Через 40 дней путешествие Талейрана из Америки в Европу благополучно завершилось. 31 июля он сошел на берег в Гамбурге.
Пост французского представителя в этом бывшем ганзейском городе занимал Фредерик Рейнхард, с которым Талейран познакомился в 1792 году в Лондоне, где молодой дипломат был в составе миссии Шовелена. С тех пор и началась их дружба. Рейнхард обстоятельно рассказал своему гостю о событиях во Франции и снабдил его всеми необходимыми для возвращения домой документами.
Это был не единственный источник информации. В старом «вольном городе» находилось немало французских эмигрантов, среди которых Талейран отыскал и знакомых. И от них он получил обширные сведения о парижской жизни. Устроил он и свои денежные дела. Большую часть сбережений, примерно 50 тысяч долларов. Шарль Морис оставил у гамбургского банкира Дешапоружа, взяв с собой лишь деньги на дорогу.
Талейрану пришлось сразу же столкнуться не только с паспортными и финансовыми проблемами. Европа принесла ему и другие неожиданности. Еще на борту корабля, находившегося в водах Эльбы, он получил письмо от Аделаиды флао. Он просила Талейрана отправиться обратно, в Соединенные Штаты, так как решила выйти замуж за посланника Португалии в Дании и опасалась, как бы бывший любовник и отец ее сына не разрушил ее планов. Но Шарль Морис остался холоден и равнодушен к ее просьбе. Он и не собирался мешать Аделаиде. Она, разумеется, могла не опасаться его ревности.
Итак, можно было ехать в Париж. Через Амстердам и Брюссель Талейран 21 сентября прибыл в столицу франции.
Как необычно выглядел Париж для человека, покинувшего этот город несколько лет назад! На мостовых повсюду пробивалась трава. Окна без стекол жалобно стонали от порывов ветра и ударов дождя. Некоторые улицы превратились в грязные клоаки. Голод, грязь, безнадежность и уныние обрушились на бедноту. А буржуа, спекулянты, казнокрады, нажившиеся на народной беде, торжествовали. Рестораны с безумными ценами, от которых у простых людей захватывало дыхание, были переполнены. «Балы, спектакли, фейерверки заменили тюрьмы и революционные комитеты. Женщины двора исчезли, но их место заняли женщины нуворишей», — замечал Талейран.
«Балы, спектакли, фейерверки»... Но Талейрана занимали мысли о богатстве, о больших, очень больших деньгах. А пока, в первое время после возвращения во Францию, приходилось довольствоваться малым. «Я провожу здесь время, продолжая денежные дела, которые начал в Америке и в Гамбурге»,— писал он Жермене де Сталь 17 февраля 1796 г. В те дни Шарль Морис занимался спекулятивными сделками с помощью давно известных ему банкиров. Среди них Фредерик Перего, швейцарец по происхождению. В период революции он являлся единственным во франции финансистом, выдававшим платежные документы для Швейцарии, Испании, таких городов, как Рим, Лондон, Амстердам, Гамбург. Талейран сотрудничал с бельгийским дельцом Мишелем Симоном, получая от него комиссионные, со Швейцарским банкиром Хотингером, с которым имел деловые связи в Соединенных Штатах.
Мелкие дела, небольшие доходы! Выход был один — постепенное, неторопливое возвращение к активной политической жизни — от скромных упоминаний в печати имени «блудного сына», вернувшегося в «отчий дом», до подробных описаний деятельности звезды, снова восходящей на политическом небосклоне. Именно таким путем и пошел Талейран. Уже через несколько дней после своего возвращения в Париж он был назначен одним из секретарей Лицея искусств, в котором обучалось — бесплатно — 400 учеников. Лицей представлял собой и нечто промежуточное между Королевской академией наук, распущенной в августе 1793 года, и Институтом франции, созданным в октябре 1795 года. Когда Талейран еще находился в Филадельфии, его избрали членом Института (академиком) по отделению моральных и политических наук. Через несколько месяцев после приезда в Париж он выступил на общем академическом собрании с сообщениями о торговых отношениях между Англией и Соединенными Штатами, а затем и по колониальному вопросу. Его доклады привлекли внимание прессы и политических кругов.
Имя бывшего епископа опять стало известным. Но необходимо было восстановить старые связи и завязать новые. И Талейран наносит визиты дамам, сыгравшим большую роль в его возвращении во францию: Евгении де ла Бу шарди— любовнице Шенье; Терезе Тальен, определившей поведение своего супруга и ряда депутатов Конвента — Буасси д'Англа, Грегуара, Сийеса, Барраса, Гара и др. Он встречается со своими старыми друзьями, в частности с Радиксом де Сент-Фуа, который немедленно вновь приобщил Шарля Мориса к карточной игре.
