Екатерина Невельская. В Амурской экспедиции, с Амуром в сердце

Екатерина Невельская (1831—1879) стала участни­цей опасной экспедиции на Дальний Восток. Знатная и образованная красавица могла бы блистать в светских са­лонах, а она решила отдать руку и сердце невзрачному на вид морскому офицеру Геннадию Невельскому и последовать за ним к берегам Амура. Зато она смогла пожить на бере­гу залива Счастья.

Об этой свадьбе судачил весь Иркутск. В провин­циальном городке, как правило, мало что происхо­дит, а тут такое событие: прелестная Катюша Ельчанинова, племянница и воспитанница гражданского губернатора Владимира Николаевича Зарина, отда­ла руку и сердце какому-то немолодому, невзрачно­му флотскому офицеру по фамилии Невельской.

Пересуды о браке Невельского с Ельчаниновой возникали в иркутских салонах подобно пене, а сло­во «мезальянс» то тут, то там перекатывалось с язы­ка на язык. Но с этим приходилось смиряться. День 16 апреля 1851 года, когда состоялся ритуал венча­ния, многим запомнился: невеста — ослепительная блондинка в белом подвенечном платье, жених — в парадном черном костюме... Да и на самой свадьбе нашлось место для многочисленных гостей, кото­рые восхищались красотой невесты и поражались ее неожиданному выбору. Праздник затянулся на весь медовый месяц: приемы, салоны, прогулки в окрестностях озера Байкал, — и скоро обыватели привыкли к этой необычной паре. Но едва иркутя­не смирились в душе с «мезальянсом» и порадова­лись за молодых, как те укатили... Ведь супругом 19-летней выпускницы Смольного Екатерины Ива­новны Ельчаниновой стал не кто иной, как капитан 1-го ранга Геннадий Иванович Невельской, который незадолго до бракосочетания был назначен началь­ником Амурской экспедиции, целью которой было изучение Приамурья и Приморья. Так что будущего легендарного адмирала углядела в неказистом флот­ском офицере юная белокурая красотка. Однако воп­реки расхожему мнению о блондинках, эта женщи­на с первых же дней показала характер и серьезный основательный подход к институту брака. Она не стала дожидаться мужа из его рискованной экспеди­ции, а заявила, что отправится вместе с ним. Тут и за примером не надо было далеко ходить: он явился в лице супруги собственного дяди Варвары Григорь­евны Зариной, которая, несмотря на уговоры род­ных остаться в Москве, решительно последовала за своим мужем в Сибирь.

СМОЛЯНКА

По правде говоря, история Катюши Ельчанино­вой немного смахивает на сказку про Золушку, при­чем во множественном числе, поскольку у нее была еще и сестра Саша, — обе сиротки-погодки, которых приютил добрый и весьма богатый дядя. Вот только вместо злой мачехи была вполне доброжелательная тетушка — немногим старше самих сестричек. Они родились — в Подмосковье одна и на Смоленщине другая — в 1830 и 1831 годах в семье мелкопоместных дворян Ивана Матвеевича Ельчанинова и Марии Николаевны, урожденной Зариной. После смерти родителей по решению семейного совета воспита­ние обеих девочек было поручено родному дяде по матери Владимиру Николаевичу, который был граж­данским губернатором Иркутска, а значит вторым лицом после Н.Н. Муравьева. Третья их сестра, Ве­ра, осталась на попечении московских родственников, а единственный брат Николай поступил в уни­верситет. Надо сказать, что еще при жизни родите­лей девочек решили определить на казенное воспитание в Смольный институт благородных де­виц, в те годы больше известный как Смольный мо­настырь, поскольку он был закрытым учебным заве­дением наподобие лицея или кадетского корпуса. Го­товили там девиц, которые могли бы осчастливить в браке будущих сильных мира сего. Их обучали, со­ответственно, Закону Божьему, российской и немец­кой словесности, французскому языку, географии, всемирной и российской истории, арифметике, физике, рисованию, чистописанию, церковному и классическому пению, художественному рукоделию, музыке, танцам, домоводству. Все лето воспитанни­цы проводили в саду Смольного, отгороженного от Невы высокой каменной стеной. Разумеется, девуш­ки не могли не мечтать о своих принцах, которые рано или поздно прискачут в их застенок на белом коне и умчат на волю. Сестрички Ельчаниновы в этом могли рассчитывать на некоторые преимуще­ства, хотя бы потому, что были весьма привлекательными. Каким-то чудом сохранилось словесное описание Кати Ельчаниновой, сделанное ее подру­гой по Смольному: «Младшая сестра, впоследствии Невельская, была сама радость и веселье, и при боль­шом уме была и очень собой хороша. Она было не­большого роста, блондинка с правильными чертами лица и с прелестными большими голубыми глазами, имевшими ту особенность, что, когда лицо ее смея­лось, и голос звонко раздавался от смеха, они не из­меняли своего вдумчивого выражения, придавая тем ей особую оригинальную прелесть». Выпуск из Смольного института почти совпал с сиротством обеих сестер: в 1848 году умерла Мария Николаев­на, а отец ушел из жизни еще раньше. Летом того же года В.Н. Зарин с племянницами выехал к свое­му новому месту службы в Иркутск. Что же застали молодые выпускницы Смольного на новом месте? Их представили недавно прибывшему сюда молод­цеватому боевому генералу Муравьеву и его супруге- француженке. Муравьев — генерал-губернатор Вос­точной Сибири знал Зарина очень давно, еще по совместной службе на Кавказе и в Туле, причем их связывали доверительные и вполне дружеские отно­шения. Кстати, именно Владимир Николаевич За­рин ездил в Петербург за невестой Муравьева и при­вез француженку в город Богородицк, где и состоя­лась их венчание. Да и сам Зарин незадолго перед тем женился на своей незабвенной Варваре Григо­рьевне Гежинской. В общем, племянницы сразу по­пали в дружеские объятия местной элиты. Чиновник муравьевского штаба Б. В. Струве писал, что Влади­мир Николаевич Зарин «привез с собою в Иркутск двух своих племянниц-сирот, только что вышедших из Смольного монастыря, два прекрасных цветка — Blanche et Rose, как их стали называть в Иркутске; они поражали всех своею скромностью и в то же время развитостию ума».

