смущали. В сибирской глухомани они легко нейтрализовывались ссылками на объективные трудности: природные условия, скудность ресурсов, отсутствие людей и т. д.

Все эти препоны нужно было преодолевать, все конфликты – разрешать, и отвечал за все это капитан-командор Витус Беринг.

Я уже отмечал, что начальник Камчатских экспедиций обладал определенными достоинствами как моряк и офицер. В ходе своей службы под русскими знаменами он не раз проявлял себя предусмотрительным, грамотным специалистом, но воодушевлять подчиненных на тяжкий труд и лишения во имя интересов России Беринг не мог. Не мог он и ломать саботаж сибирских чиновников. Более того, на все зло, творимое вокруг него, он смотрел с позиции «я за все это не отвечаю, следовательно, мне до этого нет дела».

Наглядным примером этому служит письменное поучение лейтенанту Плаутину. Страстный юноша негодовал на безобразия, творимые начальником Охотского порта, а капитан-командор Витус Беринг отечески наставлял его (письменно): «Ты не хуже моего знаешь, что это за человек. Рассматривай его как бешеную собаку. Сойди с ее дороги, и пусть она кусает кого-нибудь. Тебе до этого дела нет!»

Твердой рукой навести порядок в коллективе экспедиции, навязать свою волю сибирским администраторам, а также принимать инициативные решения Беринг не умел.

Оппоненты, очевидно, заготовили для меня вопрос: почему это в трудах историков имеются иные (чисто хвалебные) оценки Витуса Беринга, не так ли?

— Вы угадали, Геннадий Васильевич, — отреагировал врач. – Более того, я позволю себе привести конкретную оценку академика Бэра. Он категорически утверждал; что «у всякого другого, кто стал бы во главе столь громадного и необычайно трудного предприятия, все дело неминуемо развалилось бы». И Бэр не был одинок в своем мнении.

— Мне это известно, Семен Николаевич. В среде историков действительно существует мнение, что Витус Беринг как руководитель Камчатских экспедиций находился на своем месте, а упомянутый вами академик Бэр даже выступал с предложениями поставить ему памятник.

В своей оценке деятельности Беринга он исходил из научной значимости Камчатских экспедиций и сложности их проведения. Однако серьезным анализом деятельности Беринга и всего хода экспедиции Бэр, судя по всему, не занимался, а это делает его оценки Беринга легковесными и неубедительными.

Гораздо более убедительно выглядят оценки, данные Берингу А. П. Соколовым. Это был видный историограф русского флота, моряк по образованию, человек достаточно независимых взглядов, объективный в своих оценках. На страницах газеты «Северная пчела» он опубликовал ряд статей о Камчатской экспедиции, а затем выпустил книгу, посвященную этой же теме. При этом он освещал не только ход событий, но и морально-деловые качества их участников.

О начальнике экспедиции Соколов писал следующее: «Капитан-командор Иван Иванович Беринг (настоящее его имя Витус), родом датчанин, был человек знающий и ревностный, добрый и набожный, но крайне осторожный и нерешительный, легко подпадавший влиянию подчиненных и потому мало способный начальствовать экспедицией, особенно в такой суровый век и в такой неорганизованной стране, какой была Восточная Сибирь в начале XVIII века». Добавлю к сказанному, что капитану-командору к началу второй экспедиции исполнилось 52 года, а в те времена 40-летних мужчин называли стариками.

Беринг и сам сознавал, что взялся за непосильное дело. Мало того, он этого не скрывал и вслух высказывал мнение о том, что руководство экспедиции следовало бы поручить кому-нибудь другому (помоложе и непременно русскому).

Почему помоложе – догадаться нетрудно. А русскому потому, что на командира-иностранца в тяжелейших условиях экспедиции русские подчиненные смотрели особенно придирчиво и ставили ему в вину то, что простили бы соотечественнику (единоверцу). Беринг, судя по всему, имел возможность в этом убедиться. Во всяком случае архивы экспедиции сохранили многочисленные жалобы на ее начальника. Писали же их и нижние чины, и чины начальствующие, в том числе ближайшие помощники капитана-командора.

Помимо служебной нерадивости его обвиняли в стяжательстве (в противозаконной торговле вином, в вымогательстве, во взяточничестве) и в других злоупотреблениях. Обращаю ваше внимание на то, что обвинения подобного рода писались самими участниками экспедиции и сибиряками.

Стоит отметить и то, что Берингу была свойственна явная неприязнь к хозяйственным делам в частности к финансовой отчетности. Он еще в годы службы на Балтике подвергался взысканиям за непорядки в денежных документах. В Сибири картина повторилась. Из первой экспедиции он привез запутанную финансовую ведомость и такую же ведомость оставил на память о себе.

Кроме того; установлено, что в ходе первой экспедиции ее начальник «провернул» одно коммерческое дельце: закупил в Якутске 100 пудов муки, затем доставил ее казенным транспортом в Охотск, где и обменял на пушнину (разумеется, в свою пользу).

И наконец, «дражайшая половина» капитана-командора блеску его репутации, мягко говоря, не способствовала.

Анна Матвеевна Беринг (финская шведка, урожденная Анна-Шарлотта Пюльсе) сопровождала мужа во второй экспедиции до Якутска (где была создана основная база экспедиции). А. П. Соколов характеризует ее как барыню молодую и бойкую, которая, кажется: не оставляла без внимания служебные дела мужа.

В якутской глуши Анна Матвеевна скучала, и супруг развлекал ее, не жалея времени и средств (между прочим, казенных): устраивал фейерверки, организовывал катания на санях (специально для того построенных), прогулки по сибирским рекам на лодках и прочие увеселительные мероприятия. У многих сибиряков и участников экспедиции они вызывали недоумение, смешанное с негодованием: в честь каких успехов и на какие средства учиняются сии «триумфальные действа»?

Но это еще не все. Анна Матвеевна весьма активно занималась в Якутске коммерцией, причем законность ее вызывала сомнение. Последовал сигнал в столицу, и в 1738 году при возвращении мадам Беринг в Европу сибирские власти по указанию Сената осмотрели ее багаж. Обилие мехов и мануфактуры неустановленного происхождения подтвердило обоснованность доносов.

После этого сибирские чиновники опечатали баулы мадам Беринг и отпустили ее в Москву с расчетом, что в центре разберутся. Но мадам командорша самовольно вскрыла свой багаж, сделала в «первопрестольной» кое-кому кое-какие подарки и укатила в столицу, заявив на прощание, что она-де не сибирячка, а жительница Санкт-Петербурга, то есть не подвластна сибирским властям.

Сохранить в тайне подобные махинации было практически невозможно, а многоустная молва, возможно, раздувала их масштабы. И нет ничего удивительного в том, что находились правдоискатели-обличители.

Так, еще в ходе первой экспедиции писарь Семен Турчанинов кричал на людях, что «знает за капитаном важное дело!». По тогдашним понятиям это означало, что заявитель имеет сведения, изобличающие указанное им лицо.

Турчанинов был взят под стражу и отправлен в Якутск. Там показания его были рассмотрены властями и отвергнуты. Сам писарь вскоре после этого умер (отчего и при каких обстоятельствах неизвестно). Но у него нашлись последователи. Целая группа участников экспедиции выступила с обвинениями в адрес Беринга. Все они были опрошены представителями сибирских властей и... объявлены сумасшедшими!

О многом говорит также инцидент в Сургуте. Тамошний управитель некто Ягодин в вызывающей форме отказался содействовать экспедиции, а его коллега из Маковского острога пошел еще дальше: он громогласно назвал членов экспедиции, включая Беринга, мошенниками, которых надо повесить. Более того, этот администратор пробовал с помощью кулаков выразить караульным солдатам беринговской команды свое к ним отношение.

Задумайтесь над этими фактами. Почему это должностные лица Сибири, игнорируя указания Сената, затеяли открытую конфронтацию с участниками Камчатской экспедиции? Почему сибирские чиновники вопреки элементарным нормам приличия публично изобличали руководство экспедиции? Чем было вызвано исступление, заставившее сибиряка броситься с кулаками на вооруженного солдата?

Если все упомянутые сибирские чины «повредились в уме», то уместно задать вопрос: что это за «эпидемия психических расстройств» поразила Сибирь в начале XVIII века? Я лично считаю, что в данном случае «не было дыма без огня» и что историкам еще предстоит разобраться в сущности дела Турчанинова и его единомышленников.

И наконец, имеются документы, из которых ясно, что Беринг причастен к разглашению секретов Первой Камчатской экспедиции (передал копию секретной карты экспедиции голландскому послу в Петербурге).

В этот момент Геннадий Васильевич сделал паузу, чтобы промочить горло, а слушатели заполнили ее репликами, весьма неуважительными по отношению к памяти Беринга.

Реакция штурмана на эти реплики была несколько неожиданной для нас:

— Не торопитесь с выводами! Я вижу, вы бросаетесь из крайности в крайность, то есть пытаетесь низвергнуть Беринга с пьедестала. А он этого не заслужил. Подчеркиваю, у нас нет права презирать его память. Между прочим, в начале моего повествования кое-кто советовал мне «влезть в шкуру» капитана-командора. Считаю возможным последовать этому совету, то есть проанализировать причины, обусловившие неблаговидные деяния начальника Камчатских экспедиций.

Начну с того, что после окончания Северной войны капитан II ранга Витус Беринг, не получивший ни наград, ни ожидаемого повышения в звании, решил оставить русскую службу. Он был глубоко обижен тем, что его обошли мальчишки, да еще бывшие подчиненные.

Просьба об «отставке и отпуске в отечество свое» была удовлетворена, причем в весьма почетной форме:

Беринг получил-таки звание капитана I ранга и двойной оклад. В отечество свое (в Данию) он не поехал, а поселился в Выборге у родственников жены. Спустя же пять месяцев Беринг обратился к Петру с просьбой о возвращении на русскую службу, но уже в новом звании.

Ответ был положительный (тому способствовали хлопоты друзей и родственников), и капитан I ранга Беринг вновь стал командиром линейного корабля «Лесное». Однако карьерные планы его шли дальше. Он искал случая отличиться, и такая возможность вскоре представилась. Петр решил организовать экспедицию к берегам Америки, и Беринг попросился в нее добровольцем, хотя тяги к занятиям подобного рода не имел. Имеется мнение, что решение его было продиктовано стремлением продвинуться по службе, то есть дослужиться до шаутбенахта (контр-адмирала), и сколотить состояние путем приобретения пушнины из первых рук.

