С первого дня войны страна сражалась умело и мужественно!

С ПЕРВОГО ДНЯ ВОЙНЫ НАВСТРЕЧУ ГЕРМАНСКОМУ НАШЕСТВИЮ ВСТАЛА ГРУДЬЮ ВСЯ СТРАНА — КАК ОДИН ЧЕЛОВЕК, А РККА С САМОГО НАЧАЛА СРАЖАЛАСЬ УМЕЛО И МУЖЕСТВЕННО ПОД РУКОВОДСТВОМ ИСПЫТАННЫХ КОМАНДИРОВ, И ЛИШЬ ВНЕЗАПНОСТЬ НАПАДЕНИЯ НЕ ДАЛА ВОЗМОЖНОСТИ ДОСТОЙНО ОТРАЗИТЬ АГРЕССИЮ

16 октября 1952 года на пленуме ЦК КПСС, состоявшемся сразу после XIX съезда, начавшегося как съезд ВКП(б), а закончившегося как съезд КПСС, Сталин говорил:

— Мы, старики, все перемрём, но нужно подумать, кому, в какие руки вручим эстафету нашего великого дела. Кто её понесёт вперёд? Для этого нужны более молодые, преданные люди, политические деятели. А что значит вырастить политического, государственного деятеля? Для этого нужны большие усилия. Потребуется десять лет, нет, все пятнадцать лет, чтобы воспитать государственного деятеля...

Возможно, обдумывая то, что он скажет участникам этого последнего пленума ЦК, который прошёл при жизни Сталина, Сталин вспоминал бывшего своего заместителя по Совнаркому и Совмину, бывшего председателя Госплана СССР Вознесенского и бывшего секретаря ЦК Кузнецова, расстрелянных в 1950 году по «ленинградскому» делу. Вознесенскому тогда было сорок семь лет, а Кузнецову и вовсе сорок пять.

Сталин очень рассчитывал на них как на смену, однако оказалось, что они, вместо того чтобы готовиться к приёму эстафеты великого дела, всего лишь тайно прикидывали — как будут тешить свою гордыню, удовлетворять амбиции и править, а не руководить державой после смерти Сталина. Смерти естественной, а то и...

А то и — сознательно ускоренной.

Да, кадры действительно решали всё, если это были здоровые кадры политических деятелей. Но кадры могли и ничего не решать, если это были гнилые «кадры» деляг, обывателей или просто бездарей, возомнивших о себе. И уже первая неделя войны резко разграничила довоенные кадры Сталина на две неравные части.

Одна — преобладающая, хотя и не подавляюще преобладающая, с началом войны не отвернула взгляда от опасности, посмотрела ей прямо в лицо и двинулась на неё, чтобы преградить ей путь. Даже находясь в глубоком тылу, она рвалась на фронт.

Другая, меньшая, хотя и нельзя сказать, что незначительная, после первых серьёзных неудач, после сдачи Минска, впала в панику и ринулась спасаться от опасности в глубь страны — если эти «кадры» находились в прифронтовой зоне, или — если они уже находились в глубоком тылу — затаилась, как суслик, боясь одного — фронта.

Первая часть, жившая заботами дела, смотрела в те дни на запад, потому что там был враг.

Вторая часть, жившая заботами о собственной шкуре и шкурном благополучии, смотрела на восток — потому что там был как-никак не фронт, а тыл.

То, что страна встретила «грозу 1941 года» героически, было правдой. Но и то, что немалая часть страны встретила войну трусливо и подло, тоже было правдой.

В 1992 году московское издательство «Русская книга» издало сборник архивных документов, который так и назывался: «Скрытая правда войны: 1941 год».

В предисловии к нему составители уместно цитировали Цицерона: «Первый закон истории — не отваживаться ни на какую ложь, затем — не страшиться никакой правды»...

Правда опубликованных тогда документов была горькой, но это были документы. Да, комментарии к ним составителей были нередко выдержаны в духе 1992 года, то есть в антисоветском и антикоммунистическом духе, и объективно подача документального материала была рассчитана — вопреки уверениям составителей — на то, чтобы взбудоражить умы людей в расчёте на нездоровую сенсацию. Однако сами документальные свидетельства о неприглядной, антигероической стороне войны были вполне достоверными.

Вот, например, извлечение из обширной докладной записки от 5 июля 1941 года военного прокурора Витебского гарнизона военного юриста 3 ранга Глинки военному прокурору Западного фронта диввоенюристу Румянцеву. Эта записка не только содержательна, но и хороша в чисто профессиональном отношении, в чём читатель может убедиться сам:

«Работой начальника гарнизона полковника Редченкова недовольны местные облорганы, заявляя, что он работу не обеспечивает и может провалить. Мое мнение, он просто не в состоянии охватить всей огромной массы вопросов и нуждается в конкретной деловой помощи. Я предложил секретарям обкома и его первому секретарю тов. СТУЛОВУ послать ему на помощь партработников, которых в Витебске скопилось очень много, но все они ходят без дела. Это секретари обкомов и райкомов других областей, члены ЦК, аппарата ЦК Компартии Белоруссии. Однако обком мое предложение не принял, заявив, что он, начальник гарнизона, может сам найти себе людей...