ОНИ ЧУТЬ НЕ РАЗМИНУЛИСЬ...

Доброжелательные светские свахи стали пригля­дывать девушкам перспективных женишков... Но вскоре в Иркутск прибыли офицеры транспорта «Байкал» во главе с капитан-лейтенантом Геннади­ем Ивановичем Невельским. Появление этих офи­церов, к тому же окруженных ореолом таинственно­сти и секретности, вызвало много слухов: поговари­вали даже, что они приехали после исполнения какого-то важного царского поручения. В общем, эта зима с 1849 по 1850 год запомнилась жителям Ир­кутска надолго, хотя бы обилием балов, которые следовали один за другим, и если ранее на балах не хватало кавалеров, то наконец-то в них не было не­достатка.

Не сохранилось прямых свидетельств, где, ког­да и при каких обстоятельствах Геннадий Невельс­кой был представлен Кате Ельчаниновой, однако скорее всего это произошло на одном из балов.

Помните песенку:

Жил отважный капитан.

Он объездил много стран.

И не раз он бороздил океан...

...Но однажды капитан

Был в одной из дальних стран

И влюбился как простой мальчуган...

Это как будто о нем, о Невельском, сказано... Пропал бравый моряк, пропал. Он увидел Катю — и она сразила его наповал. Разумеется, как опытный мореход он пошел на абордаж, но, похоже, был от­швартован на исходные позиции... Моряк призаду­мался, может быть, посмотрел на себя в зеркало, а заодно и правде в глаза. Кто он? Уже не первой молодости, неказистый, маленького роста, с лицом, украшенным оспенными крапинками... А кто она? Молодая, веселая, красивая, маленькая, воспитан­ная, белокурая, привлекательная... Из этого следовало, что ее избранниками должны быть принцы, ну если и не коронованные особы, то, во всяком слу­чае, юные красавцы и сынки высокопоставленных папаш.

...Короче, Невельской «отдал швартовые» и уехал обратно в Петербург. По делам, разумеется, но с тяжелым сердцем. И от неудачного первого и един­ственного сватовства-предложения, и от неизвест­ности о том, что ожидает его в стольном граде. А рас­считывал он на многое. С Муравьевым были согла­сованы предложения о дальнейшей деятельности на Дальнем Востоке, главным из которых было созда­ние Амурской экспедиции для дальнейшего иссле­дования Приамурья и Сахалина.

А что Катя? Вышло так, что капитан сделал стра­тегически верный ход, отступив от собственных притязаний, а у девушки появилось свободное вре­мя подумать. Ну, хотя бы о том, кому именно она отказала.

Ведь отказала она человеку весьма и весьма дос­тойному, пусть даже и неказистому на вид, и, может быть, на общем фоне красавцев и аристократов, ко­торые выстроились в очередь к ее ручке, она своей женской интуицией или трезвым умом смогла это оценить. Или же было в Невельском что-то такое, что задело ее душу, заставило сердце встрепенуться? Бог знает...

ОТВАЖНЫЙ КАПИТАН

Геннадий Иванович Невельской был старше сво­ей избранницы на 18 лет. Он родился в 1813 году в Костромской губернии в имении Дракино. Хотя по документам значилось, что он на год моложе, одна­ко это вовсе не значит, будто он пытался скрывать свой истинный возраст. Просто при поступлении в 1829 году в Морской корпус Невельской опоздал с подачей заявления, и пришлось внести коррективы в свидетельство о рождении.

Невельские — старинный дворянский род, обо­сновавшийся на Костромской земле в XVI веке при царе Иване Грозном. В роду Невельских существо­вала легенда, что кому-то из предков удалось спасти жизнь царю Алексею Михайловичу. Так вот, пустошь Дракино и была подарена царем основателю той ветви Невельских, к которой принадлежал и Генна­дий Иванович. При Петре I служил на флоте боцма­ном Григорий Дмитриевич Невельской — он стал основателем флотской династии, — так что о том, чтобы избрать какую-то другую профессию, кроме морской, для Геннадия Ивановича не могло быть и речи. Подобно большинству дворянских недорослей своего века, он получил домашнее образование, но рассказы и книжки по морской истории и морской тематике, о морской службе вообще, надо думать, преобладали. Еще совсем недавно было совершено первое русское кругосветное плавание под руковод­ством Ивана Федоровича Крузенштерна и Юрия Федоровича Лисянского. Когда сведения об этом доползли до Костромы, то, наверное, родной дядя Петр Алексеевич вспомнил, что учился в Морском корпусе вместе с братом кругосветного мореплава­теля Ананием Лисянским.

