Пржевальский – во славу России

Семенов отчего-то навсегда запомнил тот день, когда он повстречался с Пржевальским. «Военно-статистическое обозрение Приамурского края», написанное молодым офицером, мечтавшим совершить путешествие в глубь Центральной Азии, и посланное им в Географическое общество, вовсе не обязательно должно было попасть в руки Семенову. Но оно попало. И Семенов, ничего не зная об авторе, беспристрастно оценил эту работу и написал даже отзыв: «Работа основана была на самом дельном и тщательном изучении источников, а главное, на самом тонком понимании страны».

Фраза эта окрылила Пржевальского, убедила его в том, что он на правильном пути, и наполнила надеждой на удачное будущее. Их встреча неминуемо должна была состояться – устремления их нацелены на одно – на Центральную Азию, — и она состоялась.

Семенов с интересом смотрел на высокую, ладную фигуру Пржевальского и в его голубых глазах читал искреннюю решимость служить беззаветно науке, не считаясь с трудностями, неизбежно встречающимися на пути путешественника. Семенов спросил молодого офицера об этом. Тот подтвердил: да, он полон решимости сделать все ради того, чтобы прославить науку России.

Семенов молчит. Он присматривается. Потом говорит:

— Но вы должны понимать, что сейчас не может быть и речи о вашем путешествии в Азию. Правительство не отпустит денег на экспедицию, возглавляемую пусть и талантливым человеком, но еще совершенно не зарекомендовавшим себя в качестве исследователя и путешественника.

— Я понимаю, — ответил Пржевальский, — и готов доказать свою способность к такому путешествию. Я предполагаю пройти берегами Амура и Уссури, совершенно, можно сказать, еще неисследованными, и собрать материал, могущий представлять ценность науке. Для такого путешествия я достаточно хорошо подготовлен во всех отношениях.

— Да, эта экспедиция была бы безусловно полезна как для общества, так и для вас самого. Она принесла бы вам именно тот опыт, которого вам пока что недостает. Однако должен огорчить вас, Николай Михайлович, что вы сами должны изыскивать средства на вашу экспедицию. Субсидировать вас сейчас Географическое общество не имеет возможности.

Пржевальский молчал. Он и не надеялся на то, что общество даст нужные деньги, но на незначительную помощь все же рассчитывал. Деньги, Бог даст, найдутся, но, помимо них, сколько прочих сложностей, связанных с организацией экспедиции, придется преодолеть...

— Однако я дам вам рекомендательные письма, — неожиданно произносит Семенов, — которые окажут несомненную помощь.

Пржевальский поблагодарил, откланялся, вышел. Семенов некоторое время глядел ему вслед. «Из этого молодого человека может выйти замечательный путешественник... Как знать, не удастся ли ему достигнуть тех мест, которых не удалось мне достигнуть...» Семенов не ошибся. Именно так все и случилось. Пржевальский стал величайшим путешественником XIX века.

В роду его особенно выдающихся людей не было. Разве только Карнила Анисимов Паровальский, запорожский казак, поступивший в польскую службу, в 1581 году получивший дворянство от Стефана Батория и немного изменивший фамилию на польский лад. С тех пор и пошел род Пржевальских. Дед Николая Михайловича учился в Полоцке, в иезуитской школе, но быстро одумался – видно, не понравилось ожидавшее будущее, бежал из школы. Один из двух его сыновей, а именно Михаил Кузьмич, и стал отцом Николая Михайловича.

Жизнь самого же Михаила Кузьмича не сложилась. Может, просто невезучим он был. Военную службу оставил в чине поручика – не смог дослужиться до более высокого чина и вышел в отставку по слабому состоянию своего здоровья. В жены он выбрал Елену Алексеевну Каретникову – дочь богатого помещика Смоленской губернии и поселился с ней в небольшом своем имении Отрадном. Умер рано, всего сорока двух лет, когда сыну Николаю было семь лет, оставив на руках у молодой вдовы еще двух сыновей – Владимира и Евгения...

Мальчишкам в Отрадном жилось хорошо и вольно. В доме насильно их не держали и дозволяли по целым дням пропадать в лесу и полях. Николай быстро выучился обращаться с ружьем и нередко возвращался с добычей.

Страсть к охоте он сохранит навсегда.

Шестнадцати лет он окончил гимназию и под впечатлением подвигов русских солдат и офицеров при защите Севастополя в Крымской войне умолял мать отпустить его в армию. Так что в юнкерском полку он очутился далеко не случайно, хотя служба оказалась совершенно не такой, как он предполагал. По существу, никто всерьез не служил: офицеры пьянствовали, гоняли солдат на плацу, а на юнкеров вообще не обращали внимания и поощряли лишь в том случае, если находили в них собутыльников. Пржевальскому это было противно, и он всегда держался в стороне от подобных забав. Офицеры о нем говорили: «Он не наш, а только живет среди нас».

