Короткая, оплывшая свеча в плошке с отбитым краем давала неровное, коптящее пламя. Тени на потолке и на стенах избы плавно, причудливо выгибались. В доме было тепло: дров припасено предостаточно, и сухие поленья, которые Дежнев иногда подкладывал в печь, тут же охваты вались огнем и начинали громко потрескивать.
Вернувшись к столу, Дежнев брался вновь за перо.
«Служил тебе, великому государю... без твоего государева денежного и хлебного жалованья... всякую нужду и бедность терпел и сосновую и лиственную кору ел и всякую скверну принимал – двадцать один год».
Да, в его жизни бывало всякое... Все время – походы по пустым, унылым местам да схватки с коряками, чукчами. И сам не знаешь, когда их стрелу в тело поймаешь...
Трудно было поначалу в Ленском остроге. Много ли платят рядовому казаку? В год – пять рублей серебром, пять четвертей ржи, четыре четверти овса и менее двух пудов соли. Одному-то еще можно прожить, а у него – жена, сын Любим. Некоторые товарищи не одобряли того, что он взял в жены якутку – так что же, ехать за женой домой, в Великий Устюг? Пусть сами едут. Он останется здесь, со своей Абакаядой Сючю. Вот Любим вырастет, ладным казаком станет, тогда и будет полегче...
Ближе к зиме 1640 года, когда уж пошли холода, Дмитрий Зыряна повел Семена Дежнева и еще пятнадцать казаков в поход на речку Яну собрать ясак у якутов – взять соболей в казну государеву. Дежнев с трудом снарядился: «И я, холоп твой, для твоей государевой службы купил две лошади, дал 85 рублев, и платьишко, и обувь, и всякой служебной завод, покупаючи в Якутском остроге у торговых и у промышленных людей: стал подъем мне, холопу твоему, больше 100 рублев». Нет, не вернет ему государь эти деньги, зря он надеется. Мало ли кто чего себе покупает? Этак какой хочешь расход на службу можно свалить...
Отряд ушел в декабре, и только в июле вернулся. Дань собрали хорошую – несколько сот соболей, но свою стрелу в этом походе Дежнев все же поймал. Рваная осталась рана от стрелы с костяным наконечником...
До этого у Дежнева были походы, и после – тоже, весь север обшарил, где только не побывал. Теперь он был не просто казаком, а сборщиком дани.
Потом его забросило в Нижнеколымский острог. Места были соболиные, и Дежнев прожил три года там. Жизнь на Колыме шла веселее, чем в Ленском остроге, ярмарки здесь люднее, богаче. И каких только мехов не свозили сюда... Как-то раз Дежнев услыхал о речке Анадырь, идти до нее надо по Ледовитому морю, потому что прямую дорогу к ней закрывает горный хребет, зато соболей в лесах на ее берегах видимо-невидимо.
Федот Попов, с которым Дежнев сошелся в Нижнеколымске, был приказчиком московского купца Алексея Усова, и всерьез поговаривал о походе к Анадырю. Дежнев прикинул и согласился, пообещав государю в своей челобитной 280 животов – соболиных мехов. Окупится, если то, что говорят об Анадыре — правда.
Попов снарядил четыре коча – крепких одномачтовых судна, и летом 1647 года вышел по Колыме к Ледовитому морю. Зима в тот год, судя по всему, стояла особо холодная, льды не сошли, и экспедиция тем же летом вернулась. Попов, однако, от попытки проникнуть к Анадырю не отказался, а желание Дежнева найти путь к соболиным местам стало еще сильнее. На будущий год оба решили вновь попытать счастья.
Зимой Федот Попов уже начал готовиться, а Дежнев подал прошение, чтобы его назначили главным сборщиком ясака. А тут откуда ни возьмись явился из Якутска Герасим Анкидинов, прослышал о походе и захотел тоже пойти, только в должности Дежнева, предлагая сдать государю те же 280 соболей, да еще отдавая на время похода свой коч и все снаряжение – оружие, порох, — все, что может понадобиться. Дежнев, не зная, как отделаться от него, отписал в челобитной: «Анкидинов прибрал к себе воровских людей человек с тридцать и хотят они торговых и промышленных людей побивать, которые со мною идут на ту новую реку, и животы их грабить, иноземцев хотят побивать же, с которых я прибыль явил».
Начальство, поразмыслив, решило на должность назначить Дежнева, но и Анкидинову идти не мешать.
Однако эти двое крепко невзлюбили друг друга.
В июне 1648 года шесть кочей Попова и один Анкидинова вышли из Нижнеколымска и, положив руль вправо, взяли курс на восток. Они шли навстречу восходящему солнцу, навстречу открытию.
Лето случилось в тот год хорошее, лед на море сделался пористым, рыхлым, да и ветер, дующий с берега, расчищал дорогу, вскрывая обширные полыньи. А недалеко от пролива их застала сильная буря, швыряющая на кочи тяжелые студеные волны и лед. Два коча разбились, а остальные двадцатого сентября вошли в пролив. Здесь, на берегу, произошла стычка с коряками, во время которой Попова ранили.