В 1823 году по стране прокатилась эпидемия оспы, не обошла она стороной и семью Невельских: в том году умерла его сестренка Елизавета, перебо­лел ею и Геннадий.

Мать Геннадия Невельского Феодосью Тимофе­евну изображают злой Сальтычихой, и это не лише­но оснований. Получила огласку история с крепост­ной девушкой Анной Никитиной, которая утопи­лась, доведенная до самоубийства злой помещицей. Дело о самоубийстве замять не удалось, и даже в такой страшный век ему был дан надлежащий ход. В архиве Костромской области до пожара 1982 года сохраня­лось дело «Об убийстве девки Анны Никитиной» и «Дело по предписанию господина губернатора о жестоком обращении помещицы Невельской со сво­ими людьми». За это последнюю арестовали и нача­ли против нее следствие. Кончилось дело тем, что ее дочь, сестра Геннадия Ивановича, взяла мать на поруки и увезла на постоянное место жительства в Кинешму. Со временем туда переместилось все гнез­до Невельских, но это было уже потом, когда Генна­дий упорхнул из родимого дома. Матушкина жесто­кость по отношению к крестьянам вряд ли его как- то могла возмущать в детские годы. Скорее всего, его попросту все это не касалось, — такие были време­на, увы...тогда это, возможно, могло воспринимать­ся как само собой разумеющееся. Итак, Невельской рос в семье, насквозь пронизанной морскими тра­дициями, в которой служение Отечеству связыва­лась чаще всего с флотом, поэтому получив блестя­щее потому времени образование, Геннадий Ивано­вич стал близок к царской семье, к высшему петербургскому обществу. Более того, он вошел в число немногих передовых и гуманных офицеров, которые не допускали издевательств над матросами, вчерашними крепостными.

Следует отметить, что в Петербурге, поступив в Морской корпус в 1829 году, Невельской сразу ока­зался в среде интеллектуалов и патриотов. Так, ди­ректором корпуса в те годы был вице-адмирал И.Ф. Крузенштерн — тот самый, который совершил первое русское кругосветное плавание. А вместе с Невельским учились Павел Кузнецов — будущий ав­тор учебника по гидрографии, Николай Краббе — будущий военно-морской министр, Алексей Бутаков — будущий исследователь Каспийского и Аральского морей, Павел Казакевич — впоследствии выдающий­ся деятель гидрографии... В другой роте состояли Петр Казакевич — будущий сподвижник Невельско­го по плаванию на «Байкале» и государственный де­ятель на Дальнем Востоке в 1850—1860-х годах Сте­пан Лесовский — будущий военно-морской ми­нистр.

Гардемаринская практика в навигацию 1831 года проходила на Балтийском флоте. Невельской попал на корабль «Великий князь Михаил». Уже в эти годы юноша стал целенаправленно и углубленно интере­соваться Амуром, Сахалином и вообще Дальним Во­стоком, а интерес его «подогревал» еще сам Крузен­штерн. Из его слов выходило, что амурская и саха­линская проблемы не были решены до конца. Тогда на всех картах мира Сахалин изображался полуост­ровом, несмотря на то, что на старинных чертежах, картах русских мореходов и землепроходцев он был обозначен как раз островом. Амур тоже выглядел рекой, не имевшей выхода к океану. В 1836 году мич­ман Невельской успешно сдал экзамены за курс офи­церского класса, ему присвоили чин лейтенанта и назначили на корабль «Беллона». В том же году его взволновало одно любопытное сообщение: якобы японцы Могами Токунай и Мамия Риндзоо проплы­ли на лодке там, где был обозначен перешеек между Сахалином и материком. Более того, Риндзоо вроде бы удалось еще и пробраться с юга в лиман Амура и дойти даже до его устья. Это еще больше подлило масла в огонь, полыхавший в душе молодого офице­ра, — в общем, он заболел дальневосточной пробле­мой. Но служба есть служба и пришлось ему оказать­ся вместо Сахалина в Лондоне, а оттуда без остано­вок через Бискайский залив идти до Гибралтара и далее, вперед по Средиземному морю... Впервые Невельской вступил на землю африканских, итальянских, греческих, французских портов: Палермо, Сиракуз, Мальты, Мессины, Ливорно, Специи, Бахии, Неаполя, Тулона, Алжира. Затем был Копенга­ген, поездки в Гаагу, Веймар и Берлин.

В общем, с карьерой военного моряка все было в порядке: вскоре ему присвоили чин капитан-лей­тенанта и наградили в размере полугодового жало­ванья. Служба шла хорошо и обещала другие отличия. В тридцать три года — капитан-лейтенант и ка­валер двух орденов! И это в мирное время. Отныне он имел полное право претендовать на командирс­кую должность. Ему дают ответственчые поручения. К примеру, он командируется на Чepное море — в Севастополь и Николаев — осмотреть условия стоян­ки кораблей в портах, оценить оборудование ремон­тных мастерских и составить об увиденном обстоя­тельный доклад. Невельской справился с этой работой успешно, но возвращение домой омрачила страшная для Невельского новость: в его отсутствие 12 августа 1846 года скончался И.Ф. Крузенштерн, который так много значил в его жизни. Мысленно он уже дал клятву — завершить на Амуре и на Саха­лине то, что не успел сделать Иван Федорович, его духовный наставник.