О том периоде жизни Николай Михайлович потом написал: «Прослужив пять лет в армии, потаскавшись в караул и по всевозможным гауптвахтам и на стрельбу со взводом, я наконец ясно осознал необходимость изменить подобный образ жизни и избрать более обширное поприще деятельности, где бы можно было тратить труд и время для разумной цели. В продолжение этого периода в моих понятиях и взгляде на жизнь произошла огромная перемена – я хорошо понял и изучил то общество, в котором находился».

Он поступает в Академию генерального штаба, помимо основных предметов, изучаемых там и необходимых для человека военного, Пржевальский поглощает труды Риттера, Гумбольдта, Рихтгофена и, конечно, Семенова, отдавая этой учебе все свободное время, нередко просиживая за столом до утра. И вот наконец долгожданный приказ, подписанный после нескольких безнадежных рапортов с просьбой перевести его на службу в Сибирь. «Штабс-капитан Пржевальский Н.М. причислен к Генеральному штабу с назначением для занятий в Восточно-Сибирский военный округ...»

Вот и началась новая жизнь.

В 1867 году, уже в Иркутске, с помощью рекомендательных писем Семенова он выхлопотал двухлетнюю служебную командировку в Уссурийский край. Кроме того, опять же не без помощи Семенова, Сибирский отдел Географического общества предписывает Пржевальскому изучить флору и фауну края, собрать ботаническую и зоологическую коллекции.

Экспедиция по Уссурийскому краю была трудной, но и захватывающе интересной. Пржевальский составил великолепные коллекции и сделал, по существу, первое серьезное описание обширной российской окраины. Два с лишним месяца, не отвлекаясь ни на какую другую работу, писал он отчет о своем путешествии. Сообщение, которое он сделал в Географическом обществе, убедило всех, прежде и сомневавшихся, в том, что он прирожденный исследователь. Его описание Уссурийского края раскрыло такие картины в жизни природы и русских переселенцев, что слушавшие его поражались: как это было возможно – работая в одиночестве, если не считать мальчика-препаратора, собрать такие глубокие, обширные сведения...

Пржевальский доказал свою способность работать самостоятельно. Работа по Уссурийскому краю в Географическом обществе оценена по самому высокому счету. Теперь он имеет право рассчитывать на помощь общества при организации экспедиции в Центральную Азию.

И снова Семенов помогает ему. Силой своего авторитета Семенов добывает деньги на ассигнование путешествия молодого исследователя в Азию. Пржевальский в ожидании решения волнуется, изыскивает всякие крайние способы – лишь бы добиться осуществления плана – готов даже выйти в отставку, если непосредственное начальство категорически откажет ему. В конце концов он готов на собственные деньги снарядить экспедицию!

Но все обошлось. Военное министерство определило средства для экспедиции, к тому прибавили, что могли, Географическое общество и Ботанический сад, и воодушевленный Пржевальский, едва сдерживая нетерпение, пишет в дневнике: «Я получил назначение совершить экспедицию в Северный Китай, в те застенные владения Небесной империи, о которых мы имеем неполные и отрывочные сведения, почерпнутые из китайских книг, из описаний знаменитого путешественника XIII века Марко Поло, или, наконец, от тех немногих миссионеров, которым кое-когда и кое-где удавалось проникать в эти страны».

Он пройдет в эти страны и откроет их для науки.

Немногое было известно о тех странах, дорогу к которым преграждали могучие горные хребты, чьи вершины терялись где-то за облаками, бескрайние пустыни, останавливавшие самых отважных из путешественников. Громадная часть континента, простирающаяся от сибирских гор на севере до великих Гималаев на юге, оставалась, по существу, «белым пятном» в географии – точно таким же «белым пятном», как Центральная Африка до путешествий Ливингстона и Стенли и Центральная Австралия до героических походов Лейхгардта и Берка.

Пржевальский знал, разумеется, что русские некогда проникали в те страны, отгороженные от остального мира горами и пустынями. В 124З году Константин, брат Александра Невского, посол отца своего – Ярослава Всеволодовича, великого князя Владимирского, прошел в Каракорум — столицу монгольского великого хана. Бывали здесь и сам Ярослав, и братья его. Позже пробрался сюда папский посол Плано Карпини, еще позже – францисканский монах Одорико, напустивший столько туману в оставленных им описаниях, что невозможно было отделить правду от вымысла. В XIX веке несколько попыток, более или менее удачных, сделали англичане, но сведения, добытые и ими, носили лишь поверхностный, случайный характер. Вот почему, собираясь в дорогу, Пржевальский внимательнейшим образом изучил небогатый опыт немногих предшественников, пытавшихся проникнуть в закрытые для европейцев страны.

В сентябре 1870 года Пржевальский отправился в первую свою экспедицию в Центральную Азию. Вместе с ним ехал бывший его ученик по Варшавскому училищу, где Николай Михайлович преподавал, подпоручик Михаил Александрович Пыльцов. Через Москву и Иркутск лежал их путь и дальше — через Кяхту в Пекин, где Пржевальский рассчитывал получить в китайском правительстве паспорт – официальное разрешение на путешествие в области, подвластные Небесной империи.

