Вскоре Орлову было разрешено выехать за границу — участь много лучшая, чем других бывших участников переворота.
И только после смерти Павла А. Орлов снова стал важной персоной в России. Известно, что Александр всячески стал подчеркивать свое уважение к маститому екатерининскому вельможе, герою Чесмы. Когда Александр торжественно въехал в Москву на свою коронацию, справа от его кареты ехал цесаревич Константин, а слева — не кто иной, как Алексей Орлов.
Во время войны России и Пруссии с Наполеоном в 1806—1807 годах Алексей Орлов был назначен главнокомандующим V областью земского войска. Он активно занимался образованием милиции и жертвовал значительные суммы на ее снаряжение. В связи с заключением Тильзитского мира милиции не пришлось участвовать в военных действиях, она была распущена.
Александр I не забывал чесменского героя до самой смерти последнего, не оставил император без внимания и эту службу Отечеству почти семидесятилетнего человека, желавшего и в таком возрасте быть полезным общему делу. Император писал в октябре 1807 года: «Нашему генералу графу Орлову-Чесменскому. В справедливом уповании на ревность и любовь вашу к Отечеству, возложив на вас звание главнокомандующего милициею V области, удостоверены мы были, что после многократных и отличных заслуг, на пользу общую вами понесенных, совершили вы и сие новое служение с тем же духом непреложного усердия к Отечеству, коим деяния ваши сопровождались. Попечения ваши о образовании вверенного вам земского войска и все последующие распоряжения, к устройству его принадлежащие, в полной мере оправдали ожидания наши, и мы с особенным удовольствием видели непрерывное действие патриотических ваших побуждений. Ныне по совершении сего служения, желая ознаменовать отличное наше к сим подвигам благоволение, признали мы справедливым пожало-
вать вас кавалером ордена Св.равноапостольного князя Владимира большого креста первой степени, коего знаки при сем для возложения на вас препровождаем, пребывая всегда императорскою нашею милостию к вам благосклонны».
Но в целом А. Г. Орлов жил в Москве одиноко в своем дворце в Нескучном саду. Как писал А. И. Герцен, «жил он угрюмо, сохраняя вопреки лет свое атлетическое сложение и дикую энергию своего характера. Он в 1796 году с нахмуренным челом, но без раскаяния пронес по всему Петербургу корону человека, им задушенного, сотни тысяч человек указывали на него пальцем; его товарищ, князь Барятинский, бледнел и был близок к обмороку; старик жаловался только на подагру».
Всю свою привязанность этот железный человек в старости отдал своей единственной дочери. Последние годы Орлов-Чесменский одиноко и безвыездно доживал в Москве. Любил старинные обряды, песенников и плясунов. Разводил лошадей, в том числе и знаменитую породу орловских рысаков. Обожал кулачные бои и уже глубоким стариком выходил на стенку, укладывая одним ударом любого молодца. Зимой граф устраивал подле своего дома лошадиные бега, на которые сходилась поглазеть вся Москва. Умер Алексей Орлов в 1808 году и был погребен в своей подмосковной деревне Хатун.
Смерть бывшего властелина десятков тысяч судеб оказалась почти незамеченной. Шла уже иная эпоха. Россия вступала в 1812 год. Откликнулся лишь один Державин:
Что слышу я? Орел из стаи той высокой,
Котора в воздухе плыла
Впреди Минервы светлоокой,
Когда она с Олимпа шла;
Орел, который под Чесьмою
Пред флотом россиян летал,
Внезапно, роковой стрелою
Сраженный с высоты упал!
Увы! Где, где его под солнцем днесь паренье?
Где по морям его следы?
Где бурно громов устремленье
И пламенны меж туч бразды?
Где быстрые всезрящи очи
И грудь, отважности полна?
Все, все сокрыл мрак вечной ночи,
Осталась слава лишь одна!
После смерти Алексея Орлова осталось огромное состояние в 5 миллионов рублей и 20 тысяч крепостных крестьян.
