Выезд от кремля в Коломну войск Москвы, Белозерского, Ярославского, Ростовского, Холмского, Серпуховско-Боровского княжеств. Общевойсковой сбор русских войск в Коломне

Из русских князей не хотел соединяться с Москвой один потомок Святослава Черниговского — Олег Рязанский: более других князей русских он был напуган татарами.

Еше недавно княжество его подвергалось страшному опустошению от незначительного отряда татар, а теперь Мамай стоит на границах с громадным войском, которого пограничная Рязань будет первою добычею в случае сопротивления.

Не надеясь, чтоб и Димитрий Московский дерзнул выйти против татар, Олег послал сказать ему о движениях Мамая, а сам спешил войти в переговоры с последним и с Ягайлом Литовским. Очевидно, что Олег и Ягайло рассуждали так: «Как скоро князь Димитрий услышит о нашествии Мамая и о нашем союзе с ним, то убежит из Москвы в дальние места, или в Великий Новгород, или на Двину, а мы сядем в Москве и во Владимире; и когда хан придет, то мы его встретим с большими дарами и упросим, чтоб возвратился домой, а сами с его согласия разделим Московское княжество на две части — одну к Вильне, а другую к Рязани и возьмем на них ярлыки и для потомства нашего».

Но Дмитрий не думал бежать ни в Новгород Великий, ни на Двину, а назначил всем полкам собираться в Коломну к 15 августа.

План Дмитрия Иоанновича был прост и ясен — упредить неприятеля на Оке, первым занять этот важнейший стратегический рубеж, не дав Мамаю преодолеть его. Лишь две сильные крепости защищали тогда южную границу Московского княжества: Серпухов и Коломна. Выбор последней в качестве места сосредоточения войска был очевиден. Коломна располагалась на наиболее вероятном направлении главного удара Мамая.

О самом Мамае в Москве имелись пока еще очень туманные сведения. Не ясны были ни его намерения, ни численность и точное местонахождение его войска, ни то, с кем в союзе он выступает. Согласно «Сказанию о Мамаевом побоище», на военном совете в Москве было принято решение выслать в Поле дальний дозор, «крепкую сторожу» — отборных великокняжеских оружничих Родиона Ржевского, Андрея Волосатого, Василия Тупика, Якова Ослябятьева и «иных крепких юношей» — всего числом семьдесят человек. Им было велено «ехати близ орды до Быстрая Сосны... языка добывать, дабы истинно слышамо царева хотения». Предприятие это требовало отчаянной смелости и поистине нечеловеческой ловкости. Горстке удальцов предстояло захватить не просто пленного, а обязательно приближенного Мамая, способного поведать о планах своего повелителя. Для этого надо было проникнуть сквозь плотную завесу татарских разъездов, в открытой степи пробраться в самую гущу Мамаева войска. Не теряя ни минуты, «сторожа» спешно ускакала на юг и затерялась в безбрежных просторах Дикого Поля. Мамай двигался по степи на запад, рассчитывая на встречу с войсками Ягайло, который тоже выступил в поход. Сторожевые дозоры, высланные Дмитрием Иоанновичем в степь, на Красивую Мечу, на Быструю Сосну доносили о продвижении противника, который, по-видимому, еще не выбрал направления главного удара.

Вернувшись из Троицы, великий князь Дмитрий Иоаннович немедля собрался в поход. Пора было выдвигать пришедшие в Москву рати к Коломне, месту сбора всего русского войска. О том, как провожали воинов в поход, повествует «Сказание о Мамаевом побоище».

Другие источники Куликовского цикла позволяют с редкостной для русского средневековья, почти уникальной полнотой определить последовательность сбора войска, его состав, район мобилизации, построение и численность. По призыву разосланных во все концы страны гонцов с грамотами сбор войска, объявленный на 15 августа 1380 года в Коломне, фактически начался еще раньше, в Москве. В середине августа в дополнение к, по-видимому, уже съехавшимся московским «воям» туда прибыли во главе своих отрядов князья Белозерские (Федор Романович и Семен Михайлович), Андрей Кемский (удел в районе реки Кеми к северу от Белого озера), Глеб Карголомский (село Карголома в трех километрах к юго-востоку от Белоозера), Андожские (или Андомские; волость Андога на реке Суде к югу от Белого озера), Ярославские (Андрей Ярославский и Роман Прозоровский; село Прозорово на реке Редьме, впадающей в Мологу), Лев Курбский (село Курба в 25 км от Ярославля), а также Дмитрий Ростовский. Никоновская летопись добавляет к этому списку посланца великого тверского князя Ивана Всеволодовича Холмского, князя Владимира Андреевича Серпуховско-Боровского, устюжских князей и других, не названных по именам военачальников.