Планы эти лопнули по всем статьям. Багаж начальника экспедиции был арестован сибирскими властями, а вместо шаутбенахта он получил капитана-командора. Этот чин соответствовал армейскому бригадиру, к тому же Беринг получил его «сверх штата», то есть денежное содержание у него осталось капитана I ранга.

Мало того, в ходе экспедиции жене его прекратили выплату денег по аттестату, а самому Берингу некоторое время после возвращения выплачивали лишь половину положенной суммы. Это было следствием вышеупомянутой финансовой расхлябанности. Правда, после того как недоразумения с отчетностью были улажены, Беринг получил наградные, но скопить сколь-либо заметный капитал ему не удалось.

А теперь, товарищи, поставьте себя на место иностранца предпенсионного (по современным понятиям) возраста, у которого нет имения с «душами», но есть семья, долги, а казенное жалованье является единственным средством существования.

— Геннадий Васильевич, — отреагировал Женя Кочергин, — ваши оправдательные доводы малоубедительны. Не гоняясь за большими чинами, Беринг мог бы выслужить положенный срок на Балтике и выйти на пенсию с чистой совестью и обеспеченной старостью.

— В том то и дело, Женя, что это было невозможно, — ответил штурман. – Пенсий в то время в России не существовало. Русские дворяне, уходя со службы, жили на доходы со своих имений. Но иностранец Беринг не был русским помещиком, и после первой экспедиции он оказался в общем-то «у разбитого корыта». А старость была не за горами (ему шел шестой десяток), и ничего хорошего будущее не сулило.

Что же ему оставалось делать? Дожидаться, когда выгонят со службы по возрасту, а затем снова проситься в нахлебники к родственникам жены? Наверное, этим можно отчасти объяснить беззакония, к которым прибегал капитан-командор. Прощает это его? Нет, конечно. И все-таки «положим венок» на могилу Витуса Йонссена Беринга. Будучи сыном своего века и сословия, он искренне желал добра России. С нею он был связан узами трудов, лишений и подвигов, за нее принял мученическую смерть. И россияне сохранили о нем добрую память.

А теперь перейдем к помощникам начальника Камчатских экспедиций, точнее говоря, к тем офицерам, которые сопровождали его в обеих экспедициях в качестве заместителей. Таковыми были Шпанберг и Чириков. Мнения историков о первом из них расходятся, так же как и мнения о Беринге. Но, учитывая их доводы, можно признать, что Мартин Шпанберг внес свою лепту в обеспечение успеха экспедиции.

Как я уже отмечал, решение задач предприятия сопровождалось колоссальными трудностями. Транспорт, продовольствие, фураж, жилье, людей нужно было зачастую «вышибать», а для этого требовался решительный, волевой, напористый администратор. Он должен был просить, требовать, ругаться, бить морды, вешать (руководству экспедиции давались такие права) и вообще делать все то, что не мог делать Беринг.

Именно такой личностью и оказался его соотечественник Мартин Петрович Шпанберг – лейтенант русского флота в ходе первой экспедиции, капитан I ранга в ходе второй.

Решительный, энергичный, не останавливавшийся в выборе средств, он умел ломать саботаж сибирских чиновников и заставлять подчиненных надрываться на непосильных работах. Можно сказать, что успех первой экспедиции в немалой степени обусловлен деятельностью транспортного отряда, которым руководил лейтенант Шпанберг.

Однако в целом занимаемой должности он все же не соответствовал: был далек от науки и не обладал необходимыми знаниями (не говоря уже о моральных качествах). Точнее говоря, Мартин Шпанберг был неважным навигатором и не обладал пытливостью ума.

Ко всему прочему он имел, судя по всему, некоммуникабельный характер. Во всяком случае жалобы на него со стороны участников экспедиции были многочисленны. В отношениях же с подчиненными (с нижними чинами) он был суров до жестокости.

Но особенно доставалось от Шпанберга беззащитным сибирским аборигенам. Они даже детей пугали его именем. Да и русские жители Сибири имели основания ставить свечки святым угодникам божьим с просьбой убрать подальше треклятого капитана Шпанберга. Дело в том, что этот капитан обладал незаурядными стяжательскими способностями. В ходе экспедиции он «брал» и у русских купцов деньгами и натурой. Известно также, что он провернул мучную спекуляцию в ходе первой экспедиции (как и Беринг). Не удивительно, что доносы на него были обильны. Но Мартин Шпанберг имел, судя по всему, «хорошую руку» в Петербурге да и сам умел выкручиваться.

Однако на последнем этапе экспедиции его скандальные деяния все же породили расследование. При этом выяснилось, что Мартин Шпанберг «приобрел» в Сибири целые табуны лошадей, сотни аршин сукна и множество другого добра. Кроме того, он приторговывал, судя по всему, и русскими секретами. Во всяком случае карта с данными Первой Камчатской экспедиции, известная как «карта Шпанберга», была издана в Париже в 1735 году.

Стоит отметить также обвинения в его адрес, выдвинутые штурманом гукера «Архангел Гавриил». Суть их сводилась к тому, что в ходе плавания к берегам Японии капитан I ранга Шпанберг, возглавлявший японский отряд экспедиции, растерял в океане вверенные ему корабли, причем приказы его позволяли полагать, что сделано это было умышленно, а штурману он приказал изменить в шанечном журнале указанные там координаты Японских островов, ничем не мотивируя свое решение.

Русским языком этот помощник Беринга владел слабо (служебные документы писал по-немецки), зато он хорошо знал, что и куда следует писать, то есть умел эффектно подавать свои заслуги (действительные и мнимые). Не чуждался он и «подсиживать» коллег, причем в последнем преуспел настолько, что в Петербурге рассматривали вопрос о его назначении начальником экспедиции вместо Беринга.

Как видим, украшением русского флота Мартин Шпанберг не был, но утверждать, что экспедиции он приносил только вред, также нельзя. Констатировать можно то, что он был «пробивной» администратор и хапуга по натуре, причем не знающий чувства меры (то есть «брал», как говорил гоголевский городничий, «не по чину»). Я лично подозреваю, что часть того, в чем обвиняли Беринга, являлась следствием преступных махинаций его помощника Мартина Шпанберга.

А теперь перейду к другому помощнику начальника Камчатских экспедиций – Алексею Ильичу Чирикову. Собственно говоря, именно он был первым помощником Беринга, но я специально остановился на нем во вторую очередь. Дело в том, что во многих отношениях Чириков был антиподом и Беринга и Шпанберга.

Прежде всего это был высокообразованный, глубоко знающий свое дело моряк. Характерно, что по карьерной лестнице он не шагал, а прыгал через ступеньки (не имея никакой протекции). Так, из академии он был выпущен унтер-лейтенантом (минуя мичмана), затем вне очереди получал чины лейтенанта, капитан-лейтенанта, капитана (а после экспедиции – капитана-командора).

Показательно и то, что в потоке доносов и кляуз, которыми пропитаны архивы экспедиции, к имени Алексея Ильича Чирикова не прилип ни один ком грязи. В ходе обеих экспедиций он показал себя инициативным, грамотным судоводителем и хорошим руководителем коллектива. Можно сказать, Алексей Ильич Чириков по праву разделяет с Витусом Берингом честь открытий, сделанных в ходе обеих экспедиций. Отношения между начальником и первым помощником нельзя было назвать хорошими. О недостатках Беринга я уже говорил, а помощник его, страстно болея за дело, негодовал, наблюдая, как капитан-командор «волочит» каждое решение и своей нераспорядительностью срывает сроки.

Кроме того, Адмиралтейств-коллегия поручила Чирикову рассмотреть жалобы на Беринга, а это, сами понимаете, не могло не создать стены отчужденности между начальником экспедиции и его заместителем.

Вместе с тем нельзя не признать, что Алексеи Ильич был, судя по всему, чрезмерно мнительным и обидчивым человеком, причем некоторые его письменные жалобы вызывают недоумение. Например, он жаловался, что Беринг не слушает его совета и негодует по поводу его служебного рвения. Ввиду этого он (Чириков) опасается мести со стороны начальника экспедиции («великих обид», как он выразился), то есть Алексей Ильич как бы заранее жаловался на обиды, которые ему еще не нанесены, но могут быть нанесены в будущем.

В Охотске Чириков предложил Берингу упорядочить перевозки по рекам экспедиционных грузов. Тот в ответ и поручил ему организовать сплав продовольствия. Казалось бы, все ясно: ты предложил, тебе и выполнять. Чириков же усмотрел в сем приказе поношение великое и разразился жалобой в Адмиралтейств-коллегию. В ней утверждалось, что капитан-командор послал своего помощника на сплав не по служебной необходимости, а в наказание за инициативу. В письме же к президенту Адмиралтейств-коллегии адмиралу Головнину (он и ему плакался) присовокупил к вышесказанному, что и ранее Беринг угрожал ему подобными поручениями, от которых он никогда не уклонялся.

Очевидно, общее утомление, а с другой стороны, спешка помешали Алексею Ильичу осознать всю нелепость его претензий. Если он не отговаривался от поручений, то на что, собственно говоря, жалуется и почему решил, что его наказали?

И наконец, Беринг славился именно стремлением видеть в своих подчиненных не столько плохое, сколько хорошее, то есть тираном и самодуром он не был, и обижаться на него, да еще «за великие обиды», мог только человек болезненно мнительный.

Столь же надуманны жалобы Чирикова на Шпанберга: он-де грозился отрезать ему нос и уши. То, что Мартин Шпанберг был хамом и интриганом, очевидно, но очевидно и то, что кабацкая угроза в адрес помощника начальника экспедиции являлась следствием низкого культурного уровня ее автора, и только. Нелепо предполагать, что Шпанберг решился, а главное смог бы реализовать свою угрозу.

В заключение этой краткой характеристики Алексея Ильича Чирикова следует сказать, что повышенная мнительность не затеняет его заслуг и того, что Беринг отдавал ему должное.

А теперь остановимся на некоторых колоритных членах кают-компании пакетбота «Святой Петр» – флагмана американского отряда экспедиции.

Штурманом корабля был лейтенант Свен Ваксель – шведский моряк, завербованный на русскую службу в 1726 году. То, что вчерашний враг служил под русскими знаменами, да еще в тот период, когда назревала новая русско-шведская война, наводит на подозрение, что решение Вакселя было обусловлено не только стремлением заработать на русской нужде в грамотных моряках. Однако анализ его русской карьеры позволяет констатировать, что Свен Ваксель с чистым сердцем отдавал свою душу и знания новому отечеству. Стоит отметить и то, что пытливый ум, профессиональные знания и стойкость в преодолении различных трудностей делали его ценным участником экспедиции.