<...>

Областные органы, в том числе обком и облисполком (тов. СТУЛОВ, тов. РЯБЦЕВ)... запоздали со многими мероприятиями, в результате чего в городе появилось среди населения тревожное настроение, паника, бегство, бестолковщина и дезорганизация, т.е. появилось то, от чего предостерегал тов. СТАЛИН в своей речи».

Картина безобразная, и хотя немцы заняли Минск на шестой день войны, белорусский ЦК оправдать сложно. Началась огромная война, а многие профессиональные представители политического авангарда общества не могут найти себе дела...

В Белоруссии, впрочем, всё осложнил военный цейтнот.

А на Украине? 6 июля 1941 года начальник Управления политпропаганды Юго-Западного фронта бригадный комиссар Михайлов докладывал начальнику Главного Управления политпропаганды Красной Армии армейскому комиссару 1 ранга Мехлису:

«В отдельных районах партийные и советские организации проявляют исключительную рассеянность и панику. Отдельные руководители районов уехали вместе со своими семьями задолго до эвакуации районов.

Руководящие работники... Новоград-Волынского, Коростенского, Тарнопольского районов в панике бежали задолго до отхода наших частей, причем вместо того, чтобы вывезти государственные материальные ценности, вывозили имеющимся в их распоряжении транспортом личные вещи...»

Это ведь не западная часть Белоруссии, стремительно занятая немцами и преступно проигранная Павловым. Это — Украина, где продвижение вермахта с самого начала затормозилось, где нашествие было по времени более растянутым, и поэтому политическому авангарду общества было проще организовать народное противодействие этому нашествию.

11 июля 1941 года тот же Михайлов докладывал о бегстве секретарей райкомов КП(б)У Хмельницкого, Янушпольского, Улановского районов... Это — Винничина, это уже близко в Киеву. И это всё — кадры Хрущёва. Но он их к стенке не ставил. Да и зачем? Они ему ещё пригодятся после убийства Сталина и Берии, после 1953 года...

Пожалуй, и потому Хрущёв так подло лгал после 1953 года о Сталине, что, свалив всё на Сталина, проще было «замотать» вопрос о мере собственной вины. Ведь Хрущёв на Украине имел достаточно времени для того, чтобы превратить республику в крепость. К тому же только Хрущёв на Украине входил в состав высшего руководства страны, был членом Политбюро.

Но вот началась война, и Хрущёв, вместо того чтобы оперативно «расшивать» возникающие проблемы гражданской и хозяйственной жизни, начал изображать из себя стратега, дезинформируя Сталина и осложняя положение Кирпоноса.

Вернёмся, впрочем, к теме...

В упомянутом выше сборнике 1992 года более чем достаточно очень неприглядных фактов. Собственно, сборник из них одних и состоит, и для общей концепции сборника — показать ранее скрытую правду — это вполне оправданно. Однако при осмыслении этой правды необходимо не упускать из виду одно тонкое обстоятельство, на которое справедливо обращал внимание читателей Михаил Мельтюхов в своём очерке «Начальный период войны в документах военной контрразведки (22 июня—9 июля 1941 г.)», опубликованном в коллективном военно-историческом сборнике 2008 года «Трагедия 1941-го. Причины катастрофы» издательства «Яуза».

Замечание М. Мельтюхова так хорошо, что я его приведу прямо. Предваряя знакомство читателя с не менее ошеломляющими, чем в сборнике 1992 года, примерами поразительных, рационально необъяснимых (если не предполагать прямое предательство!) разгильдяйства, безответственности и нераспорядительности, М. Мельтюхов пишет:

«Конечно, материалы военной контрразведки как исторический источник имеют ряд особенностей... Нацеленные на выявление и обобщение негативных фактов и явлений, органы военной контрразведки выполняли в действующей армии функцию контрольно-надзирательного аппарата. Естественно, что в этих документах в наибольшей степени отразились именно негативные явления...»

Абсолютно точная и системно необходимая констатация, делающая честь её автору! Всё еще «демократизированная» часть нашего общества всё ещё взахлёб воспринимает любой «негатив» о сталинской эпохе, хотя весь тогдашний «негатив» был не сутью эпохи, а её издержками, многие из которых к тому же надо относить не на счёт СССР Сталина, а на счёт бывшей «Расеи», «возглавлявшейся» целой чередой якобы «русских» царей начиная с Александра I...

Но «негатива» хватало. Вот, например, данные по обеспеченности западных приграничных округов средствами заправки и транспортировки горючего на 1 мая 1941 года (в процентах к штатному количеству):

Военные округа

Бензозаправщики и

автоцистерны

Водомасло-

заправщики

Ленинградский ВО

30,7

8,8

Прибалтийский ОВО

26,8

7,8

Западный ОВО

18,5

6,0

Киевский ОВО

16,1

13,0

Одесский ВО

14,4

4,5

К слову — похожа эта картина на подготовку Сталина к превентивному удару в 1941 году?