Талейран посещал светские салоны, которые, как недавно казалось, были навсегда похоронены якобинской диктатурой. Герцогиня Гиони де Линь, освобожденная из тюрьмы после термидорианского переворота, убежденная монархистка, принимала у себя уцелевших представителей «старого режима». Бывший епископ бывал в салонах Катрин де Лаваль-Монморанси, Фиц-Джемс, Ламет, Эпарбес. В них можно было встретить сторонников Бурбонов, орлеанистов, деятелей революционной эпохи. И Талейран со всеми находил общий язык.
Сторонникам конституционной монархии он напоминал о своей дружбе с Мирабо. Жирондистам говорил о былом сотрудничестве с ними в Учредительном собрании. С именем Дантона связывал воспоминания о своем спасении от гильотины в сентябре 1792 года. Робеспьеристам осторожно высказывал восхищение «великим человеком революции». И с монархистами он находил общий язык. Разносторонние факты, наблюдения, оценки, прогнозы потоком поступали к этому высокому, прихрамывающему человеку с серьгами в ушах, в напудренном парике, со стоячим воротником и высоко повязанным галстуком, в коротких штанах, бывших в моде еще в канун бурных событий 1789 года.
Долго находиться на перекрестке политических дорог не только невозможно, но и опасно. Талейрана вскоре начали обвинять в союзе с монархистами. Он слишком часто встречался со многими из них и в Гамбурге, и в Париже. Тайные агенты знали об этих свиданиях. Министр полиции с отталкивающей фамилией Кошон (по-французски «свинья») в своих докладах Директории сообщал о встречах Талейрана с Сегюром — бывшим послом в Петербурге и Берлине, с Монтескье — одним из парижских представителей Людовика XVIII. Обстановка становилась опасной. Необходимо было что-то предпринять.
Талейран не верил в стабильность Директории и внимательно присматривался к наиболее влиятельным генералам, среди которых выделялась фигура молодого Бонапарта. Но пока правила «пятерка» директоров, Талейран оставался на стороне может быть и временной, но в данный момент реальной власти.
Первым шагом Талейрана явилась публикация письма, датированного 20 февраля 1797 г., в котором он в осторожной форме выступил против всех трех антиправительственных партий (монархистов, орлеанистов и якобинцев), решительно поддержав Директорию. Но то, что должно было понравиться тогдашним правителям Франции, вызвало со стороны их противников бурю совсем других эмоций, как враждебных, так и иронических. «Письмо аббата Мориса доказывает мне, что, после того как он был монархистом, орлеанистом и не смог стать робеспьеристом, поскольку Максимилиан этого не хотел, он превратился в сторонника Директории в ожидании той власти, которая появится немного позже». Эти слова принадлежат Мари-Жозефу Шенье, который так энергично добивался реабилитации Талейрана и его возвращения во Францию.
Шарль Морис поддержал Директорию не только в печати. Он принял активное участие в деятельности «Конституционного Центра», созданного в июне 1797 года и выступившего в защиту существующего режима. Центр противостоял монархическому «Клубу Клиши», который Директория рассматривала как своего открытого и опасного противника. Каковы же были результаты политического спектакля, мастерски разыгранного Талейраном?
Большинство членов Директории относились к нему враждебно. Луи Мари Ларевельер-Лено, земельный собственник из Вандеи, горячий поклонник идей Руссо, не испытывал к Талейрану ни добрых чувств, ни антипатий. Но Ребель, адвокат из Кольмара, заявил, например, в адрес бывшего епископа, что он не знает «существа более испорченного, более опасного и более заслуживающего того, чтобы никогда не вернуться во Францию». Так же думал и Лазар Карно, выдающийся математик, в прошлом член Комитета общественного спасения, создатель четырнадцати армий Республики и автор планов ее основных военных кампаний. В мае 1797 года директором был избран Франсуа Бартелеми, посол в Швейцарии, человек нерешительный, один из тех дипломатов, которые считают молчание высшим выражением государственной мудрости.
Талейран мог рассчитывать на нейтралитет Ларевельера и на поддержку фактического руководителя Директории — Поля Барраса. Он был одним из организаторов термидорианского переворота. Человек циничный и аморальный. Баррас неслыханно обогатился за годы революции. Друг Талейрана Радикс де Сент-Фуа оказывал влияние на «первого» директора. Их объединяли общие денежные интересы и тайные спекулятивные сделки.