Что же касается нравственных качеств, то лейтенант Ваксель был по-скандинавски сдержан в эмоциях, рассудителен, а в отношениях с окружающими явно стремился ладить со всеми, причем в его всеобщей доброжелательности было нечто от грибоедовского Молчалина (с его лозунгом «угождать всем, без изъятья»). В своих мемуарах он хвалил всех участников экспедиции и все порядки в России, а если и критиковал, то только камчадалов (за злонравие и бунты, которые объяснял закоснелым язычеством). Христианство же и подданство ее императорского величества, по Вакселю, несли заблудшим язычникам свет просвещения и всеобщее процветание.

Трудно поверить, что он искренне верил во все то, что писал, скорее всего он опять-таки стремился угодить. Обличителей, как известно, далеко не все любят, и особенно их не любят те, кого они обличают.

Были у Вакселя и другие слабости. Свои деяния, например, он не всегда оценивал достаточно объективно, к тому же любил, судя по всему, «знаться с Ивашкой Хмельницким» (по терминологии царя Петра Алексеевича). Очень уж он обстоятельно описывал, что пьют на Камчатке, как готовится то питье и как оно действует на человека. И американских индейцев угощал при встрече именно водкой, и в лекарственных свойствах сего напитка был абсолютно уверен, то есть латинское название водки – akva vita (вода жизни) – понимал в прямом смысле.

Но все это не мешает признать то, что Свен Ваксель оказался хорошим помощником Беринга. Собственно говоря, значительная часть командирских обязанностей легла на него, ибо капитан-командор в ходе плавания заболел и не покидал каюты. Когда же последний умер, Ваксель умело организовал борьбу экипажа за спасение. В плавании его сопровождал двенадцатилетний сын. Юноша мечтал о морской службе, и, как увидим, он получил возможность узнать не только ее романтические стороны, но и трудности.

Другой заметной фигурой кают-компании был адъютант Беринга Дмитрий Леонтьевич Овцын. Начать его характеристику следует с того, что фамилия никак не соответствовала его характеру, темпераменту и нравственному облику в целом (ему бы быть Орловым или Львовым), то есть это был смелый, решительный, независимый в мыслях и поступках человек. О последствиях своих слов и дел он, судя по всему, не всегда задумывался. Во всяком случае обилие недругов лейтенанта Овцына явно не соответствовало его скромному чину. Участником плавания к берегам Америки он стал по приговору судебных инстанций, да еще в звании матроса.

Суть же преступления лейтенанта Овцына заключалась в следующем.

Занимаясь исследованиями в устье Енисея, он встретил своих давних друзей — брата и сестру Долгоруких. Представители древнего княжеского рода – Рюриковичи, они были сосланы в сибирскую глушь «по высочайшему повелению». В чем заключалась их вина перед Анной Иоанновной, рассказывать не буду – эта тема не имеет отношения к Камчатским экспедициям. Отмечу только, что Дмитрий Овцын счел возможным возобновить дружеские контакты с опальными Долгорукими.

Последствия же этих контактов были самыми печальными и для Овцына, и для его титулованных друзей. Все началось с того, что один из местных приказных оскорбил Екатерину Долгорукую, а Овцын незамедлительно доказал негодяю, что не перевелись еще рыцари на святой Руси. Перчатки ему он не бросал и сатисфакции не требовал: в то время эта иноземная мода еще не привилась в среде российского дворянства. Просто он пустил в ход свои кулаки, а так как силушкой бог его не обидел, то у пострадавшего было за что мстить и было на что жаловаться. В доносе, посланном на «высочайшее имя», яркими красками описывались не только страдания верноподданного, но и заговорщическая деятельность лейтенанта Овцына. А петербургским временщикам только того и не хватало. Мятежная семья Долгоруких была опасной даже в ссылке, и нужен был повод для окончательной расправы с ее членами.

В Тайной канцелярии поверили доносу (точнее говоря, сделали вид, что поверили), и на всех «злоумышленников» посыпались суровые репрессии. Не буду уклоняться от темы повествования, отмечу только, что лейтенант Овцын был разжалован в матросы и отправлен на Камчатку в распоряжение капитана-командора Беринга. Судя по всему, в Петербурге к тому времени уяснили, что участники экспедиции имеют реальные шансы не вернуться из плавания, а следовательно, нет необходимости марать имя императрицы лишними казнями.

Хороший моряк и пытливый исследователь, Овцын импонировал Берингу. Более того капитан-командор рассматривал политически неблагонадежного подчиненного не как нижнего чина, а как офицера и, как отмечалось выше, назначил его своим адъютантом. Все могло бы сложиться хорошо для Овцына, если бы он сделал выводы из случившегося.

Увы, каким он был, таким и остался. Явно не учитывал своего двусмысленного положения в кают-компании «Святого Петра», штрафной матрос допускал дерзкие выходки по отношению к старшим по званию, а в защите своей точки зрения (далеко не всегда правильной) совершал поступки, заведомо бестактные. Разумеется, все это создало ему не одного врага.

Конфликтной личностью был и представитель петербургской Академии наук. Впрочем, у историков нет единой точки зрения в оценке его нравственных качеств. Слишком уж колоритной и противоречивой личностью был адъюнкт Георг Вильгельм Стеллер.

О его доэкспедиционном периоде жизни известно следующее: сын баварского сапожника, студент-естественник, исключенный из университета, прибыл в Россию в 1734 году. С помощью своих соотечественников из петербургской Академии наук стал адъюнктом натуральной философии, а затем и участником Второй Камчатской экспедиции (в качестве рудознатца, то есть геолога).

Такая профессиональная трансформация была обычным делом в России той эпохи. Вспомните мосье Бопре из пушкинской «Капитанской дочки». Он, как известно, в отечестве своем был парикмахером, потом в Пруссии солдатом, а в Россию приехал, чтобы стать учителем.

Однако Георга Стеллера ни в коей мере нельзя отнести к категории этих проходимцев. Он, несомненно, был талантливым ученым, много сделавшим для науки (ботаники и зоологии). Страстный и трудолюбивый в делах научных и неприхотливый в быту, он умел стойко переносить тяготы путешествия и вообще как ученый был находкой для экспедиции. Но вздорный характер превращал Георга Cтеллepa в наказание для ее руководителей.

Первое, что он сделал после представления Берингу в Сибири, — написал на него жалобу: и встретили его без надлежащего почета, и советоваться с ним о делах экспедиционных не сочли нужным, и вообще за «подлого» (простолюдина) почитают.

Как видим, господин адъюнкт уживчивым характером не обладал и избытком скромности не страдал. Более того, он считал себя эрудитом не только в области естествознания (где он действительно был таковым), но и в навигации, юриспруденции, морской практике (где он в лучшем случае был дилетантом).

Со своими «ценными указаниями» Стеллер бестактно лез к Берингу и к Вакселю, вызывая раздражение у того и у другого. Более того, в своем самомнении он дошел до того, что начал просить у Сената офицерское звание, в чем ему было отказано.

И наконец, дневник адъюнкта наряду с интересными соображениями научного характера содержит столько желчи и такую нелепую клевету, что невольно возникает подозрение: всегда ли Георг Стеллер сохранял здравость рассудка?

Как видим, дружного, сработавшегося коллектива в кают-компании «Святого Петра» не было. Более того, не было его во всей Камчатской экспедиции (я имею в виду «благородное» сословие). Капитан Чириков враждовал с капитаном Шпанбергом. Лейтенант Вальтон и капитан Шпанберг конфликтовали между собой и со своими помощниками (лейтенантами Петровым и Казимировым). Лейтенант Ваксель не мог ужиться со шкипером Белым. Штурман Плаутин был не в ладах с лейтенантом Ендогуровым. И все это сопровождалось сценами, которые историк экспедиции А. П. Соколов называет «Постыдными». Пытаясь разобраться в причинах этого явления, он разводит руками: «Не знаю, чему приписать его (отсутствие нормальных человеческих отношений в коллективе): нравам ли, местности ли, стечению ли обстоятельств или слабости начальника?»

Я же считаю, что ненормальным взаимоотношениям участников экспедиции способствовали и грубые нравы XVIII века, и суровые условия Восточной Сибири, но в первую очередь этому способствовала «слабость начальника»! Ведь взаимоотношения членов любого коллектива во многом зависят именно от руководителя, а Витус Беринг в конфликты своих подчиненных не вдавался и вообще проблемами психологического климата не интересовался. Точнее говоря, капитан-командор просто не мог «держать в узде» некоторых своих подчиненных.

В какой-то степени его оправдывает то, что в XVIII веке при подборе участников экспедиций руководствовались такими критериями, как профессиональная подготовка, возраст и здоровье. Что же касается «психологической совместимости», то и сам термин этот еще не был изобретен.

И наконец, по моему убеждению, склочные отношения членов экспедиции во многом объясняются еще одним пагубным решением Сената, а именно: участникам экспедиции разрешалось брать с собой семьи. Предприятие планировалось на 6 лет, и господа сенаторы решили, что представительницы прекрасного пола избавят его участников от тоски и будут способствовать их успехам в делах. Это привело к тому, что на восток, в слабообжитые районы Сибири, потянулись обозы со скарбом, женщинами, детьми, слугами.

Нетрудно представить, как эта разношерстная масса людей, скученная в 'сибирском захолустье, начала обрастать сначала мелкими бабьими склоками, как последние перекинулись на мужчин, как прихоти и капризы жен заставляли мужей забывать свой долг и честь, как семейные дрязги отрывали их от проблем экспедиции и как негодовали, глядя на все это, сибиряки.

Трения и конфликты начались задолго до начала плавания, при этом «благородное» сословие не жалело чернил и перьев для писания претензий и доносов. Ученые и офицеры обвиняли друг друга и сибирские власти. Те в долгу не оставались и вместе обличали начальника экспедиции.

Здесь я должен представить вашему вниманию одного из сибирских администраторов той эпохи – Григория Григорьевича Скорнякова-Писарева. Это был видный деятель Петровской эпохи, человек образованный и неглупый. Известно, что Петр посылал его за границу на учебу, что перу его принадлежит научный труд по судостроению, что он участвовал в строительстве Ладожского канала, а также в следствии по делу бывшей царицы Евдокии Лопухиной и ее сына царевича Алексея.