А вот фрагмент докладной записки № 03 от 28 июня 1941 года начальника 3-го (т.е. Особого, контрразведывательного) отдела Северо-Западного фронта дивизионного комиссара Бабича:

«...Командир 54-го СБАП (скоростного бомбардировочного авиационного полка) майор Скиба боевыми вылетами руководит плохо, на аэродромах не бывает, приказания отдает из блиндажа, без всяких данных: «Идите бомбить — цель найдете сами».

На замечание, что без данных о противнике можно разбомбить и своих, Скиба отвечал: «Я ничего не знаю». В первый день войны отдал приказание поднять 3-ю эскадрилью и ждать дальнейших распоряжений в воздухе. Эскадрилья, вооруженная самолетами «Ар-2» и «СБ», ожидала распоряжения в воздухе 1,5 часа, в результате чего выполнить боевое задание (отсутствующее) не могла... <...>

Сам Скиба на боевое задание не вылетал и прикрепленный к нему самолет передал другому летчику, так же поступил его помощник майор Леонтьев...»

Так было. Было и так, как описывал те дни в своих мемуарах Маршал Советского Союза К.С. Москаленко, который перед войной командовал 1-й артиллерийской противотанковой бригадой резерва Главного Командования (РГК) в Киевском Особом военном округе.

Но тут надо кое-что предварительно пояснить...

Приступая к работе над этой весьма краткой книгой о начале войны, я сознательно решил широко не обращаться к мемуарной литературе, ограничившись, как правило, документами. И воспоминания Москаленко «На Юго-Западном направлении» попались мне под руку совершенно случайно... Однако когда я познакомился с его описанием начала войны, оно показалось мне настолько интересным и даже интригующим, что я счёл своим долгом познакомить с ним и читателя...

Находясь в резерве РГК, бригада Москаленко до 22 июня 1941 года была в оперативном подчинении у командующего 5-й армией генерал-майора танковых войск М.И. Потапова, штаб армии которого находился в Луцке.

Бригада же Москаленко дислоцировалась в районе станции Киверцы, километрах в пятнадцати севернее Луцка. Рано утром 22 июня Москаленко поднял бригаду по тревоге, и далее события разворачивались так:

«Мы быстро прошли в штаб. Здесь я вскрыл мобилизационный пакет и узнал, что с началом военных действий бригада должна форсированным маршем направиться по маршруту Луцк, Радехов, Рава-Русская, Немиров на львовское направление в район развертывания нашей 6-й армии (генерала И.Н. Музыченко). Немедленно доложил об этом по телефону генералу Потапову. Выслушав, он сказал:

— Обстановка на фронте 5-й армии резко обострилась: немецкие войска форсировали реку Западный Буг... и продвигаются на Владимир-Волынский. Поэтому прошу вас, наконец, требую выступить на Владимир-Волынский и совместно с 22-м механизированным корпусом генерала Кондрусева... восстановить положение...»

Моторизованная бригада РГК была мощной силой — её командир носил на петлицах две звезды генерал-майора и накануне своего назначения в мае 1941 года «на бригаду» был аттестован на должность командира танковой дивизии. И командарм-5 КОВО Потапов просил, а не приказывал Москаленко выступить на Владимир-Волынский потому, что с началом войны бригада подчинялась уже командарму-6 КОВО Музыченко. Поэтому комбриг ответил Потапову: «Бригада является резервом Главнокомандования. Выполнить ваше требование, противоречащее мобилизационному плану, не могу».

Потапов попросил подождать у телефона, пока он свяжется с Москвой или Киевом. Бригада готовилась к маршу, комбриг ждал...

«Минут через 15—20 командарм, — вспоминал Москаленко, — позвонил снова.

Связь с Москвой и Киевом прервана... Противник ведет наступление по всему фронту армии. 41-я танковая дивизия подверглась удару с воздуха... и почти вся погибла. Город Владимир-Волынский с минуты на минуту будет захвачен врагом. — Голос Потапова стал тверже, требовательнее. — Учитывая сложившуюся обстановку, приказываю: бригаде следовать, как я уже сказал... Всю ответственность за нарушение бригадой задачи, предусмотренной мобилизационным планом, беру на себя...

Я счел решение генерала Потапова в создавшейся обстановке правильным...»

Для того чтобы полностью понять то, что описано выше, надо посмотреть на карту Украины.

Вот — Киверцы, вот — Владимир-Волынский километрах в семидесяти от Киверец по направлению почти перпендикулярно к границе.

А вот — Радехов, тоже километрах в семидесяти от Киверец, но почти параллельно границе. А от Радехова надо ещё добираться до Равы-Русской, а от неё ещё и до Немирова. Итого — километров сто пятьдесят, не менее...