Карта первых мобилизованных контингентов обнаруживает характерную «звездчатую» систему их сбора. Вассальные дружины из городов и сел съезжались в стольный город под стяг своего князя. Из областных столиц собранные «вой» двигались в Москву. Белозерско-ярославские и ростовский отряды прибыли в столицу, пройдя расстояние 150-600 км. Учитывая короткие сроки сбора и то, что путь дальних «воев» занял не менее 7-10 дней, они проходили в сутки 60-85 км, что в 2-3 раза превышало обычную норму дневного перехода. Такой темп марша соответствовал срочности сбора. Как сообщалось в мобилизационной грамоте: «Вы бы чяса того лезли воедин день и нощь, а других бы есте грамот не дожидалися».

Ранним утром августовского дня, на который был назначен выход войска из Москвы, великий князь Дмитрий Иоаннович, другие князья и воеводы с семьями собрались под белокаменными сводами главной московской святыни, Успенского собора. Площадь вокруг храма, улицы и закоулки кремля — все свободные пространства были запружены воинами, уходившими в поход, и провожающими их москвичами. Дмитрий Иоаннович прежде всего помолился перед образом Спаса, призывая Господа помочь русскому воинству, даровать ему победу. Затем великий князь преклонил колена перед чудотворной иконой Божьей Матери, написанной святым митрополитом Петром.

В храме перед иконами среди близких людей этот сильный, суровый, подчас крутой человек не скрывал слез. Чувство, испытанное им в Троице, не оставляло его. Помолившись Богородице, Дмитрий вошел в жертвенник алтаря собора, туда, где в каменной гробнице-раке покоились мощи митрополита Петра, чудотворца Московского. «Святитель Петр, — говорил князь, — по милости Божией ты непрестанно чудодействуешь. Ныне пришло для тебя время молиться за нас общему владыке, царю, милостивому Спасу. Ныне ведь ополчились на меня супостаты поганые и на град твой Москву крепко вооружаются. Тебя ведь Господь показал роду нашему и зажег тебя, светлую свечу и поставил на подсвечнике высоком, чтобы светить всей земле Русской. И тебе подобает ныне о нас грешных молиться, чтобы не пришла на нас смертная опасность и сила грешников нас не погубила. Ты ведь страж наш крепкий от вражеских нападений, потому что мы твоя паства».

Память этого святителя особо чтили в Москве. Помолившись в Успенском соборе, великий князь пошел в соседний Архангельский храм. Михаил Архангел, предводитель небесного воинства, победитель темных сил, почитался на Руси символом воинской мощи и доблести. Уходя на брань, и князья, и простые ратники непременно молились перед его образом. Перед походом не мог не поклониться «небесному воеводе» и великий князь Дмитрий Иоаннович. Помнил он и о другом святом Михаиле, о князе Черниговском, мученике за веру, убитом в Орде за отказ перед встречей с Батыем исполнить унизительный для христианина обряд очищения и поклонения изображению Чингисхана.

Как говорится в Основной редакции «Сказания»: «...князь же великий Дмитрий Иоаннович с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем пошел в церковь небесного воеводы архистратига Михаила и преклонялся перед святым образом его».

Московский Архангельский собор был своеобразным памятником праведнику. Освящение храма состоялось 20 сентября 1333 года, как раз в день памяти Михаила Черниговского и погибшего вместе с ним его боярина Федора. Теперь, много лет спустя, когда русское войско шло на бой с Мамаевой Ордой, память о мучениках взывала к подвигу самопожертвования. В Архангельском соборе Дмитрий Иоаннович поклонился гробам своих предков, московских князей, похороненных здесь: Ивана Калиты, Симеона Гордого, Ивана Красного. Их неусыпными многолетними трудами Москва возвысилась силой и богатством над остальными русскими княжествами. Завет пращуров — хранить и умножать «отчину» — вошел в кровь и плоть их потомка, Дмитрия Иоанновича. Выступая как защитник всей Русской земли, он тем не менее всегда помнил, что прежде всего он московский князь. Для него битва с Ордой стала таким же исполнением родового долга, каким был для его предков мир с ней.