С. Ушаков, занимаясь поисками сведений о графе Чесменском в источниках как российских, так и иностранных, рассказывает историю, связанную с похоронами графа, чья жизнь, по его словам, «была ознаменована достопамятными происшествиями даже и после его кончины. Один сержант Изотов, который некогда спас от смерти покойного графа (при Чесме. — В. Ш.), уже лет 30 жил в его доме, получая от него пенсию и содержание. В день погребения, когда граф лежал в параде, Изо; тов тотчас предстал в зале в мундире екатерининских времен; грудь его украшена была многими медалями. Он стал с прочими у гроба, чтобы нести его чрез комнаты и по лестнице вниз на одр. Вельможи и другие знатные господа, собравшиеся для выносу покойного графа, сказали ему, чтобы он удалился, почитая его слишком слабым для несения гробницы. Но осьмидесятилетний старик, не внимая сему совету, с сокрушенным сердцем и обливаясь слезами, ответствовал им, что в нем достает еще сил отдать последний долг господину своему. Он присоединился к теленосцам, украшенным кавалерия-ми, и неутешно плакал и рыдал. На лестнице он подлинно более прочих старался поддержать тяжесть гробницы. Когда ее поставили на одр, он простился с усопшим и произнес следующее: «Думал ли я, что я тебя переживу? » Сказав сие, он упал на том же месте в обморок и через несколько минут умер».
Судьба его дочери сложилась драматически. Это позволило А. И. Герцену говорить даже о Немезиде и о том, что после смерти отца «вся жизнь ее была одним долгим, печальным покаянием за преступление, не ею совершенное, одной молитвой об отпущении грехов отца, одним подвигом искупления их. Она не вынесла ужаса, который в нее вселило убийство Петра III, и сломилась под мыслию о вечной каре отца... отдалась мрачному мистицизму и изуверству. Призванная по рождению, по богатству, по талантам на одно из первых мест не только в России, но и в Европе, она прожила свой век со скучными монахами, с старыми архиереями, с разными прокаженными, святошами, юродивыми...
Сады свои и дворец в Москве она подарила государю. Зачем? Не знаю. Необъятные именья, заводы — все пошло на украшение Юрьевского монастыря; туда перевезла она и гроб своего отца... В ризах икон и в архимандритских шапках печально мерцают в церковном полусвете орловские богатства, превращенные в яхонты, жемчуга и изумруды. Ими несчастная дочь хотела закупить Суд Божий».
Младший Орлов — Федор — сразу же после Чесмы стал Георгиевским кавалером и, минуя несколько чинов, был произведен в генерал-поручики. В день Кючук-Кай-нарджийского мира он был уволен со службы в чине... генерал-аншефа! В последующем числился обер-прокурором, но никогда серьезно ничем не занимался и себя не проявил. Из всей славной плеяды «чесменцев» это был единственный баловень судьбы, которому слишком много было дано не по заслугам.
Иван Абрамович Ганнибал, получив через несколько лет после завершения экспедиции чин генерал-цейхмей-стера, стал членом адмиралтейств-коллегий. Позднее руководил постройкой Херсона и Херсонского адмиралтейства. В 1784 году в чине генерал-поручика уволился со службы из-за ссоры с всесильным князем Потемкиным. И уехал доживать свой век в родовое имение под Петербургом — Суйда. Одиночество героя Наварина и Чесмы скрашивали лишь приезды Суворова. Подолгу сиживали они тогда вдвоем на знаменитом каменном диване под сенью векового дуба...
Славную, хоть и недолгую жизнь прожил доблестный капитан «Трех Иерархов» Самуил Грейг. По возвращении в Россию командовал он корабельными дивизиями, портами, проектировал новые корабли. С началом войны со шведами в 1788 году возглавил Балтийский флот. В кровопролитнейшем Гогландском сражении заставил адмирал Грейг превосходящего неприятеля бежать, а спустя несколько месяцев скоропостижно скончался на борту своего флагманского корабля от желчной горячки*.
Степан Петрович Хметевский, по излечении от понесенных в Архипелагской экспедиции ран, командовал различными кораблями, ходил во главе эскадры к Нордкапу, боролся с английскими пиратами на морях. По выходе в отставку в контр-адмиральском звании уехал на родину в деревушку Хомяково, где и доживал в одиночестве остаток жизни своей. Похоронили Степана Петровича в Переславле-Залесском, у Никитских ворот. Когда-то на могиле было гранитное надгробие, но сейчас следов его найти уже невозможно.
Александр Иванович Круз дослужился до полного адмиральского звания. В шведскую войну возглавил защиту Санкт-Петербурга, имея под началом лишь малое количество старых судов. Но несмотря на это, в двухдневном сражении у Красной Горки отбил неприятельское нападение. Под старость стал бывший капитан «Ев-стафия» тучен и брюзглив, но сохранил ясный ум, честность и прямоту в суждениях. Умер Круз на семьдесят втором году жизни, окруженный многочисленными детьми и внуками.