И по мобилизационному плану, составленному кем-то в Москве в преддверии безусловно маневренной, с быстро меняющейся обстановкой войны (что само по себе делает систему строго засургученных пакетов полуидиотской, если не вовсе идиотской), мощная и высокомобильная воинская часть должна была сто пятьдесят вёрст киселя хлебать, расходуя моторесурс, горючее, силы и нервы, под неизбежными бомбовыми ударами противника, только для того, чтобы войти в подчинение новому командарму, которого не знает комбриг и который не знает комбрига.

И такие марш-броски планировались в Генеральном штабе РККА генералом Мерецковым, а с января 1941 года — генералом Жуковым не в силу вынужденной импровизации, а заранее — до войны!

При этом наркомат обороны и Генштаб не обеспечили надёжной кодированной радиосвязью во всё более накаляющейся обстановке даже звено «штаб армии — штаб фронта»! Зато заранее связывали мобилизационным планом руки и комбригу Москаленко, и командарму Потапову.

Дивны дела Твои, Господи! Но дела человеческие подчас ещё удивительнее...

Но это не всё! Когда Москаленко на полпути между Луцком и Владимиром-Волынским догнал штабную колонну командира 22-го мехкорпуса генерал-майора СМ. Кондрусева, то оказалось, что две из трёх дивизий корпуса — 19-я танковая и 215-я моторизованная — по плану прикрытия начали выдвигаться из района Ровно в район Ковеля и быстро на Владимир-Волынский повернуть не смогу!.

Третья дивизия Кондрусева — злополучная 41-я была расквартирована как раз на западной окраине Владимир-Волынского. Однако по плану прикрытия, вместо того чтобы двинуться вперёд к границе — на рвущегося к Владимир-Волынскому врага, в зону завязавшихся ожесточённых боёв, дивизия была вынуждена уйти в «район сосредоточения» к Ковелю — параллельно границе.

«В пути, — писал Москаленко, — дивизия попала в болотистую местность, часть танков застряла там, и поставленная задача не была выполнена».

Если подобные «планы прикрытия» не вредительство, то что тогда надо считать вредительством? Впрочем, я не подозреваю в измене ни Тимошенко, ни Жукова, а лишь повторю вслед за Талейраном: «Это — хуже, чем преступление. Это — ошибка»...

И 22 июня 1941 года генерал Гальдер записал в дневнике:

«Наступление германских войск застало противника врасплох... Его войска в приграничной зоне были разбросаны на обширной территории и привязаны к районам своего расквартирования... <...>

Ряд командных инстанций противника, как, например, в Белостоке (штаб 10-й армии), полностью не знал обстановки, и поэтому на ряде участков фронта почти полностью отсутствовало руководство действиями со стороны высших штабов.

Но даже независимо от этого, учитывая состояние «столбняка», едва ли можно ожидать, что русское командование уже в течение первого дня боев смогло составить себе настолько ясную картину обстановки, чтобы оказаться в состоянии принять радикальное решение.

Представляется, что русское командование благодаря своей неповоротливости в ближайшее время вообще не в состоянии организовать оперативное противодействие нашему наступлению...»

Для глупо кастрированной советской военной историографии характерно примечание русской редакции в 1971 году к этой записи Гальдера: «Здесь Гальдер... совершенно безосновательно и грубо принижает организаторские способности советского командования. Общеизвестно, что первыми приняли на себя удар противника части пограничных войск и укрепленных районов, которые в боях с превосходящими силами противника показали чудеса героизма и самоотверженности и во многом предопределили поражение гитлеровской военной машины».

Так-то оно так! Советские погранвойска действительно сражались геройски, а их выучка и самоотверженность мощно повлияли на ситуацию. Но пограничники — это гвардия Берии, а не Тимошенко и Жукова! К тому же противостоять армии противника, а не отдельным нарушителям государственной границы — не задача погранвойск.

Однако и многие армейские части и соединения с первого дня войны тоже воевали геройски, и хотя многие высшие штабы впали — по оценке Гальдера — в «столбняк», в тот же день 22 июня Гальдер писал уже и так:

«После первоначального «столбняка», вызванного внезапностью нападения, противник перешел к активным действиям»...

А 23 июня 1941 года начальник Генерального штаба вермахта сделал запись, которая лучше любых высоких слов показывает ту высокую жертвенность, которую продемонстрировали лучшие советские люди с первых же дней войны:

«Общая обстановка лучше всего охарактеризована в донесении штаба 4-й армии: противник в белостокском мешке борется не за свою жизнь, а за выигрыш времени».

Когда я прочёл это впервые, у меня перехватило горло. Может ли быть более высокой оценка исполнения солдатского долга и более убедительное свидетельство солдатской стойкости, чем это вынужденное признание врага?

Не думая о собственном спасении, выиграть время, сдержать напор...

Кому-то это удавалось на час. Кому-то — на сутки... Кому-то — на неделю...

В итоге к подступам к Москве вермахт глубокой осенью 1941 года не доехал, не дошёл, а дополз.

24 июня 1941 года Гальдер сквозь зубы признаёт:

«В общем, теперь ясно, что русские не думают об отступлении, а, напротив, бросают все, что имеют в своем распоряжении, навстречу вклинившимся германским войскам», но оговаривается:

«При этом верховное командование противника, видимо, совершенно не участвует в руководстве операциями...»