После смерти Петра директор Морской академии, генерал-майор и кавалер орденов Скорняков-Писарев сам угодил в застенок. За участие в заговоре против Меншикова он был бит кнутом, лишен чинов и наград, а затем сослан в Сибирь. Когда же «счастья баловень безродный, полудержавный властелин» исчез с политической арены, Скорняков-Писарев был восстановлен на службе и назначен начальником Охотского порта.

Должен заметить, что историки, как правило, дают нелестные оценки его нравственному облику. Я лично заниматься реабилитацией этого лица не собираюсь. Однако, по моему убеждению, нравственное несовершенство Скорнякова-Писарева вовсе не означает, что все его тревожные сигналы о положении дел в Камчатской экспедиции – ложь и клевета, особенно учитывая аналогичные сигналы из других источников.

А суть их сводилась к тому, что участники экспедиции заняты набиванием собственных карманов, а не тем, для чего их послали в Сибирь, причем начальник экспедиции подает подчиненным пример. Кроме того, Беринг обвинялся во вмешательстве в дела сибирской администрации, чего он не имел права делать, но что для пользы экспедиции он, безусловно, должен был делать, ведь тот же Скорняков-Писарев, имея широкий круг обязанностей, обладал ограниченными возможностями для их исполнения. К тому же он, мягко говоря, не надрывался в стараниях помочь экспедиции. Судя по всему, этому способствовала его личная неприязнь к Берингу (скорее всего зависть).

Таким образом, инструкция Сената способствовала конфликтным взаимоотношениям между участниками экспедиции и сибирскими властями. И все это привело к тому, что Беринг очутился между двух огней: и в Сибири его поносили, и в Петербурге им были недовольны. В столице требовали побыстрее начинать плавание, а капитан-командор из года в год отписывался, что паруса шьются, лес для кораблей заготовляется, избы для людей и складов строятся.

Ко всему прочему начальник экспедиции никак не мог отчитаться о затраченных деньгах (о его финансовой неаккуратности я уже говорил). Чины Адмиралтейств-коллегии, потеряв терпение, лишили Беринга добавочного жалованья, и вообще как начальник экспедиции он висел на волоске.

А. П. Соколов, описывая злоключения Беринга, патетически восклицает: «Сердце болит за несчастного моряка, но строк печальных не смываю!»

А сам капитан-командор, затюканный и задерганный, можно сказать, «кровью сердца» писал в Петербург: «По чистой моей совести доношу, что уж, как мне больше того стараться, не знаю!»

Кончилось же все это тем, что начальник экспедиции подал рапорт с просьбой освободить его от занимаемой должности. Помощники его (Шпанберг и Чириков) послали в Петербург аналогичные рапорты. Каждый мотивировал свою просьбу по-своему, но ответ из столицы на далекую Камчатку приходил примерно через год, и все трое в ожидании решения руководства вынуждены были «тянуть служебную лямку».

Нетрудно догадаться, что эта склочная атмосфера не только отравляла жизнь участникам экспедиции, но и мешала решению ее задач. В качестве примера можно привести эпизод, которому Стеллер уделил место в своем дневнике.

Вместе с группой матросов, возглавляемых флотским мастером Софроном Хитрово, он высадился на берег острова вблизи побережья Америки. Флотский мастер имел приказ – найти воду и обеспечить ее доставку на корабль. Адъюнкт же должен был провести научные изыскания. Хитрово нашел воду. Нашел ее и Стеллер. Причем источник Хитрово (лужа вблизи уреза воды) содержал плохую (солоноватую) воду. Стеллер же нашел великолепный родник. Но Хитрово приказал брать воду из своего, а не из стеллеровского источника.

Зная характер адъюнкта и его манеру держать себя в кают-компании, можно представить, чем это было вызвано: грубое, бестактное вмешательство в дела его прямо не касающиеся, с одной стороны, и стремление спасти свои авторитет-с другой. В итоге же экспедиция получила плохую воду, которую пришлось пить и бестактному адъюнкту, и спесивому флотскому мастеру, и всем прочим участникам экспедиции. Разумеется, это питье удовольствия им не доставляло, да и здоровья не прибавляло.

Заканчивая рассмотрение вопроса о личных взаимоотношениях, я бы хотел добавить к сказанному, что в кают-компании «Святого Петра» были и недруги и друзья, но в целом психологический климат в ней был нездоровым.

Здесь штурман прервал свое повествование, а доктор, воспользовавшись паузой, задал вопрос:

— Геннадий Васильевич, а кто из участников экспедиции, по вашему мнению, должен был занимать должность ее начальника?

Штурман не торопясь допил компот, поблагодарил кока и, поглядев секунду-другую поверх наших голов начал:

— Относительно деловых качеств и заслуг Беринга, как я уже отмечал, с XVIII и по нынешний век идут споры. Ломоносов, например, утверждал, что истинным Руководителем экспедиции был Чириков. Чины же Адмиралтейств-коллегии одно время склонялись к мнению, что Беринга следует заменить Шпанбергом.

Что же касается меня, то я не вижу среди участников Камчатской экспедиции идеальной кандидатуры на пост ее руководителя.

Гоголевская Агафья Тихоновна составляла портрет своего будущего супруга по принципу: «Если бы губы Никандра Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча, да, пожалуй, прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича...»

Попробуем воспользоваться этой методой, а именно возьмем профессиональные знания, опыт, предусмотрительность, доброжелательность Беринга, прибавим к ним деловую хватку, упорство и пробивные способности М. Шпанберга; ко всему этому присовокупим глубину научной мысли, инициативу, честность, патриотизм А. Чирикова, и вот перед вами идеальный начальник экспедиции.

Увы, комбинации подобного рода, как вы сами понимаете, возможны только в сказках. И чины Адмиралтейств-коллегии, судя по всему, оставили Беринга на его посту только потому, что лучшей кандидатуры найти не смогли.

На этом я бы хотел закончить описание представителей «благородного» сословия и перейти к представителям сословия «подлого».

Далеко не все они стали участниками экспедиции по своей воле. Часть из них были арестантами и двигались на восток под конвоем. В пути они голодали, мерзли, надрывались на непосильных работах, и маршрут экспедиции был отмечен крестами их могил. Наиболее отчаянные «кидались в бега». Их ловили, били батогами нещадно, кое-где даже воздвигались «глаголи». Впрочем, данных о производимых казнях я не имею. Что же касается матросов, то их привлекали к участию в экспедиции по принципу добровольности.

Стоит отметить и то, что все участниками экспедиции получали повышенное продовольственное и денежное содержание. Как видим, имел место материальный стимул. Предстоящие тяготы и опасности от участников экспедиции не скрывали, но каждый из них знал, что может рассчитывать на награду и продвижение по службе после возвращения.

Забегая вперед, отмечу, что вернуться удалось далеко не всем. Несмотря на то что Беринг отбирал самых здоровых, многие из них не выдержали тяжких испытаний и нашли вечное успокоение в вечной мерзлоте Сибири, в глубинах Тихого океана или в песке его островов.

В целом же о нижних чинах Камчатской экспедиции можно сказать, что они добросовестно исполняли свои долг и в меру сил обеспечивали успешное проведение запланированных работ. Их беспримерная стойкость и высокая морская выучка – наглядный пример того, что русские матросы могут совершать подвиги, изумляющие мир. Вот, пожалуй, и все, что я хотел рассказать вам об участниках Камчатских экспедиций. А теперь, как говорится, «продолжение следует». Завтра, если позволят обстоятельства, я расскажу вам о том, как готовилось, проходило и чем закончилось плавание «Святого Петра».

Обстоятельства не подвели, и вечером следующего дня штурман сдержал свое обещание.

— Немало удивительного пришлось увидеть участникам экспедиции в Сибири, но природа Камчатки, а также нравы и обычаи ее жителей оказались еще более диковинными. Вот что писали о них современники:

— Камчадалы убивают терпящих бедствие иностранцев. Своих тонущих собратьев они также не спасают, ибо считают, что «дух моря зовет утопающего к себе и грех ему противиться. Если в туземной семье рождается двойня, то одного из новорожденных убивают. Трупы умерших соплеменников отдаются на съедение собакам». Едят камчадалы все, что бегает, ползает, плавает, летает. Едят, в частности, вшей. Если своих не хватает, ищут у ближних. Рыбу готовят впрок, сваливая в ямы, где она со временем приобретает вид слизи и издает «душок», от которого европейцы за версту зажимают носы. Одеваются камчатские аборигены в собачьи шкуры, которые носят круглый год. Живут же они в ямах, покрытых бревнами и засыпанных землей. В крыше такой землянки имеется отверстие для выхода дыма из очага. Оно же является дверью. Вход и выход осуществляется по лестнице. При этом необходимо беречь легкие от дыма, а пальцы от ожогов, ибо лестница накаляется от огня очага.

Но самое удивительное, пожалуй, заключалось в отношении камчадалов к смерти. Последняя означала для них что-то вроде переселения в новую квартиру. Самоубийства были обычным явлением в их среде, а поводом для «переселения в мир иной» были болезни голодовки, возрастные немощи, семейные неприятности и другие столь же «уважительные» причины. Г. Стеллер приводил, в частности, описание следующей бытовой сцены.

Старик-камчадал просил взрослого сына помочь ему повеситься. Юноша принес удавку, старик осуществил было свое намерение, но гнилая веревка оборвалась. Неудачник принялся корить сына, обвиняя его в неуважении родителей!? Пристыженный сын принес новую веревку и лично повесил отца.

Что же касается естественных ресурсов края, то стоит отметить хорошие пастбища для скота, богатые охотничьи угодья, изобилие рыбы и леса. Кроме того, на земле полуострова произрастала многолетняя трава «агататка», имевшая особую ценность в глазах россиян.

Дело в том, что сок ее содержит некоторое количество сахара, и казацкие «химики» быстро разработали соответствующую технологию переработки (разумеется, не для производства сластей). Государевы целовальники столь же быстро оценили это техническое «достижение», и производство водки из агататки превратилось в «золотую жилу» для русской казны. Триста казаков и рота солдат, составлявших в то время гарнизон Камчатки, получали свое жалованье исключительно из водочных сумм. Таким образом, собираемый ясак полностью шел в пользу казны. Более того, рассчитавшись с казаками, кабатчики нередко отправляли в центр тысячные суммы чистых доходов.