Где-то в самом конце сентября, а может, и в первых числах другого месяца, перед ними открылся мыс. Дежнев назвал его «Большой Каменный Нос»: « ... тот Нос вышел в море гораздо далеко, а живут на нем люди чухчи добре много. Против того же Носу, на островах живут люди, называют их зубатыми, потому что пронимают они сквозь губу по два зуба немалых костяных...»
Тут, у Носа, разбился коч Анкидинова, и он перебрался на судно Попова вместе со своими людьми. И вновь разразилась буря, разметала суда, унесла коч Попова, и Дежнев остался один. Ни Дежнев, ни Попов еще не знали, что никогда не увидят больше друг друга. И уж конечно, никто из них не знал, что Большой Нос – самая восточная точка Азии, что открыт наконец пролив, разделяющий Азию и Америку. О существовании пролива догадывались, его искали – история повторяется, — искали точно так, как Магеллан искал свой пролив...
Дежнев подробно описал этот мыс, и спутать его с другим невозможно: «А с Ковы мы реки итти морем на Анандырь-реку, и есть нос, вышел в море далеко... а против того носу есть два острова... а лежит тот нос промеж север на полуношник (на северо-восток). А с русскую сторону носа признака: вышла речка, становье тут у чухоч делано, что башни из кости китовой. Нос поворотит кругом, к Анандыре-реке подлегло. А доброго побегу от носа до Анандыря-реки трои сутки, а более нет...»
Челобитная Дежнева, где он отписал все это, затерялась в архивах, как, впрочем, и многие другие его донесения, и отыскалась только через несколько десятков лет.
Коч Дежнева выбросило на берег уже далеко за Нос. Холодное, суровое море... Чужой, незнакомый берег... «А было нас на коче – двадцать пять человек. И пошли мы все в гору, сами путь себе не знаем, холодны и голодны, наги и босы. И шел я, бедный Семейка, с товарищи до Анандыря-реки ровно десять недель, и пали на Анандырь-реку вниз, близко моря, и рыбы добыть не могли, лесу нет. И с голоду мы, бедные, врознь разбрелись. И вверх по Анандыре пошло двенадцать человек и ходили двадцать ден, людей и аргишниц (оленьих упряжек), дорог иноземских не видали и воротились назад и, не дошед, за три дня, днища (одного дня пути) до стану, обночевались, ночами в снегу ямы копать...»
Тяжелая была для них та зима – голодная и холодная. Тринадцать человек пришлось схоронить... А по весне те, кому посчастливилось выжить, выбрались из своих берлог, выловили в Анадыре стволы старых деревьев и принялись выдалбливать их, чтобы сделать челны. Коч хорошо бы построить – из крепких тесаных досок, связав обшивку ремнями, проконопатив пазы сухим мхом, и тщательно просмолить. Потом – поставить мачту-щеглу, за кормой навесить руль-сопец, поднять парус – и прости-прощай, суровый Анадырь… Да нет сил у них, чтобы построить коч, да и людей маловато – всего-то дюжина душ Только и осталось что плыть на долбленках...
Когда Анадырь-река вскрылась и лед снесло в море, они поднялись вверх против течения и где-то на берегу основали острожек: поставили крепкий сруб и обнесли его частоколом. Чукчи – народ воинственный...
Здесь жили долго, иногда спускались вниз по реке и у моря промышляли заморную кость – клыки погибших моржей. Почти триста пудов такой кости собрали за семь лет, да и животов соболиных тоже скопилось немало – можно было теперь возвращаться в Якутск.
Нежданно совсем разузнал Дежнев кое-что о судьбе Попова и Анкидинова: «А в прошлом 1662 году ходил я, Семейка, возле моря в поход. И отгромил я, Семейка, у коряков якутскую бабу Федота Алексеева. И та баба сказывала, что-де Федот и служилый человек Герасим померли цингою, а иные' товарищи побиты, и остались невеликие люди и побежали в лодках с одною душою, не знаю-де куда...»
Судя по всему, коч Попова и Анкидинова выбросило на берег Камчатки, и потому их можно считать ее открывателями. Они-то сами, конечно, об этом не думали, а заботились лишь об одном: как спастись и вернуться. Но нет, не судьба...
А потом вместе со всем добытым богатством Дежнева послали в Москву. Несколько месяцев вел он обоз и прибыл в столицу в 1664 году.
«И за ту его, Сенькину, многую службы и за терпение пожаловал великий государь... велел ему на те прошлые годы выдать из Сибирского приказу треть деньгами, а за две доли... сукнами, две половинки темновишневых, да половинка светлозелена... Всего сукнами и деньгами на 126 рублев 17 алтын 3 деньги...» Маловато за девятнадцать-то лет... Правда, еще вышел указ: «За ево, Сенькину, службу и за прииск рыбья зуба, за кость и за раны поверстать в атаманы». Вот так и стал Семен Иванов Дежнев атаманом казачьим.
По Сибири он еще поскитался: служил на реках Яне, Вилюе, на Оленьке. Через семь лет снова приехал в Москву – привез сдавать в приказ соболей, прожил в ней два полных года и здесь же умер. Где он жил в Москве и кем, где похоронен – ничего не известно. А ведь великий был мореход, и открытие сделал – великое...
Это он, Семен Дежнев, разделил Америку с Азией.