Константин Эдуардович, как вспоминают многие, его знавшие, в движениях был нетороплив, даже медлителен, как показаться могло бы тем, кто его не знал хорошо. Он и ходил тоже неспешно, словно бы продолжая обдумывать нечто, что целиком его захватило.
Наверное, вот эту медлительность, постоянную сосредоточенность можно воспринимать как внешнее проявление его внутренней жизни. Но, быть может, это шло и от другого. С детства лишенный возможности слышать, он не имел доступной для всех прочих людей счастливой возможности воспринимать звуки внешнего мира и будто бы вглядывался в то, что происходило внутри его самого. Ну и, конечно, неустанно размышлял.
О чем... о том пути, который, он верил, выведет человечество от Земли в иные миры, чей волнующий блеск приходит к нам, преодолев бездонные в расстоянии и во времени пропасти космоса. Удивительный, необычайный мыслитель, умевший сочетать грезы с инженерным расчетом... Как-то, будучи уже вблизи от порога, разделявшего жизнь от смерти, и все же оставаясь неукротимым мечтателем, оставил на бумаге такие слова: «...вас ожидает непрерывная радость... Мне хочется, чтобы эта жизнь ваша была светлой мечтой будущего, никогда не кончающегося счастья... Я хочу привести вас в восторг от созерцания вселенной...»
Он подарил нам утренний грохот двигателей «Востока», заставивший вздрогнуть не только почву Бай конура, но и земли других континентов. Это он стал предтечей обитаемых жилищ на орбите, куда люди с Земли приходят работать. И это он провешил пока еще не пройденную человеком дорогу к пустынным, но и прекрасным планетам, родным сестрам нашей Земли.
Ничто не предвещало в мальчике гения. Отец его, Эдуард Игнатьевич, был из обедневших польских дворян, женился на веселой, любившей пошутить русской девушке – Марии Ивановне Юмашевой и состоял при корпусе лесничим, а потом, в звании титулярного советника, служил учителем землемерно-таксаторских классов при Рязанской гимназии. Семья была большая и при нищенском жалованье Эдуарда Игнатьевича еле сводила концы с концами. Бедность – рок семьи Циолковских, и сам Константин Эдуардович, уже человек повсеместно известный, чьи труды печатались, обсуждались, будоража умы не только в России, но и далеко за ее пределами, оставался по-прежнему беден и с огромнейшими трудами добывал средства для своих изысканий.
Считалось еще до недавнего времени, что Константин Эдуардович, потеряв слух в девять лет, а также и из-за подавлявшей семейной бедности никогда и нигде не учился. Однако в двенадцать лет он поступил все же в гимназию, хотя и проучился лишь до третьего класса. Да и то удивительно: ведь он совершенно не слышал учителей...
Но ему остаются книги. Радостно, самозабвенно пускается он в увлекательнейшее из всех путешествий – по книжным страницам, и мир – от простого к более сложному открывается ему такими глубинами, о существовании которых он и не помышлял и погружаться в которые так волнительно и увлекательно...
Все, касающееся науки, его занимает особенно. Лет в пятнадцать – пусть не очень рано, зато уж осознанно – Циолковский поглощает различные книги по математике, физике, химии, астрономии и механике. Что ему гимназия? Он сам себе учитель и ученик.
С этими книгами, оторвавшими его от рискованных детских забав – прыжков с льдины на льдину на ожившей после зимней спячки реке, головокружительное лазанье по старой колокольне – да не внутри ее, а снаружи – на самый верх, к кресту, растянутому проржавленной цепью, — от всех этих мальчишеских развлечений приблизился он к первым опытам. И отчего-то именно воздушный шар, силой легкого газа увлекаемый ввысь, в какой-то момент занимает его больше всего. Потом, руководствуясь исключительно книгой, конструирует астролябию и с ее помощью учится определять расстояние до удаленных строений, собирает токарный станок. И как раз в это время, по существу мальчишкой еще, по собственному признанию, мечтает о путешествиях вдалеке от Земли.
Откуда пришло к нему это?