Тянулись дни, полные тягостных ожиданий, неопределенных обещаний со стороны китайских чиновников, но вот наконец паспорт получен, и Пржевальский, истосковавшийся, изнервничавшийся в бесплодном ожидании, выезжает в Тибет. Небольшому каравану из восьми верблюдов, несущих экспедиционное снаряжение, предстоит преодолеть огромный путь. Но это не ожидание – это движение к цели, и Пржевальский с легким сердцем выходит в дорогу.

Великая пустыня Гоби встретила их трескучими, 30-градусными морозами с леденящими душу ветрами. Они преодолели пустыню, перевалили через горный хребет и вошли в город Калган. Стоял декабрь, И после лютых морозов Гоби неожиданно окунулись в весну: Калган зеленел, и воздух был напоен запахами свежей листвы. Несколько дней, проведенные здесь, позволили путешественникам хорошо отдохнуть и собраться с силами, пополнить запасы провизии, хотя рассчитывали они в основном на охоту, еще и еще раз проверить вооружение – револьверы и ружья: те районы, куда намеревался Пржевальский идти, были охвачены дунганским восстанием. Дунгане – китайские мусульмане – боролись за свою независимость, пытаясь образовать государство, неподвластное Небесной империи.

Пржевальский пошел к озеру Далай-нор. Он хотел определить географические границы Монгольского нагорья, о которых имелись лишь приблизительные сведения, и достичь главной цели – пройти в срединный Тибет. От Далай-нора он направился к верховьям Желтой реки – Хуанхэ – обходной дорогой, избегая селений, обитатели которых встречали путешественников настороженно, нередко даже враждебно – просто оттого, что никогда прежде европейцев не видели.

В ущельях громадного хребта Алашаня Пржевальский стоит несколько недель, неустанно работая, ведя съемку, охотясь и по вечерам, в неровном свете свечи строка за строкой покрывая страницы дневника. «Взобравшись на высокую вершину, с которой открывается далекий горизонт на все стороны, чувствуешь себя свободнее и по целому часу любуешься панорамой, которая расстилается под ногами. Громадные отвесные скалы, запирающие мрачные ущелья или увенчивающие собой вершины гор, также имеют много прелести в своей оригинальной дикости. Я часто останавливался в таких местах, садился на камень и прислушивался к окружающей меня тишине. Она не нарушалась здесь ни говором людских речей, ни суматохою обыденной жизни...»

И еще он думал о том в такие минуты, что живет теперь именно такой жизнью, к которой стремился всегда и что иначе вряд ли теперь сможет жить.

Он прошел около 500 километров по долинам вдоль берегов Хуанхэ и установил, что в этих местах у великой китайской реки нет притоков и, кроме того, само русло лежит иначе, чем можно увидеть на картах. Попутно он собирает растения, снимает местность на карту, делает геологическое описание пород, слагающих горы, ведет метеожурнал, наблюдает и поразительно метко фиксирует быт, нравы, обычаи людей, через чьи земли прошел.

Но средства его ограниченны, они быстро тают, да и районный паспорт, выданный китайским правительством, связывает, все это принуждает Пржевальского возвратиться в Пекин. Как же не хотелось ему возвращаться... «С глубоким сокрушенным сердцем я должен был на этот раз повернуть назад, в Пекин. Тяжелое чувство скорби понятно лишь человеку, подошедшему к порогу своих стремлений и не имеющему возможности переступить его...»

Месяц, проведенный в Пекине, однако, не был потерян даром. Он заменил двух казаков, не оправдавших его ожидания, другими, присланными из Урги, — Чебаевым и Иринчиновым, ставшими верными спутниками и надежными друзьями. Кроме того, обновил и укрепил караван. Он пошел теперь в горы Ганьсу – к горному хребту, ставшему естественной преградой после песчаных равнин Алашаня.

Изумительно голубое небо, суровые скалы и девственные леса Ганьсу глубоко волновали Пржевальского, остро воспринимавшего все, чем дарил этот плохо изученный край. Он совершил восхождение на гору, считавшуюся самой высокой точкой хребта, и застыл в восхищении, пораженный чудесной панорамой, перед его взором раскинувшейся...

«Я первый раз в жизни находился на подобной высоте, впервые видел под своими ногами гигантские горы, то изборожденные дикими скалами, то оттененные мягкой зеленью лесов, по которым блестящими лентами извивались горные ручьи. Сила впечатления была так велика, что я долго не мог оторваться от чудного зрелища, долго стоял, словно очарованный, и сохранил в памяти тот день, как один из счастливейших в целой жизни...»