В своём заблуждении Гальдер убеждается уже через сутки и 25 июня записывает:

«Оценка обстановки на утро в общем подтверждает вывод о том, что русские решили в пограничной полосе вести решающие бои и отходят лишь на отдельных участках фронта, где их вынуждает к этому сильный натиск наших наступающих войск.

Это, например, подтверждается действиями противника на фронте группы армий «Север»... <...>

Противник организованно отходит, прикрывая отход танковыми соединениями, и одновременно перебрасывает большие массы войск с севера к Западной Двине...

На фронте группы армий «Центр» возникли неизбежные (угу!) затруднения...

На фронте группы армий «Юг» противник подтягивает свежие силы с востока... и перебрасывает моторизованные части по шоссе на Ровно... Создается впечатление, что противник подтягивает свежие силы с запада и юга против продвигающегося с тяжелыми боями на восток 4-го армейского корпуса и против корпуса фон Бризена...»

Запись же за 5-й день войны, 26 июня 1941 года, начинается в дневнике Гальдера так:

«Группа армий «Юг» медленно продвигается вперед, к сожалению неся значительные потери. У противника, действующего против группы армий «Юг», отмечается твердое и энергичное (вот даже как! — С.К.) руководство. Противник все время подтягивает из глубины новые свежие силы против нашего танкового клина...»

Да, тогда мы лишь сдерживали врага. Но вермахт снижал темпы наступления, а кое-где даже выдыхался, не по щучьему ведь велению, а за счёт мужества бойцов и командиров, действия которых всё чаще не так уж и плохо направлялись командованием.

Вот три судьбы...

Уже известный читателю командующий 6-й армией Юго-Западного фронта Иван Николаевич Музыченко начал войну мужественно, но в ходе Киевской оборонительной операции в августе в районе Умани был раненым взят в плен. Вначале содержался в ровенской тюрьме, потом — в лагерях в Новограде-Волынском, Хаммельсбурге, Гогелыитейне, Мосбурге.

Освобождён он был из плена американцами и 29 апреля 1945 года направлен в Париж, в Советскую комиссию по делам репатриации. С мая по декабрь 1945 года Музыченко проходил спецпроверку НКВД в Москве. 31 декабря 1945 года был возвращён на действительную службу в ряды Красной Армии.

Примерно то же произошло и с вернувшимся из плена через Париж генерал-майором Потаповым — бывшим командующим 5-й армии КОВО, тоже известным читателю.

А 30 декабря 1945 года на Лубянку был доставлен из опять-таки Парижа бывший командующий 12-й армией генерал Понеделин. Сейчас пишут, что он был пленён в августе 1941 года контуженным, после рукопашной схватки. Однако на немецком фото в изданной в 2006 году издательством «Эксмо» книге Франсуа де Ланнуа «Немецкие танки на Украине. 1941 год» Понеделин ни контуженным, ни растерзанным не выглядит. Зато ордена Ленина и двух орденов Красного Знамени у него на груди нет, как нет и медали «XX лет РККА». Причём на чётком фото не видны и дырочки от них на полевом кителе, не носящем следов «схватки». Да немцы и не стали бы ордена снимать, тем более — перед пропагандистским фотографированием. Скорее всего, Понеделин сам избавился от них, надев перед сдачей в плен новый генеральский китель.

Не лучшая для него аттестация.

В плену он вёл себя ниже среднего, настроен был умеренно антисоветски, хотя с немцами не сотрудничал. Послевоенное следствие по делу Понеделина длилось пять лет, и лишь в 1950 году его расстреляли. В 1956 году в общем потоке хрущёвских реабилитаций реабилитировали и его.

Разными были они — генералы РККА образца 1941 года. Кто-то, оказавшись в окружении, выходил из него со всеми боевыми наградами и генеральскими регалиями... Кто-то сдавался в плен в новеньких кителях, сняв награды... Кто-то — как первый взятый в плен советский генерал Потатурчев — переодевался в гражданскую одежду или красноармейскую форму, но пытался выйти из окружения... Кто-то — стрелялся... Однако большинство советских военачальников командовало вверенными им войсками, хотя и не все и не всегда — умело.

И не один генерал РККА в те начальные дни войны пал смертью храбрых. Семён Михайлович Кондрусев, которого генерал Москаленко встретил на военной дороге 22 июня 1941 года, уже через два дня, 24 июня 1941 года, погиб в бою в районе деревни Александровка Владимир-Волынского района Волынской области Украинской ССР. Уроженцу Смоленщины, ему в 1941 году было всего сорок четыре года, из которых двадцать четыре было отдано армейской службе.

В гражданскую войну Кондрусев — командир взвода в 65-м стрелковом полку 8-й стрелковой дивизии.

После советско-польской войны — командир роты в 391-м стрелковом полку 44-й стрелковой дивизии.

