В одной старой книге, выпущенной в начале века в Москве издательством Маврикия Вольфа, в очерке о великом русском изобретателе написано следующее: «Ладыгин эта фамилия мало кому известна. А между тем с этим именем связано огромного значения усовершенствование в области электрического освещения, положившее начало повсеместному распространению электрического света».
И действительно, даже и в превосходном словаре Брокгауза и Эфрона о нем не найти ни слова. Есть один Лодыгин – известный знаток коннозаводства, разработавший генеалогию рысистой породы, а Александра Николаевича, изобретателя лампы накаливания, опередившего известного всем Эдисона, — нет! Постарались газетчики в Штатах, потрудилась реклама, разворотливость американская, не жалеющая больших денег ради еще большей прибыли, — и вся слава, успех Эдисону. Дома о Лодыгине помалкивали, хотя официальный документ-патент, подтверждающий русский приоритет, существовал неоспоримо.
Не ценим своих. Спустя десятилетия после того, как уходят они из жизни, — тогда, бывает, спохватываемся... Вдогонку посокрушаться мы можем...
После триумфальных сполохов «русского света», озарившего улицы ряда европейских столиц, и после ранней смерти его измученного борьбой за жизнь изобретателя стало ясно, каким станет следующий шаг: должна вот-вот появиться некая волшебная лампа, которая превратит электрическое освещение из явления удивительного, необычайного – в повсеместное. Экономичное, надежное, эффективное. Но от кого ждать такого свершения, способного представить весь мир в новом свете – от замечательного Эдисона, уже ошеломившего современников каскадом замечательных изобретений, или от русских, делающих свои дела потихоньку, но уж очень ярко, по-своему и всегда – неожиданно?
Отвлечемся немного. Не сразу сложился изобретатель Лодыгин. И не сразу занялся он проблемой электрического света. Он был ровесником Павла Николаевича Яблочкова, и судьба их сложилась во многом похожей. Правда, Лодыгин намного того пережил. Но тут уж кому что отпущено...
В сентябре 1870 года на стол генерала от инфантерии и кавалера Милютина, военного министра России, лег любопытнейший документ, который бы должен сыграть важнейшую роль в истории техники, но тем не менее остался втуне, поскольку министр интереса к нему не проявил. Отставной двадцатитрехлетний юнкер Александр Николаев сын Лодыгин, отслуживший в Воронежском кадетском корпусе лаборантом физического кабинета и наблюдателем метеостанции, а также подручным кузнеца на Тульском оружейном заводе, писал в прошении: «Опыты, произведенные комиссиею над применением воздушных шаров к военному делу, дают мне смелость обратиться к Вашему превосходительству с просьбою обратить Ваше внимание на изобретенный мною электролет – воздухоплавательную машину, которая может двигаться свободно на различных высотах и в различных направлениях и, служа средством перевозки груза и людей, может удовлетворить в то же время специально военным требованиям...»
Министр, как мы уже отметили, внимания не обратил, хотя ради одного только любопытства должен бы вызвать к себе изобретателя. Не захотело начальство ознакомиться с теорией Лодыгина, не говоря уже о том, что и не подумало выделить ему необходимые средства для устройства пробной машины. А тот, не теряя времени даром, принялся изобретать электрическую лампу, необходимую для ночного полета. И, судя по имеющимся сведениям, успел даже провести с нею кое-какие опыты.
Так и не дождавшись ответа, Лодыгин с немалыми трудами наскреб денег на поездку в Париж и, нимало не позаботясь о своем гардеробе – как был в армяке, в рубашке навыпуск да сапогах, отправился в страну, являющуюся признанной законодательницей моды. Не за тем, конечно, чтобы одеться там по-европейски, в соответствии со временем, а чтобы осуществить свои технические идеи. Раз дома не удалось сдвинуться с места, может, во Франции он сумеет хоть чего-то добиться... Тем более что петербургский профессор, с которым молодому изобретателю удалось связаться, ознакомившись с расчетами и чертежами, подтвердил их основательность и верность в теории.