Перевалив еще через один горный хребет и пройдя обширной долиной, покрытой болотами с травянистыми кочками, где верблюды передвигались с превеликим трудом, экспедиция вышла к берегам огромного озера Кукунор, берега которого Пржевальский мечтал обследовать. Потом двинулись дальше в Центральную Азию, поднялись на Тибетское нагорье и в жестокие морозы прошли по бескрайней равнине, раскинувшейся на высоте четырех с половиной тысяч метров над уровнем моря. А к середине января 1873 года вышли на берега Янцзы – Голубой реки – величайшей водной артерии Центральной и Восточной Азии. Но только к сентябрю экспедиция вернулась в Ургу, и еще через две недели – в Кяхту, где начался такой долгий и трудный путь.

Итоги первого путешествия Пржевальского в Центральную Азию были великолепны. Удалось открыть неведомые науке хребты, впервые обследовать Северный Тибет и области, прилегающие к берегам Кукунора, точно измерены высоты Тибетского нагорья, собраны коллекции растений, насекомых, пресмыкающихся, рыб, млекопитающих. При этом были открыты новые виды, получившие имя Николая Михайловича, — ящурка Пржевальского, расщепохвост Пржевальского, рододендрон Пржевальского... Михаил Александрович Пыльцов, самоотверженный товарищ его, был удостоен такой же чести.

С сознанием исполненного долга и осуществленной мечты возвращался Пржевальский домой. Петербург встречал его как героя – речи, банкеты, торжественные собрания – Николай Михайлович, не привыкший чувствовать себя в центре внимания, делает все возможное, чтобы уклониться от бесконечных приемов, однако ничего из этого не получается. Русское географическое общество присуждает ему свою высокую награду – Большую золотую медаль, его награждают дипломами, вручают почетные знаки. Его называют «замечательнейшим путешественником нашего времени», ставят рядом с самим Семеновым-Тян-Шанским, с Крузенштерном и Беллинсгаузеном, с Ливингстоном и Стенли...

Но он не собирался засиживаться и уже в январе 1876 года представил в Русское географическое общество план новой экспедиции в Центральную Азию. Он намеревался заняться исследованием Восточного Тянь-Шаня, дойти до желанной Лхасы – столицы Тибета, увидеть которую мечтало столько поколений европейских географов, и главное – обследовать загадочное озеро Лобнор, которое не видел ни один европеец. Кроме того, в тех краях, как писал Марко Поло, обитает дикий верблюд – писал с чужих слов, но так и не смог сам его повидать. Пржевальский надеялся найти и описать это животное.

И снова под колесами тряского экипажа разматывается лента дороги. Почти два месяца пути от Москвы через Урал в Семипалатинск, где ждали верные спутники Чебаев и Иринчинов. Юный Федя Эклон, сын музейного служащего, оказался тоже превосходным помощником – старательным и добросовестным. С такими людьми можно рассчитывать на успех в экспедиции.

Пройдя южные отроги Тянь-Шаня, путешественники вошли в город Курлю, где их ждал эмир Якуб-бек, обещавший содействие экспедиции. Но обещание оказалось коварным: эмир приставил к русским своего верного человека – Заман-бека, некогда состоявшего в русской службе, и предписал неотлучно находиться при экспедиции. Пржевальскому это не нравится. Ясно, что приближенный эмира для того и приставлен, чтобы связать их по рукам и ногам.

Заман-бек повел их на Лобнор самой трудной дорогой. А тут и зима пришла, ударили морозы под двадцать градусов, реки еще не стали, и переправляться пришлось по воде. И когда заветная цель казалась совсем уж близкой, перед путешественниками – там, где на картах обозначал ась равнина, вдруг выросли горы. Местные жители называли их Алтын-Таг. Пржевальский, с трудом веря в такую удачу, — шутка ли сказать, ведь открыт целый горный хребет! – обследовал его на протяжении около 300 километров и, спустившись по скальным склонам, ступил на каменистую равнину Лобнор.

Мутный неторопливый Тарим здесь разливается и образует сильно вытянутое – на длину верст в 35, а в некоторых местах – даже и в сто верст, озеро. Это и есть долгожданный Лобнор. Он мелководен – в самых глубоких местах достигает едва полутора метров. Но ведь это Лобнор! Одна из самых давних и удивительных загадок Центральной Азии! И Пржевальский, тщательно обследовав берега озера и убедившись, что непостоянны они, что почти непрестанно меняют свои очертания, теряясь в густых тростниковых зарослях, раздвигаясь в период полноводья Тарима и, наоборот, быстро отступая от завоеванных прежде границ в период засухи.

Бедные люди здесь обитают... Тростник дает им пищу и кров, лобнорцы варят из него сладкую патоку и плетут рыболовные сети. Эти люди живут так же, как и многие сотни лет назад, и Пржевальский, наблюдая их трудную жизнь, заполненную борьбой за пропитание, думает: «Сколько же веков нас теперь разделяют...»