Когда сыну исполняется шестнадцать лет, отец снаряжает его из Вятки, где тогда обреталась семья, в Москву. Быть может, удастся поступить в техническое училище. Но сын, оказавшись в Москве и увлеченный ее клокочущей жизнью, сначала теряется, что вполне можно понять, а потом избирает себе убежище – Румянцевскую библиотеку, незадолго до того перебравшуюся в Пашков дом – одно из самых замечательных зданий древней столицы. Здесь ему хорошо. Среди тишины, навеянной книгами, он – пловец в родной, привычной стихии.
Денег отец высылает немного, и все их, оставляя лишь самую малость на скудное пропитание, Циолковский тратит на книги, реактивы для опытов, самое нужное лабораторное оборудование. Одет был кое-как, брюк-то приличных не имел, сапоги в любую минуту развалиться готовы, волосы стричь забывал и кормился исключительно черным хлебом с водой, но, кажется, именно в то время был счастлив вполне. Жизнь только начинается, она прекрасна, несмотря на всякие трудности, и увлекательна!
А мысли – сначала о заоблачных полетах, а потом и дальних, За пределы планеты, не оставляют его. И читает он отнюдь не что попадется, а то лишь, что может пригодиться, пополнить знания, от которых зависит: воплотиться или угаснуть мечте. Он задумывает в те далекие дни необычайное: металлические аэростаты, в безмолвии пересекающие бескрайние расстояния воздушного океана, машину, использующую центробежную силу для преодоления земной гравитации и способную, по мысли изобретателя, устремиться в поднебесье...
Но нет. Вот это как раз нереально. Анализируя, просчитывая, насколько это оказалось возможным, собственный замысел, он убеждается: центробежная машина не может взлететь. Идея красива, но утопична. С ней надо расстаться.
И вот что здесь замечательно. Юноша, способный выдумать нечто, не существовавшее ранее, способен и хладнокровно переоценить собственный замысел. Это уже не просто мечтатель, уносящийся на невесомых крыльях в неведомое, а реалист. Он обращает свой взор к мерцающим звездам, уже зная, как до них далеко, и мыслит о путешествии к ним. Но он стоит на земле.
А отец меж тем был нездоров, быстро старел, силы теряя, и все труднее становилось для него отрывать от семьи те деньги, что он слал сыну в Москву. Константин это не мог не чувствовать и, связав шпагатом сокровища, нажитые недоеданием в белокаменном городе, выехал в Вятку. Вернулся он истощавшим и бледным, но исполненным огромной внутренней силы.
Теперь он мыслит иначе.
В двадцать три года, преодолев все трудности и невзгоды, воздвигнутые на его пути жизнью, Циолковский приказом попечителя Московского учебного округа направляется на работу в Боровск – маленький городок на берегу тихой Протвы, исполнять должность учителя арифметики и геометрии в уездном училище. Молодой человек, не окончивший даже гимназии, становится учителем. Это немало.
Как раз в то самое время, в учительскую бытность в Боровске, Циолковский разрабатывает первую в своей жизни научную теорию – теорию газов. И какое же жестокое разочарование ожидает его... Обладай он, как иные из сверстников, образованием, он бы, конечно, знал: то, к чему он пришел, давно уж открыто...
Да, все это так, но труд его зряшным не стал: пусть ничего нового он не нашел, пусть сделанные им выводы не слишком точны, а открытия – давно уже не открытия, очевидно иное: родился, явился самобытный талант! Аналитический, раскованный ум заявил о себе.
Отзывы ученых, несмотря на принципиальный провал, доброжелательны, благоприятны и обнадеживающи. Русское физико-химическое общество после обсуждения рукописи молодого теоретика выносит постановление о ходатайстве перед самой высокой инстанцией о переводе Циолковского, если, конечно, он сам пожелает, в любой город, хоть и в столицу, чтобы получить возможность совершенствовать знания. Кроме того, общество единогласно избирает молодого человека своим членом.
А он? Ехать из Боровска никуда не пожелал – возможно, потому, что не по средствам была ему иная жизнь, кроме как в полудремотном Боровске. И от членства тихо ушел. По той же причине. Не было у него денег, чтобы платить членские взносы.
Несмотря на бесспорную неудачу, Циолковский воодушевлен. Если ученые мужи признают за ним право самостоятельно мыслить на пути изысканий, значит, он должен оправдать это право. Он должен продолжить работу.