Помогали Талейрану и женщины. В мае 1797 года Жермена де Сталь, вернувшаяся в Париж, включилась в кампанию помощи Талейрану. Ей помогал журналист и писатель Бенжамен Констан. Каждое утро, в шесть часов, союзники разрабатывали план очередной «атаки» на Барраса. Это была настоящая «военная кампания», которая в конечном счете увенчалась успехом.
Де Сталь активно действовала не только в интересах Талейрана, но и своего отца, Неккера, рассчитывая вернуть 2 миллиона франков, которые задолжала ему королевская казна накануне революции. Под ее влиянием Ларевельер согласился с вступлением Талейрана в состав правительства. Баррас в своих мемуарах рассказывает, что Жермена плакала, заламывала руки, угрожала самоубийством, если Талейран не будет назначен министром. Она уже имела опыт подобных операций, в 1791 году «втолкнув» своего любовника графа Нарбона в кресло военного министра.
С легкой руки Барраса версия о решающей роли мадам де Сталь в назначении Талейрана министром внешних сношений получила широкое распространение в научной и мемуарной литературе. Баррас представил себя в роли благородного рыцаря, способного уступить настояниям женщины, проявляя якобы гуманность и благородство. Однако эта версия далека от действительности. Иные, несравненно более глубокие причины лежали в основе той министерской «чехарды», которая имела место в июле 1797 года.
Власть Директории находилась на закате. Монархисты повсюду поднимали головы. На выборах в местные представительные органы в большинстве департаментов сторонники Директории потерпели поражение. Направленные против эмигрантов репрессивные меры 1792 и 1793 годов были отменены. Беженцы-аристократы возвращались в страну. Свободно передвигались по Франции изгнанные со своих мест церковники. В то же время республиканцы объединялись в «конституционные клубы». Но Директория не решалась на них опереться, опасаясь усиления влияния якобинцев.
Раздирали противоречия и саму правящую «пятерку». Карно и Бартелеми склонялись к поддержке монархистов. Они не хотели кассировать результаты выборов, на чем настаивали Ребель и Ларевельер. На первом же заседании Директории, на котором присутствовал Талейран 14 августа 1797 г., «возникла ссора между Карно и Бар- расом; последний обвинял своего коллегу в том, что он скрыл письмо, которое должно было быть предъявлено Директории. Оба они вскочили со своих мест. Карно заявил, подняв руку: «Клянусь честью, что это неправда!». «Не подымай руки, — ответил ему Баррас, — с нее капает кровь».
Баррас опасался роялистского переворота и стремился укрепить свои позиции. Для этого надо было освободиться не только от сторонников Карно, занимавших ключевые посты министров полиции (Кошон), военного (Петье) и внутренних дел (Бенезек), но и от министра внешних сношений Делакруа, который был попросту неспособен выполнять свои функции. На эту должность Баррас и решил назначить Талейрана, видя в нем представителя именно тех центристских кругов, на которые «первый директор» надеялся опереться. Он ценил интеллект и образованность бывшего депутата Учредительного собрания, его политический и дипломатический опыт. Баррас знал и то, что Талейран боится реставрации монархии. Иными словами в создавшейся обстановке это был нужный лидеру Директории человек. А настойчивые усилия мадам де Сталь создавали лишь яркий, шумный, но второстепенный фон, на котором и разыгрывался настоящий политический спектакль.
16 июля 1797 г. Карно и Бартелеми потерпели полное поражение. Они остались в меньшинстве. Министерства полиции, флота, внутренних дел, военное министерство получили новых руководителей. Талейран возглавил министерство внешних сношений. Сообщение об этом он получил в театре, куда, словно на крыльях, прилетел Бенжамен Констан. Они бросились в карету и направились к Баррасу. По дороге новый глава дипломатического ведомства повторял одну и ту же фразу: «Мы имеем должность, нужно сделать громадное состояние, громадное состояние... громадное состояние...». Такова была первая и, несомненно, чистосердечная реакция Талейрана. Власть открывала путь к богатству!
Министерство внешних сношений французской республики размещалось на улице Гренель, в доме, который начал строить в 1775 году маркиз Луи де Галифе (сейчас это дом номер 73). Здание едва успели закончить, когда в 1794 году его, по решению Комитета общественного спасения, заняла Комиссия по иностранным делам, преобразованная в министерство внешних сношений. В период якобинской диктатуры в этом помещении работали, сменяя друг друга, четыре руководителя дипломатической службы Республики: Брюшо, Мангури, Мио, Колшен.
