Япония — в доме бедность, за его пределами надежды на материальный прогресс

Допускали иностранцев или нет, массу обычных подданных это несомненно заботило очень мало. Истинной причиной их бед было то, что базовые производительные силы страны — то есть, при традиционной экономике натурального хозяйства, крестьяне — поставляли продукты питания другим, тогда как сами недоедали. Как уже часто бывало за сто лет, голод и каннибализм снова стали повседневной реальностью, на сей раз в течение четырех лет, с 1832 по 1836 гг. (этот период запомнили как «голод эры Тэмпо»).

На всем Хонсю голодающие обвиняли торговцев рисом в том, что те запасают зерно, чтобы вздувать цены, после чего дело доходило до проявлений насилия. Однако новым явлением стало то, что высшего накала восстание достигло в городах, особенно в Осаке, и возглавил его уже не какой-нибудь невежественный грузчик, а просвещенный человек, представитель класса самураев.

Его звали Осио Хэйхатиро (1793—1837), и, похоже, он какое-то время служил в полиции. Особо он увлекался философскими изысканиями и принадлежал к спиритуалистскому конфуцианскому течению последователей китайского философа Ван Янмина (1472—1529), особо известному в Японии своими работами о необходимости развивать идеи, которые бы обосновывали определенные общественные позиции. Вот Хэйхатиро и занял определенные общественные позиции и в конечном счете стал управлять событиями, направив народный гнев выше уровня скупщиков, на власти — ту самую администрацию, которая пустила всё на самотек и не выполняла своей первостепенной роли — поддержания равновесия. Впервые восстание, приобретя теоретическую основу, несло в себе зародыши революции. Но к власти повстанцам прийти не удалось, да и что тогда можно было сделать с такой плотно притертой, с такой часто склепанной полицейской системой, как система Эдо? Когда они подожгли город — что уже само по себе было преступлением, караемым смертной казнью, — и, более того, пошли на приступ замка Осаки, подошли численно превосходящие сёгунские войска. Хэйхатиро и его друзья, чтобы погибнуть с честью, совершили самоубийство. Таким образом, верх остался за сёгуном, хотя в сельских местностях отчаявшиеся крестьяне еще то и дело восставали, отказываясь верить, что их героя больше нет.

В том же 1837 г. к власти пришел новый сёгун. Его звали Иэёси, и его имя сохранилось в истории прежде всего потому, что перед самой его смертью в 1853 г. американский мореплаватель, коммодор М. Перри, передал ему письмо президента США с требованием открыть японские порты для международной торговли. В остальном Иэёси не оставил о себе особых воспоминаний: похоже, его правление было скорее бесцветным, где все попытки что-то сделать были обречены на провал. Чтобы восстановить равновесие, уже полтора века как утраченное, он не раз безуспешно принимал авторитарные и даже диктаторские меры. В 1838 г. от них пострадали интеллектуалы, выступающие за открытость страны, и все любители иностранных наук. Правительство, стараясь поразить движение в голову, ополчилось на самого известного из них — Ватанабэ Кадзана.

В чем дело — в прелести его живописи, истоки которой уходили одновременно в японскую традицию и в традицию голландских гравюр? Или в меланхолии его знаменитого портрета Таками Сэнсэки (1785—1858), великого коллекционера карт мира, сторонника отправки японских научных и технических миссий за рубеж? Ватанабэ Кадзан (1793— 1841) сегодня — один из самых излюбленных персонажей современной японской историографии. Этот человек, принадлежавший к классу самураев, живо увлекался как «голландскими науками», так и каллиграфией, монохромной и философской, в китайском духе. Арестованный за интеллектуальный нонконформизм и за то, что он открыто требовал развития отношений с иностранными государствами, Ватанабэ Кадзан поначалу был приговорен к смерти. Было ли это следствием популярности этого человека? Приговор сразу смягчили, заменив насильственной, пожизненной, высылкой в сельскую местность. Из отвращения или из соображений чести, а может быть, из-за того и другого вместе Кадзан в следующем, 1841 г. покончил с собой, официально — чтобы не стать обузой для своего даймё (провинции Аити, то есть области Нагой), которого его присутствие в качестве отщепенца могло поставить перед трудным выбором.

Однако удар по сторонникам более современной науки не решил ни одной из текущих экономических и социальных проблем. Но у правительства были другие планы; оно постоянно делало ставку на возврат к идеализированному прошлому, создавая его образ на основе смутных воспоминаний, а не на современную реальность, которая мало заботила находящихся у власти конфуцианцев. В 1841 г. Мидзуно Тадакуми (1794—1851) начал реформы («реформы эры Тэмпо») с похвальным намерением одновременно укрепить порядок и улучшить положение крестьян, в 1842 г. сделав вид, что смягчает, хотя бы по форме, политику отторжения. Неудача оказалась настолько болезненной, что ему пришлось очень скоро, в 1843 г., подать в отставку. И этого оказалось недостаточно: обвинения в коррупции, выдвинутые против его подчиненных, настолько замарали и его репутацию, что в 1846 г. он был вынужден отказаться и от должности даймё где-либо.

Но в главных провинциях Юга, более чем в полутора тысяче километров от Эдо, регионы начали разрывать связь с сёгуном по мере того, как к их руководству все чаще обращались иностранцы; так, под благовидным предлогом оказания помощи жертвам кораблекрушений на острова Рюкю стали прибывать французские корабли — сначала в 1844, потом в 1846 гг., пытаясь завязать торговые отношения. Даймё Сацумы (современная префектура Кагосима) в конечном счете принял решение: хочет того сёгун или нет, но его лен в промышленном и военном отношениях откроется для внешнего мира.

Добавить комментарий