Свен Ваксель, ознакомившись с действием «агататовки», был восхищен. Подумать только: напьешься пьяным вечером, проспишься, утром выпьешь пару стаканов обычной воды и снова пьян! Правда, позднее он все же впал в сомнение насчет полезности для здоровья сего напитка. Свои подозрения он решил проверить опытом. Серебряный рубль был опущен в штоф, и на следующий день оказалось, что монета стала совершенно черной.

Судите после этого сами о химическом составе «агататовки». Что же касается экспериментатора, то он глубокомысленно констатировал, что «напиток этот не может быть особенно полезен для здоровья», то есть некоторую полезность «агататовки» для здоровья он все же не исключал.

Однако камчатская экзотика для участников экспедиции не ограничилась напитками. Им пришлось прежде всего отказаться от некоторых «предрассудков цивилизации» вроде чувства брезгливости, то есть попробовать камчатских «рыбных консервов» (правда, не всем), спать в ямах вместе с собаками, а также мерзнуть, мокнуть, голодать. Но все это было, так сказать, прелюдией к главному испытанию – к плаванию в Тихом океане.

Прежде чем приступить к его описанию, целесообразно остановиться на одном неудачном усовершенствовании замысла Петра I. Напомню вам царскую идею – построить один небольшой корабль (палубный бот). В ходе первой экспедиции в соответствии с царской инструкцией и был построен бот «Святой архангел Гавриил». Этот двухмачтовый кораблик имел в длину 18,3 метра и в ширину 6 метров. На его борту находился годовой запас продовольствия для 44 человек, 4 пушки и несколько фальконетов (малокалиберных пушек). Бот был достаточно мореходен и мог, совершать плавание не только при попутном ветре (бакштаг и фордевинд), но и при встречном (бейдевинд). В ходе экспедиции на «Гаврииле» имели место отдельные поломки, но в целом он успешно выдержал испытания.

Как видим, практика показала целесообразность использования кораблей типа «бот». Увы, чины Адмиралтейств-коллегии начали искать отличное и испортили при этом хорошее. Вместо одного бота было построено два пакетбота, каждый из которых имел длину 27 метров, ширину – 7 метров, две мачты с прямым парусным вооружением и 14 пушек, то есть это были пакетботы-бриги. Численность команды и пассажиров составляла 77 человек (на «Святом Петре»). Оба корабля обошлись казне довольно дорого, строительство их затянуло сроки подготовки к плаванию, а сложность парусного вооружения в сочетании с массовым заболеванием цингой сделала пакетботы на конечном этапе плавания почти неуправляемыми.

Ничем иным, кроме отсутствия опыта планирования и организации подобных экспедиций, объяснить этот просчет я не могу.

А теперь несколько слов о построении кораблей беринговского отряда в ходе плавания. В качестве походного ордера капитан-командор избрал кильватерную колонну. Однако первым шел не флагман, а чириковский «Святой Павел». А. П. Соколов полагал, что, уступив своему помощнику лидерство, Беринг при знал тем самым его превосходство в области навигации. Однако построение это можно объяснить и стремлением Беринга подстраховаться.

Напомню вам, что русские пакетботы плыли буквально в неизвестное, ведь карт, достойных доверия, экспедиция не имела. Глаза вахтенных были единственным средством наблюдения и предотвращения опасности. Нетрудно было представить возможную ситуацию: темная ночь или густой туман, слишком поздно замеченные рифы или мель неизвестной земли (хотя бы той же Земли Гамы). В этом случае впереди идущий корабль имел бы мало шансов на спасение но сигнальный выстрел из пушки позволил бы ведомому уклониться от опасности (дал бы шанс на это).

Впрочем, развитие событий в ходе плавания внесло существенные коррективы в планы Беринга.

Прежде всего он имел возможность убедиться в иллюзорности Земли Гамы. Кстати, Чириков предлагал в свое время отправить на разведку этой земли один из малых кораблей экспедиции (с тем чтобы оба пакетбота сразу плыли к Америке). Но Беринг не одобрил инициативы своего помощника. В итоге его отряд потратил много времени в поисках мифической земли, а когда бесперспективность поиска стала очевидной, цинга успела набрать силы и осень стояла у двора.

После этого капитан-командор повел свои пакетботы к берегам Америки. И тут случилось то, чего можно было ожидать. Непогода разделила корабли его отряда, и их дальнейшее-плавание проходило по индивидуальным маршрутам, при этом участникам экспедиции пришлось переносить тяготы, которые даже бывалые моряки той эпохи вспоминали позднее с содроганием.

Теснота, затхлый воздух, сырость, кровососущие насекомые, нормированное потребление воды, несвежая пища и, разумеется, изнуряющая качка в сочетании с тяжелым физическим трудом – вот что приходилось переносить участникам экспедиции.

Но самое тяжелое испытание им уготовила вспышка цинги. Болезнь эта была обычной спутницей мореплавателей той эпохи и порождалась отсутствием витаминов в рационе, а также низким уровнем медицинских знаний. Так, например, Свен Ваксель – человек пытливого ума и большого жизненного опыта – был уверен, что он заразился цингой и что главная причина возникновения болезни заключалась в тяжелой работе, в сырости и во «вредных испарениях». А что такое «витамины», В то время не знали даже светила медицины. Но если бы и знали, откуда было им (витаминам) взяться в рационе участников экспедиции, ведь в судовой баталерке хранились сухари, мука, крупа, солонина (оленина) и яйца.

Из муки хлеба не пекли, а готовили лепешки, причем потребление их было строго лимитировано. А во время обратного плавания, когда и без того скудные запасы уменьшились, из нее стали готовить блюдо под символическим названием «бурда». Собственно говоря, это было подобие супа, и готовился он следующим образом: ржаная мука замешивалась теплой водой, после чего тесто выстаивалось два или три дня (до полного скисания), затем его опускали в кипяток и долго варили. Вот и вся кулинария.

Подозреваю, товарищи, что вы все, избалованные разносолами нашего кока, не то что пробовать, но и нюхать эту самую «бурду» не пожелали бы. А Свен Ваксель с восторгом описывал, какая она была вкусная. Горько-иронический смысл русского названия блюда шведский моряк явно не улавливал.

В этом месте повествования тетя Аля, смущенно улыбаясь, попросила слова:

— Геннадий Васильевич, с солониной все ясно: она не портится, на то и солонина. А вот каким образом кок «Святого Петра» хранил яйца? Ведь холодильников тогда еще не было.

— Закономерный профессиональный вопрос, — ответил штурман. – Ваш коллега, уважаемая Алевтина Ивановна, действительно обходился без холодильника. А яйца, собранные на камчатских птичьих базарах, были законсервированы по туземному способу, то есть их складывали в бочки и заливали рыбьим жиром.

Как вам, очевидно, известно, яйца морских птиц воняют рыбой. Прибавьте к этому запах рыбьего жира и то, что собирались яйца в апреле, а потреблялись в пищу вплоть до ноября. После этого сами оцените их вкусовые качества.

Что же касается участников экспедиции, то они ели бурду, консервированные яйца, а затем дохлого кита и вообще все, «что бог пошлет». Ели, ибо «голод не тетка» и потому что понимали: будешь привередничать – пойдешь на корм рыбам.

А теперь послушайте, как протекало дальнейшее плавание «Святогр Петра».

К тому времени, когда пакетбот приблизился к американскому побережью, обстановка на борту крайне осложнилась. Запасы продовольствия уменьшились, а число больных увеличилось. Личные отношения членов кают-компании также оставляли желать лучшего.

Адъюнкт Стеллер, например, успел обвинить капитана-командора Беринга и лейтенанта Вакселя в служебной некомпетентности и в халатности (пресную воду взяли плохую, ибо не послушали его, Стеллера, рекомендации); в умалении чужих заслуг (остров Святого Ильи увидел первым именно он, Стеллер, а это не нашло отражения ни в судовых документах, ни в устных распоряжениях капитана-командора). И наконец, Стеллер обвинял начальника экспедиции в государственной измене!!

Здесь я должен сказать, что некоторые приказы Беринга действительно выглядели на первый взгляд если не изменническими, то по крайней мере нелепыми. Подумать только, сколько трудов, денег, человеческих жизней было потеряно для достижения Америки, а теперь, когда до нее рукой подать, начальник экспедиции приказывает возвращаться, не успев даже полностью наполнить бочки пресной водой!

Как тут не понять негодование адъюнкта: неужели цель экспедиции заключалась в том, чтобы привезти американскую воду в Азию? На континент мы так и не ступили! Виной тому трусость и леность руководства! Десять лет продолжалась подготовка к экспедиции, и только десять часов пошло на дело (речь шла об исследовании одного из островов вблизи побережья Аляски). Характерно, что даже эти десять часов Стеллер получил после скандального объяснения с Берингом.

Страстный «рыцарь науки» не понимал, что не американские индейцы испугали капитана-командора и не лень руководила им, а предвидение тяжких испытаний, ожидающих экспедицию. Опытный моряк учитывал недостаток продовольствия, наступление осенней непогоды и, главное, цингу; свирепствующую на борту «Святого Петра». Одним словом, горькая необходимость заставляла Беринга торопиться с возвращением, в то время как неугомонный адъюнкт рвался на берег.

Нетрудно было предположить, что он полезет в лесные чащобы, там, чего доброго, получит стрелу в спину, или нарвется на медведя, или упадет со скалы. Разумеется, его самого или его труп придется искать, теряя драгоценное время и рискуя кораблем.

Но к счастью, все тогда обошлось благополучно. Стеллер вернулся вовремя невредимый и полный впечатлений. И вообще фортуна в целом улыбалась русским мореплавателям. Штормы и рифы щадили «Святого Петра», а туземцы Алеутских островов («дикие американцы», как называл их Ваксель) либо уклонялись от контактов, либо, оказывали россиянам в общем-то доброжелательный прием. Однако повальный характер заболевания цингой придавал ситуации катастрофический характер.

Почти каждый день падали за борт покойники, а среди живых все меньше становилось тех, кто способен был нести вахту. Образно говоря, «Святой Петр» превращался в «летучего голландца» — корабль с мертвым экипажем, который волны и ветры носят по океану на страх суеверным морякам. Возможно, так бы оно и случилось, если бы не стечение обстоятельств.

Прежде всего 4 ноября по курсу показалась земля, ошибочно принятая некоторыми за Камчатку. Объяснить это можно тем, что штурман пакетбота долгое время не имел возможности определить координаты по небесным светилам, а счислимое место (точка на карте, рассчитанная по скорости и курсу) имело очень приблизительные координаты. К тому же рельеф открывшейся земли напоминал камчатский, и вообще люди склонны принимать желаемое за действительное.

