Старая русская энциклопедия, вышедшая в самом конце прошлого века, еще при жизни Александра Степановича Попова, представляет человек сорок разных Поповых – людей в разное время весьма известных, заслуженных. Александр Степанович теряется среди них, но и ему должное воздается.
В конце статьи-справки о нем говорится, что он построил «прибор для обнаружения и регистрирования электрических колебаний» (1896); прибор этот при дальнейшем его изменении и некоторых усовершенствованиях, сделанных Поповым в источнике электрических колебаний, привел к решению задачи телеграфирования с помощью электромагнитных волн без проводников. Приборы, построенные позже для той же цели г. Маркони в Англии, по существу, оказались аналогичными с упомянутым прибором».
Уже и тогда были расставлены все точки и прочие знаки препинания в вопросе о том, кто является изобретателем радио, уже и тогда было ясно: статьи Попова в специальных журналах появились на полтора года раньше первого из сообщений Маркони, а вот поговорите с кем-нибудь с Запада – чаще всего про нашего Попова и слыхом не слыхивали. Если, конечно, не попадется человек не просто образованный, а либо добросовестный историк, либо увлеченный специалист, для которого справедливость в таком важном и тонком деле, как приоритет, превыше всего.
Справедливость же требует вот что сказать: Маркони, имея богатого родителя, не жалевшего средств на опыты сына и, безусловно, подключившего прессу, сделал все для того, чтобы его считали изобретателем радио. Наверное, не следует удивляться тому, что широкая публика за пределами России знала Маркони и не ведала о достижениях Попова, хотя русская пресса вовсе не обходила его молчанием. Сам Александр Степанович человеком был скромным, даже застенчивым, о Маркони слыхал, разумеется, но ни в чем его не обвинял, не высказывался о нем, а работал, внедрял свой беспроволочный телеграф и добился таких успехов в его совершенствовании, о которых Маркони только мечтал.
Изобретения крайне редко приходят внезапно. Каждому из них обязательно предшествует период, когда укладывается фундамент теории, делаются опережающие предположения, ставятся опыты, при всем том попутно отлаживается методика эксперимента, непременно совершенствуются сами приборы, и уж только потом, при стечении множества благоприятно сопутствующих тому обстоятельств – только потом может родиться Изобретение.
Попов чувствовал: вслед за Майклом Фарадеем, открывшим электромагнитную индукцию, за Джемсом-Клерком Максвеллом, выдвинувшим электромагнитную теорию света и математически доказавшим, что скорость электрических волн равняется скорости света, и, наконец, вслед за Генрихом Герцем, установившим, что электромагнитные волны распространяются по тем же законам, как и световые волны, следующий шаг обязательно будет связан с практическим применением всех этих гениальных предвидений. Беспроволочная связь – вот что станет логически предсказуемым шагом.
Попов, воздавая заслуженное своим великим предшественникам, подготовившим почву для появления принципиально нового средства связи, поставил перед собой задачу, которую ни один из них не пытался решить: создать устройство для передачи электрических сигналов на расстояние. Без проводов.
Он много экспериментировал. С разных сторон подступаясь к задаче, он неоднократно высказывал мысль о том, чтобы использовать лучи Герца для передачи сигналов. Прочитав сообщение французского физика Эдуарда Бранли, изучавшего влияние колебательного разряда на металлические опилки и пришедшего к наблюдению резкого падения сопротивления последних под действием электромагнитных волн, Попов воспринял наблюдение француза как приоткрывшуюся дверь для новых экспериментальных шагов. На этом пути можно рассчитывать на успех в создании чувствительного приемника электромагнитных волн. Одновременно он стремился и к уменьшению длины волны, испускаемой установкой Герца.
Труд был адский. Но какой увлекательный! Сначала он двигался как бы на ощупь, ложной тропой, пытаясь с помощью зеркал добиться управления электромагнитными волнами. Потом пытался использовать трехгранную призму из канифоли, из картона с сухими древесными опилками, добивался поворота плоскости поляризации, пропуская электромагнитные волны через деревянные пластины с различным расположением волокон. А потом, убедившись в тщетности своих попыток, находит силы решительно от всего отказаться.
Он искал решение конструкции приемника. Надежного, чувствительного приемника. Снова и снова, видоизмененно ставил опыты Бранли и Лоджа, выяснившего, что два близко расположенных металлических шарика при пропускании меж ними искры соприкасаются и начинают проводить ток, способный вызвать звонок. Сигнал. Даже и без элемента Вольта шарики обнаруживают собственный ток, на присутствие которого тут же откликается стрелка гальванометра. Оливер Лодж назвал устройство когерером, детектором волн Герца – прибором, служащим для преобразования электрических колебаний. Заменив шарики трубкой, наполненной металлическими опилками, Лодж усовершенствовал свое устройство.
