В начале XX столетия в Соединенных Штатах не уделяли слишком большого внимания метеорологии. Внимание публики было приковано к иным событиям: в 1900 году в Китае произошло боксерское восстание, в подавлении которого участвовали и американские войска.
Кроме того, газеты и журналы то и дело рассказывали на своих страницах о некоей энергичной даме по имени Керри Нейшн, которая врывалась в провинциальные кабачки с верным топориком в руках и громила их, чтобы спасти человечество от пьянства.
Между тем из года в год ураганы обрушивались на побережье Северной Америки, нанося подчас серьезный ущерб. Гибли десятки, а то и сотни людей. С такими опустошительными ураганами, как ураганы 1893 года, соперничали другие, не менее страшные стихийные бедствия. Так, во время лесного пожара, который возник в 1871 году в районе Пештиго (штат Висконсин), погибло 1182 человека. В 1889 году пострадал от наводнения Джонстаун, что в штате Пенсильвания. Гигантский поток унес с собой 2200 человеческих жизней.
В течение первых восьми месяцев нового столетия происходили обычные сезонные изменения погоды. Вплоть до сентября не было ни одного урагана. Но сентябрю суждено было стать трагическим месяцем.
Уже в первый день этого месяца в восточной части Карибского моря обнаружился ураган незначительной силы. Известие о нем пришло с метеорологической станции в Гаване, и для всех, кроме одного из 25 тысяч жителей Галвестона (штат Техас), находившегося в 2400 км от места возникновения урагана, оно почти не имело значения. Людей тогда интересовали только сообщения, которые приносили газеты. А таких сложных систем оповещения о приближающихся ураганах, какие существуют ныне, тогда не было и в помине. Единственным человеком в Галвестоне, понявшим значение штормового предупреждения, был двадцатидевятилетний Айзек Монро Клайн. Он был старшим синоптиком бюро погоды этого техасского городка. Клайн получил первую официальную депешу из Вашингтонского бюро погоды в 4 часа дня во вторник 4 сентября. В ней просто указывалось, что в северном направлении со стороны Кубы движется тропический циклон.
На побережье Техаса стояла прекрасная погода, какая обычно бывает в начале сентября в этих краях, и город Галвестон все еще притягивал к себе многих, кто изнывал от летнего зноя, царившего в континентальных районах штата, и стремился скрыться от жары на берегу Мексиканского залива. Подобно большинству городов южной части Техаса Галвестон веками страдал от ураганов, однако ни один из них не был по-настоящему опасным. Кроме того, теперь Галвестон был крупным городом, четвертым по величине в штате, он быстро вырос за последние пятьдесят лет и превратился в крупный морской порт. Считается, что в крупном городе люди чувствуют себя в большей безопасности...
Второй официальный метеорологический бюллетень поступил в контору Клайна в 11 часов 20 минут в среду 5 сентября. В нем указывалось, что шторм приближается к Ки-Уэст (штат Флорида) и что суда должны укрыться в гавани.
В четверг не поступало никаких важных известий, но в пятницу Клайн заметил, что давление стало заметно падать. Когда ветер посвежел, он поднялся на Леви-Билдинг, где располагалось бюро погоды, и поднял штормовые сигналы.
Ночью ветер усилился, а ранним утром в субботу Айзек Клайн убедился, что город находится на пути первого в новом столетии урагана.
Выйдя утром из дома, находившегося на углу 25-й и Кью-стрит, он заметил на улице около здания слой воды. Зная, что высота этой части города 1,5 м над уровнем моря, он понял: на город хлынула штормовая приливная волна высотой более 1,5 м. Клайн был уверен, что самая большая опасность грозит тем, кто живет в непосредственной близости от моря. Он забежал ненадолго в контору, затем сел в двуколку и направился на набережную, чтобы оповестить о приближающейся беде всех, кто еще не успел перебраться на более высокое место. Каково же было его огорчение, когда он увидел там не только обитателей здешних кварталов, но и толпы зевак, пришедших из верхней части города поглазеть на огромные валы, накатывавшие на берег.
Погоняя лошадь, Клайн мчался вдоль берега; он останавливался возле групп зрителей и предупреждал их о близкой опасности. Он говорил им, что они должны уходить в возвышенные районы города. Ему было известно, что наивысшая точка в городе находится на высоте всего 4,5 м над уровнем моря, но он полагал, что каждые лишние 30—40 см высоты увеличат шансы жителей уцелеть, когда штормовой прилив достигнет максимума.