В кают-компании было созвано совещание, на котором мнения о ситуации разделились. Ваксель и Хитрово считали, что открывшаяся земля – Камчатка. Беринг и Овцын держались противоположного мнения, причем матрос Овцын остался верен себе: он высказывал свое мнение в такой «деликатной» форме, что Ваксель и Хитрово прервали его возгласом: «Вон из кают-компании!» Далее пошли слова, «зело непечатные».

Эпизод этот явно заслуживает комментариев. Прежде всего целесообразно вспомнить характеристику, данную Берингу А. С. Соколовым. Да, капитан-командор Витус Беринг был добрым человеком. Он не злоупотреблял телесными наказаниями, не ругался площадной бранью, не поносил подчиненных в служебных документах, и все это притягивало к нему людей. Но вместе с тем он терпел дерзкие выходки по отношению к своей особе, точнее говоря, к своему чину и должности, то есть допускал нарушения устава. Кроме того, он слишком многое решал, исходя из соотношения поданных голосов, а ведь инструкция Адмиралтейств-коллегии, обязывающая начальника экспедиции советоваться с подчиненными, вовсе не лишала его прав единоначалия и инициативы. Более того, один из пунктов инструкции констатировал, что у начальника экспедиции руки не связаны, он волен принимать решения по своему усмотрению, дабы вторая экспедиция не закончилась так же бесплодно, как и первая.

О том, что Беринг не пользовался этим правом (на инициативное решение), я уже говорил. Стоит, пожалуй, добавить, что А. П. Соколов справедливо характеризовал его чрезмерную осторожность и нерешительность как 'недостаток, гибельный для моряка, а иллюстрируется это совещанием в кают-компании «Святого Петра». Напомню вам обстановку. Когда на горизонте показалась долгожданная земля, Беринг сделал правильное заключение – это не Камчатка. Однако на совещании «поплыл по течению», то есть предоставил подчиненным принимать коллективное ответственное решение. Весьма показательно и то, что адъютант Беринга был с площадной бранью изгнан из кают-компании, а сам он сидел, как говорится, набравши в рот воды.

Закономерным следствием всего этого была гибель корабля, а также смерть значительной части участников экспедиции, и в частности ее начальника. Витус Беринг своей жизнью заплатил за собственные ошибки и слабости.

А теперь вернемся на борт «Святого Петра» и посмотрим, как развивались события после совещания.

Попытка переждать ночь у берега, стоя на якоре, не удалась. Два якоря были потеряны (лопнули канаты), и корабль перебросило через гряду рифов. Затем он потерял свой последний якорь и был выброшен на песчаную отмель.

Многим из участников экспедиции казалось тогда, что самое страшное позади. Вот она – долгожданная Камчатка. Скоро прибудет подмога из Петропавловска, появится возможность отдохнуть и оправиться после пережитых страданий;

Все кто были в состоянии двигаться, устремились на палубу, с надеждой вглядываясь в гористое побережье. Увы, далеко не все смогли ступить на него. Повальный характер заболевания привел к тому, что тяжелобольные, предоставленные сами себе, то есть лишенные всякого ухода, находились в ужасном состоянии. Достаточно сказать, что естественные отправления организма производились под себя. Когда этих несчастных поднимали на палубу, многие из них умирали, вдохнув холодный морской воздух.

Ну а тех, кто добрался до берега живым, ждала страшная новость. Земля, на которой они очутились, оказалась не Камчаткой, а островом – необитаемым, лишенным леса, сырым и холодным. Было тут, отчего впасть в отчаяние. Но россияне не пали духом, чему способствовало инициативное руководство Вакселя. Так, он уравнял в правах всех участников экспедиции и отменил ряд положений Морского устава, не соответствующих, по его мнению, обстановке.

Кроме того, Ваксель провозгласил, а точнее, узаконил стихийно установившийся принцип: «Кто не работает, тот не ест!» (исключая тяжелобольных). А дабы христиане не очень-то уповали на всевышнего в ущерб собственной инициативе и усердию, им было сказано, что «бог помогает тому, кто сам себе помогает».

Все участники экспедиции были разбиты на артели, созданные по «жилищно-территориальному принципу», то есть каждая землянка обеспечивала себя продовольствием и топливом. При этом господа офицеры трудились наравне с нижними чинами и всех (даже денщика) называли по имени-отечеству. Важнейшие решения принимались путем всеобщего голосования, разумеется, без всяких сословных привилегий.

Насколько необычно выглядела эта демократия, станет ясным, если вспомнить негласное правило, бытовавшее в то время на кораблях русского регулярного флота: «офицер имеет голос, боцман – дудку, матрос на корабле нем!»

Разумеется, было бы наивным объяснять вакселевские нововведения его демократизмом. Просто он понял, что все случившееся не только стерло сословные грани в отношениях, но и поколебало авторитет офицеров в глазах матросов.

Следовательно, решение сверху, не соответствующее мнению низов, могло бы вызвать бунт последних.

Именно эти соображения, читаемые между строк мемуаров Вакселя, обусловили методы его руководства. И методы эти, как показало дальнейшее развитие событий, были единственно правильными. Режим, установившийся на острове (взаимоотношения участников экспедиции), способствовал тому, что каждый энергично боролся не только за свое, но и за общее спасение.

А борьба эта была исключительно тяжелой. Не хватало продовольствия, и моряки ели буквально все, что возможно использовать в пищу: жир дохлого кита (к счастью, выброшенного на берег), сивучей, морских бобров (жесткое, жилистое мясо последних походило на кожу), котиков (мясо их отличалось от бобрового тем, что было темного цвета и пахло старым козлом). Все это приходилось есть в полусыром виде, ибо дров было очень мало.

Немало крови попортили россиянам и песцы. С изумительной сообразительностью и энергией эти твари уничтожали скудные запасы продовольствия, грызли вещи и даже объедали трупы умерших (вырывали их из могил). Жили участники экспедиции в землянках, наскоро вырытых в песке. В нем же хоронили умерших товарищей. И лишь капитана-командора Витуса Беринга похоронили в специальной могиле, отметив крестом место погребения.

С началом весны обстановка улучшилась. Стало теплее, появилась зелень, из которой Стеллер делал целебные отвары, и, главное, была освоена охота на «морских коров». Зверь этот, получивший впоследствии название «стеллерова корова», имел вкусное, питательное мясо, а охота на него не представляла большого труда.

Понемногу становились на ноги больные, и все чаще возникали споры;• что же делать дальше? Верный избранной практике, Ваксель и этот вопрос решил демократическим путем. Каждый из 45 человек, оставшихся в живых к тому времени, получил возможность высказать свое мнение. В ходе возникшей дискуссии выявились три варианта спасения:

первый – послать уцелевшую шлюпку с командой из пяти-шести человек в Петропавловск, с тем чтобы оттуда организовать спасение остальных;

второй – снять с мели «Святого Петра», отремонтировать его и продолжить плавание в Петропавловск;

третий вариант (автором его был Ваксель) сводился к тому, что следовало разобрать корпус пакетбота и из его деталей сделать небольшое судно типа гукера.

Железная логика Вакселя и его авторитет обусловили то, что данный проект был принят единогласно. Однако единомыслие это продолжалось недолго. Буквально на следующий день после голосования матрос Овцын начал категорически настаивать на восстановлении пакетбота. Ваксель снова собрал общее собрание, и на нем проект беринговского адъютанта с треском провалился. Последнего, впрочем, это ничуть не обескуражило. Более того, решение общего собрания о строительстве гукера Овцын не подписал, а в докладной записке на имя Вакселя изложил свои соображения. Суть их сводилась к тому, что повреждения «Святого Петра» можно исправить и с мели корабль можно снять. Какими средствами, чьими силами это можно сделать Овцын не объяснил (если не считать ссылки на помощь всевышнего).

Ваксель был добрым христианином, но ситуацию оценивал без учета возможных милостей небесных сил. Исходил же он из того, что корабль выброшен на мель и имеет подводные пробоины; внутренние помещения заполнены водой и, песком; корпус присосало к грунту; рангоут находится в самом плачевном состоянии; якоря и руль потеряны.

Учитывая все эти факторы, можно сказать, что спасение «Святого Петра» было бы очень трудной задачей даже для современной техники, а с теми людьми и с той техникой, которой располагал Ваксель, об этом нечего было и думать.

Не удивительно, что Овцына никто на собрании не поддержал. Однако со временем, когда замысел Вакселя столкнулся с известными трудностями, у Овцына появились единомышленники. Удастся ли построить гукер и спустить его на воду? Что будет, если в процессе строительства или спуска на воду разразится шторм? Не лучше ли все же отремонтировать пакетбот? Разумеется, эти скептицизм и брюзжание не могли не мешать делу. Вот тогда-то Ваксель и проявил разумную твердость. Он решительно предупредил строптивого матроса о том, что решение было принято большинством и он не остановится перед применением силы в случае неповиновения.

После этого «оппозиция» прикусила языки. Судя по всему, решительность Вакселя сомнений ни у кого не вызывала, а главное, его авторитет у подавляющего большинства подчиненных был непререкаем. Показателен, в частности, тот факт, что решением общего собрания Ваксель был освобожден от всякого труда, кроме руководства.

Итак, началось строительство гукера. Трудностей в постройке было много. Прежде всего в составе экспедиции не было судостроителей-профессионалов, а все три судовых плотника к тому времени умерли. И не известно, удалось бы Вакселю реализовать свой проект, если бы не инженерная жилка сибирского казака Саввы Стародубцева. Будучи участником постройки «Святого Петра», он настолько хорошо усвоил основы судостроения, что смог возглавить и довести до успешного окончания строительство гукера. На этом небольшом парусно-весельном суденышке (названном также «Святой Петр») и добрались до Камчатки участники экспедиции.

«Святого Павла» они там не застали: Чириков к тому времени уже ушел в Охотск. Что же касается его плавания к американским берегам, то оно также проходило при весьма драматических обстоятельствах.

Я уже рассказывал вам о событиях, связанный с потерей пятнадцати членов команды, а следствием их была не только перегрузка оставшихся судовыми работами, но и дефицит пресной воды. Пополнить же ее запасы у алеутов не удалось. Русские моряки на пакетботе и алеуты на своих байдарах, очевидно, не понимали друг друга.