На первом годичном собрании Русского геогра­фического общества, состоявшемся в том же 1846 году, идеи Невельского получили поддержку Федора Петровича Литке — руководителя общества. Началась подготовка экспедиции на Дальний Вос­ток. Она должна была состоять из двух отрядов — морского и речного. Речной под командованием Баласогло должен был спуститься по Амуру до лима­на. Во время плавания ему надлежало описать реку на всем ее протяжении и наладить добрососедские отношения с местными жителями, а уже в самом лимане соединиться с морским отрядом под коман­дованием Невельского. Морскому отряду предстоя­ло описать Сахалин и, самое главное, — окончатель­но выяснить возможность входа в Амур со стороны моря. Иными словами, разобраться, является ли Сахалин островом, или же все-таки он полуостров. Надо сказать, что Невельскому как умному и успеш­ному офицеру прочили придворную карьеру и гото­вили в командование одним из лучших фрегатов того времени — «Палладой». Однако это не входило в планы самого Геннадия Ивановича, — он мечтал о другом и сумел добиться своего.

Так, 21 августа 1848 года транспорт «Байкал» под военным флагом и под командованием капитан-лей­тенанта Геннадия Ивановича Невельского ушел в плавание из Кронштадта. Он направлялся в сторо­ну Камчатки, планируя пройти вокруг мыса Горн, то есть через Атлантический в Тихий океан.

Результатом экспедиции 1848—1849 годов стало подтверждение гипотезы о том, что Сахалин все-таки остров, и основание на берегу Охотского моря, в заливе Счастья (это название дал ему Невельской) русского поселения, из которого теперь можно было вести торговлю с местными жителями и развернуть дальнейшие исследования Приамурья.

«Во имя угодника этого дня и в память Велико­го Петра, — писал Невельской, — я назвал его Пет­ровское!» А кроме того, он основал на амурском мысе Куегда первый в Приамурье русский военный пост, названный Николаевским, потом он стал на­зываться Николаевском-на-Амуре. Однако где-то Невельской допустил оплошность, если в 1849 году был произведен в капитаны 2-го ранга, но без пен­сии. Обычно за совершение кругосветного или по­лукругосветного путешествия офицеры награжда­лись орденами, получали следующие чины, а также могли рассчитывать на пожизненную пенсию. Не­вельскому не простили даже намека на непослуша­ние: формально он не имел права идти в лиман Аму­ра, не получив именного, личного царского пове­ления. А он пошел. И поплатился за это очередным орденом и пенсией. Правда, вскоре ему дали капи­тана 1-го ранга и назначили на должность офицера по особым поручениям при генерал-губернаторе Восточной Сибири. Существенным штрихом к био­графии Невельского может служить и тот факт, что во время его службы с великим князем Константи­ном на Балтике Геннадий Иванович при каких-то сложных обстоятельствах спас ему жизнь. Последующие годы подтвердили это: Константин до пос­ледних лет жизни Невельского находился с ним в личной переписке. А когда член царской семьи, ру­ководитель российского военно-морского флота состоит в дружеских отношениях с офицером и даже, как утверждали современники, «очень его любит», перед такими достоинствами меркнут мно­гие недостатки.

Вот таким человеком был Геннадий Иванович Невельской, когда он прибыл в Иркутск: всем хорош, одна беда — неказист.

НО ОТ СУДЬБЫ НЕ УЙДЕШЬ...

Невельской нашел в себе силы и волю не появ­ляться больше на глаза очаровательной Катеньке Ельчаниновой. Возможно, он не хотел еще раз ис­пытывать судьбу и постарался вырвать из сердца эту хрупкую красавицу, тем более что он слышал о ка­ком-то армейском или гвардейском офицере, кото­рый частенько бывает в доме у Зариных. Он бывал в Иркутске неоднократно, вот только общества бары­шень Ельчаниновых предпочитал избегать. Однако и Саше и Катерине пора была думать о женихах. И не исключено, что когда стало известно, какому именно, пусть даже немолодому и не слишком красивому офицеру, отправлявшемуся на Амур, она отказала, то мо­жет быть, она об этом и пожалела.

12 февраля 1851 года было принято решение об организации очередной Амурской экспедиции, ко­торая подчинялась генерал-губернатору Восточной Сибири. Начальником ее назначался капитан 1-го ранга Г. И. Невельской.

Он холост по-прежнему, и совсем не так счаст­лив, как хотелось бы его близким, поэтому его това­рищ и соратник Михаил Семенович Корсаков решил познакомить своего друга и перспективного жени­ха со своей сестрой Верой. Не исключено, что слу­хи об этом докатились и до семьи Зариных — Ельча­ниновых... В общем, так или иначе, Невельской все- таки снова встретился со своей суженой, сделал повторное предложение и... Все закончилось свадь­бой, породившей столько слухов.

Другу Михаилу Корсакову Невельской отписал: «Милый и любезный друг Миша, приготовься — я счастлив, я готов на подвиг для Отчизны. Не один — со мною решилась ехать и услаждать мое заточение и разделять труды на благо Отечества мой милый, несравненный, давно мною любимый всем суще­ством человек — Екатерина Ивановна Ельчанинова — моя Катенька. Ты спросишь, как это случилось. Очень просто. Я приехал в Иркутск, увидел ее и не мог более уже противостоять тому беспредельному и глубокому чувству... Пусть говорят, что хотят, но я решительно не мог быть один. Я любил, люблю ее — этого ангела».

Сначала весь Иркутск потрясла эта свадьба, а потом еще более невероятное известие: Катенька решила отправиться вместе с мужем к месту его служ­бы. Такого поступка от нее не ожидал никто. Одна­ко первый биограф Невельского, Александр Карло­вич Сиденснер, сам в молодости знавший супругов, высказал мысль о том, что Екатерина Ивановна на­ходилась под влиянием проживавших в Иркутске семей декабристов.