Он говорил перед гробницами со слезами: «Истинные хранители, русские князья, поборники православной веры христианской, прародители наши! Если имеете смелость просить Христа, то ныне помолитесь о нашем унынии, потому что ныне приключилось великое нашествие на нас, детей ваших. И ныне сражайтесь вместе с нами». И вышел из церкви.

Из тихого полумрака собора Дмитрий вышел на площадь, пронизанную ослепительным солнечным светом, заполненную людьми. Здесь уже стоял его боевой конь. Наступила горькая минута прощания. Послышался женский плач. Великая княгиня Евдокия, обняв мужа, рыдала. Плакали супруга Владимира Андреевича Елена (в православном крещении Мария, в монашестве Евпраксия), жены князей, воевод, простых ратников, предчувствуя раннее вдовство, сиротство детей. Сам Дмитрий Иоаннович удержался от слез лишь «народа ради». Последними словами, сказанными им перед разлукой Евдокии, были слова апостола Павла: «Аще Бог по нас, то кто на ны!» («Если Бог за нас, то кто против нас!»).

Расставшись с нежной супругой, Димитрий подъехал к войскам и громко сказал: «Братия моя милая, не пощадим живота своего за веру христианскую, за святые церкви и за Землю Русскую!»

«Готовы сложить свои головы за веру Христову и за тебя, государь, великий князь!» — восторженно отвечали ему из рядов. С высоты терема княгини провожали уходящее войско. Тогда рядом с Успенским и Архангельским соборами из массы разнообразных зданий выделялся «златоверхий терем» великого князя Дмитрия (Донского). Самой красивой частью деревянного дворца были выходившие на Москву-реку Набережные сени: спускавшиеся от них лестницы к рундукам придавали терему живописный вид. Хотя и построенный из дерева, великокняжеский дворец представлял собой великолепное для своего времени здание, соответствующее высокому статусу московских князей и их столицы.

Полки представляли величественное зрелище. Их доспехи и оружие ярко блистали на утреннем солнце. Кольчатые железные брони или стальные панцири из блях, шлемы с остроконечными верхушками, продолговатые щиты, окрашенные в красный цвет, тугие луки и колчаны со стрелами, острые копья, частью кривые булатные сабли, частью прямые составляли вооружение и снаряжение русских воинов. Над их рядами во множестве развевались знамена или стяги на высоких древках, а поднятые вверх копья имели подобие целого леса. Князья и воеводы отличались наиболее нарядными, большею частью позлащенными доспехами, а также яркими, наброшенными поверх них плащами.

Из кремля, по «Сказанию о Мамаевом побоише», войско выходило тремя воротами: Никольскими, Фроловскими (Спасскими) и Тимофеевскими (Константиноеленинскими). В их белокаменных арках священники благословляли ратников иконами и крестами, окропляли святой водой. Воинство, покидавшее Москву, было велико. Даже по самым скромным подсчетам, его численность превышала 10-15 тысяч. К тому же каждый всадник имел не по одной лошади. Если же учесть еще и необходимые в дальнем походе обозы, то становится очевидным, что провести всю эту массу через узкие улицы московского посада было непросто. Да и на открытой местности такое войско, сведенное в одну колонну, растянулось бы на десятки верст. Это могло значительно усложнить управление им и резко замедлить скорость движения.

Поэтому вполне достоверным представляется сообщение «Сказания о Мамаевом побоище» о том, что рать Дмитрия Иоанно- вича уходила из Москвы тремя колоннами. Сегодня можно лишь приблизительно представить себе маршруты движения войска. В древнейшей летописной повести о Куликовском походе не содержится практически никаких подробностей этого марша. В ней говорится только о том, что Дмитрий Иоаннович «поиде вборзе с Москвы, хотя боронити своея отчины и прииде на Коломну». Несколько больше сведений содержится в более позднем «Сказании о Мамаевом побоище». Если сопоставить их с данными, увы, скупыми и приблизительными, о топографии города и его окрестностей в конце XIV века, можно примерно представить себе, как шли ратники на Куликово поле.

Полки, выходившие из кремля через Никольские и Фроловские ворота, попадали в Загородье — район, занимавший верхнюю часть нынешнего Китайгородского холма, где пролегают улицы Никольская и Ильинка. Здесь в древности начиналась дорога на Переяславль-Залесский. Но ратникам надо было сворачивать южнее, чтобы вдоль кремлевской стены или где-нибудь далее спуститься под крутую в те времена гору в долину Москвы-реки и выйти на пути, ведущие в Коломну.