Особняк был построен с размахом и со вкусом, фасад украшали десятиметровые ионические колонны. Квартира министра и его бюро размещались на первом и втором этажах. Талейран работал в отдельной комнате, а в двух соседних размещались четыре его секретаря. Дипломатические приемы в этом доме знал «весь Париж».
С этим зданием многое, очень многое было связано в жизни министра. На протяжении нескольких десятилетий он четырежды занимал построенный в классическом стиле дом на улице Гренель в качестве главы дипломатического ведомства различных политических режимов. Здесь он познакомился с женщиной, которая стала его женой.
Став министром, Талейран получил жалованье в 100500 ливров в год плюс суммы на содержание дома, на уход за зданием министерства, на мебель, на экипажи (во французской валюте 1982 г. это составляло в общей сложности примерно 120 000 франков в месяц). Но привычка сорить деньгами привела к тому, что Талейран залез в долги. Он долго не мог расплатиться за изысканный экипаж. Каретнику пришлось долго дожидаться уплаты долга и неоднократно напоминать о нем высокопоставленному заказчику.
Форма для членов Директории была официально определена самой Директорией. Пальто и фрак — черного цвета, но отвороты, обшлага, подкладка и брюки были пунцово- красными. Воротник и отвороты широких рукавов вышиты разноцветным шелком. Ленты на черных туфлях. Широкий белый шелковый пояс. Шпага, «монументальная» шляпа с тремя большими темно-красными перьями. Эта форма, выдававшая полное отсутствие вкуса у ее создателей, вызывала чувство отвращения у Талейрана и иронические замечания у окружающих.
Отсутствие эстетического чувства у правителей страны компенсировалось, однако, предприимчивостью и деловой хваткой. Этот стиль заметно потеснил медлительные и томно-надменные манеры аристократов. Он проник в учреждения, в министерства, оказал свое влияние на деятельность дипломатического аппарата. Вместе с этим стилем в жизни государственных институтов укрепились новые — буржуазные — методы и идеи, затронувшие и сферу внешней политики.
Талейрана в это время занимал вопрос о роли законодательной и исполнительной власти в сфере внешней политики и дипломатии. Он считал, что конституция 1795 года «недостаточно определила» полномочия Директории. Она могла вести переговоры, назначать дипломатических представителей, вносить предложения в высшие выборные органы об объявлении войны, имевшие силу только поело согласия Законодательного корпуса. Однако на практике, но словам министра, исполнительная власть интерпретировала положе ния конституции по своему желанию и произволу. Примеры? Их было немало.
Французская армия вступила в Рим, и в феврале 1798 года итальянские республиканцы провозгласили в Папской области Римскую республику. Свою конституцию она получила от Директории. Римский посланник находился в Париже. А законодательные власти Франции даже и не рассматривали вопрос о признании нового государства. «Правящая пятерка» не консультировалась с законодателями и при создании слабых и разделенных итальянских государств (кстати, Талейран считал, что следует «образовать из всей Италии единую и сильную Республику»). Директоры, не проконсультировавшись предварительно с законодательным корпусом, решили изменить конституцию Швейцарии, в которой находились французские войска. «Такое поведение Директории означало, что она не признавала ни интересы государства, ни дух и текст конституции», — замечал Шарль Морис.
Подвергнув критике действия директоров (заметим, что эта записка Талейрана была им написана 2 июля 1799 г., незадолго до отставки), он сформулировал конкретные предложения. Во-первых, право признать иностранное государство или его конституцию принадлежит только законодательной власти по предложению Директории; во-вторых, только законодательный корпус по ее инициативе имеет право принять декрет о военном вмешательстве французской республики в дела тех или иных государств; в-третьих, Директоры предлагают, но только законодатели решают вопрос об окончательной судьбе завоеванных стран; в-четвертых, Директория ежегодно информирует законодательную власть о международном положении страны; в-пятых, секретные договоры и отдельные соглашения не должны предусматривать предоставление кредитов или субсидий (денежных, продовольственных и др.).
Выходили ли предложения министра за рамки, допустимые политическими и материальными интересами буржуазии, стоящей у власти? Нет, в конечном счете они в большей мере отвечали потребностям крупного капитала, чем завоевания Директории. Талейран не верил в возможность долго и прочно держать в узде покоренные силой оружия европейские народы. Он боялся шумных военных побед, зная, что в конечном счете они оборачиваются для захватчика-победителя поражением. Именно в этом вопросе он разошелся с Ребелем, а через несколько лет и с Бонапартом, азумеется, в качестве главы дипломатической службы Талейран обслуживал агрессивную политику директоров. Но все это до поры до времени.