Однако вот что написала сама Катя своему смо­ленскому дяде Н. М. Ельчанинову, после трехнедель­ного замужества: «Более и более я привязываюсь к моему милому мужу и со всяким днем открываю в нем какое-нибудь особенное качество; он так внимате­лен , так любит меня, что не только я, даже все окру­жающие меня тронуты этим...»

Однако юная супруга, хотя и делала вид, что «ей не страшен серый волк», однако в письме к смоленс­кому дядюшке проговорилась: «...Я боюсь за свои силы во время путешествия, нам надо сделать 5000 верст — 1000 верхом, а остальное — по воде. К счастью, я не трусиха и храбрая амазонка. Но все же, я думаю, мне не избежать самой ужасной устало­сти. Но, впрочем, я не одна буду переносить это. Мой друг будет со мной и будет поддерживать меня»

К предстоящей нелегкой дороге супруги приго­товили специфический багаж: теплые меховые са­поги, теплые костюмы для верховой езды, разные защитные маски, сетки от комариного гнуса, тыся­чи мелочей, необходимых молодой женщине в до­роге, а также книги на французском и других язы­ках и даже ноты, поскольку Екатерина слыла талан­тливой музыкантшей.

«АМАЗОНКА» В ПУТИ

Но вот позади осталась иркутская застава, а впе­реди была дорога на Качугу. Последние объятия и поцелуи родных, друзей, и молодые остаются в об­ществе служанки Авдотьи и вестового, постоянно сопровождавшего Невельского во всех его разъез­дах. Сначала они ехали в экипаже вдоль Лены по берегу, любуясь красотами сибирской реки, проиг­норировав на какое-то время благоустроенную лод­ку. Молоденькая путешественница была счастлива — она впервые оказалась наедине с божественными красотами природы.

Путешествие по Лене продолжалось две недели. «Это правда, что Лена прекрасна, — писала Катя род­ным. — Окружающая нас природа дика и в то же вре­мя величественна. Я думаю, что в ее оригинальнос­ти и заключается ее прелесть. Везде высокие горы, покрытые лесом, крутые обрывы. От времени до времени мы проходим мимо прелестных островов; это настоящие рощицы посреди реки. Впрочем, все вместе имеет грустный и мрачный вид, но всегда величественный и красивый».

Надо признать, что Невельской сделал рее воз­можное, чтобы это путешествие не показалось Кате утомительным. Вскоре плавание по величавой Лене завершилось любованием изумительными творени­ями природы — Ленскими столбам, да и настроение юной путешественницы заметно поднялось: «Я те­перь не такая печальная, — сообщает она в письме от 28 мая 1851 года, — и моя веселость напоминает времена Иркутска... Ваша Катя очень счастлива, она более и более привязывается к благородному другу, который ее выбрал между всеми. Я вам клянусь, что опасности столь необыкновенного путешествия меня пугают теперь меньше, чем когда-либо. Если я еще очень страдаю от нашей разлуки, то мой муж всегда найдет средство меня развлечь и успокоить. Он так нежно заботится обо мне, имеет такую глубо­кую привязанность ко мне, он такой благородный, безукоризненный герой. Ему всегда удается возвра­тить покой моей душе и мыслям, и я делаюсь опять весела и резва, забавляя и заставляя хохотать сте­пенного генерала Невельского, благодаря сотням тысяч шалостей, которые приходят мне в голову. На коленях благодарю я господа, что он мне послал в покровители этого чудного человека, любовь кото­рого — моя гордость и будет для меня сильной опо­рой в испытаниях, которые меня, может быть, ожи­дают впереди...»

Они прибыли в Якутск, где предстояло хоро­шенько отдохнуть перед более трудной дорогой в Охотск и Аян. По городу тут же пронесся слух, что губернатором создаваемой Якутской области прочат Невельского. Естественно, это объясняло повышен­ное внимание к супруге будущего губернатора. Пос­ледовали званые обеды, где Катя старалась приме­рить на себя облик серьезной дамы.

Путешествие из Якутска в Охотск началось ран­ним утром 2 июня 1851 года. Караван состоял из пя­тидесяти лошадей, основная часть которых была навьючена багажом и разными грузами. Конвой со­стоял из казаков, двое из которых понимали местные языки. Но как ни старался Невельской — он даже спал по нескольку часов в сутки, — все предусмотреть он не мог, и вскоре выпускница Смольного смогла «насладиться всей прелестью» пути. Она признава­лась родным: «Вы знаете, что я готова была встре­тить всякие препятствия и неудобства, но действи­тельность превзошла все, что могло нарисовать мне мое воображение. Никогда не могла я себе предста­вить, что такие дороги существуют на свете. То при­ходилось вязнуть в болотах, то с величайшим тру­дом пробираться по непроходимым лесным дебрям, то, наконец, переправляться вплавь через быстрые реки... Ах, что мы вытерпели! Несмотря на все уси­лия над собою, бывают минуты, когда я ослабеваю и теряю всякое мужество...»

Вскоре она стала испытывать странное недомо­гание — Катя была беременна. И дорога стала для нее настоящей пыткой. В Охотске у Невельской про­изошли преждевременные роды. «О как я рыдала, как я проклинала эту ужасную дорогу, которой опасности, ужасы и страшное утомление лишили меня самой сладкой надежды», — делилась она сво­им горем с родными.