Электролет удивительным образом предвосхитил идею и основные конструктивные черты вертолета. В то время уже появлялись проекты управляемых аэростатов, но лодыгинская машина являла собой следующий этап инженерной мысли и, по существу, ничего общего не имела с ними. Она замышлял ась конструктором в виде вытянутого цилиндра, конусообразного спереди и шаровидного с торца позади. Винт, расположенный в кормовой части, должен был сообщать аппарату движение в горизонтальном направлении, а винт сверху, с вертикально стоящей осью, в зависимости от угла, под которым повернуты лопасти, придавал различные скорости и в вертикальном, и в горизонтальном направлении. Не суждено было этой машине воплотиться в металл – слишком уж опережал Лодыгин время свое...
В истории с электролетом есть одна воистину поразительная страница. Из идеи электрического освещения в ночном полете возникло создание, которому и было суждено прославить имя Лодыгина. Именно электрическая лампа, а не замечательный электролет, ради которого он был готов на любые лишения, принесла ему успех, славу, а затем и несправедливое забвение.
Но как он пришел к своему великому изобретению? Как удалось сделать то, к чему стремились многие? Ведь такие умы, такие таланты пытались добиться того же! Может быть, случай повернул колесо везения в его сторону и помог достигнуть успеха? Мгновенная вспышка догадки – и все улеглось, пришло решение?
Что угодно, только не случай. Случаев было великое множество, но таких, что только мешали ему. А миг озарения был, наверное. Только ведь надо учесть, что далеко не каждому дано вызвать в себе, пережить озарение счастливо найденной мысли. Решения.
Уже семьдесят лет после опытов Василия Владимировича Петрова знали: если пропустить достаточно сильный ток через два близко поставленных угольных стержня, соединить их, а затем развести, меж их концами возникает ослепительный свет – электрическая дуга. Дуга Петрова. Она будет сиять, пока не сгорят электроды. Петров сразу понял, сколь важное открытие удалось ему сделать: «…от которого темный покой довольно освещен быть может». И он оказался прав. В главном: дуга нашла применение. Но никак не удавалось из нее надежный источник света получить. Лодыгин решил избрать другой путь: не дуговая лампа осветит мир, а лампа накаливания.
Через опыты, нескончаемые опыты продвигался он к цели. Далеко не каждый проводник годился в качестве источника свечения. Свечение – результат нагрева, а при нагреве непременно происходят превращения вещества проводника – либо он сгорает, либо, как выражался изобретатель, «химически разлагается». Значит, выход один: пропускать ток через проводник в пустом пространстве или в азоте. Хотя, конечно, можно попробовать заменить азот каким-либо другим газом, не соединяющимся с веществом проводника.
Вот в этом решение: необходим вакуум или нейтральный газ в стеклянной колбе, куда через герметически закупоренный конец введен проводник.
Он сделал несколько ламп по этому принципу, и каждая давала пример различных решений. Самая большая трудность состояла в том, что не было надежного насоса, который бы мог до нужной степени разреженности выкачивать воздух. Кроме того, Лодыгин искал и всевозможные способы герметизации. В конце концов он выбрал лампу, открытым основанием по груженную в масляную ванну. Изолированные провода тянулись через ванну к угольным стержням. Их было два: как только выгорал первый, подключался другой. Два с половиной часа непрерывного света – это победа!
Демонстрация лампы вызывала восторг, восхищение. Люди толпами ходили смотреть электрический свет. Это был первый в мире опыт электрического освещения улицы.
Пришло признание. Петербургская Академия наук присуждает Лодыгину почетнейшую Ломоносовскую премию. Помимо признания и известности, это тысяча рублей – деньги большие, которые можно употребить для дальнейших исследований. 11 июля 1874 года изобретатель получает патент на «Способ и аппараты дешевого электрического освещения». Некто Флоран, хозяин модного магазина белья в Петербурге, устанавливает три вакуумных лампы Лодыгина в своем салоне. Инженер Струве предлагает использовать лампы Лодыгина при подводном освещении во время кессонных работ при постройке Александровского моста.