Предложения Талейрана были совершенно противоположны практике Директории, которая не хотела считаться с законодательной властью и постоянно превышала свои полномочия в сфере внешней политики. Для нового министра это было совершенно очевидным. Но он понимал и другое. Директоры придерживались различных внешнеполитических концепций, ни одну из которых не разделял сам Талейран. Разногласия— в интересах более согласованной внешней политики — следовало устранить. Кроме того, Талейран думал, что решение этой проблемы в немалой степени укрепило бы его положение. Но здесь имелся риск, и немалый.
Карно, Бартелеми и Баррас являлись сторонниками мира и границ франции времен монархии, но с присоединением Авиньона, Ниццы, Савойи и Бельгии до Мааса. Иных взглядов придерживался Ребель. Он отстаивал концепцию «естественных границ» страны: Пиренеи, Альпы, берега Рейна. Для него не существовало более важной внешнеполитической задачи, чем оккупация левого берега Рейна. Наконец, Ларевельер предлагал «экспорт революции» в Европу и создание так называемых «братских республик». Именно он явился автором решения Конвента от 17 ноября 1792 г. о предоставлении помощи «всем народам, желающим восстановить свою свободу».
Ни одну из трех точек зрения Талейран не разделял. Он придерживался взглядов наследников Мирабо, которые стремились примирить французскую революцию с системой «европейского равновесия»; сохранить нейтралитет Испании; связать Австрию, поддерживая Пруссию; обеспечить союз с Англией, без участия которой создание сильной антифранцузской коалиции было невозможно.
Собственно говоря, в 1797 году министр внешних сношений Директории разделял те же идеи, которые в 1792 году выдвинул в своей «Записке» Дантону. Он считал необходимым разрыв с прошлым, с принципами королевской дипломатии, и прежде всего с одной из ее основ — союзами правящих королевских семей. По мнению Талейрана, с другими государствами франции следует подписывать «не постоянные договоры о союзе и братстве, а временные соглашения в соответствии с политическими и торговыми интересами, порождаемыми обстоятельствами».
Основные внешнеполитические идеи, выдвинутые Талейраном, учитывая условность любой исторической аналогии, можно было бы теперь назвать принципами невмешательства во внутренние дела других стран, отказа от территориальных захватов, взаимовыгодного сотрудничества на основе двусторонних и многосторонних соглашений.
Пришедшая к власти буржуазия — в тот момент еще «хозяйка истории» — могла позволить себе такую ориентацию в международной политике. Иллюзии революции еще не были изжиты, а благие намерения казались вполне осуществимы ми. В конечном счете такая политика оказывалась для буржуазии более выгодной, чем непрерывные войны. Двести лет назад (как и сейчас — в иных условиях, в иных масштабах, в иных формах) в среде господствующих классов капиталистических стран шла борьба двух тенденций — агрессивной и миролюбивой. Ее исход накладывал (как это происходит и в наши дни) свой отпечаток на развитие международных отношений. Далеко не все поступки Талейрана могли бы служить основанием для того, чтобы считать его миротворцем. Но тем не менее он предпочитал дипломатические средства силе оружия, не верил в долговечность режимов, установленных на штыках, считал нереалистической саму идею мирового господства, учитывая уроки истории — уроки «величия» и крушения могущественных в свое время империй.
Высоко оценивая роль дипломатии и ее аппарата в международных делах, министр Директории предъявлял такие требования к дипломатам современной ему эпохи, которые расходились с прежними, добуржуазными представлениями и взглядами. В проекте реформы дипломатического ведомст ва, подготовленном Талейраном, говорилось, что люди, представляющие Францию в ее сношениях с иностранными государствами, должны обладать определенными качествами «души и разума». Дипломату необходимы не только осторожность и скромность, но и «известная возвышенность чувств», вызванная сознанием того, что он представляет страну за ее рубежами, и широта взглядов и идей. Он должен обладать «склонностью ума к изучению политических отношений», способностью быстро и глубоко понять явления, «искусством вести дела». «Эти качества, объединенные и развитые на практике, формируют дух и честь профессии», — заключал министр.