Преждевременные роды нанесли тяжелый удар по здоровью и моральному состоянию несостояв­шейся молодой матери. Невельской твердо решил, что ни в какое Петровское он жену не возьмет, а от­правит ее, после того, как она немного подлечится, обратно в Иркутск. Он-то решил, но когда Катя под­няла на него свои огромные глаза и слабым голос­ком промолвила: «Нет!» — он понял, что его реше­ние ничего не значит.

И вот в конце июля маленькая эскадра из двух судов — «Шелихов» и «Байкал» — вышла из Охотско­го порта Аяна, держа курс севернее Шантарских ост­ровов, на Сахалинский залив. Там были и семьи мастеровых, решивших переселиться в этот неизвест­ный край. Невельской поощрял такое переселение, но в то же время оно не могло его не волновать, о чем опять же свидетельствуют письма Екатерины: «Он весь поглощен тою мыслию, чтобы ничего не опустить такого, что послужило бы на пользу буду­щей колонии и ее благосостоянию, сохранило бы здоровье всех тех, кого он увозит с собою к неведо­мым еще местам у устья реки Амур».

Основной состав Амурской экспедиции и боль­шая часть грузов оказались на барке «Шелихов». С не­привычки, как и большинство переселенцев, оказав­шихся впервые на нетвердой «почве под ногами», супруга капитана 1-ранга мучилась от последствий качки, а когда наконец-таки ее организм адаптиро­вался к новым реалиям, пришла неожиданная беда: в тумане «Байкал» сел на мель, а «Шелихов» начал тонуть. У шхуны в районе форштевня оторвались две доски наружной обшивки и вода начала запол­нять жилые помещения. Это случилось совсем неда­леко от залива Счастья.

Когда Екатерина Ивановна узнала о смертельной опасности, у нее хватило силы воли не поддаваться панике, а спокойно одеться потеплее, собрать все необходимое и ценное в узелок и спокойно ждать на складном стульчике дальнейших приказаний. Вскоре муж сообщил, что «Шелихов» вышел на мел­ководье, смертельная опасность миновала, но поло­жение все же остается серьезным. Он разрешил ей подняться наверх.

«Я вышла из каюты, куда вода уже начала прони­кать. На палубе матросы равняли бочонки пороха, вытащенные из трюма, и работали, чтобы спасти груз и багаж. Офицеры, казаки, даже молодые жен­щины в слезах, из которых некоторые держали в своих руках младенцев, изо всех сил качали воду. Вода доходила да наших пяток. Дети и старухи, не способные к работе, бегали, кидались то в одну, то в другую сторону, толкались, кричали, рыдали, ища убежище против воды, которая все подымалась. Ах! Ужасная картина!..Я ходила от одной группы к дру­гой, утешая их и объясняя, что опасность миновала, что все будут спасены, умоляя их оставаться спокой­ными и не волноваться за тех, которые работали для них. Увы! Это был напрасный труд! Они меня не слу­шали», — писала она потом в письме. Но кто в такой суматохе мог послушать молоденькую жену началь­ника, всем хотелось поскорее спастись, — перед уг­розой гибели все равны. Но когда спасательные шлюпки были спущены на воду, и ей первой предло­жено покинуть борт тонущего судна, она твердо от­ветила: «Мой муж говорил мне, что при подобном несчастии командир и офицеры съезжают последни­ми; я съеду с корабля тогда, когда ни одной женщи­ны и ребенка не останется на нем, прошу вас забо­титься о них». Поведение Екатерины Ивановны в роковую минуту произвело сильное впечатление на окружающих. Авторитет молодой супруги начальни­ка сразу возрос.

На «Байкале», куда перевозили всех, было сума­тошно: продолжалась доставка вещей, важных гру­зов, пороха... Только к вечеру следующего дня, ког­да начался прилив и корпус «Байкала» стал содро­гаться от каждой новой волны, «каждый толчок выбрасывал меня с койки полумертвой от ужаса», как признавалась потом родным эта юная храбрая трусиха, судно благополучно снялось с мели без види­мых повреждений и взяло курс в сторону залива Сча­стья. Катя с горькими слезами бросала последний взгляд в сторону «Шелихова», который тонул, погру­жаясь все больше и больше, одновременно развали­ваясь на части. А вокруг плавала ее мебель — украше­ние будущего семейного гнездышка, в том числе разбитое фортепьяно розового дерева — подарок великого князя Константина. Слава богу, что уцелел «Байкал» — любимое детище Невельского.

ЖИЗНЬ В ЗАЛИВЕ СЧАСТЬЯ

Аборигены, о которых она так много слышала в Аяне, ей показались вполне дружелюбными людьми. Да и условия жизни — она уж думала, что придется ютиться в палатке — вполне сносными: в Петровс­ком ее ждал небольшой трехкомнатный домик с ку­хонькой. В нем первое время Невельские должны были разделить свое пристанище с семейством дру­гого военного моряка, помощника Невельского — Дмитрия Ивановича Орлова с женой Харитонией Михайловной и двумя детьми.