На Лобноре он провел плодотворные дни. Помногу охотился, изучал птиц, налетавших сюда целыми тучами, — миллионы пернатых избирали Лобнор своим пристанищем на пути в Сибирь из Индии. Наблюдая их здесь, как, впрочем, и многие годы до этого, пришел он к выводу, что перелетные птицы летят не по кратчайшему пути, как считал ось до той поры, а по такому маршруту, чтобы захватить места для отдыха, с пищей обильной. Как и вот это удивительное озеро, не ведающее постоянных границ. Интереснейшими экземплярами редких птиц пополнилась на Лобноре коллекция Николая Михайловича.

В начале июля экспедиция вернулась в Кульджу. Законченным этапом своего путешествия Пржевальский доволен: покров таинственности с Лобнора сдернут, открыт Алтын-Таг, впервые описан дикий верблюд, добыты даже шкуры его, собраны коллекции флоры и фауны. Но Лхаса, неудержимо манящая Лхаса, по-прежнему осталась недосягаемой...

Здесь же, в Кульдже, его ждали письма и телеграмма, где ему предписывалось непременно продолжать экспедицию. Весной Россия вступила в русско-турецкую войну, и Пржевальский отправил в Петербург телеграмму с просьбой перевести в действующую армию. С ответной телеграммой пришел отказ, сообщалось о том, что он произведен в полковники. А матушка в письме выражала надежду по возвращении увидеть его генералом и писала с плохо скрытой надеждой: «А генералам всем надобно сидеть на месте, чего тебе недостает? Не мучь ты себя, а вместе с собой и меня».

Николай Михайлович, читая это письмо, невесело улыбался: чувствовала матушка, и на таком огромном расстоянии чувствовала, что плохо приходится сыну... Николай Михайлович давно и странно болел: нестерпимый зуд во всем теле мучил его. И никакие средства не помогали. Случалось, даже и слезы самовольно текли – от бессилия и невозможности что-либо поправить... А тут еще и Федя Эклон тяжело заболел – то ли лихорадкой, то ли горячкой... И как-то все дурное сложилось одно к другому...

В последние дни августа, когда болезнь пошла явно на убыль, экспедиция тронулась из Кульджи караваном в 24 верблюда и три верховые лошади. Отчего-то, быть может, оттого, что много мучений пришлось пережить, Пржевальский смирился с мыслью, что в последний раз ведет его дорога в пустыни Центральной Азии. Однако и мысль о предстоящем путешествии, о новых открытиях бодрила его.

Тягостное предчувствие не обмануло. Внезапно болезнь вернулась, и к тому же с новой силой. У Николая Михайловича сильно распухло лицо, зуд, распространившийся по всему телу, стал совершенно несносным, сделав бессонными и без того мучительные ночи. С каждым новым днем он чувствовал, как убывают терпение, силы... Ослабел он настолько, что не мог не только работать, но и ходить, даже в седле сидеть не было сил... Что же делать теперь, как не возвращаться назад... На русском посту в Зайсане, где находился маленький госпиталь, стало чуть легче, но болезнь цепко еще держалась и долго не проходила. В мучительном бездействии тянутся зимние месяцы... Здесь с эстафетой из Семипалатинска получил он от брата письмо, потрясшее его: матушки больше нет. Так и не довелось ей увидеть сына в генеральском мундире... Да хоть бы так просто, хоть одним глазом взглянуть на него, тоже не довелось...

А через несколько дней пришла телеграмма из Петербурга, в которой военный министр в связи с осложнившимися отношениями с богдыханским правительством предлагал не идти в глубинные районы Китая, а возвращаться назад.

Как же тяжело было Пржевальскому, пережившему столько лишений дороги: иссушающий летний зной и пронизывающую стужу пустыни, отвратительную болезнь, — и все-таки как же тяжело было отказаться от надежды продолжить свою экспедицию...

В Петербурге лучшие доктора смотрели его. Все пришли к заключению, что у пациента сильнейшее нервное расстройство и полный упадок сил. Они настоятельно рекомендуют Николаю Михайловичу оставить, хотя бы на время, дела и удалиться в какое-нибудь тихое, спокойное место, чтобы поправить здоровье. Такое место есть у него – это Отрадное, небольшое имение, где так долго ждала его матушка.

Дома силы возвращались будто бы с каждым глотком свежего воздуха. Он каждое утро купался в озере, рыбачил, охотился, гулял по любимому лесу. Он считал неоконченным последнее путешествие и раздумывал о новом, как только обретет прежнее здоровье и силы. Но ученый мир вовсе не считал путешествие неудачным и незавершенным: открыт Алтын-Таг – северный хребет Тибетского нагорья, да и Лобнор из легенды превратился в реальность! Кроме того, ведь именно он, Пржевальский, объяснил, почему древний путь из Туркестана в Китай, которым прошел в свое время и Марко Поло, почему этот путь проходил по высокогорной равнине Лобнор: потому что у отрогов Алтын-Тага всегда можно найти воду и корм для скота.