Прямо на коломенскую дорогу можно было попасть через Тимофеевские ворота Кремля. За белокаменной стеной простиралась небольшая болотистая низина, а чуть далее начинался Великий посад. Это был давно, еще с домонгольских времен обжитый район. Во второй половине XIV века Великий посад занимал уже весь южный склон и подножие Китайгородского холма, от современной Варварки до Москвы-реки. Впоследствии, после того как на Красной площади и Васильевском спуске выстроили торговые ряды, за этой местностью утвердилось название, по которому мы знаем ее сегодня, — Зарядье.

Великий посад в XIV веке был не самым престижным районом Москвы. Он не имел тогда надежных укреплений. Во время осад Москвы Ольгердом в 1368 и 1370 годах посады сначала были выжжены самими защитниками города, а затем то, что от них еще оставалось, разорили литовцы. Жителям приходилось покидать свои дома и пережидать лихую пору за прочными кремлевскими стенами. Страдал Великий посад, расположенный на береговой низине Москвы-реки, и от наводнений, но всякий раз после бедствий отстраивался вновь. Местность привлекала людей своей близостью к ядру города — кремлю и к реке — основной транспортной артерии Московского княжества; важнейшему звену системы международных торговых путей. Ремесленники и торговцы составляли большинство населения Великого посада. Здесь жили кузнецы и литейщики, ювелиры и кожевники, сапожники и гончары. Технология многих производств требовала большого расхода воды. В то же время всякое связанное с огнем ремесло в деревянном городе было чрезвычайно пожароопасным. Вот и селились мастера поближе к Москве-реке, невзирая ни на ее капризы, ни на беззащитность своих дворов в случае нападения врага.

Великий посад был тогда сплошь деревянным. Ни одного каменного строения того времени в этом районе нам неизвестно. Дворы, на которых жил посадский люд, состояли из жилых изб и хозяйственных строений. Почти в каждой усадьбе был еще и огород. Многие жители держали разнообразный скот. Он пасся неподалеку на москворецких лугах.

Главной улицей предместья издревле считалась Великая, или Большая. Она тянулась от Тимофеевских ворот кремля параллельно Москве-реке, по линии позднейшего Мокринского переулка. Примерно на середине улицы стояла с давних времен церковь Николы Мокрого, покровителя путешествующих по водам. Московская пристань находилась совсем рядом, и каждый, кто прибывал в город рекой или отправлялся в путь речным путем, не мог не зайти в Николо-Мокринский храм, чтобы помолиться.

По сообщению «Сказания о Мамаевом побоище», великий князь московский Дмитрий Иоаннович взял с собой в поход на Куликово поле десять купцов, торговавших с Крымом. Согласно «Сказанию», это были Василий Капица, Исидор Олферев, Костянтин, Козма Ковырь, Онтон Елбузин, Михаил Саларев, Тимофей Весяков, Дмитрий Черный, Дементий Саларев, Иван Ших.

Не только в качестве добрых воинов понадобились гости-сурожане Дмитрию Иоанновичу. Купцы, под контролем которых находилась торговля с Причерноморьем, прекрасно знали все пути на юг, весь театр будущих военных действий. Торговцы проникали в такие места, куда заказана была дорога кому-либо другому. Поскольку русские войска шли к Дону, а именно по Дону пролегал торговый путь в Сурож (ныне Судак в Крыму), сурожане являлись идеальными разведчиками. И в Орде, и в итальянских колониях Крыма они имели обширные связи, многочисленные каналы информации. Их осведомленность была очень нужна Дмитрию Иоанновичу.

Проводники, разведчики, финансовые советники, кредиторы, дипломатические агенты — гости-сурожане могли выступать во всех этих качествах. По «Сказанию о Мамаевом побоище», Дмитрий Иоаннович отводил им и такую роль: купцы должны были «поведати в далних землях» о событиях похода. Выражаясь современным языком, московский князь предпринял умелую акцию по созданию благоприятного для себя международного общественного мнения. Поход против «безбожного Мамая», несомненно, должен был высоко поднять его престиж во всем христианском мире. Гостям-сурожанам отводилась особая роль в этом деле.

За посадом дорога лежала через Кулишки. Она шла примерно по линии современного Солянского проезда и улицы Солянки, оставляя справа мокрый москворецкий луг, а слева — холмистое урочище Глинищи. Это была уже почти сельская местность: заливные и нагорные луга с остатками соснового бора, овражки, ручейки, болотца. Жилая застройка располагалась здесь лишь отдельными островками вокруг нескольких храмов. Тогда уже существовала деревянная церковь Всех святых на Кулишках. Ее великолепное кирпичное здание, построенное в XVII веке, и сегодня украшает Славянскую площадь столицы.