Сначала Петровское больше напоминало воен­ный лагерь, если не считать нескольких построен­ных зданий: повсюду палатки, костры, а у основания песчано-галечной косы — поселения аборигенов-нивхов. Со стороны залива Счастья дружелюбно плескались волны, но с северной открытой сторо­ны Охотское море грохотало куда более грозно. Жизнь в этом поселении сложилась очень органи­зованная, причем во многом благодаря молоденькой супруге начальника. Обедали все регулярно в пол­день. Екатерина Ивановна вместе с Харитонией Михайловной и с верной своей Авдотьей каждый день начинали с планов, как вкусно и сытно накор­мить мужчин. Очень часто их выручала рыба, кото­рую в изобилии поставляли местные жители, выме­нивая за нее ножи, стекло, бисер, табак, монисто и прочие житейские предметы и украшения. Осталь­ное свободное время женщины употребляли на бла­гоустройство жилищ, — в общем, потихоньку привы­кали.

Вскоре матросы переселились в построенные казармы, где для семейных отгородили отдельные «углы», а офицеры переехали во флигель. Палаточ­ный городок перестал существовать. Екатерина Ивановна постепенно по-иному стала смотреть не толь­ко на Петровское, которое с каждым днем станови­лось ей все роднее, но и на аборигенов этих мест. Одетые в собачьи шкуры, пропахшие рыбой, они поначалу внушали ей отвращение и страх. Но вско­ре она к ним привыкла и даже потихоньку начала понимать их язык. Эта женщина, умная, красивая, образованная, да к тому же еще и жена самого глав­ного начальника, сумела своим простым обхождени­ем завоевать любовь и русских переселенцев, и або­ригенов. Вскоре ее стали величать матушкой-заступ­ницей, поскольку к ней можно было в любое время прийти со своими нуждами.

15 октября Екатерине Ивановне исполнилось двадцать лет. Она ждала ребенка. Геннадий Ивано­вич решил сделать ей неожиданный подарок. По его распоряжению тайком от именинницы на раму на­тянули большое полотно, сшитое из нескольких па­русов. На нем художники нарисовали иркутский дом Зариных, в котором Катя провела счастливые годы юности. Вечером Катерина с другими женщинами занималась сервировкой стола, и тут ее неожидан­но пригласили выйти на улицу... Сделав несколько шагов, она обомлела — прямо перед ней была дорож­ка, которая вела... к знакомому иркутскому дому. Его так искусно осветили, что в ночи он казался настоя­щим, объемным, таким знакомым... Катя разрыда­лась и бросилась к мужу на шею. Но то были слезы счастья. Такого роскошного подарка она не ожида­ла! А затем пиротехники показали свое искусство, устроив праздничный фейерверк — невиданное в этих местах зрелище... На шум и вспышки сбежалось все население, нивхи ничего не могли понять, а ког­да до них дошло, что все это сделано нарочно в честь молодой русской хозяйки, то они решили — она бо­гиня. Завершился радостный день праздничным столом, причем от щедрот хозяйки матросам и казакам перепало по чарке. Не обошли вниманием и присут­ствовавших местных.

С приходом холодов Катя с другими женщинами научилась добывать питьевую воду из снега и выби­раться на улицу из заваленных сугробами домов че­рез чердак. Долгие вечера жители Петровского обычно коротали за игрой в карты или шахматы, так что дом начальника вскоре стал культурным центром и своего рода клубом регионального значения, где юной жене Невельского выпала роль незаменимой хозяйки. На встречу Нового года в доме Невельских собрались все, даже прибыли офицеры из Никола­евского, а умная, добрая и красивая хозяйка дома не давала гостям грустить.

Пришла весна. Ощущая поддержку «сверху», Ген­надий Иванович действовал с размахом, но разум­но: он заложил шеститонный ботик, который по готовности должен был перевозить всякие грузы между Николаевском и Петровским. «Молю Всевыш­него, — восклицал Невельской в очередном письме Константину, — чтобы этот амурский первенец был предвестником флота Русского в водах Амура и Ти­хого океана, на славу и пользу Царя и Отечества». Но сам он не торопился в путешествие по краю, прежде всего потому, что опасался оставить одну свою несравненную Катюшу, которая вот-вот долж­на была разрешиться от бремени.

Долгожданное событие свершилось 1 июня 1853 года. Екатерина Ивановна родила дочь, кото­рая была названа Екатериной, а отец часто называл ее по-своему — амурская барыня. Ведь она стала пер­вой русской, родившейся в низовьях Амура. Радость была великая и не только в масштабах одной семьи, но и всех окрестных поселений. Однако к лету экс­педиция начала ощущать недостаток продоволь­ствия, и с наступлением теплых дней все активно принялись за возделывание огородов, посадку кар­тошки, редиса, репы, капусты, сбор кедровых оре­хов... У местных жителей существовало поверье, что каждый копающий землю и сажающий что-нибудь — впоследствии от плодов должен умереть. Русские по­селенцы убедили их в том, что это вовсе не так и постепенно приучили их к земледелию.

Всем доставило много радости событие, случив­шееся с молодой женщиной по имени Сакони. Муж привез ее к Екатерине Ивановне и слезно молил спрятать, так как гиляки с острова Лангр грозились ее украсть — таковы были тамошние нравы. Екате­рина Ивановна приняла самое деятельное участие в ее судьбе. Она не только дала ей убежище, но и пре­подала азы цивилизации. Невельская показала ей, как пользоваться водой и мылом, а потом чистень­кую Сакони одели в белую рубашку и сарафан. Мо­лодой женщине так это понравилось, что она стала с тех пор мыться и расчесываться каждый день. Вско­ре ее примеру последовали многие. А русским было забавно наблюдать, с каким восторгом смотрели нивхские женщины и девушки в подаренные им зер­кальца на собственное отмытое изображение!