Для успешной работы дипломатического ведомства, — считал Талейран, — нужна продуманная и твердо установленная система продвижения сотрудников по служебной лестнице. Ее основные ступени: два класса секретарей, посланники и послы. Предусматривался также институт практикантов-стажеров. Для каждого ранга он предлагал установить постоянное жалованье. Пенсия дипломатам назначалась бы после 25 лет службы в размере половины прежнего должностного оклада. Идеи Талейрана означали разрыв с прежним произволом в подборе, назначении и перемещении дипломатов. Он хотел ввести новые принципы организации дипломатической службы. Но время для этого еще не пришло.
Предложения министра были отвергнуты Государственным советом (одним из центральных исполнительных органов времен Директории), который видел в них опасный прецедент для других официальных учреждений.
Основные внешнеполитические решения принимались Директорией часто в спешке, необдуманно, в результате бурных дискуссий, в ходе которых эмоции, личные симпатии и антипатии нередко одерживали верх над разумом и национальными интересами. Созданное Директорией дипломатическое бюро, призванное готовить инструкции для посланников и послов, в действительности не выполняло своих функций. Его значение было сведено к нулю при Шарле Делакруа, предшественнике Талейрана. «Дела поступали к нему вполне решенными Директорией. Мне, как и ему, приходилось только наблюдать за их исполнением, но я часто задерживал их течение, что позволяло мне, переждав первый порыв членов Директории, смягчить редакцию (документов). Помимо этого у меня не было других функций, кроме выдачи паспортов и виз».
Впрочем, Талейран не любил находиться в центре событий. Такая позиция, по его мнению, лишь создавала трудности во взаимоотношениях с директорами, да к тому же повышала личную ответственность. Он разделял взгляды герцога Этьена Франсуа Шуазеля, военного министра Людовика XV, говорившего: «В моем министерстве я всегда заставлял других работать больше, чем работал сам. Не следует быть погребенным под бумагами; надо найти людей, которые их распутают. Следует управлять делами одним жестом, знаком; уметь поставить запятую, которая определяет смысл».
Но на самом деле влияние Талейрана на деятельность французской дипломатии было несравненно более значительным. И он пошел значительно дальше Шуазеля: не только умел расставить запятые, но и давал предложения директорам, представлял обзоры прессы, резюме депеш, поступавших из-за рубежа. Министр являлся своего рода посредником между Директорией и генералами, прежде всего Бонапартом, которые лично вели переговоры и подписывали перемирия и мирные договоры. Из особняка Галифе поступали инструкции и указания представителям Франции в иностранных государствах. Анализ этих документов показывает, что часто, открыто не выступая против решений директоров, и прежде всего Ребеля, Талейран смягчал или даже менял их содержание, расставляя собственные акценты, выдвигая на первый план одни вопросы и на второй — другие, подменяя прямолинейность лавированием, твердые обещания — намеками, обязательства — предположениями, угрозы — предостережениями.
Человек, сумевший превратиться из епископа в депутата Учредительного собрания, не потерять ни одного дня, унося голову от гильотины, терпеливо ждать год, прежде чем вернуться из Филадельфии в Париж, — этот человек прекрасно знал цену такого фактора, как время. Он всегда давал «отлежаться» бумагам, умышленно медля с реализацией некоторых решений членов Директории, не торопился с обобщением информации, избегая поспешных и неверных выводов.
Кроме того, у министра была сеть тайных агентов, деятельность которых он направлял, а полученные от них сведения тщательно препарировал, прежде чем доводил их до сведения Люксембургского дворца —резиденции директоров. Талейран умел использовать секретные фонды, которые находились в его распоряжении. В итоге он располагал широкими и разносторонними возможностями для влияния на внешнюю политику и дипломатию Франции.
Персонал министерства был по тем временам достаточно многочисленным — около 50 сотрудников. Шеф дипломатического ведомства легко находил с ними общий язык. Наследственный аристократ, он тем не менее считал необходимой Демократическую манеру поведения. Гражданин-министр могобнять за плечи гражданина-привратника, пожать руку гражданину-лакею, несущему светильник в руке, поблагодарить при выходе гражданина-швейцара. Но за этой личиной скрывался уверенный в себе жесткий и волевой человек, способный, если бы он этого захотел, навести порядок в «своем» доме.
А порядка в особняке Галифе не было. Многие сотрудники враждебно относились к республиканскому режиму. Из уст в уста передавались злые анекдоты. Слово «гражданин» редко писали, но никогда не произносили. А требования дисциплины почти не соблюдались. Нередко отсутствовали на работе даже шифровальщики, нарушая тем самым нормальное делопроизводство.