С мая 1931 года, после окончания Стрелково-тактических курсов «Выстрел», — командир 132-го Донецкого полка 44-й стрелковой дивизии.

В «финскую» войну — командир 62-й стрелковой дивизии, а с марта 1941 года кавалер двух орденов Ленина Кондрусев — командир 22-го механизированного корпуса КОВО.

Всё — весьма типично...

Тема командиров РККА по сей день не относится к полно и объективно освещенным, хотя она и достаточно замусолена грязными пальцами «историков». Я уже писал, что знакомство со служебными биографиями тысяч советских генералов времён войны полностью опровергает разного рода инсинуации на их счёт. Но вот ещё одна иллюстрация недобросовестного подхода к теме...

На странице 467-й своей книги «22 июня...» Марк Солонин приводит извлечение из письма командарма И.П. Белова наркому обороны К.Е. Ворошилову от 7 октября 1930 года, которое Белов направил в Москву из Германии, где он был в служебной командировке.

Вот фрагмент Солонина:

«...когда смотришь, как зверски работают над собой немецкие офицеры от подпоручика (лейтенанта?) до генерала, как работают над подготовкой частей, каких добиваются результатов, болит нутро от сознания нашей слабости. Хочется кричать благим матом о необходимости самой напряженной учебы — решительной переделке всех слабых командиров...»

Номер 71 в библиографии Солонина — это сборник документов «Фашистский меч ковался в СССР» издания 1992 года (составители Д.Л. Дьяков и Т.С. Бушуева). Название этого сборника провокационно и лживо, однако это — интересный источник, поскольку он содержит документы. И, знакомясь там с письмом Белова, обнаруживаешь, что М. Солонин его при цитировании недобросовестно усёк, заменив отточием конец приведённого в сборнике 1992 года фрагмента письма Белова.

Вот он:

«Хочется кричать благим матом о необходимости самой напряженной учебы — решительной переделки всех слабых командиров в возможно короткие сроки <...>

Мы имеем прекрасный человеческий материал в лице нашего красноармейца; у нас неплохие перспективы с оснащением армии техникой. Нужны грамотные в военно-техническом отношении командиры, мы должны их сделать — в этом одна из задач сегодняшнего дня. <...>

В немецком рейхсвере неисполнения приказа нет».

Как видим, Белов, крайне высоко оценивая рвение офицерского корпуса рейхсвера, не так уж и низко оценивает потенциал самой РККА на всех её уровнях — от красноармейца до высших командиров.

К тому же надо помнить о том, чем была в 1930 году РККА и чем был рейхсвер.

Рейхсвер на рубеже 20—30-х годов был высокопрофессиональной структурой со строго ограниченной условиями Версальского договора численностью — сто тысяч человек. Это было нечто вроде огромной «кадрированной» воинской части, костяк которой составляет командный состав и которая при необходимости развёртывается в полноценную часть (в случае рейхсвера—в массовую армию).

Унтер-офицер рейхсвера готовился как будущий офицер этой массовой армии, рядовой — как унтер-офицер или тоже офицер. При этом личный состав рейхсвера комплектовался за счёт не всеобщей воинской обязанности, а за счёт строгого отбора.

Офицерский же корпус рейхсвера в 1930 году состоял практически полностью из лучших профессиональных, кадровых, специально и тщательно отобранных боевых офицеров с огромным опытом Первой мировой войны. Причём офицеров относительно молодых (то есть честолюбивых), способных руководить в перспективе массовой армией. Ведь рейхсвер с самого начала мыслился немцами как своего рода «концентрат» будущего вермахта, задачей которого должно было стать не просто возрождение военной мощи Рейха, но и решение масштабных задач решительного реванша за поражение в Первой мировой войне.

Стоит ли удивляться тому, что такой офицерский корпус в 1930 году землю носом рыл и «зверски» работал над собой, готовясь к «великим свершениям»?

А что такое была РККА образца 1930 года? Полумилиционные формирования в стране, которая к тому времени даже не определилась с ближайшими задачами развития, где одна часть руководства, как Бухарин, призывала: «Обогащайтесь!», а другая, как Сталин, предупреждала: «Нам надо за десять лет пробежать дистанцию длиной в век, иначе нас сомнут»...

Рыхлость, разболтанность тогдашнего общества, отсутствие его единства в тот момент, наличие серьёзных внутренних сил, враждебных новой власти, обуславливали и рыхлость армии, лишь начинающей формироваться по-настоящему и не имеющей ещё полноценного профессионального офицерского корпуса. Недаром Белов подчёркивал, что в рейхсвере неисполнение приказа невозможно — в отличие от тогдашней РККА.

Но это было в 1930 году. И хотя настоящая кадровая армия — по свидетельству, например, маршала Жукова — начала создаваться лишь в 1939 году, к 1941 году в стране имелся неплохой командный потенциал как в войсках, так и в запасе.

Солонин же, шулерски «цитируя» Белова, пытается создать у нас впечатление, что и перед войной «зверски» работавшим над собой блестящим офицерам вермахта противостояли «совковые» вахлаки, «насмерть запуганные Сталиным» и не способные ни на какую инициативу и компетентные действия.