Далее при дороге стоял храм Параскевы Пятницы на Кулишках. Впоследствии бок о бок с ним была выстроена церковь Кира и Иоанна. В 1694 году оба храма соединили в один. В середине следующего столетия его каменное здание, пострадавшее от пожара, было разобрано. Освяшение нового храма во имя Кира и Иоанна, возведенного видным зодчим К. И. Бланком в ознаменование восшествия на престол Екатерины II, состоялось в 1768 году. Это была одна из красивейших московских церквей, редкий образец позднего барокко. В 1930-х годах храм закрыли, а затем разрушили.

На развилке современных Яузской и Николоямской улиц недавно установленный закладной крест предполагаемого памятника Дмитрию Донскому напоминает о том, что в 1380 году в этих местах проходило навстречу Мамаю русское воинство. Невдалеке отсюда начинались две большие дороги на Коломну: Болвановская и Брашевская. По этой Болвановской дороге, согласно «Сказанию о Мамаевом побоище», в августе 1380 года шли ратники князей Белозерских: «Урядно убо видети, войско их». Отважные князья стремились навстречу славе Руси, где пали как герои.

По соседней, Брашевской дороге двинулся к Коломне князь Владимир Андреевич Серпуховской со своей дружиной. Путь этот пролегал чуть южнее. Начинаясь у Болвановья, на левом берегу Москвы-реки, он через несколько десятков верст переходил на берег правый и шел на Коломну через городок Брашеву и одноименную волость.

За Крутицами на том же левом, возвышенном берегу Москвы-реки лежало Симоново с двумя недавно основанными монастырями. Надо думать, их братия с особенным чувством и особым усердием молилась в те дни о победе. Рождественский и Успенский монастыри на Симонове в последние годы превратились в центры духовного сопротивления чужеземному владычеству. Симоновский игумен Федор во всех испытаниях оставался верен пути своего учителя и родного дяди Сергия Радонежского.

Предание гласит, что здесь, в благодатном бору, Дмитрий Иоаннович устроил своему войску, вышедшему в поход на Мамая, отдых после утомительного дневного перехода. Ночь была тихой и ясной. Из бездонной черноты неба сквозь кроны вековых сосен на спяших ратников взирали далекие звезды. Сон не шел к великому князю. Дмитрий не мог прогнать тяжелые думы и тревожные сомнения. О них он забывал в дневных заботах и трудах среди своего войска, но они вновь воскресали в ночном одиночестве. На пороге судьбы, когда ценой поступков и решений становилась победа или погибель, когда ответственность за всех ложилась на плечи одного, неуверенность и страх невольно вкрадываются даже в души неустрашимых и привыкших властвовать. Силясь побороть в себе эту гнетущую слабость, Дмитрий Иоаннович молился, вспоминая благословение, полученное от Сергия, и пророчество старца. Постепенно душевное смятение уходило. Внезапно что-то заставило князя открыть глаза. В ночной вышине среди торжественного сияния звезд он увидел светлый лик, паривший над мачтовой сосной. Дмитрий узнал икону святого Николая. Икона укрепила князя верой и надеждой и «сия вся угреша (т. е. согрела) сердце его!» С тех пор урочище, где произошло это чудесное явление, стало зваться Угрешей. Дмитрий Иоаннович дал обет по возвращении из похода с победой основать на этом месте монашескую обитель. Обещанное Богу было исполнено вскоре. Так получил свое начало знаменитый Николо-Угрешский монастырь.

Это предание, казалось бы, не подтверждается историческими источниками. Согласно «Сказанию о Мамаевом побоище», Дмитрий Иоаннович шел на Коломну Котловской дорогой, пролегавшей в стороне от Угреши. Учтем, однако, что русская рать двигалась тремя путями в сравнительно неширокой полосе, на расстоянии 10-15 верст между колоннами. Дмитрий Иоаннович мог перемещаться с дороги на дорогу, наблюдая за движением войск. Вскоре за Угрешей Брашевская дорога переходит с левого берега на правый, в районе Боровского кургана, где князь Владимир Андреевич перешел с войском на правый берег. Далее рать Владимира Андреевича на Коломну шла правым берегом.