Несмотря на все эти трудности и лишения, Чириков все же привел свой корабль в Петропавловск. На следующий год, сразу после, открытия навигации, он вышел в море искать своего флагмана. Где это надо делать, он определил правильно. Однако неблагоприятная погода (туманы) помешала Чириков у обнаружить Командорские острова.

А далее (для моряков и пассажиров «Святого Петра») была зимовка в Петропавловске и переход морем в Охотск. К тому времени Чириков (после смерти Беринга он возглавлял экспедицию) сдал командование Вакселю и отправился с отчетом в Петербург.

В Адмиралтейств-коллегии и в Сенате работа, проделанная экспедицией, произвела должное впечатление. Офицеры и часть матросов получили повышения в чинах. Так, например, боцман «Святого Петра» Алексей Иванович стал лейтенантом, Дмитрию Овцыну вернули офицерский шарф, Савва Стародубцев стал сибирским дворянином, а сам Чириков получил чин капитана-командора.

Кроме того, учитывая задолженность перед участниками экспедиции в деле продовольственного снабжения, казна выплатила каждому из них свыше 100 рублей. Сумму весьма солидную. Для сравнения напомню вам, что лейтенант русского флота получал в то время 180 рублей в год, матрос же получал 2 рубля с копейками.

Георг Стелер, став профессором, продолжил свои научные изыскания в Сибири и на Камчатке. При этом беспокойный нрав помог ему, «влипнуть» в очередную неприятную историю. Он самовольно отпустил на волю группу арестованных камчадалов. Последовал донос одного из его врагов, и неугомонный натуралист сам попал под арест. Правда, довольно скоро он вышел на свободу, но тяготы минувшего плавания и суровый климат Сибири подорвали его здоровье. В 1746 году Георг Стеллер скончался.

Мартин Шпaнберг решил, что его служба в Сибири окончилась, и самовольно отправился в Петербург, бросив вверенный ему пост. Однако в столице к тому времени накопились сведения о его делишках, и вместо наград Шпанберга ожидал суд. Самовольное оставление поста, служебные злоупотребления и прочее обусловили то, что судьи признали виселицу достойной мерой наказания. И висеть бы ворюге, если бы не вмешательство датского посла. В Петербурге решили не портить отношения с датской короной. Виселицу заменили разжалование в поручики, а спустя некоторое время Мартин Шпанберг был даже восстановлен в звании. Дальнейшая его служба ни ему самому, ни русскому флоту славы не принесла.

Свен Baкceль был произведен в капитаны II ранга и продолжил службу в русском флоте. Сын же его пошел по стопам отца. Командорская зимовка не охладила тяги Лаврентия Вакселя к морю и к службе под андреевским флагом.

А теперь позвольте мне поставить точку. Надеюсь, что рассказ мой, пополнил ваши знания о Камчатских экспедициях, об их секретах и участниках.

Однако и на этот раз штурману не удалось закончить свое повествование. Реплика Германа Николаевича тому помешала: «А вам не кажется, Геннадий Васильевич, что о секретах этих экспедиций можно говорить только с иронией? Во всяком случае я, слушая вас, пришел к выводу, что в столицах Европы об итогах экспедиции узнавали чуть позже, чем в Петербурге».

Этот, казалось бы, простой вопрос несколько озадачил штурмана. Во всяком случае с ответом он не торопился. Наконец он сказал: «Вопрос Германа Николаевича навел меня на мысль, что у вас могло возникнуть неправильное представление о том, по каким каналам происходила утечка информации. Считаю необходимым исправить данное недоразумение, но разумеется, не сегодня».

На следующий день штурман начал свой рассказ с краткого обзора истории колониальной политики:

— Итак, уважаемые россияне, напомню вам, что на стыке XV и XVI веков европейские мореплаватели открыли «обе Индии» (Вест-Индию, то есть Америку, и Ост-Индию; то есть морской путь в собственно Индию): Сделали это мореходы Португалии и Испании. Именно этим державам и достались первые плоды с древа колониальной экспансии. А плоды эти были золотыми в самом что ни на есть прямом смысле.

Однако очень скоро в Мадриде и Лиссабоне убедились, что прочие европейские державы не собираются признавать их монополию на владение заокеанскими землями. Французский король Франциск I сказал, в частности, следующее: «Раз папа не уполномочен праотцем рода человеческого Адамом распоряжаться земным шаром, то и он (Франциск), такой же прямой потомок Адама, не считает себя связанным Тордесильясским договором» (речь шла о договоре между Испанией и Португалией, по которому папа Александр VI разделил земной шар на сферы влияния между пиренейскими державами).

Одним словом, на открытый Колумбом материк устремились англичане, французы, голландцы. Прежде всего их интересовали драгоценные металлы и минералы. Но после того как они осознали, что благодатные земли Вест-Индии, даже без золотых россыпей, способны обогатить своих владельцев, острова Карибского моря и прилегающие к ним участки континента покрылись плантациями кофе, какао, сахарного тростника, табака, пряностей и прочих тропических культур. На рынках Европы они исправно превращались в золото.

Разумеется, колониальные товары сами в трюмы кораблей не падали. Прежде всего необходимо было найти территорию, пригодную для колонизации (остров или прибрежный участок континента с хорошей гаванью и соответствующими природными ресурсами). Затем эту территорию следовало освоить, то есть создать на ней колонию (разбить плантации, построить все необходимые сооружения). И наконец, требовалось организовать защиту вновь приобретенных владений от пиратов и от регулярных вооруженных сил враждебных держав. Все это было связано с большим риском, значительным расходом средств и немалым пролитием человеческой крови.

Открывателям новых земель, например, приходилось пересекать океаны почти вслепую; не зная, где удастся пополнить запасы пресной воды и продовольствия, где представится возможность отремонтировать корабль. Более того, вплоть до XVIII века мореплаватели зачастую не знали где они находятся, ибо имели более или менее точное представление только о своей широте. Что же касается долготы, то сложность ее определения наглядно показана в одном из сочинений известного английского писателя-сатирика XVIII века Джонатана Свифта. Созданный его фантазией Ламюэль Гулливер совершил ряд удивительных путешествий (в страны лилипутов, великанов, лошадей, на летающий остров Лапуту и т. д.). В сверхдиковинной стране Лаггнег он мечтал стать бессмертным (там это было возможно) и дождаться великих открытий человеческого разума: изобретения perpetuum mobile, открытия универсального лекарства от всех болезней и (обращаю ваше внимание) способов определения долготы. Вот какой сверхтрудной задачей казалось определение координат даже в цервой половине XVIII века. Объясняется это не только отсутствием необходимых теоретических знаний, но и примитивностью технических средств кораблевождения.

Когда исчезали на горизонте родные берега, штурманы доверялись компасу, лагу и песочным часам. По скорости и курсу, полученным от этих приборов, они наносили на карту свое «счислимое место», но ветры и течения относили корабль от этой расчетной точки. Уточнять свое положение в океане приходилось по небесным светилам с помощью квадранта и песочных часов. Квадрант представлял собой деревянный сектор, соответствующий четверти круга. Дуга, заключенная между двумя радиусами этого круга, была разбита на 90۫. В точке пересечения радиусов (ребер квадранта) на шелковой нитке крепился груз-отвес. Использовался квадрант следующим образом: штурман «брал на мушку» известное ему светило, то есть располагал один из радиусов-ребер так, чтобы его глаз, плоскость ребра и светило находились на одной прямой, при этом нитка отвеса отмечала на шкале (на дуге) высоту светила в градусах. В XVIII в. штурманы пользовались более совершенным квадрантом Дэвиса: но все же погрешности в измерениях, произведенные этими приборами, были весьма значительными.

И наконец, не имея надежного при бора для измерения времени, штурманы практически не могли определить свою долготу.

Когда же небесные светила скрывались за пеленой туч или тумана, мореходы теряли даже приблизительное представление о своих координатах. Им оставалось только строить предположения и возносить молитвы святым – покровителям странствующих. Если не ошибаюсь, у россиян таковым был Николай Угодник.

Небесных заступников молили о попутном ветре, о дожде, о том, чтобы по быстрее показалась по курсу земля и чтобы никогда не показался корабль под черным флагом.

Застигнутый безветрием корабль неделями простаивал где-нибудь в районе экватора, и капитану приходилось урезать и без того уже скудную долю воды и продовольствия.

Бывали случаи, когда мореходам приходилось есть собственную обувь, а вездесущие корабельные крысы превращались в дичь. Была, кстати, разработана «оригинальная» методика охоты на них. Рекомендовалось изображать спящего где-нибудь в темном месте и держать при этом сухарь во рту. Дождавшись достаточно «инициативной» крысы, охотник должен был ухитриться схватить ее. Если все это ему удавалось, он получал шанс на жизнь или золото, если он решал продать добычу.

Не менее сложную проблему создавал дефицит пресной воды. «Вода, вода – кругом вода, но гибнем мы от жажды!» — звучало в морской песне той эпохи.

Разумеется, идти на эти лишения и страдания могли только сильные духом и телом люди, а причины, приводившие их на борт корабля, были различные.

Первой из них была, конечно, лютая, беспросветная нужда, то есть матросское жалованье и надежда на «улыбку Фортуны» побуждали низы общества идти в море. Искателей приключений влекли туда рассказы бывших моряков о сказочных странах Востока, о райских кущах и доступных смуглолицых красотках на островах далеких морей. А искателей чинов и почестей вдохновляли примеры тех, кто начинал морскую службу простым матросом, а кончил ее титулованным адмиралом, которого принимали в королевском дворце как национального героя.

И наконец, была еще одна категория моряков – те, кто шли в море не по своей воле, преступники (направляемые в особо опасные плавания) и насильно мобилизованные люди. Сюда же следует отнести тех, кого затащили на борт корабля обманом (как правило, в пьяном виде).

Разумеется, подобные кадры побуждали капитанов кораблей и офицеров в целом опасаться не только пиратов, но и собственных матросов. Вот почему на борту корабля, пересекающего океан, нередко находился отряд морской пехоты (прежде всего для несения полицейской службы). Имелся на корабле и «профос» (палач). Он «отпускал», кому приказано, «кошки» (плети особой конструкции), кого приказано, заковывал в кандалы. За серьезное нарушение дисциплины полагалось «килевание» (протаскивание под водой с одного борта на другой). В ходе этой процедуры наказуемый оставлял часть своей кожи на ракушках, покрывающих днище корабля. И если он не успевал при этом захлебнуться, то ему предстояло перетерпеть сначала муки удушья, а затем боль от ран, залитых солью моря. Ну а за особо тяжелые проступки виновных вешали на реях.