Во время своей скачки в то субботнее утро Клайну пришлось испытать и удовлетворение, и досаду. Некоторые, поняв, что опасность близка, в колясках и фургонах мчались к центру города. Другие же поднимали доброжелателя на смех и даже обвиняли его в том, что он хочет накликать на них беду. Третьи попросту отмахивались от него или же велели убираться подобру-поздорову и не мешать им наслаждаться ветром и волнами.
Около полудня Клайн убедился, что он сделал все, чтобы предупредить об опасности население города. Ведь, в конце концов, у него была только одна лошадь. Бедное животное выбилось из сил, сам он охрип от крика, когда старался покрыть шум ветра.
Вернувшись в бюро погоды, он заметил, что столбик ртути в барометре опустился до 747 мм, а вода, судя по донесениям, поступавшим в бюро, поднималась со скоростью почти 40 см в час.
Младший брат Айзека, Джозеф Клайн, также работал в бюро погоды. Синоптик взял его на службу потому, что видел в нем человека, вполне подходящего для этого дела. В те времена семейственность не превратилась еще в бич, каким она стала ныне в правительственных учреждениях. В последний раз сняв показания с приборов и сделав нужные выводы, Клайн в самых решительных выражениях составил депешу своему вашингтонскому начальству и отправил ее на телеграф.
В депеше он сообщал, что на Галвестон надвигается жестокий ураган и что все федеральные ведомства и агентства штата должны быть готовы оказать максимальную помощь как можно раньше.
В наши дни такая депеша стала бы известной всей нации уже через несколько минут. Однако в 1900 году средства связи были не столь эффективными. Сунув в карман жилета депешу, составленную братом, Джозеф направился в контору компании «Вестерн Юнион». Он застал телеграфиста на месте, но депешу оператор передать не мог. Телеграфная линия, связывающая Галвестон с внешним миром, была где-то оборвана: не то вырвало столб, не то дерево упало на провода.
Джозеф Клайн вышел из помещения почты и посмотрел на здание бюро погоды. Несколько минут назад, когда он оттуда выходил, у бюро погоды толпилось несколько десятков людей, ожидавших известий. Теперь же там были сотни, а народ все прибывал и прибывал. Он знал, что Айзек повторял им одно и то же: «К городу приближается ураган, вода быстро поднимается. Забирайте свои семьи, уходите в самые высокие районы города и не покидайте помещений. Любое убежище лучше, чем совсем ничего».
Что еще мог он сказать?
Джозеф думал о депеше. которую ему было поручено передать на телеграф. Мир должен узнать, что происходит здесь. Он посмотрел на клочок бумаги, который держал в руках, а потом на здание телефонной конторы, находившейся в другом конце улицы. Если телеграфные провода порваны, подумал он, то почти наверняка нет и телефонной связи. Но попытка — не пытка. Закрыв рукой лицо, чтобы защититься от острых, как укусы булавки, песчинок, он с трудом двигался против ветра. Отворив дверь телефонной конторы, Джозеф вошел внутрь.
Джозеф Клайн снял трубку аппарата, висевшего на стене, прижал ее к уху и несколько раз повернул ручку. К его удивлению, оператор спросил, какой номер ему нужен, а бюро погоды в Хьюстоне ответило на звонок. Приложив ладонь ко рту, Джозеф Клайн стал внятно и отчетливо говорить. В нескольких словах он объяснил, что в Галвестоне наводнение, и попросил как можно быстрее направить помощь в терпящий бедствие город. Времени на то, чтобы рассказывать о подробностях, не было, да он и не пытался это сделать. Лаконичный разговор Джозефа Клайна с его невидимым собеседником в Хьюстоне, по всей вероятности, был последним контактом прежнего Галвестона с внешним миром: минуту спустя телефонные провода оборвато.
Во второй половине дня дела стати вовсе плохи. Но самое страшное произошло позднее, пока были только цветочки.
Братья Клайн большую часть времени находились в бюро погоды. Около пяти часов, когда давление воздуха стало ниже 736 мм, а усилившийся ветер сорвал с крыши анемометр, показывающий скорость 160 км в час, они покинули бюро и, стараясь устоять на ногах, двинулись к дому Айзека.
К тому времени весь город, казалось, пришел в движение. Люди, прижимаясь друг к другу, словно овцы в стаде, сбившиеся в кучу перед бурей, толпами устремлялись к центру города. Тут и там прокладывали себе дорогу одиночки. Мужчина и женщина сопровождали свое многочисленное потомство; ковылял старик, опираясь на бамбуковую трость; по одному, по двое и по трое двигались люди. Некоторые даже пытались бежать, распростерши руки, словно чайки на отмели. Иные стоически двигались, сжимая в руках какую-нибудь дорогую для них утварь — замысловатую лампу с абажуром из цветного стекла или старую зингеровскую швейную машину, из которой выпала шпулька с ниткой.
