Сайтё (767-822) был монахом, демонстративно поселившимся вдали от мира. Удалившись, как говорилось ранее, с 785 г. на гору Хиэй, к востоку от Киото, он, во всяком случае в географическом смысле, господствовал над столицей, простиравшейся под его ногами.
С годами он стал властителем дум: имея китайское происхождение (его родители, несомненно напуганные восстанием полководца Ань Лушаня в Китае в 755-756 гг., иммигрировали в Японию до его рождения) и проникнутый буддийской — а значит, интернациональной — культурой, он олицетворял одновременно поиск союзов и поиск универсалистских идей.
Это пришлось кстати: как раз в то время, чтобы найти союзников, японцы в 798 г. отправили посланников в страны залива Бохай. Чтобы найти универсалистские идеи, император Камму через четыре года, в 802 г., удовлетворил просьбу Сайтё и отправил его на континент, разрешив присоединиться к официальной миссии, готовой к отъезду.
Почему Сайтё так хотел уехать? Возможно, потому, что желал открыть для себя страну предков, а прежде всего потому, что слышал о новой буддийской школе, расцветшей в Китае, — школе «Террасы Неба» (по-китайски Тяньтай, по-японски Тэндай).
Учителя этой доктрины учили, что — в противоположность всему, что более ста лет говорилось в Наре, — всякая сущность, даже неодушевленная, несет в себе частицу Будды, то есть имеет шанс, пусть ничтожный, однажды достичь Просветления, или, если использовать уже не философские, а религиозные термины, которые тогда охотно применяли дальневосточные монахи, обрести спасение.
Когда в 805 г. Сайтё вернулся из Китая, он привез экземпляр «Лотосовой сутры», основополагающего текста доктрин Тэндай, и немедленно сделал из своего монастыря на горе Хиэй святилище, учившее тому, что было уже не философией, а разновидностью религии, с воздаянием в виде множества адов и раев.
Сказать, что Сайте собирал последователей, было бы недостаточно: на его проповеди спешили из Хэйана великие и малые, и, казалось, он на тот момент стал высшим нравственным авторитетом. Поэтому совершенно естественно, что в следующем, 806 году к нему пришел другой монах, Кукан (774-835), тоже вернувшийся из Китая; кстати, он пытался уехать в то же время, что и Сайтё, и с тем же посольством, но его корабль снялся с якоря только в 804 году. Наконец, Кукай, как и Сайтё, привез учение «Террасы Неба», но другую часть, менее теоретическую и более «практическую». Это была школа «истинных слов» (по-китайски Чжэньянь, по-японски Сингон).
Ее принцип состоял в том, что мир, пронизанный благими или пагубными энергиями, можно избавить от Зла, тормозящего продвижение к полному пониманию, если правильно использовать «истинные слова» — те, что приводят в движение положительные энергии и позволяют каждому достичь того состояния спасения, зародыши которого, даже очень скрытые, всегда есть внутри каждого.
Когда Сайтё услышал Кукая, он пришел в такой восторг, что объявил себя его учеником и попросил, чтобы тот сам рукоположил его в высшие священники. Так возникла тесная дружба, которая продлилась лег десять и однако кончилась плохо: Сайтё не простил Кукаю, когда тот в 816 г. взял у него ученика и сам рукоположил его в Наре согласно обычаям, унаследованным от VIII в. Тогда дружба уступила место вражде, исполненной горечи.
Особенно важно, что Сайтё в то время начал спор наподобие того, который поколением раньше изгнал двор из столицы: почему только монахи Нары (как прежде монахи из Китая) имеют право посвящать священников в сан? Почему назначать на духовные должности не может монах с горы Хиэй? Снова разгорелись страсти, столь яростные, что император, к которому, как положено, обратились, был вынужден выступить в качестве арбитра. Но лишь через несколько лет после смерти святого человека /до горы наконец дошла весть — император Сага (царствовал в 809-823 гг.) принял решение: ои признал за учнте- лями «Террасы Неба», живущими на горе Хиэй, право посвящения в сан.
Тем временем Кукай уехал и в 819 г. основал пустынь намного дальше к юго-востоку от Киото, в диком, заросшем лесом и величественном месте, на горе, которую называли Коясап. Он жил там один или почти один, потому что умел делать все своими руками: строить, ваять, рисовать образы, необходимые ему для ритуалов, успешно обучал языку местных маленьких дикарей. Ему приписывают даже составление старейшего словаря японского языка. Пошла молва о его талантах, и наконец на Коясан стало ездить все хорошее мужское общество, какое только было при дворе (женщинам в святилище доступа не было: монахи обычно женоненавистники), чтобы познать истинные формулы блага и включить их в состав многочисленных церемоний, определявших ритм их жизни.
Вот почему историки давно усвоили привычку классифицировать религиозную жизнь эпохи Хэйан как эзотеризм — классификация спорная, однако содержащая долю истины. Ведь не приходится спорить, что именно с тех времен жизнь двора была пропитана формализмом жестов и языка, окрашенным таинственностью. Со временем этот образ жизни, в конечном счете, совершенно отрезал правительство и аристократию, связанную с императорской фамилией, от остального мира.