Случались и горькие события. Одним из самых неприятных за всю историю Амурской экспедиции был побег из Николаевского поста шести матросов, которые дезертировали на единственной имевшей­ся там лодке и прихватили с собой казну. Задумав побег, они особенно рьяно проявляли себя на служ­бе, были на хорошем счету, им доверяли важные за­дания, поездки из Петровского в Николаевский. Догнать беглецов было не на чем. Однако скоро при­шел корабль, на котором из провианта была одна мука, но зато прибыла целая партия новых поселен­цев, которых надо было кормить и где-то поселять, а там были и старики, и дети, и больные...

С приходом зимы все-таки пришлось урезать пай­ки, началась цинга. Неважно чувствовала себя и Ека­терина Ивановна — малышке явно недоставало мо­лока, а взять его было негде: на тысячи верст в окру­ге не водилось ни одной коровы. За всю историю Амурской экспедиции зима с 1853 на 1854 год была самой холодной и самой жестокой. Всех объединя­ло одно желание — выстоять, победить холод и бо­лезни.

Екатерина понимала, что зима не сулит ей пере­мен к лучшему, но надо было держаться в форме и подавать пример другим. Оставаться красавицей, в конце концов... Хозяйство у жены начальника было сложное и огромное: на первом месте стояла семья, ну а второй ее семьей стали офицеры экспедиции. Все мужчины были немного в нее влюблены. Во вся­ком случае, двое из них — Николай Константинович Бошняк и Воин Андреевич Римский-Корсаков — при­знавались в своей влюбленности в письмах к близ­ким.

На первые зимние месяцы 1853 года пришлась самая большая смертность от цинги. До мая росло число крестов на окраине Петровского, где устрои­ли кладбище. Заботы о семьях умерших также ложи­лись на плечи Екатерины Ивановны, которой при­шлось провести много часов, разделяя горе безутеш­ных вдов и сирот.

Геннадий Иванович делал все, что мог, писал прошения и уповал на то, чтобы на следующую зи­мовку экспедицию вновь не оставили на голодном пайке. Дошло до того, что Невельской был вынуж­ден дать распоряжение забить скот, только что дос­тавленный им с «большой земли». Эта крайняя мера была необходима для спасения больных цингой.

Но жизнь брала свое. Рождались первые корен­ные жители этих мест, а с приходом весны начались заботы об огородах, теперь уже не только у русских, но и у местных жителей. Невельской советовал кро­ме картошки, редиски и капусты с репой сажать в виде опыта еще овес, ячмень, ядрицу.

На Пасху им пришлось делить одно яйцо на дво­их. Но, несмотря на скудность пасхального рацио­на, Невельской издал приказ разделить его с мест­ными жителями. Он оповестил нивхов: «не пожела­ют ли они быть при богослужении и после него на чае, а потом, в 12 часов дня, на обеде». Надо сказать, что в поселении к тому времени появился и священ­ник — Гавриил Иванович Вениаминов.

2 апреля 1854 года Екатерина Ивановна родила вторую дочку, которую назвали Ольгой, а 20 апреля Невельской вынужден был отправиться в срочную командировку. С тяжелым сердцем покидал он дом. Болела старшая дочь Катенька, ей становилось все хуже, тяжело страдала после родов и сама Екатери­на Ивановна, нуждалась в заботе новорожденная. Но служба есть служба. К тому же осложнилась и меж­дународная обстановка: началась война с Англией и Францией.

Вернувшись домой, Невельской застал жену едва оправившейся от тяжелой болезни и в состоянии глубочайшего душевного расстройства. А их дочь Катенька отца так и не дождалась... Ему оставалось только уронить слезу на могилке своей любимой «амурской барыни».

Но в связи с начавшимися военными действия­ми обстановка требовала того, чтобы Невельской находился в Николаевске или в Мариинском посту. Из Петровского управлять экспедицией и всеми прибывающими войсками на устье Амура станови­лось невозможным. К этим соображениям прибавил­ся опыт прожитых там лет, когда во время штормов землю затопляло, а зимой заносило дома до крыш. 8 августа 1855 года уже на новом месте, в Мариинс­ком, у Невельских родилась дочь, которую назвали Марией.

ПРОЩАЙ, ДАЛЬНИЙ ВОСТОК

Летом 1856 года Невельские навсегда покинули Дальний Восток и отправились в Петербург. Детей везли в специальных люльках-корзинах, закреплен­ных по бокам лошади, а женщины более 250 кило­метров проделали на лошадях в дамских седлах... В Иркутске уже никого из родных они не застали, а в Красноярске Екатерина Ивановна встретилась с сестрой Сашей, которую не видела целых пять лет.

В Петербурге в 1861 году у супругов родился дол­гожданный сын, которого назвали Николаем. Генна­дий Иванович был безмерно счастлив: в сыне он видел продолжателя семейной традиции — будущего моряка.

Чем жила эти годы Екатерина Ивановна? Навер­ное, заботами о детях, о муже, которому помогала писать книгу, а еще, быть может, воспоминаниями о тех самых трудных, горестных и необыкновенных пяти годах, проведенных на берегу залива Счастья.

После смерти Геннадия Ивановича в 1876 году она закончила и издала его книгу «Подвиги русских морских офицеров на крайнем востоке России. 1849—1855 гг.».

Екатерина Ивановна ушла из жизни в возрасте 48 лет в 1879 году, пережив мужа лишь на три года. В проливе Невельского есть мыс Екатерины, — так увековечил имя своей единственной возлюбленной отважный капитан.