И все-таки он недоволен. Сдержанно, спокойно принимает награды, вновь посыпавшиеся на него. Академия наук избирает его почетным членом. Берлинское географическое общество учреждает в честь Александра Гумбольдта Большую золотую медаль, и первый, кому ее присуждают, — это он, Пржевальский. Барон Фердинанд Рихтгофен, один из столпов географии, выпускает брошюру, посвященную Пржевальскому, где называет его гениальным путешественником. Слава растет и распространяется далеко за пределы России…

А потом он вдруг заскучал. Он был уже совершенно здоров, но непонятная для него самого тоска, внезапно нахлынувшая, тяготила его. Казалось, будто в далеких горах и пустынях Азии, где столько всего довел ось пережить, осталось нечто дорогое, даже бесценное, чего теперь в его жизни нет. Он понял, что именно: свобода! Пусть дикая, как он сам ее называл, даже и трудная, но зато и ничем не стесняемая. Да, надо опять собираться.

На этот раз из множества людей, добивавшихся права отправиться с ним в экспедицию, среди которых были и известные ученые, и зарекомендовавшие себя путешественники, Пржевальский выбрал Федора Эклона, человека, надежного во всех отношениях, и его товарища по училищу, молодого прапорщика Всеволода Роборовского. Мало того, что ему приходилось снимать местность и собирать гербарий, он был еще и хорошим рисовальщиком. Всего 13 человек собралось в Зайсанском посту, где хранилось снаряжение от предыдущей экспедиции. Все было как будто в полном порядке, можно и выступать.

Зловещими, мрачными бурями встретила их Джунгарская пустыня. Слабые проблески солнца едва пробивались через несущуюся взвесь песка и пыли, и так всякий день с девяти-десяти утра и до заката солнца, словно бы по расписанию, кем-то составленному. Даже и ветер возникал всегда в одной стороне. Пржевальский первым из исследователей Центральной Азии заинтересовался этим поразительно постоянным явлением и дал ему объяснение.

Но вовсе не этой загадкой привлекала пустыня бурь. Здесь, среди низкорослой эфедры, белесой полыни, реамюрии, похожей на траву, да увенчанных тоненькими метелками кустов дырисуна, растущих подле воды, — здесь и только здесь можно встретить дикую лошадь. Ни в одной земле, ни на каком другом континенте ее не найти. По-разному ее называют люди, живущие здесь: киргизы – «кэртаг», монголы – «тахи», но ни один ученый ее не видал. Так мог ли Пржевальский удержаться от соблазна найти редчайшее животное и его описать...

Осторожен охотник и терпелив. Часами выслеживал он дикую лошадь, но никак не удавалось приблизиться на расстояние выстрела – чутки, пугливы животные... Лишь однажды вместе с Эклоном подкрался Николай Михайлович достаточно близко, но вожак стада, почуяв опасность, пустился в бегство, увлекая всех остальных. С досадой опустил тяжелый штуцер Пржевальский...

Но зато он видел ее! Наблюдал, изучал повадки, а после того, как от охотника-киргиза получил в подарок и шкуру дикой лошади, смог досконально ее описать. Целых десять лет эта шкура оставалась единственным экземпляром в коллекции музея Академии наук, пока Грум-Гржимайло, а позже Роборовский и Козлов – ученики Николая Михайловича, не добыли новые шкуры. Но первым-то был он, Пржевальский. Ведь до него о существовании дикой лошади – теперь уже лошади Пржевальского, вообще наука не знала.

Еще один новый год – 1880-й, встречен в дороге. Сильные морозы с ветрами, горные перевалы, на которые приходилось втаскивать лошадей и верблюдов. Хронометры, спрятанные на ночь в меха, тем не менее промерзали настолько, что было невозможно в руках удержать. Разжечь костер далеко не всегда удавалось – топлива остался лишь скудный запас, и воду приходилось пить едва подогретой. Пищу давно уже экономили.

Пржевальский не знал, что и в Пекине, и в Петербурге его считали погибшим. В газетах появились сообщения, рассказывающие о его трагической гибели в пустынях Тибета. Одна из петербургских газет объявила, что Пржевальский жив, но томится в плену, и требовала снарядить экспедицию для его поисков и освобождения. Новости, одна другой зловещее, будоражили и без того взволнованное воображение столичной общественности.

А Николай Михайлович в это самое время, слава Богу, был жив и здоров. Он шел по горам и пустыням Тибета в Цайдам – в теплые, обильные пищей долины. Экспедиция преодолела Южно-Кукунорский хребет, потом – следующий за ним, не столь высокий, и вышла к берегам Кукунора. Здесь Пржевальский основательней, чем в прошлой своей экспедиции, изучает озеро, наносит на карту южный берег, изучает флору и фауну окрестностей, а потом направляется в Синин – город, лежащий на перекрестке торговых путей, соединяющих Тибет и Китай. Оттуда он намеревался двинуться к верховьям Хуанхэ – в области, совершенно еще не изученные.

Однако местные власти выдвинули множество веских причин, перекрывающих предстоящий путь экспедиции. А в конце, убедившись в непреклонном решении Пржевальского идти к намеченной цели, припугнули кровожадными разбойниками и безжалостными людоедами. Но Пржевальского не остановить, он рвется к Желтой реке, потому что чувствует – очень удобный случай сейчас, и путь не такой уж далекий – куда больше ходить доводилось.