Вахлаков хватало — мы это уже видели из документов, да ещё и увидим. Но если бы РККА состояла из них одних, то...

Впрочем, стоит ли продолжать?

А в заключение этого раздела я ещё раз обращусь к теме «Сталин и генералитет»...

Все бездарные провалы начала войны — на счету маршалов и генералов. Ведь Сталин, сам будучи высоким профессионалом в своём государственном «государевом» деле, настолько уважал накануне войны их профессионализм, в который он тогда верил, что даже на декабрьском совещании 1940 года не присутствовал, как и на январских штабных играх 1941 года — чтобы излишне не нервировать участников.

Однажды Сталин был, правда, инициатором и активно участвовал в совещании при ЦК ВКП(б) начальствующего состава РККА по сбору опыта боевых действий против Финляндии, которое проходило 14—17 апреля 1940 года, после окончания советско-финской войны. К слову, полная стенограмма этого совещания была издана очень ограниченным тиражом издательством «Наука» лишь в 1999 году.

В конце 1939 года, в начальный период «финской» войны, Красная Армия тоже провалилась — не катастрофически, как летом 1941 года, однако весьма постыдно. Сталин был этим, естественно, обеспокоен и, как я понимаю, решил сам для себя кое-что понять и другим дать возможность разобраться. Так было решено апрельское совещание 1940 года.

Обсуждение получилось полезным и живым. Просто ради собственного удовольствия, хотя и в интересах читателя — тоже, я несколько отвлекусь от темы (возможно, впрочем, и нет!) и приведу следующий фрагмент стенограммы выступления полковника Младенцева, командира 387-го стрелкового полка 136-й стрелковой дивизии:

«МЛАДЕНЦЕВ. Надо также отметить, что бойцы не боялись финнов и ходили в штыковые атаки.

Что еще нужно отметить? Нужно отметить то, что наши бойцы боялись финнов тогда, когда их не видели, финны стреляют, а бойцы не видят их (финские снайперы и впрямь были способны воздействовать на самые крепкие нервы). Это на бойцов действовало морально, когда же бойцы видели живых финнов, они рвались в бой и их нельзя было удержать. Бойцы всегда стремились вперед, а не назад. Эту особенную черту нужно отметить.

Другую картину показали бойцы, прибывшие в пополнение из Гуляй-поля (смех).

ГОЛОС. Махновцы бывшие (Гуляй-поле — родина и «столица» Махно)

МЛАДЕНЦЕВ. Этот народ плохо дерется, бывшие махновцы, очевидно, потому что им по 37, 38 лет, очевидно, махновщину захватили.

Челябинское пополнение было хорошее, народ дрался хорошо и крепко дрался.

СТАЛИН. Эти мужики серьезные. МЛАДЕНЦЕВ. Хорошо дрались...»

На апрельском совещании 1940 года в ЦК были подробно изучены провалы и обобщён положительный опыт финской войны. Атмосфера совещания была деловой и, одновременно, — раскованной, товарищеской. Выступило почти пятьдесят человек, в том числе сам Сталин с заключительной речью.

И после этого, как я понимаю, Сталин решил, что военные из «финских» провалов необходимые уроки извлекли и в возможной войне с немцами прежних ошибок не повторят.

Увы, начало Большой войны показало обратное...

Внимательный читатель может, впрочем, спросить: «Но где же последовательность автора? То он хвалит генералов РККА, то их осуждает... Но разве маршал Тимошенко или генерал армии Жуков, или генерал-лейтенант танковых войск Федоренко, начальник Главного автобронетанкового управления РККА, чем-то принципиально отличались от того же генерал-майора Кондрусева? Сложись иначе, тот же Кондрусев мог бы сидеть в ГАБТУ, а Федоренко — лежать в поле под.Александровкой... Виноваты не столько конкретные люди, сколько система...»

И читатель, как ни странно, будет во многом прав. Вот только «системе», которая программировала будущие провалы, было к июню 1941 года не двадцать четыре неполных года (считая от ноября 1917 года), а добрых шестьсот с большим гаком лет, считая со времён развитого монголо-татарского ига. Это тогда в русском народе — широком и вольном, как русская природа, — наряду с народом Иванов, копившим силы для Куликова поля, начал складываться также народишко Ванек и Манек, всегда готовых целовать тогда — иноземный, а позднее — просто барский сапог.

Народ Иванов жил по правилу: «Служить, так не картавить, а картавить — так не служить!»

Народишко Ванек существовал по правилу: «Не сметь своё суждение иметь»...

Причём этот второй, мелкий и слабодушный, народишко Ваньков и «митьков» получил своё развитие во всех слоях населения России. И в высших слоях его процентное отношение к народу Иванов было намного большим, чем в народной толще.