В то время как дружины князей Белозерских и Владимира Андреевича выступили из Москвы по Болвановской и Брашевской дорогам, третья колонна под водительством самого великого князя Дмитрия Иоанновича двинулась на Коломну иным путем. Выйдя из Тимофеевских ворот кремля, ратники сразу же поворачивали к Москве-реке. Они проходили по деревянному мосту, настланному на плотах и колебавшемуся при движении людей, коней, повозок. Такие мосты назывались живыми. Их наводили после паводков каждую весну.

Старая дорога на село Котел, по которой шел с войском на Коломну Дмитрий Иоаннович, пролегала по восточному Заречью. Великая княгиня Евдокия, провожая взглядом с высоты кремлевских теремов уходившую рать, видела «конечным зрением» своего князя «грядуща лугом подле Москвы-реки».

Все безотрывно смотрели туда, где по обоим берегам Москвы-реки нескончаемыми потоками текли и текли уходящие полки. Каждая женщина старалась высмотреть в людской гуще своих близких, каждая понимала, что проводила их на смертный бой. От этого разрывалось сердце, холодела душа. Плач стоял над крыльцом кремлевского златоверхого терема.

Великая княгиня в слезах молила Господа сподобить ее вновь увидеть своего государя, просила о даровании победы: «Не сотвори, Господи, яко же прежде сего за мало лет велика брань была русским князем на Калках с погаными половци с агаряны. И ныне избави, Господи, погыбнути оставшему христианству...» Молилась Евдокия и о малолетних своих сыновьях Василии и Юрии, о возвращении живым и невредимым их отца, о продолжении рода княжеского: «То и земля их спасется, а они в векы царствують». Рыдания и молитвы раздавались тогда по всей Москве. И в теремах, и на убогих дворах, и во всех храмах. Вместе с войском, казалось, уходила из города и сама жизнь. Москва замерла в тревожном ожидании.

Когда великокняжеское войско ушло на Коломну, Москва не осталась без защиты. Несмотря на то что в будущей битве с несметными полчищами Мамая каждый ратник был на счету, Дмитрий Иоаннович пошел на ослабление своих главных сил и оставил в столице многочисленный гарнизон под началом нескольких воевод. Общее же командование обороной города великий князь, согласно летописному сообщению, поручил боярину Федору Андреевичу Свибло. Это был один из опытнейших московских воевод, строитель белокаменного кремля.

Иное настроение царило в войске. На брань шли как на пир: «Грядут русские сынове успешно, яко медвяныа чяши пити и сьтеблиа виннаго ясти, хотять себе чести добыти и славнаго имени». Война была для многих выступивших в тот поход образом жизни, потехой молодецкой, а ратная доблесть, слава и честь — смыслом существования. И ко всему этому теперь добавился и иной, высший смысл. Воины шли испить чашу жертвенную, пострадать за отечество и веру, умереть за Русь, чтобы она осталась жива.

В Москве временно оставался также воевода великого князя Тимофей Васильевич Вельяминов, один из героев битвы на Воже. Он должен был продолжить сбор ратей, прибывавших из отдаленных мест в столицу, завершить формирование городского ополчения, а затем с этими силами выступить вдогонку войску Дмитрия Иоанновича. Если бы обстановка вдруг изменилась и враг неожиданно появился у стен Москвы, воины Тимофея Вельяминова встали бы на защиту столицы.

Все дальше по дороге на Котел удалялось от города войско Дмитрия Иоанновича. Вот уже скрылись белокаменные стены и башни, потухли купола соборов. Уже проехали запустевший Даниловский монастырь, основанный святым Даниилом Александровичем с церковью святого Даниила Столпника. За селом Даниловским поднялись наверх к селу Котел, стоящему на одной из Поклонных гор, где открывался вид на Москву. Дальше были села Ногашинское, Коломенское, которые принадлежали князю Андрею Иоанновичу. Древняя Коломенская дорога в более поздние времена имела другое название — Шубинская.

Дорога проходила через стан Маковец на реке Северке и заканчивалась в Коломне. В том, что Дмитрий Иоаннович повел основные силы русского войска именно этим путем, был серьезный стратегический расчет. Из трех дорог, соединявших Москву и Коломну, Шубинская являлась кратчайшей и самой удобной. Двигаясь по ней, не надо было, как на Брашевке, совершать переправу через широкую и полноводную в те времена Москву-реку, преодолевать топкие, болотистые заливные луга, форсировать овраги многочисленных москворецких притоков. Шубинская дорога проходила по ровной, сухой, слабопересеченной местности. Не было здесь ни обширных болот, ни дремучих чащоб. За этим хлебородным, давно освоенным и обжитым краем впоследствии утвердилось историческое название Польщина.