Слава о новых, невиданных лампах перекатилась и за границу. В 1873 году Лодыгин получает патенты в Австрии, Германии, Италии, Португалии, Венгрии, Испании и даже в таких отдаленных странах, как Австралия, Индия. В Германии на его имя выписаны патенты в целом ряде отдельных княжеств, получены привилегии на имя компании, основанной Лодыгиным и во Франции. Западные газеты наперебой печатали сообщения о новом русском изобретении. Но ни в самой России, ни за границей никто не брался за серийное изготовление лодыгинских ламп. Дело новое, и как знать, куда может все повернуться... А другой «русский свет» — свеча Яблочкова? Не одержит ли верх она? Высвеченные ею театры и магазины Парижа, Лондона, да и других городов – разве это не лучшее, не убедительнейшее свидетельство ее возможностей и яркой электрической будушности?
И что же сам Яблочков? Они с Лодыгиным дружат, и Яблочков, продолжая работу по совершенствованию своей свечи, выступает с публичными лекциями в поддержку электрического освещения, в поддержку Лодыгина и даже дает тому возможность экспериментировать на заводе, выпускающем «электросвечи» — дуговые лампы Яблочкова. И, не сдерживаясь, обрушивается к тому же на скороспелых последователей Лодыгина, спешивших нажиться на его изобретении, в том числе и на Эдисона, разрабатывающего идею русского инженера без каких-либо ссылок. То, что Эдисон о нем знал, — это бесспорно.
Только весной 1879 года, спустя шесть лет после Лодыгина, американец ставит свой первый опыт с лампой накаливания, и притом неудачный: его лампа взрывается. Лишь через тринадцать месяцев, затратив огромнейшие деньги, Эдисон приходит к успеху. Но Петербург-то уже за шесть лет до того осветился лампой Лодыгина!
А меж тем уже вершится несправедливость. Российские газеты, позабыв о собственном восхищении лодыгинской лампой, на все лады расхваливают Эдисона! Лодыгин же не возмущается, не выступает ни публично, ни в печати с доказательствами своего неопровержимого приоритета. Что же, ему все равно? Или, быть может, он чем-то занят и не считает возможным, нужным прерваться для словопрений?
Ну, конечно же, занят. Он движется дальше: от лампы с угольной нитью накаливания – к лампе с нитью из тугоплавких металлов. Мечтает подарить своей лампе вечность. А людям – немеркнущий свет. И такую лампу он создает – с вольфрамовой нитью, и патент на нее покупает одна из крупнейших в мире компаний – американская «Дженерал электрик». Сделаем заметку попутно: патент Лодыги на, а не Эдисона. Понятно и почему: с вольфрамовой и молибденовой нитью эти лампы, выставленные на Всемирной выставке в Париже в 1900 году, в буквальном смысле затмили другие достижения науки и техники,
Судьба Лодыгина побросала. Какое-то время работал в Америке старшим химиком на заводе аккумуляторов – пришлось на время покинуть Россию. Видимо, как-то он был связан с народовольцами и вместе с теми, кому удалось бежать от арестов – еще в конце декабря 1884 года, в явной спешке уехал в Париж. Потом работал на строительстве Нью-Йоркского метрополитена – инженером по электроосвещению, строил электромобиль собственной конструкции, сделал ряд других изобретений и через двадцать три года отсутствия вновь ступил на русскую землю.
С собой он привез чертежи и расчеты нескольких новых изобретений, в том числе военных – специальные сплавы для броневых плит и снарядов, электрохимический способ выделения алюминия и свинца из руды, легкий и сильный двигатель, пригодный для субмарин и летательных аппаратов, «воздушное торпедо для атаки неприятельских аэропланов, дирижаблей и прочего (по типу ракеты)». А сбережений никаких не привез. Наоборот, все, что имелось, — растратилось. Не умел он, в пример Эдисону, зарабатывать деньги.
Что же осталось ему, кроме того, как искать службу... А ведь уже шестьдесят... Электротехнический институт предложил курс по проектированию электрохимических заводов, и Лодыгин с радостью согласился.
В 1910 году отмечалось сорокалетие лампы накаливания. Вот теперь-то, после жизни в Америке, где на каждом шагу прославлялся удачливый Эдисон, прорвалась у Александра Николаевича горечь, обида за несправедливость. Написал в газете «Новое время»: «Изобретатель в России почти что пария... Я знаю это как по своему личному опыту, так и по опыту многих других...»
Все так. Но, правда, случается, что несправедливость уступает место признанию. Жаль только, что часто приходит оно слишком поздно.