Чиновники работали плохо еще и потому, что их жалованье было невелико. Заведующий отделом получал от 6 тысяч до 8 тысяч ливров в год, начальник бюро — от 3000 до 4200 ливров. Напомним, что жалованье министра составляло более 100 тысяч ливров, не считая дополнительных сумм. Хроническая инфляция обесценивала и без того скромные средства сотрудников министерства. И в соответствии с духом времени они торговали копиями, а иногда и оригиналами документов. В служебных помещениях с утра появлялись «покупатели» и происходило нечто вроде публичных торгов.
Шаг за шагом Талейран восстанавливал дисциплину в своем ведомстве. Служащие на протяжении рабочего дня трижды расписывались в присутственном листе. При первом прогуле удерживали жалованье за 10 дней, при третьем — увольняли. Сотрудники проходили регулярно аттестацию. Были упорядочены условия их продвижения но службе. Руководители отделов министерства несли личную ответственность за их деятельность, шифровальщики визировали подготовленные ими материалы. Иным стал и подход к дипломатической переписке. Каждый документ закреплялся за определенным отделом и посвящался одному сюжету, получая свой входящий и исходящий номеру
Министр стремился и материально, и морально заинтересовать своих сотрудников в их труде. С этой целью Талейран использовал и средства секретного фонда, и устные благодарности, и приглашения на свои обеды, ужины, музыкальные вечера, балы. Будучи настоящим «патроном» по отношению к своим подчиненным, он заботился об их благополучии, покровительствовал им, иногда даже подвергая себя известному риску. Так, в сентябре 1797 года Директория потребовала изгнания из министерства нескольких его сотрудников. Шарль Морис «отложил» исполнение поручения, а затем попросту «забыл» о нем.
Одним из важных звеньев в структуре министерства внешних сношений, сформированной при Талейране, был генеральный секретариат, который занимался корреспонденцией главы ведомства, анализом и обобщением донесений из-за границы, подготовкой к отправке за рубеж текстов законов и решений Директории, переводами, шифрами, выдачей паспортов. Этот же отдел поддерживал связи с секретными агентами. Руководил секретариатом Ньер Паганель, бывший аббат, депутат Учредительного собрания и член Конвента, голосовавший за смертный приговор Людовику XVI.
В основе внутренней организации министерства лежал географический принцип. Он давал возможность чутко и своевременно учитывать особенности внешней политики и внутреннего положения отдельных стран. Первый отдел занимался отношениями с германскими государствами, Пруссией, Данией, Швецией, Швейцарией и Голландией. В ведении второго отдела находились Россия, Оттоманская империя, Средиземноморские государства. В сферу деятельности третьего отдела входили итальянские государства, Королевство Обеих Сицилий, Англия, Испания, Португалия, США.
Во главе отдела фондов, ведавшего финансовыми вопросами, Талейран поставил одного из своих друзей — Ангуана де Лафоре. Они познакомились еще в Америке, где Лафоре был генеральным консулом. Новый директор оказался человеком способным. Он упорядочил бюджет и счета министерства, умело распоряжался секретными ассигнованиями.
Вскоре после своего назначения Талейран образовал в министерстве консульское управление. Со времен Кольбера, контролера финансов, доверенного лица Людовика XIV, консульства находились в введении министерства флота. Корабли и моряки — вот круг консульских интересов. В новую эпоху, когда приобретала все большее значение международная торговля, а борьба за колонии и рынки сбыта и сырья обострилась, роль консульской службы стала иной. Она теперь активно участвовала в развитии торговых связей. Сотрудникам службы вменялось в обязанность один раз в три месяца готовить отчет о состоянии международной торговли и мореплавания. Создание консульского управления с его новыми функциями, несомненно, отвечало веяниям эпохи, реальным интересам французского капитала.
Директору нового подразделения министерства подчинялась школа переводчиков, готовившая специалистов со знанием восточных языков. Талейран контролировал ее работу, не упуская из поля зрения и вопросы подбора преподавателей. Ему помогали в этом ближайшие сотрудники, в том числе Сен-Фуа, аббат Деренод, Бенжамен Констан и др.
Друзья Шарля Мориса помогали ему делать деньги (играть на бирже, вымогать взятки и «комиссионные»). Но эго было не единственное их назначение! Они собирали информацию в правительственных кругах, в армии, у финансистов. С помощью этих людей можно было «подбросить» во французскую или иностранную газету нужную статью, распространить по подписке конфиденциальный «Политический и литературный бюллетень», из которого иностранные дипломаты в Париже узнавали политические новости, преподанные в нужном для министра внешних сношений духе. Таким образом, они выполняли при Талейране функции политико-дипломатической, экономической и финансовой разведки (получая вознаграждение из все тех же секретных фондов).