Движение главных сил русского воинства по Шубинской дороге, самой западной из трех, диктовалось и военной обстановкой, которая по-прежнему была не до конца ясной. Дмитрию Иоанновичу и его воеводам приходилось считаться с опасностью неожиданного прорыва Мамая через рубеж Оки не у Коломны, а где-нибудь выше по течению — у Каширы или у Серпухова. С этого же юго-западного направления мог внезапно появиться и Ягайло. В обоих случаях русское войско оказывалось в крайне сложном положении. Противник мог отрезать его от Москвы или даже атаковать в момент, когда оно находилось на марше и было рассредоточено по трем дорогам. Татары не раз доказывали свою способность действовать быстро, внезапно, заставать врага врасплох.

В 1380 году Дмитрий Иоаннович был более предусмотрителен. Даже в самом начале похода, не сблизившись еще с неприятелем, он принял все меры предосторожности и всегда оставался начеку: идя на Коломну, великий князь держал свои главные силы на правом, наиболее угрожаемом фланге, откуда можно было ожидать удара. Прорвись Мамай или Ягайло через рубеж Оки западнее Коломны — и сильная русская рать свернула бы с Шубинской дороги направо, быстро заступив путь неприятелю, став надежным щитом для Москвы и всего остального войска. Однако попытки прорыва тогда не последовало. И Мамай, и Ягайло были еще далеко и не спешили переходить к решительным действиям. Все три колонны русского войска, вышедшие из Москвы, к середине августа благополучно достигли Коломны. Здесь же сосредоточились рати, направлявшиеся к месту общего сбора, минуя стольный град. Полки из Владимира и Юрьева-Польского, Костромы и Переяславля-Залесского возглавляли воеводы великого князя. Рати из Мещерского, Муромского, Брянского и Елецкого княжеств прибыли под водительством своих князей. Ближайшие и ответственнейшие задачи военной кампании были выполнены: войска собраны, южная граница прикрыта. Это вселяло надежду на успех похода. Новгородский хронограф так определяет силы трех отрядов: с Владимиром Андреевичем шло 30 тысяч, с Белозерскими князьями — 25 тысяч, с великим князем — 50 тысяч воинов. Общее число воинов, двинувшихся из Москвы в поход против Мамая, по этому свидетельству несколько превышала 100 тысяч человек.

Въезд великого князя в Коломну был торжествен. Воеводы, князья, множество ратных людей встречали Дмитрия Иоанновича еще на дальних подступах к городу, на берегу речки Северки. Отсюда процессия двинулась к городским воротам, где великого князя уже ждало все коломенское духовенство с крестами и иконами. Епископ Герасим отслужил молебен и осенил воинов крестом.

Движение армии в Коломну, где уже дожидались другие отряды, заняло около четырех дней. Войско, нагруженное обозом, подбирая встретившиеся по дороге части, проходило примерно 25 км в день.

Общевойсковое походное построение армии произошло в Коломне, на Девичьем поле. «Князь же великий, выехав на высокое место з братом своим, с князем Владимером Андреевичем, видяще множество людей урядных и възрадовашяся, и урядиша кое-муждо плъку въеводу».

На Девичьем поле все русское войско было разделено на пять полков. Один из них назывался сторожевым. В походе он должен был выполнять задачу авангарда армии, а в сражении — ее боевого охранения. Первым воеводой сторожевого полка при «уряжении» стал предводитель коломенской рати Микула Васильевич Вельяминов. Сын последнего московского тысяцкого, брат казненного Ивана Вельяминова оставался в чести и доверии у Дмитрия Иоанновича. С великим князем Микулу Васильевича связывали и родственные, и дружеские отношения. Они были женаты, как мы знаем, на сестрах, дочерях суздальско-нижегородского князя Дмитрия Константиновича. Согласно «Задоншине», первую весть о нашествии Мамая Дмитрий Иоаннович получил на пиру от Микулы Вельяминова.

В сторожевой полк вошли также рати из Владимира и Юрьева- Польского под водительством великокняжеского воеводы Тимофея Валуевича. (О Тимофее Васильевиче Акатьевиче, по прозвищу Валуй, сообщает и летописная повесть о Куликовском походе.) Костромичи же прибыли к Коломне под началом великокняжеского воеводы Ивана Родионовича из московского рода Квашниных. Они, вероятно, тоже были включены в сторожевой полк. Его ряды пополнили и переяславцы. Их привел воевода Андрей Иванович Серкизов, сын крещеного выходца из Орды (владельца села Черкизова, ныне района современной Москвы).