Они пошли от Синина напрямик, через гряды горных хребтов, по альпийским лугам, обходя глубочайшие пропасти, пробираясь через тесные ущелья, пробитые в горах бурным течением Желтой реки. В этом горном краю, распростершемся в преддверии верховьев Хуанхэ, удалось собрать богатый гербарий, в который попал и новый вид – тополь Пржевальского. Однако ближе к верховьям продвинуться не удалось: куда ни пойдешь, всюду путь преграждают либо непроходимые ущелья, либо отвесные горные склоны. Четверо суток искали возможности переправиться на другой берег, но тщетно: слишком бурливо течение и слишком много камней прячется во вскипающей пене... Деревьев никаких поблизости не было, так что и от мысли о постройке плота пришлось отказаться.

Все. Дальше дороги нет. Надо идти обратно. Но Пржевальский верит, что вернется в эти края. Начатое дело он обязательно доведет до конца. И на этот раз удалось сделать достаточно много. Пройдено более четырех тысяч километров по местам, бывшим на картах «белым пятном», открыты горные хребты, новые виды животных и растений, собраны богатые коллекции – ботаническая и зоологическая.

В Петербурге на Московском вокзале его встречали журналисты, ученые, незнакомые люди, следившие по скудным газетным сообщениям за судьбой экспедиции – исчезнувшей и внезапно вновь появившейся. Среди встречавших был и Петр Петрович Семенов Тян-Шанский. Изредка поглаживая свой пышный бакенбард, вице-президент Географического общества смотрел, как медленно, то и дело останавливаясь и склоняя в приветствии голову, Пржевальский пробирается через толпу. «Какой же крупный человек...» -думает, глядя на него, Семенов Тян-Шанский.

И снова почести, снова награды. Пржевальского избирают почетным членом Русского географического общества, почетным доктором зоологии Московского университета. Ряд европейских географических обществ также не остались в стороне и избрали его своим почетным членом, а Британское общество присудило золотую медаль, сопроводив обращением, в котором говорилось о том, что достижения русского путешественника превосходят все сделанное другими исследователями со времен Марко Поло.

В Петербурге Пржевальский не мог долго жить. Начались сильные головные боли, пошла бессонница, да и сама здешняя жизнь с бесконечными встречами, знакомствами, зваными обедами раздражала его. Совершенно не остается времени делом заняться...

Только в деревне, среди смоленских лесов обрел он наконец умиротворенное состояние духа.

Работа шла теперь хорошо, споро, и в начале 1883 года Николай Михайлович закончил описание третьего своего путешествия «Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки». Без дела не мог оставаться, к тому же и мысль об исследовании истоков Хуанхэ не давала покоя ему. Он садится за план новой экспедиции и вскоре подает в Географическое общество тщательно продуманный проект. Пишет: «Несмотря на удачу трех моих путешествий в Центральную Азию... внутри Азиатского материка все еще остается площадь более двадцати тысяч кв. геогр. миль, почти совершенно неизведанная. Считаю своим нравственным долгом, помимо страстного к тому желания, вновь идти туда».

Он решил собрать в отряде не менее двадцати человек – дорога опасная, дальняя, отбиваться от нападений, конечно, многократно придется – на собственном опыте известно доподлинно… В помощники себе Пржевальский берет Всеволода Ивановича Роборовского, по рекомендации своей любимой няньки Макарьевны Петю Козлова – соседского юношу – умен, любознателен, трудолюбив и мечтает о путешествиях как о самом счастливом деле. Собрался было и Федор Эклон пойти, да в самый последний момент, взвеси все, передумал, решил жениться. Николай Михайлович, узнав об этом, огорчился, однако выпавшего Федора не стал заменять.

В начале августа 1883 года Пржевальский вместе с Роборовским и Козловым выехал из Петербурга в Москву, где его уже ждали верные товарищи – Иринчинов и Юсупов, а также и пятеро солдат из московского гренадерского корпуса, выделенные под начальство Пржевальского. В конце сентября они все уже в Кяхте, а еще через месяц экспедиция в составе 21 человека вышла в поход.

Преодолев Гоби и северный Алашань, экспедиция к середине мая 1884 года направилась к верховьям Желтой реки. Никогда европейцы не были в этих местах. Даже сами китайцы не могли рассказать ничего определенного об истоках своей великой реки. Пройдя еще один горный хребет, путешественники ступили на землю Северного Тибета – на бескрайнее нагорье, словно бы изборожденное застывшими волнами. Они шли по пустынной, бесплодной земле, лежащей на высоте более четырех с половиной тысяч метров, где невозможно было добыть не только корм для животных, но и топливо для костра. Обогнув высокую столовидную гору и пройдя небольшой хребет, путешественники спустились к просторной болотистой котловине, откуда и начинала свой путь Хуанхэ. Здесь, в трех километрах от ключей, от которых разбегались истоки, Пржевальский поставил лагерь. «Давнишние наши стремления увенчались наконец успехом: мы видели теперь воочию таинственную колыбель великой китайской реки и пили воду из ее истоков. Радости нашей не имелось конца».