Со своим следующим трудом он внедряется в иную среду. Его «Механика подобно изменяемого организма» попадает в руки Ивану Михайловичу Сеченову. Как неожиданно, прихотливо скрестились две эти судьбы... Отец русской физиологии, авторитет, выше которого в данной области и быть не может, оценивает труд, еще не вполне законченный, высоко.
Циолковский не в силах остановиться. Его влечет все дальше, все глубже. Упоение первооткрывателя – открывателя для себя самого – его захлестывает, исполняет верой и надеждой на то, что ему тоже отпущено счастья совершить в науке значительное. Быть может, и необычное. Он на верном пути.
В Боровске же он пишет очередное исследование, которому суждено стать пробным камнем, первым блоком в фундаменте науки, распахивающей ворота ограды земного тяготения и увлекающей в нескончаемое путешествие к звездным мирам. Это – работа под названием «Свободное пространство». Пусть Циолковский пока не оценил по достоинству возможность ракеты, пусть не свел в формулы законы, управляющие ею в движении, главное найдено: именно ракета, и только она унесет человека в дорогу, перед которой расступаются звезды.
Отметим дату: шла первая половина 1883 года.
Однако не скоро еще он всерьез возьмется за разработку теории реактивного движения. Вот он снова в Москве. На заседании Физического отделения Общества любителей естествознания Циолковский преподносит новый, необычный проект – цельнометаллического дирижабля. Воздухоплавательный аппарат не имеет себе подобных: объем и форма корабля меняются в зависимости от температуры и давления газа, содержащегося в оболочке, а также и от окружающего воздуха. Такие свойства достигаются благодаря гофриронанному металлу, из которого сделана оболочка. Циолковский, увлеченный новой идеей, рисует перспективы, выстраивающиеся с появлением нового воздушного транспорта. Он надежен, этот аппарат, дешев, возможности его – небывалые!
Но нет. Снова нет. Не время еще. Проект вполне реален, в нем нет ни доли фантастики – не готов сам человек. Рожденный Землею, он слишком уж цепко держится за свою альма-матер. Но Циолковский – другой человек, из иного – космического измерения. Он мечтает о полете в небо как о чем-то обыденном. В его мыслях все готово к тому, чтобы приблизить эру полетов. И не учитывает он лишь одного: в представлении людей, мыслящих слишком уж заземленно, сила земного тяготения неодолима. Она могущественна. В цепком пленении держит она человеческий разум...
Во время жестокого пожара, охватившего ряд домов в деревянном Боровске, и в том числе дом Циолковских, сгорает почти все их имущество и почти все, чем Эдуард Константинович так дорожил – половина библиотеки, составлявшаяся долгие годы заботливо, многие рукописи, готовые модели и инструменты, но, слава Богу, тетрадь с «Теорией аэростата» в то время оставалась в Москве, в кабинете Николая Егоровича Жуковского. В тот период Циолковский считал ту работу важнейшей.
Время шло, но Циолковский не оставлял рожденного замысла. Выходит в свет небольшая брошюра под названием «Железный управляемый аэростат на 200 человек, длиною с большой морской пароход». Все тот же дирижабль. Только теперь, в брошюре, даются расчеты. В нетерпении изобретатель строит модели, конструирует «воздуходувку» — прообраз аэродинамической трубы, и лишь полное отсутствие денег и даже надежды на их появление заставляет оставить эксперименты.
На исходе века, по разившего мир научно-техническими достижениями, уже в девяностых годах, Циолковские переезжают в Калугу. Здесь, в епархиальном училище, благодаря неприметным, но неустанным заботам друзей Константин Эдуардович получает место преподавателя арифметики и геометрии. Место куда как более скромное, но все-таки дающее материальную точку опоры. Начинается новый период его жизни. Ему суждено определить дальнейшую жизнь Циолковского.