В СССР Сталина, в России Сталина, ценили Иванов, но старая «Расея» оставила в наследство новой России — кроме прочего — и массовую «ваньковую» психологию. Иваны жили делом, Ваньки — шкурой. Генерал Иван Руссиянов готовил дивизию к войне и был к ней всегда готов. А «ванёк» с генеральскими петлицами готовился по преимуществу к отчётам, смотрам, проверкам, парадам и банкетам.

«Ваньки» всех уровней и провалили ту войну, выигрывать которую пришлось Иванам. И это — не «лирика», это — и есть правда истории и правда эпохи.

Конечно, выше изложена схема, а схема не может отразить всю полноту жизни. Реально и немалое число Иванов носило в себе черты «ваньков», а в душе немалого числа «ваньков» теплился огонёк Ивановой души. С началом войны Иваны окончательно выжгли в себе «ваньков», а часть «ваньков» возвысилась до уровня Иванов.

Неисправимые же «ваньки», как с генеральскими, так и с красноармейскими петлицами, не приняв боя или после первых разрывов снарядов отступали, поднимали руки, а то и, как генерал Власов, служили врагу.

Впрочем, даже война не изжила в стране окончательно ни «ваньковую» психологию, ни носителей этой психологии на всех «этажах» общества. Более того, кое-кто из «ваньков» за время войны даже «вырос» — не все ведь попадали в плен. А кое-кто даже удостоился высоких наград, а то и Золотых Звёзд, в глубине души оставаясь при этом всё тем же «ваньком». К тому же в победившей стране для удачно мимикрировавших сановных «ваньков», в том числе в погонах, складывалась объективно благоприятная обстановка — всегда выгоднее делить сладкий пирог победы, чем горький сухарь поражения.

И, как я уже говорил, после смерти Сталина всё начали валить на него. Благо это всемерно поощрял Никита Хрущёв, а многие из представителей послевоенного «маршалитета» и высшего генералитета были тут ему естественными союзниками, потому что им тоже не нужна была правда о том, как начиналась война.

Сталин после войны великодушно не обнародовал тот факт, что войну преступно проморгал не один Паанов, а чуть ли не всё военное руководство. Ведь готовность к войне определяется не тем даже, встретили её те или иные части в окопах, а тем, как эти части обучены, как снабжены, как была организована армейская жизнь до войны.

В принципе, здесь всё наладить было намного проще, чем в народном хозяйстве, потому что армия ничего не производит, она только потребляет. И генералам надо было лишь запрашивать, получать, распределять и учить подчинённых всех уровней пользоваться распределённым.

Некоторые высшие генералы не смогли перед войной сделать толком даже этого. А кто-то и явно предал.

Что оставалось Сталину? Он ведь непосредственно перед 22 июня 1941 года оказался в очень сложном положении. Он надеялся на генералитет, а тот проваливал дело войны ещё до её начала.

Причём вот ведь что... Допустим, Сталин даже заподозрил бы Павлова в прямом предательстве. Ведь даже в этом случае Сталин не мог распорядиться об аресте Павлова до начала войны, потому что арест в такой момент всего лишь предполагаемого предателя на таком посту не менее опасен для общего тонуса армии, чем оставление его на месте.

Но вот война началась. Предполагаемый провал стал фактом. Что делать? Не наказать после провалов вообще никого было нельзя — надо было показать генералам, что терпение Сталина и Родины кончилось. Однако наказывать многих тоже было нельзя — с кем-то же надо было теперь воевать!

При этом, даже точно зная о том, что кто-то предал, открыто судить и расстрелять его как прямого изменника было опять-таки опасно, потому что официальная информация о прямой измене части генералитета сделала бы невозможной никакое управление войсками по вполне понятным причинам.

Но и тыкать чересчур пальнем не то что в предателей, но даже в просто нераспорядительных сотрудников Сталин тоже не мог. Такие — не такие, других не было. Воевать надо было с теми, кто есть.

Поэтому Сталин и не ткнул пальцем в очевидное, и смолчал.

И объяснил военный провал внезапностью и вероломностью нападения.

То, что он покрыл этим грехи, а то и измену кого-то из военного руководства, знал очень ограниченный круг лиц, часть из которых к тому же погибла или была расстреляна.

Потом надо было опять-таки воевать...

А уж когда пришла Победа — стоило ли ворошить прошлое?

Так считал Сталин — он же не знал, что после его смерти почти все его маршалы (кроме Рокоссовского) поведут себя в меньшей или большей степени подло и позволят Хрущёву оболгать своего верховного вождя, да ещё и сами грязи на его могилу нанесут.

Так и остались по сей день виновными в провале первых дней войны не они, а «тиран Сталин» — совместно с «палачом» Берией, конечно.

Берия ведь «преступно отмахивался» от мифических предупреждений мифических «секретных сотрудников» Алмаза и Кармен. А советский народ, «запуганный» — по Марку Солонину — «деспотом Сталиным» насмерть, вначале не хотел воевать, и только зверства гитлеровцев ситуацию для Сталина изменили...

Ну что же, уважаемый читатель! Мы подошли теперь к анализу и этого мифа, уже не «дубового», а подлого и для русского народа оскорбительного.

Добавить комментарий