В сгущавшейся темноте волны и ветер казались особенно страшными. Какой-то молодой человек крепкого телосложения с трудом прокладывал себе путь, цепляясь за выступы зданий, словно ящерица, бегущая по стене. Он повернул за угол и остановился, словно наткнувшись на кулак — скорость ветра достигала, пожалуй, 200 км в час. И то ли оттого, что неловко ступил, то ли оттого, что на секунду потерял равновесие, он начал падать. Не успев подняться на ноги и спрятаться от ветра за здание, он перевернулся раз-другой и упал в волны, хлынувшие на улицу. Вертясь словно бревно, попавшее в водоворот, он исчез в волнах, увенчанных грязно-бурой пеной.
Те, кто спасся от ветра, внезапно столкнулись с новой опасностью. Невидимые во мраке, окутавшем все вокруг, в воздухе летали смертоносные куски шифера, которые швырял с пронзительной силой ветер. И люди нередко падали наземь с перебитым позвоночником или раненные в спину.
Несчастье, обрушившееся на Галвестон, можно было сравнить лишь с бедствием, постигшим город за 15 лет до этого урагана. Тогда был пожар, правда, не столь опустошительный, как чикагский пожар 1871 года. Но за одну ночь в городе сгорели сотни домов. А когда дым рассеялся и угли на пепелище остыли, отцы города извлекли полезные уроки.
Городская тюрьма была совсем недавно построена — всего лишь за год или около того до пожара. Для кровли подрядчик выбрал шифер. И хотя тюрьма находилась в центре той самой части города, которая более всего пострадала от пожара, она уцелела. Головни сгорали на крыше, не причиняя ей никакого вреда. На зданияхже напротив и в соседних кварталах, крытых дран кой, огонь находил свежую пищу.
Правила строительства зданий в Галвестоне были незамедлительно пересмотрены, и, несмотря на дешевизну дранки, использование дерева для кровли было запрещено. Вот почему в сентябре 1900 года, когда в городе бушевал ураганный ветер, тысячи каменных плиток, сорванных с крыш, наносили страшные удары, столь же опасные, как удар ножа мясника.
К восьми часам нижняя часть города оказалась под слоем воды от 3 до 5 м. Якорные цепи, швартовы судов, стоявших в гавани, лопнули, и суда оказались во власти ветра и волн. Когда порой вспыхивала молния, она освещала невероятно жуткую картину: огромные океанские пароходы раскачивались среди зданий, через которые перекатывались гигантские валы.
Одним из немногих судов, которому удалось удержаться наякоре, был «Комино». Первый помощник капитана, некто Ледден, во время ночной вахты записал в журнале, что давление упало до 719 мм. Поскольку это было единственное официальное свидетельство, принято считать, что он наблюдал, по-видимому, самое низкое атмосферное давление во время шторма.
Айзек Клайн обнаружил на веранде своего дома десятки людей. Он распряг лошадь и по пояс в воде побрел к крыльцу, чтобы впустить соседей в дом.
Приблизительно в 7 часов 30 минут утра Клайн стоял у дверей и вглядывался в кромешную тьму ночи, наполненную воем. Вода заливала пол и доходила уже до щиколоток. Внезапно появился со стороны моря гигантский вал. И не успел он отвернуться, как волна поднялась чуть не до самых его плеч. Клайн понял, что Галвестон подвергся штормовому наводнению: уровень воды повысился на 6 м.
В следующую минуту от сильного удара затрясся весь дом. Затем последовал толчок и раздался треск: сорванные с фундаментов дома, огромные груды обломков били по дому с восточной и юго-восточной сторон. Огромные бревна, словно тараны, колотили в стены здания.
Сначала удары были редкими, потом они участились, и вскоре здание стало разваливаться и рухнуло в бушующие волны.
Джозеф, брат Клайна, взял на себя заботу о двух старших дочерях Айзека, между тем как Айзек пытался спасти жену и младшую дочь. Оставалось лишь одно: схватиться за какой- нибудь плавающий предмет и не выпускать его из рук. Клайн и его жена забрались на стену собственного дома, которую волны уносили куда-то в темноту. Ребенок жался к родителям.
В свете сверкнувшей молнии они увидели людей, вскарабкавшихся на импровизированные плоты. Такие же сцены можно было наблюдать во всех частях города. Тут уцелевшие одиночки цеплялись за бревна и балки, там на стене разбитого дома или куске полового настила гроздьями висели люди, видя в этом единственную надежду на спасение. Спустя немного времени с крыши рушащегося здания полетели плитки, скашивая людей, словно залп из мортир. Порой огромное дерево, вырванное с корнем, ударяло в такой плот и люди с воплями падали в бурлящую воду.