Принято считать, что он сам по себе, без какого-либо влияния пришел к идее космического аппарата – ведь еще в Боровске для осуществления мечты о заатмосферном полете избрал он ракету. А потом его мыслями всерьез и надолго завладел дирижабль, аэростат, и только теперь, в Калуге, наткнувшись на невзрачную внешне брошюру петербургского изобретателя А.Л.Федорова, обложка которой обещала «Новый способ полета, исключающий атмосферу как опорную среду», Циолковский вновь повернулся в мыслях к ракете. Он ссылался впоследствии на эту работу и не скрывал того впечатления, которое она на него произвела. Необычайный, казалось бы, невероятный в своем осуществлении аппарат, как-то неясно возникавший в голове Циолковского, принялся вдруг обрастать реальными очертаниями. Позабыв обо всем ином, Циолковский с жаром принялся разрабатывать ожившую мысль. Федоров, невозможно не отдать ему должного, предлагал конструкцию новую, продуманную в принципе.
Но... Идеи, как известно, витают в воздухе. Ни Федоров, ни Циолковский не знают, никто вообще не знает того, что лет за пятнадцать до них некий молодой человек, сын священника, приговоренный к смерти за покушение на царя, всего за несколько дней до своего последнего часа мечтал о воплощении той же идеи и на холодной стене мрачного узилища чертил диковинный летательный аппарат. Этого человека звали Николаем Кибальчичем. Да, идея витала в воздухе – для всех и над всеми, но кому-то одному суждено было воплотить ее в жизнь.
Циолковский, возбужденный работой Федорова, погружается в расчеты. От одной формулы к другой тянется пером вязь вычислений. Он убеждается: да, такой полет возможен!
Константин Эдуардович ставит дату: 10 мая 1897 года – и, увлеченный полетом фантазии, бесконечно далеко опередившей расчет, откидывается к спинке кресла...
Через несколько нет, в 1903 году, в книжных магазинах появляется его новый серьезный труд «Исследования мировых пространств реактивными приборами» — и это означает не что иное, как то, что дорога в космос застолблена. Она начиналась в Калуге.
В том труде Циолковский закладывает теоретические основы полета в реактивном снаряде – просчитывает возможную величину перегрузок, ищет наилучший вариант ракетного топлива и находит его: вместо пороха, к которому обращались мысли предшественников, останавливается на жидкой смеси водорода и кислорода, рассчитывает массу топлива, необходимую для того, чтобы корабль смог порвать цепь земной силы тяжести и устремился в открытый космос. Он анализирует также наклонную и вертикальную траектории ракетного корабля, его возвращение в лоно Земли. Никто еще не задавался столь обширным кругом вопросов, да и вообще – даже и близко не подходил к тому, о чем думал и что воплощал в расчеты калужский учитель. И притом не обольщался, видел: его труд только начало еще. Главное – впереди.
Написал: «Эта моя работа далеко не рассматривает со всех сторон дела и совсем не решает его с практической стороны относительно осуществимости: но в далеком будущем уже виднеются сквозь туман перспективы, до такой степени обольстительные и важные, что о них едва ли теперь кто мечтает».
В далеком будущем... Да таким ли уж далеким было оно? Этот день – 12 апреля 1961 года... Впрочем, в тот временной отрезок, разделивший день, когда Циолковский написал эти строки, и день полета Гагарина, могла бы вместиться целая жизнь человека. А в жизни науки это – мгновение!
Беды не оставляют его. Кажется, все, предостаточно для одного человека, но нет, не суждено ему обрести умиротворенное состояние духа. Глядя на беспросветную в бедности жизнь отца, на тщетные попытки обрести в доме минимальный достаток, чем приличествующий, на его отчаянную борьбу, уходит из жизни разочарованным, утратившим надежды и смысл существования сын Игнат... Константин Эдуардович потрясен. В гибели сына винит только себя. Значит, он так плохо понимал сына и так мало знал его... Влекомый грандиозной идеей, он не думал о детях... Но стоит ли одно другого – жизнь человека – любимого сына и работа? Пусть даже и работа по воплощению грандиозного замысла... Циолковский ищет и не находит ответов на эти вопросы.
Вскоре другая беда. Вешнее половодье 1908 года затапливает низкую Коровинскую, где стоит дом Циолковских, беспрепятственно переплескивается через порог, и вот уже плывут по полу подхваченные потоком нехитрые вещи домашнего скарба... Урон велик. Для Циолковских, кое-как сколотивших хозяйство, это удар.