Новый министр старался «протолкнуть» близких ему людей и на дипломатические посты за рубежом. Это не всегда было легко. Послов подбирали члены Директории, у которых для этого были даже чистые бланки верительных грамот. Дипломатический представитель, назначенный по протекции одного из директоров, выезжал к месту своей новой работы, даже не представившись министру, без его инструкций и предварительной информации. Зарубежная служба стала местом ссылки для «обременительных» революционеров и скомпрометированных глупостью и поражениями генералов. И во французских представительствах за рубежом можно было встретить самых разных людей с самыми различными политическими взглядами.
По предложению Талейрана, начиная с сентября 1797 года были назначены новые послы в Мадриде, Неаполе, Гааге, Турине. В итоге заметно укрепились личные позиции министра. Его люди постепенно заменяли «людей Директории».
За всеми дипломатами присматривали специальные секретные агенты министра внешних сношений. У него имелось несколько важных «наблюдательных пунктов». Среди них Берлин (с сетью информаторов в России и в Северной Германии, в Варшаве, Данциге); Базель со сферой действия в Южной Германии и Швейцарии; Женева, где находился центр агентурной сети во Флоренции, Генуе, Милане, Ливорно, Павии, Болонье, Равенне; из Венеции велось наблюдение за французской эмиграцией в европейских странах. При Талейране дипломатическая агентура была расширена и укреплена.
Талейран, таким образом, внес много нового в организа цию и деятельность французской дипломатической службы. Нововведения шли в ногу со временем. Они отвечали запросам буржуазного развития франции. Но министр отнюдь не забывал о своих личных интересах.
В своих мемуарах Поль Баррас опубликовал список взяток, полученных Талейраном (источник — Жермена де Сталь, в конце концов объявившая войну оставившему ее любовнику). Их общая сумма, полученная Шарлем-Морисом за два года его пребывания на посту руководителя дипломатии Директории, составила 13 650 000 франков. Звездная цифра! «Министр внешних сношений любит деньги и надменно говорит, что, когда он уйдет со своего поста, он не будет просить милостыню у Республики», — писал в Берлин прусский посланник в Париже.
Взяточничество всегда было и, пока оно существует, остается должностным преступлением. Ему нет и не может быть оправдания, даже если взяточник вошел в историю. И не в защиту Талейрана, а лишь для воссоздания подлинной картины нравов конца XVIII века заметим, чго система политической продажности и дипломатического подкупа была в то время универсальной. Взятки брали короли и герцоги, князья и министры, генералы и послы. Замешаны в них были Мирабо, Баррас, Дантон. Правда, размах лихоимства у министра внешних сношений был особым, выдающимся.Политическая информация и «услуги» иностранным государствам дорого стоят и хорошо оплачиваются. Талейран сделал этот бизнес своей профессией. Но он старался снизить степень риска, и торговал, как правило, второстепенной информацией. Талейран хорошо знал, писал академик Тарле, «что даже простая его попытка советовать своему правительству явно невыгодные для франции действия может для него кончиться в лучшем случае немедленным увольнением, а в худшем случае — казнью. Он никогда (до 1808 г.) и не делал и не пытался делать таких нелепых и отчаянных вещей». Он брал взятки, продолжает Гарле, лишь за более мягкую редакцию второстепенных пунктов соглашений и договоров, за обещание содействия в вопросах, где этого и не требовалось, за информацию, которая так или иначе должна была стать достоянием гласности. Академик Тарле и другие исследователи отмечают, что Талейран в своих «торговых операциях» проявлял даже своеобразную этику: если он не мог исполнить обещанного, он возвращал деньги, полученные в качестве платы за услугу. И только позже, после 1808 года лихоимство вкупе с другими жизпенными и политическими обстоятельствами приведет его к настоящей государственной измене. А пока министр с большой выгодой для себя вел торговлю своим «щепетильным товаром»...
Пушки на полях сражений тем временем замолчали, и в Европе ненадолго воцарился мир. французская республика разгромила своих основных противников на континенте. На первый план выдвинулись задачи дипломатического закрепления военных успехов, франция начала серию сложных переговоров с Россией, Англией, Австрией. И у Талейрана, нового министра внешних сношений, появилось немало трудных, но вместе с тем и приятных хлопот.