Среди этого рева и безумия Клайн крепко прижимал к себе жену и ребенка и изо всех сил старался удержаться на скользком плоту.
Неожиданно жену его сбило в воду плавающей поблизости балкой. Клайн и сам потерял сознание, но когда очнулся, обнаружил, что по-прежнему стискивает ребенка в объятиях.
Всю долгую страшную ночь Клайн, съежившись, прижимал к себе ребенка. Его ужасала мысль, что ветер уносит их плот в Мексиканский залив.
По какому-то капризу своевольной судьбы Клайна выбросило на возвышенный участок близ центральной части города, куда несколько часов назад он уговаривал отойти своих земляков. Еще более невероятным было то, что плот с Джозефом и двумя старшими дочерьми Айзека пристал в нескольких метрах от них. Позднее выяснилось, что тело жены Клайна двигалось вслед за ними.
Незадолго до полуночи люди, которым удалось достичь наиболее высокой части города, обратили внимание на то, что вода стала убывать. Приливная волна покинула город еще стремительнее, чем набросилась на него. В отдельных местах она мчалась по улицам со скоростью горного потока, производила еще больше разрушений и губила больше людей, чем во время наступления.
Позднее в официальном докладе Айзек Клайн писал: «То, что увидели жители города в воскресенье 9 сентября 1900 года, представляло собой ужасное зрелище, какого до сих пор не видел цивилизованный мир».
Повсюду были следы страшной трагедии. Повсюду была смерть. Мертвые люди, лошади, коровы, собаки, лежали рядами или поодиночке. Развалины некогда стоявшего здесь города, покрытые толстым слоем грязи и слизи, издавали невыносимое зловоние.
Те, кто уцелел, имели жалкий вид. Едва волоча ноги, мужчина с изможденным лицом и ввалившимися глазами брел там, где всего несколько часов назад была улица. Он пытался отыскать жену и ребенка, которых, как он втайне страшился, ему никогда не суждено больше увидеть. Женщина, прижимающая к груди мертвого ребенка, переходила с места на место, тщетно надеясь найти своего мужа. Старики и дети, заливаясь слезами, бродили по грязи среди трупов, искали своих близких и в то же время боялись увидеть их.
Люди, попадая в беду, бывает, делают страшные вещи. После бури на крыше одного старинного дома, уцелевшего даже во время пожара 1885 года, кто-то обнаружил ребенка. Он удержался на крыше оттого, что кисть его руки была прибита огромным гвоздем к кровле и гвоздь прочно вошел в кипарисовое дерево, из которого был изготовлен гонт. Возможно, отчаявшийся родитель, чувствуя, что силы покидают его, решился на это своего рода распятие, чтобы спасти жизнь ребенка.
Хоть способ этот, изобретенный в минуту отчаяния, и был жесток, ребенок все-таки выжил.
Как ни ужасны были мучения людей в ту субботнюю ночь, но впереди их ждали еще большие испытания. Половина города была чтшчтожена, а то, что уцелело, носило следы разрушений и казалось пропитанным смрадным запахом смерти. Связь с внешним миром — миром живых — была утрачена. Невозможно было ни развести огня, ни приготовить пишу, ни раздобыть воды, чтобы утолить жажду. В довершение всего появились шайки мародеров, шаривших по городу.
Эти вурдалаки грабили кого попало — мертвых и живых, отнимали деньги, продовольствие, драгоценности. Они не брезгали ничем — им ничего не стоило снять кольцо с пальца мертвой женщины или отнять тощий Зумажник у старика, которого свалила с ног пневмония.
Спустя несколько дней пришли вести из внешнего мира, из разных частей страны стала прибывать всевозможная помощь. Был учрежден военно-полевой суд. Честные люди взяли в руки оружие, и сотни мародеров были расстреляны на месте, взяты под стражу или в ожидании суда, как скот, помещены в загоны.
Прежде всего необходимо было очистить город от валявшихся повсюду трупов.
В пострадавший город прибыла некая Кларисса Харлоу Бартон, семидесятидевятилетняя женщина; она объявила, что собирается разбить палатку, где будет раздавать пострадавшим кофе и суп. Позднее весь мир узнает имя Клары Бартон, ставшей основательницей американского Красного Креста. Пока национальные гвардейцы расстреливали мародеров и помогали бездомным обрести хоть какой-то кров, в город вошел отряд рабочих. Первым делом они принялись очищать Галвестон от смерти и тлена.