Эти опыты ставили многие, но только Попову удалось продвинуться дальше. Излучатель электромагнитных колебаний испускал волны, проходящие сквозь каменную стену, словно бы ее и не было вовсе. Приемная станция, расположенная в другой комнате, отвечала на посылаемые сигналы. Попов перебрался с опытами на улицу и убедился в том, что листва деревьев эти волны не пропускает. Выход он нашел остроумный, набросив на дерево тонкий медный провод. Это был прообраз антенны.
В результате появился знаменитый грозоотметчик Попова – устройство, задолго предупреждающее о приближении грозы. Воздушный шар поднимал тонкую медную проволоку, соединенную с приемной станцией, которая и отзывалась звонками на появление грозовых разрядов в воздухе. Сам изобретатель, да и не только он, а и в Военно-морском ведомстве, поскольку Попов числился преподавателем Минного офицерского класса и Технического училища Морского ведомства, понимали: грозоотметчик можно использовать не в одной метеорологии, а и как будущее средство связи. В связи с этим изобретение вскоре после сообщения о нем в Физическом отделении Русского физико-химического общества 12 марта 1896 года было решено засекретить. На том заседании Попов демонстрировал усовершенствованный им прибор, причем в действии, и это уже был беспроволочный телеграф. Действующий беспроволочный телеграф!
Признание пришло сразу. На Всероссийской выставке в Нижнем Новгороде в том же году аппарат Попова получил премию. Изобретатель выступил с рядом публичных лекций, в которых говорил об использовании нового средства связи на море – между кораблями, а также и для сообщения с берегом. Разрешение поставить такие опыты Попов получил от командира Кронштадтского порта и в придачу яхту «Рыбка». Опыты прошли успешно. Летом 1897 года было установлено радиотелеграфное сообщение между крейсером «Африка» и учебным судном «Европа», находившимися на расстоянии до шести километров друг от друга. Во время шторма, разыгравшегося третьего сентября, аппарат Попова использовался как единственное средство связи между этими кораблями и даже укоренившихся скептиков убедил в своих необычайных возможностях. Продолжая работать над совершенствованием аппарата, Попов добивается в 1899 году приема сигналов между фортом «Константин» и селением Лебяжье, разделенных уже 36 километрами.
Попов известен, популярен. О нем пишут в газетах. Его публичные опыты завершались шквалами аплодисментов. То, что он демонстрировал, походило на магию. 18 декабря 1897 года на общем собрании Русского физико-химического общества на глазах у собравшихся он устанавливает телеграфное сообщение между химической лабораторией и физическим кабинетом Санкт-Петербургского университета. Ассистент изобретателя через условленные десять минут ожидания передает четыре звонка, а потом на глазах у изумленной публики, собравшейся в обширном зале физического кабинета, из аппарата выползает лента с отпечатанным на ней словом «Герц». И это был уже настоящий триумф.
Попов как мог выразил благодарность великому физику. Столичная газета «Петербургский листок» в деталях описала прошедшую демонстрацию. Изобретение русского инженера открывало новую эпоху в общении между людьми.
Осенью 1899 года с помощью аппарата Попова был снят с камней броненосец береговой обороны «Генерал-адмирал Апраксин» — и это событие стало первым практическим испытанием нового средства связи. А в конце января пятьдесят рыбаков, унесенных на оторвавшейся льдине в открытое море, благодаря радио были спасены от неминуемой гибели. На имя Попова посыпались поздравительные телеграммы и среди них от адмирала, выдающегося флотоводца и океанографа Степана Осиповича Макарова: «От имени всех кронштадтских моряков сердечно приветствую Вас с блестящим успехом Вашего изобретения. Открытие беспроводного телеграфного сообщения от Котки до Гогланда на расстояние 43 верст есть крупная научная победа».
Изобретение все чаще стали называть «радиотелеграфом» и просто – «радио».
За границей знали, конечно же, о работе Попова. Знали и заинтересованно ожидали очередных сообщений о том, что он делает. Относились в разных странах по-разному. Во Франции аппараты Попова выпускал инженер, фабрикант научных приборов Дюкрете – спасибо ему за то, а также и за другое: всюду, где доводилось, он подчеркивал приоритет русского изобретателя и в своей статье во французском электротехническом журнале тоже: «Мы знаем все органы, из которых складывается система телеграфирования, придуманная г-ном Поповым и примененная впоследствии г-ном Маркони». Напечатана статья была в мае 1898 года.
А Маркони меж тем не бездействовал. Подал заявку на выдачу ему привилегии на беспроволочный телеграф. В Германии отказали, поскольку члены патентного бюро знали, что Маркони претендует на изобретение, сделанное до него. А в Лондоне он раскрутил свои дела полным ходом – основал компанию с филиалами во многих странах, хотя и в Англии далеко не все принимали его как изобретателя радио.