Совсем немного прожил капитан «Европы» Федот Алексеевич Клокачев. В звании вице-адмирала командовал Азовской флотилией. Именно под его флагом русские корабли впервые вошли в Ахтиарскую бухту, на берегах которой ныне стоит город морской славы — Севастополь.
Иван Яковлевич Барш, по возвращении на Балтику, получил контр-адмиральский чин и эскадру. Затем долгие годы командовал Архангельским портом и вышел в отставку при Павле I полным адмиралом. Коротать старость он уехал в родную Вологду. Неугомонный и дотошный, он и там не сидел без дела, занимаясь то местными полотняно-парусными фабриками, то инспектированием Мариинских каналов. Умер Барш в 1806 году на руках своего сына Николая, того самого, что еще мальчишкой участвовал вместе с отцом в Архипелагской экспедиции и ставший к этому времени уже генерал-инспектором Петербургского порта. Похоронили старого моряка в соборной церкви вологодского Спасо-Прилуц-кого монастыря.
Отгремели залпы, и Сенявина стали заботить дела иные. Предстояло обустройство Азовской флотилии на берегах черноморских, создание портов и верфей, батарей и жилья.
Беда пришла, когда адмирал ее и не ждал. Внезапно обострились старые болезни. Лекаря, осмотрев Сенявина, сказали прямо:
— Немедленно уезжать на север, промедление гибельно!
В 1776 году Алексей Наумович покидает Таганрог и, сдав дела контр-адмиралу Федоту Клокачеву, уезжает в Петербург.
Но посеянные им семена уже начали давать первые всходы. В 1779 году на херсонских верфях заложили первые линейные корабли, а еще через три года русские корабли бросили свои якоря в Ахтиарской бухте, где вскоре началось интенсивное строительство главной базы Черноморского флота — Севастополя.
В это время Алексей Сенявин уже служил в Адмиралтейств-коллегий: инспектировал корабли, разрабатывал новые проекты судов, изыскивал способы предохранения корабельных корпусов от гнили и древоточцев.
А болезни все больше и больше одолевали его. Последние годы своей жизни старый адмирал почти не мог ходить, но, как и прежде, жил лишь интересами службы.
Адмирала, кавалера многих российских орденов Алексея Наумовича Сенявина не стало 10 августа 1797 года.
Но династия моряков Сенявиных не оборвалась. Эстафету служения Отечеству принял племянник Алексея Наумовича — Дмитрий Николаевич — будущий герой Афона и Дарданелл. Тот самый, которого дядя напутствовал перед убытием на Черное море словами старыми, петровскими:
— Дерзай, чадо!
Евграф Степанович Извеков после службы на «Трех Святителях» командовал различными кораблями и судами. В 1779 году, будучи капитаном линейного корабля «Победа», тяжело заболел и был уволен со службы с производством в бригадирский ранг.
Капитан «Грома» Иван Михайлович Перепечин по возвращении на Балтику капитанствовал на фрегате «Африка», корабле «Мироносец», а спустя несколько лет в чине капитана 1 ранга вышел в отставку.
Бравый лейтенант Томас Макензи, по прозвищу Фома Калинович, дослужился до адмиральских чинов и командовал Севастопольской корабельной эскадрой. В новогоднюю ночь 1786 года на застолье в офицерском собрании, посчитав находящихся за столом, он сказал:
— Нас здесь тринадцать, и одному придется в этом году умереть, это буду я. — После чего прибавил: — К тому же помереть мне давно надобно, как при сем и рюмку выпить!
Макензи, видимо, предчувствовал свою скорую смерть. Уже 7 января он занемог, а 10-го его не стало.
Каким был дальнейший жизненный путь Алексея Ившина и Василия Никонова, можно только предположить. Документов, проливающих свет на их жизнь, не сохранилось. Известно только лишь, что еще в двадцатых годах XIX столетия в Санкт-Петербургском матросском инвалидном доме доживали свой век последние рядовые участники тех далеких событий. Возможно, среди них были и Ившин с Никоновым.
Некоторые участники Чесменской баталии дожили до событий декабря 1825 года и даже косвенным образом были в них замешаны. Так, такелаж-мастер Кронштадтского порта Вестин, бывший при Чесме юнгой на «Трех Иерархах», в 1827 году, уже в чине подполковника, за сочувствие декабристам был разжалован и уволен со службы.