В гавани появились буксиры и баржи, которые использовались для уборки трупов. Рабочие грузили страшный груз в повозки, а возницы, нахлестывая лошадей, переправляли его к воде, где переваливали на баржи. Буксиры отталкивали их подальше в открытое море, где содержимое барж сбрасывали в прозрачные воды Мексиканского залива.
Когда жуткая эта работа была завершена, занялись подсчетами и оценкой всего, что произошло. Оказалось, что редкая семья уцелела полностью, но установить число погибших было невозможно. В некоторых случаях бесследно исчезли целые семьи, в иных — от семьи остались лишь малые дети, которые только и могли припомнить, что имя отца или матери, иногда старшей сестры, брата, бабушки или дедушки, живших у них в доме. Еще более сложным оказалось подсчитать, сколько пропало без вести отдыхающих, находившихся в городе, когда обрушился ураган. Многие гостили у родственников, иные остановились в гостиницах, где их регистрировали довольно просто: «Мистер Смит с семьей». Число лиц, чья гибель была установлена, насчитывало пять, а затем шесть тысяч. Более внимательные наблюдатели представили веские доказательства того, что погибло значительно больше людей, чем сообщалось в официальных докладах. Материальный ущерб был чудовищным. Некоторые, наглядевшись на разрушенный город, решили, что с них ураганов хватит, и, захватив с собой пожитки, если они еще оставались, навсегда покидали город и побережье.
Те, кто остался, взялись за дело, казавшееся неосуществимым — начали отстраивать Галвестон. Предстояла гигантская работа, прежде всего надо было разобрать обломки разрушенных зданий, очистить целые улицы. Бригады рабочих трудились круглые сутки, чтобы люди могли где-то жить, чтобы хоть как-то ожили торговля и деловая жизнь. Но каждого, кто предпочел остаться в городе, мучила мысль: «Когда грянет новый ураган?»
И ответ мог быть только один: «Рано или поздно». Необходимо было что-то предпринять, чтобы защитить Галвестон от ураганов. Чиновники городского управления, вынужденные устраивать свои совещания где придется, даже под тенистыми ветвями виргинского дуба, прислушались к голосу людей, интересы которых они блюли. Чтобы Галвестон вовсе не исчез с лица земли, сказал кто-то из них, необходима надежная мера зашиты города от вод Мексиканского залива, простирающегося к югу от города. Бароны феодалы в Средние века возводили крепкие стены вокруг своих владений, чтобы защитить их от нашествий врагов, а Голландия отгородилась от моря плотинами и дамбами. Почему бы не построить такую же дамбу и вокруг Галвестона?
Когда представлено было с полдюжины заслуживающих внимания планов, власти Галвестона объявили, что начнут строить такую надежную и прочную дамбу, что уже никакой ураган не разрушит город. Однако город, который стоит на берегу залива, не может просто пригнуться за стеной и тем самым спрятаться от волн. Ведь если стена будет построена, она должна быть достаточно высокой. Поэтому, решили отцы города, город, подобно барону Мюнхгаузену, должен приподнять себя, чтобы оказаться на одном уровне с верхним краем стены.
Галвестонская защитная стена была самым грандиозным инженерным сооружением, когда-либо возводившимся в те времена. Немногим более года спустя после той роковой сентябрьской субботы был заложен фундамент этой стены. Разумеется, Великая Китайская стена была длиннее и гораздо внушительнее, но ее постройка продолжалась несколько веков. Между тем жители Галвестона построили большую часть стены к 1904 году.
Ширина ее у основания достигала 5 м, кроме того, со стороны залива ее защищал 8-метровый слой каменной наброски. Постройка стены была лишь частичным решением проблемы, поскольку надо было еще поднять все здания вровень с ее 5,5-метровой высотой. Правда, здания, расположенные ближе к центру, следовало приподнять лишь на 3 м.
Люди и лошади трудились что есть сил. Оси подвод подчас, не выдержав нагрузки, ломались. Бесчисленные тонны песку перевезены были в город и подложены под здания. И когда наконец дамба была сооружена, на волны Мексиканского залива глядел совсем иной город. Федеральные власти, на которых произвело впечатление столь внушительное сооружение, ассигновали несколько миллионов долларов на то, чтобы продолжить стену и построить по верху шоссейную дорогу. Галвестон до сих пор испытывает на себе силу ураганов. Некоторые из них причинили ему значительные повреждения, однако благодаря мощной дамбе повреждения эти ничтожны по сравнению с разрушениями, причиненными городу ураганом 1900 года.