Тщательно, неторопливо работает он, снимая начало реки на карту. По нескольку раз, проверяя себя, определяет широту и долготу, удовлетворенно разглядывает неровные линии истоков, прояснившиеся на карте благодаря его трудам. И это исполнилось...

Но всякая дорога когда-то кончается. Остался за спиной последний перевал, остаются позади горы Тянь-Шаня. За два года путь пройден огромный – 7815 километров, в большой его части совсем без дорог. А сделано сколько... На северной границе Тибета открыта целая горная страна с величественными хребтами – о них в Европе ничего не было известно. Исследованы истоки Хуанхэ, открыты и описаны большие озера – Русское и Экспедиции. Легли в коллекции новые виды птиц, млекопитающих и пресмыкающихся, а также и рыб, в гербарии появились новые виды растений. Никто из путешественников предыдущих поколений не сумел сделать столько, даже кумиры юности Николая Михайловича – Дэвид Ливингстон и Генри Стенли.

Уже на российской границе построил он свой небольшой отряд и зачитал последний приказ. Но только на приказ это было совсем непохоже...

«Мы пускались... в глубь азиатских пустынь, имея с собой лишь одного союзника – отвагу: все остальное стояло против нас: и природа и люди... Мы жили два года как дикари, под открытым небом, В палатках или юртах, и переносили то 40-градусные морозы, то еще большие жары, то ужасные бури пустыни. Но ни трудности дикой природы пустыни, ни препоны... ничто не могло остановить нас. Мы выполнили свою задачу до конца – прошли и исследовали те местности Центральной Азии, в большей части которых еще не ступала нога европейца. Честь и слава вам, товарищи! О ваших подвигах поведаю всему свету. Теперь же обнимаю каждого из вас и благодарю за службу верную от имени науки, которой мы служили, И от имени родины, которую мы прославили...»

И снова – радостная, шумная встреча в Петербурге, снова почетные избрания, награды. В конце января 1885 года Николая Михайловича производят в генерал-майоры и назначают членом военно-ученого комитета. Товарищей своих он награждает сам – кого повышает в чине, каждому – по военному ордену и денежную награду в придачу. Всеволода Роборовского уговорил готовиться к поступлению в Академию генерального штаба, которую сам когда-то закончил, Петю Козлова отправил учиться в юнкерское училище. И – поскорее в именьице, в глушь смоленских лесов. Разве можно долго без дома прожить...

Петр Петрович Семенов-Тян-Шанский был потрясен, когда узнал о смерти Пржевальского. Он ясно видел перед собой его спокойные голубые глаза, слышал неторопливую речь уверенного в себе человека, и вот его нет... Как нелепо жизнь оборвалась – случайно, в начале пути... Пошел в новое путешествие в Центральную Азию и уж подле Пишпека, набродившись на охоте до жгучей жажды, напился из какого-то ручья, соблазнительно чистого. А в тех местах тиф незадолго до того бушевал... В несколько дней сгорел на глазах у потрясенных товарищей...

Семенов Тян-Шанский вышел к трибуне на траурном собрании Географического общества с красными от бессонной ночи глазами. Многие потом вспоминали, что выглядел он больным – осунувшимся, измученным... Он любил Николая Михайловича.

Разложил перед собой исписанные за ночь листы бумаги, достал платок, протер и без того чистые овальные стекла пенсне. Тихим голосом начал читать...

«Милостивые государи!

В русском народном творчестве сказочный русский богатырь желает быть похороненным на перепутье, как бы указывая своею могилою на дальнейшие пути тем русским богатырям, которые пойдут вслед за ним. В этом выражается глубокая и трогательная вера русского народного героя не только в бессмертие его идеи, но и в неоскудение русской земли такими же богатырями, как и он. И заметьте, что русский богатырь всегда бывает верен народному духу и доблестным преданиям своего отечества. Идет вперед без оглядки и корыстных расчетов, во славу своего отечества, побеждая препятствия и злые силы.

Вот и глубоко осмысленное, легендарное, поэтическое значение одинокой могилы Пржевальского на пустынном побережье Иссык-Куля, у подножия самой величественной грани русской земли, при входе в те неведомые страны, завесы которых только приподнял нам своей смелой богатырской рукой Пржевальский.

Зайдите на его могилу, поклонитесь этой дорогой тени, и она охотно передаст вам весь нехитрый запас своего оружия, который слагается из чистоты душевной, отваги богатырской, из живой любви к природе и из пламенной и беспредельной преданности своему отечеству».

Петру Петровичу не нравилось то, что он читал – разве высказать все мысли и чувства словами... Ту боль, которую он ощущал...

Он не видел, что в зале многие плакали.

Добавить комментарий