И в довершение в том же году затерялась – то ли где-то по дороге, то ли в домах, в бумажных завалах, — рукопись Константина Эдуардовича «Отчет об опытах по сопротивлению воздуха Российской академии наук», посланная через одного профессора Николаю Егоровичу Жуковскому. С этой рукописью у Циолковского были связаны большие надежды...
Но его не остановить. Беды, лишения отрывают от стола, заставляют очнуться, выбрасывают из мира исследований в мир повседневной обыденности, возвращают к заботам о близких, о хлебе насущном. Однако же все его мысли заземлить невозможно.
Целых тринадцать номеров – с конца одиннадцатого года до осени двенадцатого – журнал «Вестник воздухоплавания» печатает его работу, рассматривающую различные проблемы полета на реактивном приборе, а также и полета в заатмосферной среде. Здесь он предвосхищает то, что становится насущным делом науки второй половины ХХ века. Жизнь экипажа космического корабля рассматривается и просчитывается с разных сторон, и все это – неслыханно смело, фантастика, превращающаяся усилиями его мысли в дело житейское. Та публикация ошеломила читателей. В ней предрекается неоспоримо и убежденно: «...только с момента применения реактивных приборов начнется новая, великая эра...»
Так все и случилось потом.
В семнадцатом году Константину Эдуардовичу пошел седьмой десяток. Он все в Калуге. Недомогания одолевают его. Беден по-прежнему. Только теперь голодает еще. Как, впрочем, и все вокруг. Перспективы нет никакой. Но надежда еще остается. И это поразительно, сколь сильна в нем вера в осуществление окрыленного замысла...
Он пишет письмо в только что созданную Социалистическую академию общественных наук с просьбой о помощи, чтобы обрести возможность продолжать работу, и прикладывает несколько брошюр – как робкое напоминание людям нового времени о себе и о том, что он успел сделать когда-то.
Ему ответили. И так, что этот почти состарившийся и почти уже изверившийся человек воспрял духом. В письме, им полученном, были такие слова: «Мы ждем от Вас еще очень многого. И мы желаем устранить в Вашей жизни материальные преграды, препятствующие полному расцвету и завершению Ваших гениальных способностей».
Слова те не стали пустым обещанием. Константин Эдуардович получает денежное содержание. Писатель Михаил Саулович Арлазоров, посвятивший много лет исследованию жизни Циолковского, в своей книге о нем приводит такие цифры: его двухнедельное жалованье в 1919 году составило 835 рублей. Что это такое в то время, пояснит другая цифра: мешок картошки в Калуге стоил 450 рублей. Но для Циолковского главное вовсе не эта картошка. Вовсе нет. Его знают, помнят! И считают, что он будет полезен!
Он вновь обретает силы. Пишет новые исследования, публикует работу «Исследование мировых пространств реактивными приборами», «Сопротивление воздуха и скорый поезд» — это уж книга, где предлагает принципиально новый вид транспорта – на двойной реактивной тяге. Поезд на воздушной подушке. Идея потрясает необычностью замысла и близкой реальностью ее осуществления. В том же, 1926 году предлагает двухступенчатую ракету – и дверь в космос, приоткрываясь, распахивает вид на звезды, которые отчего-то сделались ближе...
Циолковский много размышляет о множественности миров – обитаемых и обжитых и, уверенный в существовании собратьев по разуму, а также считая доказанной уже саму идею о возможности межпланетных сообщений, изыскивает пути их поиска в космосе, связи с ними. Его фантазия неуемна, она не знает границ.
Все происходящее в жизни вокруг его близко касается. Всерьез задумывается над освоением Арктики и, исследуя неудачу экспедиции Умберто Нобиле на дирижабле «Италия», находит причины, ее обусловившие. Стартуют в небо первые советские стратонавты – и Циолковский, не в силах сдержаться, аплодирует им. Создается ставший легендарным впоследствии ГИРД – первый центр советского ракетостроения, и с первых шагов этой организации Циолковский неотступно и внимательнейшим образом следит за тем, что в ней делается. Ведь эти люди его замыслы воплощают в металл!
Замечательная жизнь сложилась у него. Такая трудная, но и такая светлая...