Филадельфийская газета «Северный американец» сообщала, что американские предприниматели предложили Попову продать все его патенты или подписать соглашение для широкого использования его изобретения. Эта же газета в сентябре 1900 года писала: «Профессор Попов известен как отец беспроволочной телеграфии и является изобретателем первого практического прибора в том виде, как он применяется сейчас...» А Маркони через четырнадцать месяцев после того, как Попов дал миру свое открытие, подал заявку на прибор беспроволочной телеграфии, который был почти идентичен прибору Попова... и получил на него патент в июле 1897 года». К тому же, говорилось в газете, у Попова уже был опыт успешной связи на расстояние в 262 мили, противопоставить которому Маркони мог лишь связь между пунктами, разделенными всего 42 милями. У Александра Степановича был этот номер газеты.
Подошло время Всемирной выставки в Париже. На Международном электротехническом конгрессе, проходившем в 1900 году по программе выставки, самого Попова не было, но доклад его был заслушан и аппарат выставлен. Жюри выставки присудило ему Большую золотую медаль. И это означало не что иное, как полное, безоговорочное признание.
Однако же фирма Маркони процветала. Аппараты с его маркой раскупались во множестве стран. Понятно, что покупателей вовсе не интересовало имя подлинного изобретателя. На аппаратах стояло: «Маркони» — и этим было сказано все.
В 1902 году предприимчивый итальянец появился в России, его принял Главный командир кронштадтского порта и военный губернатор вице-адмирал Макаров и в продолжительной беседе лишний раз довел до сведения гостя, что беспроволочный телеграф изобретен Поповым, применялся при снятии с камней броненосца «Апраксин». Что отвечал ему на это Маркони, до нас не дошло.
Встречался с ним и Александр Степанович – не видел причины, мешающей встретиться. Более того, известно, что Попов и ранее, и теперь – в эту вот встречу, подчеркивал заслугу итальянца в развитии практического использования беспроволочного телеграфа. Что же касается Маркони, то он ни заслуги, ни истинной роли русского изобретателя не признавал никогда.
В научных кругах разных стран – о том свидетельствует пресса — неприязнь к неутомимо предприимчивому итальянцу укоренилась. Парижская академия наук специально разбирала роль Маркони в изобретении беспроволочного телеграфа. На ее заседаниях поднималась вся история проблемы, начиная с Максвелла, делался акцент на том, что «эта идея была осуществлена в 1896 году русским ученым Поповым», а что до Маркони, то о нем говорилось: «...большинство его привилегий не имеют никакой ценности, ввиду приведенных выше фактов».
Последние год-два жизни Александр Степанович выглядел плохо – гораздо старше своих лет. Глаза из-под потяжелевших век смотрели устало, углубились морщины. Ходил медленно, и шаг был тяжелый. Он ни на что как будто особо не жаловался, но у жены часто возникали мысли о том, что он нездоров. А может, просто рано иссякали его жизненные силы...
В сентябре 1905 года его единодушно избирают директором Электротехнического института, он воспринимает избрание сдержанно – понимает, что на новом посту трудно придется – просто может сил не хватить. В обращении к профессорско-преподавательскому составу писал: «Я рассуждал, что в таком важном деле, как выбор директора, в настоящее время в жизни высших учебных заведений коллективный разум должен стоять выше личного... и счел, что долг товарища обязывает меня принять в высокой степени трудное дело, налагаемое на меня».
А время было действительно трудное – девятьсот пятый год... Студенчество пропиталось революционными идеями. Из опасения, что студенты соединятся с рабочими, у дверей высших учебных заведений приказом свыше была выставлена охрана. Новый директор и весь Совет Электротехнического института возмутились против принятых мер, потребовали снять охрану у входов и высказались за разрешение проведения митингов в институтских стенах. Мягким, спокойным человеком был Александр Степанович, но тут уж сдержаться, остаться в стороне не счел возможным.
Не надо, наверное, было соглашаться на директорский пост. Это не для него, Остро переживал все происходящее, принимал близко к сердцу, Однажды, после вызова к петербургскому градоначальнику, который отчитал его по самым строгим статьям за беспорядки, творимые в институте, Александр Степанович вернулся домой бледный, губы его дрожали, говорил с трудом, даже заикался, чего прежде с ним не бывало... За обедом опустился на первый подвернувшийся стул, хотя всегда только на свое место садился. Что-то говорил о беспорядках, жаловался на головную боль, на усталость.
На следующий день отправился в институт, а вернулся – лег и уже больше не встал. За семь часов до нового, 1906 года скончался от кровоизлияния в мозг.
Память о нем у всех, кто с ним общался, была самая добрая, благодарная.