Обращаю ваше внимание на то, что, несмотря на эти драконовские дисциплинарные меры, бунты на кораблях были довольно распространенным явлением. В Англии, например, даже в XVIII веке бунтовали целые эскадры.

Однако вернемся к теме моего повествования. Итак, трансокеанское плавание было само по себе тяжелым и опасным предприятием. Но особенно трудно приходилось мореплавателям, если у штурмана не было надежной карты. Именно она являлась указующим документом, и сведения, на ней обозначенные, фигурально выражаясь, были начертаны кровью моряков и слезами их вдов.

Не удивительно, что к картам относились с величайшим почтением. Они исполнялись на лучших кусках бумаги (пергамента) и украшались, как произведения искусства.

Бородатые колебатели вод Нептуны и полногрудые нимфы, порождающие ветры Бореи и Зефиры, а также различные морские чудища и диковинные аборигены дальних стран – все это было их непременной принадлежностью.

Само собой разумеется, что кроме упомянутых атрибутов тогдашней эстетики на карты наносились места безопасных якорных стоянок, опасные для плавания районы, источники пресной воды, поселения туземцев, залежи полезных ископаемых и территории, пригодные для освоения, то есть карты являлись как бы краткими итоговыми отчетами экспедиций. Не удивительно, что их берегли, как документы исключительной ценности.

Карты, составленные в ходе Камчатских экспедиций, также берегли и скрывали от посторонних глаз. Например, в 1741 году Академия наук попыталась издать карты первой экспедиции, но ей запретили делать это. Описание же плавания «Святого архангела Гавриила» было изъято из фондов Академии и хранилось в кабинете самой императрицы. Однако все эти меры оказались тщетными. Результаты обеих Камчатских экспедиций довольно быстро стали известны в европейских столицах.

Каким образом, по чьей вине произошла утечка секретной информации? Первые, на кого падает подозрение, — это иностранцы, служившие во флоте, в Академии наук и в коллегиях (министерствах) тогдашней России.

Что же касается конкретных личностей, то я уже называл Беринга и Шпанберга, но должен добавить, что не они оказались главными расхитителями русских секретных карт. Жозеф де Лилль – профессор петербургский Академии наук – вот кто был рекордсменом по этой части. Кражу документов сей ученый муж поставил на широкую ногу (с привлечением дипломатической почты).

Карты отправлялись за рубеж целыми ящиками, а тревожные сигналы, в частности со стороны профессора Бернулли, увы, слишком долго не доходили до ушей тех, кого это должно было касаться. Когда же мосье де Лилль решил сказать «адью» россиянам (а это случилось в 1774 году), в Париже его ожидали 66 тыс. франков (за «деликатные услуги» французской короне) и пожизненная двухтысячная рента (разумеется, все это плюс к русским накоплениям).

Преуспели в кражах русских секретов и отцы иезуиты. Именно их стараниями копия карты Первой Камчатской экспедиции была переправлена в Польшу, оттуда в Париж, где ее и издали.

Очевидно, у вас возник вопрос: куда смотрели чины правительственных организаций, призванных охранять интересы России? Довожу до вашего сведения, что они принимали кое-какие меры. Так, например, господ офицеров и профессоров старались не посвящать в некоторые детали предприятия. Вся корреспонденция экспедиции поступала в• сенатскую канцелярию, где ее при необходимости переводили на русский язык, а оригиналы направлялись в Академию наук. При этом всем участникам экспедиции запрещалось разглашать какую-либо информацию о предприятии.

И наконец, имела место попытка привлечь к ответственности шпионов. Так, например, против Миллера и де Лилля возбуждалось дело по обвинению их в государственной измене. В ходе следствия ниточка потянулась к советнику академической канцелярии Шумахеру и... оборвалась.

Судя по всему, у этих господ нашлись влиятельные заступники. Напомню вам, что Академия наук состояла в то время почти из одних иностранцев, среди которых личности вроде де Лилля не были исключением.

С другой стороны, нельзя все сваливать на иностранцев. В среде российских чиновников, даже самых высокопоставленных, было немало лихоимцев, способных во имя личной корысти на предательство национальных интересов, причем служебные злоупотребления должностных лиц были в то время обычным явлением, а отсюда вытекала самооправдательная формулировка: если можно светлейшему князю Менщикову – особе, приближенной к трону, или родовитому сановнику князю Гагарину, то мне и подавно можно. Настроения эти усугублялись чехардой на троне, то есть неустойчивостью политической власти, имевшей место после смерти Петра I.

Здесь штурман сделал паузу, а Женя позволил себе краткие комментарии: «Что и говорить, страшное это было время для России. Своих специалистов не хватало, иностранцы же, за немногим исключением, пеклись не о благе государства, а о своем кармане. Да и русских аристократов благо России интересовало лишь в том случае, если оно соответствовало их личным интересам».

— Вы несколько сгущаете краски, Женя, — возразил Штурман. – Впрочем, заблуждения ваши вполне понятны. Мне следует прокомментировать самого себя, ибо у присутствующих могло сложиться неверное представление о том, что забвение государственных интересов с• корыстными целями в XVIII веке было характерно только для должностных лиц России. В действительности же это было свойственно должностным лицами всех держав того времени.

За примерами долго ходить не стоит. Прославленный английский полководец герцог Мальборо «брал» у своих и чужих, у мужчин и у женщин, деньгами и натурой. «Бандит и мерзавец» — такими эпитетами награждали его не только иностранцы, но и соотечественники. Однако всесильный герцог плевал и на газетные памфлеты, и на парламентские запросы, и на неудовольствие августейших особ. Испанское слово «камарилья» — в первоначальном своем значении клика царедворцев, расхищавших национальное достояние Испании, — стало международно нарицательным термином. В Турции злоупотребления должностных лиц были столь обычным и, главное, неискоренимым явлением, что правительство и не пыталось с ними бороться. Более того, в Стамбуле сочли за благо установить особый налог на взятки. Тем самым «бакшиш» мужей Блистательной Порты получил законный статус. И наконец, напомню вам, что в цивилизованной Западной Европе XVIII века государственные должности (в том числе и воинские звания) продавались государством совершенно официально.

Как видим, ничего необычного для современников злоупотребления участников Камчатских экспедиций не представляли и утечка секретной информации об этих предприятиях не случайное, а закономерное явление.

На этом я, пожалуй, закончу свой рассказ.

— Постойте, Геннадий Васильевич, — подал голос наш шеф, — по-моему, «летопись» ваша не закончена. Я имею в виду вопрос о последствиях утечки информации о Камчатских экспедициях. Интересно было бы узнать, как реагировали на них европейские державы?

Этот вопрос встретил всеобщее одобрение, и рассказ был продолжен:

— Камчатские экспедиции очень заинтересовали колониальные державы Европы. Причем интерес этот носил далеко не академический характер. Дипломаты упомянутых держав начали охоту за материалами экспедиций, и многие из них преуспели: Русские карты оказались в Париже, Лондоне. Стокгольме. Мадриде, Амстердаме, Копенгагене, Варшаве. Там она встретили немалый интерес у одних и тревогу у других. Особые волнения успехи русских первооткрывателей вызвали в Испании и Англии.

Надо сказать, что в Мадриде XVIII столетия все еще считали, что испанская корона имеет особые права на Новый Свет, хотя бы потому, что он открыт испанцами и сам наместник святого Петра соизволил «по-божески» разделить его между Испанией и Португалией. Конечно, горькая необходимость заставила со временем терпеть там прочие европейские державы, но каждая из них в той или иной форме сталкивалась с испанским противодействием. Не избежала этого и Россия.

Все началось с донесения испанского посла при русском дворе. В нем Мадрид информировался о том, что русские экспедиции на Тихом океане носят враждебный испанским интересам характер, в частности о том, что русские высадили на Аляске вооруженный отряд, который мог добраться аж до самой Калифорнии. Коварные московиты, по его представлению, вполне могли высадить разведывательный отряд с целью поиска богатых земель, не освоенных испанцами, или, еще хуже, для того чтобы вступить в контакт с индейцами и натравить их на испанцев (подобные приемы были обычной практикой в колониальной борьбе европейских держав).

Несколько позднее очередной испанский посол сообщал Мадриду о грандиозной по масштабам экспедиции, которую русские секретно готовят в Архангельске к берегам Северо-Восточной Америки (очевидно, эта информация была следствием слухов об экспедиции Чичагова).

Нетрудно догадаться, что основания для своих панических реляций испанские дипломаты черпали из источников, заслуживающих критического отношения. Слухи о фактических событиях, многократно искаженные и превратно истолкованные, отправлялись в Мадрид, а оттуда в Мексику, где тамошние вице-короли принимали соответствующие меры.

Одним словом, русское соседство в Новом Свете не вызывало восторга в Мадриде.

Но волей-неволей с ним пришлось примириться.

Несколько по-иному отнеслись к русской Америке англичане. Джеймс Кук, побывав на стыке двух континентов, проверил данные, нанесенные на русские карты, отметил их исключительную точность и возздал по сему случаю хвалу Берингу, затем, следуя вдоль берегов Аляски, он объявил собственностью британской короны весьма значительные территории, в том числе и те, которые до него посетили русские исследователи и промышленники.

Замечу, что комплименты Кука адресованы не тому, кому следует. Карта Северо-Восточной Азии была составлена в ходе Первой Камчатской экспедиции лейтенантом Чириковым и мичманом Чаплиным. Кроме того, английский мореплаватель позволил себе еще одну инициативу, с географией – он назвал пролив, отделяющий Азию от Америки, Берингов.

Я сознательно уклоняюсь от обсуждения вопроса, чье же имя должен носить этот пролив, но одну знаменательную, по-моему, деталь стоит напомнить.

Как я вам рассказывал, официально Беринг отправлялся в экспедицию для подтверждения наличия пролива, уже имеющего название – Аниан (Анианский). Кроме того, в ходе экспедиции он получил информацию Г. Миллера о плавании сибирских казаков из Северного Ледовитого океана в Тихий (экспедиция Алексеева-Дежнева), то есть Беринг знал, что он не первый европеец, прошедший Анианом из океана в океан. Очевидно, именно этими соображениями можно объяснить то, что Беринг не дал проливу никакого названия.

Что же касается Кука, то он по-своему исправил возникшее недоразумение, и инициатива его получила одобрение у географов Европы.