Первую линию построения русского войска в будущем сражении должен был составить передовой полк. В «Сказании о Мамаевом побоище» его военачальниками указаны «Дмитрий и Иван Всеволожи» (Всеволодовичи).

Главные силы русского воинства были сведены в большой (великий) полк В сражении ему отводилось место в центре боевой линии. По обычаю он находился под рукой самого великого князя. Большой полк состоял из испытанных воинов великокняжеского двора — бояр, дворян, детей боярских, вольных слуг. В него должно было входить и московское пешее городовое ополчение. Сюда же Дмитрий Иоаннович присоединил рати князей Белозерских. Вторым по значению, после большого полка, считался полк правой руки. Водительствовать им было доверено двоюродному брату и ближайшему сподвижнику Дмитрия Иоанновича, Владимиру Андреевичу Серпуховскому. В полку правой руки состояли воеводы удельного князя Данило Белоус и Константин Кононович, а также князья Федор Елецкий, Юрий Мещерский, Андрей Муромский. К себе Владимир Андреевич взял и ярославских князей. Наконец, полк левой руки, фланг русской боевой линии, был поручен Глебу Брянскому. Этого князя иногда отождествляют с Глебом Друцким, чей небольшой удел входил в великое княжество Литовское. Ожидался подход дружин и других владетелей литовского княжеского дома — Андрея Полоцкого и Дмитрия Трубчевского.

По данным распространенной редакции «Сказания о Мамаевом побоище», в Коломне в те же дни к русскому воинству присоединились «мужи новгородцы» во главе с шестью посадниками. «Все люди нарядны, пансири, доспехи давали з города», — замечает повествование. Действительно, рать Великого Новгорода обычно составлялась из ополчений пяти городских «концов», которые возглавляли пять военачальников. Шестой осуществлял общее командование. Вооружение для воинов частью выдавалось из городских арсеналов — «з города».

В Коломенском походном построении «мужики новгородские» занимали место в полку левой руки. Участие новгородцев в Куликовской битве историками оспаривалось, но ныне убедительно доказано С. Н. Азбелевым. Он прояснил реальные подробности новгородской помощи. Так, новгородский контингент, если верить распространенной редакции «Сказания», возглавляли шесть командиров, что соответствовало принятой во второй половине XIV века практике отправке в поход новгородской рати, выставляемой пятью городскими концами, иногда под общим руководством степенного посадника. К тому же имена двух посланных на Дон военачальников удалось опознать как достоверные. Далее, новгородские посадники упомянуты в списке боярских потерь на Куликовом поле, воспроизведенном «Сказанием» и «Задоншиной». Этот факт проверяется записью о павших в битве новгородцах, которая сохранилась в рукописном синодике XVI века новгородской Борисоглебской церкви (в Плотниках).

Известный исследователь новгородской древности В. Л. Янин в свое время обратил внимание на рукописный синодик церкви Бориса и Глеба в Плотниках, составленный, видимо, после 1456 года. В нем, в частности, говорится: «Покои, Господи... на Дону избиеных братии нашей при велицем князе Дмитреи Иоанновичи». Историк считает эту запись «в высшей степени любопытным свидетельством участия новгородцев в Куликовской битве». Памятником победы на Дону традиционно почитается храм святого Дмитрия Солунского на Славковой улице в Новгороде.

Новгородская сила откликнулась на призыв Москвы о помощи не случайно. Как раз в год Куликовской битвы великий князь Дмитрий перезаключил с новгородцами союзный договор о совместной борьбе с врагами Московской Руси. Эти обязательства северный союзник Москвы как в 1375, так и в 1380 году, видимо, точно выполнил. Характерно, что сообщение о битве па Дону приведено новгородским летописцем в подчеркнуто торжественном тоне, как общерусское свершение.

Кстати, мы здесь можем сказать, что участие нижегородцев в Куликовской битве также оспаривается некоторыми историками советского периода, академиком Б. Л. Рыбаковым и историками настоящего времени. Они объясняют это тем, что Нижний Новгород не мог послать свои полки на битву, так как сам был разрушен в то время. Но полки мог послать Городец как самый крупный город после Нижнего Новгорода. Более детальное изучение Куликовской битвы обнаруживает участие в ней нижегородцев. В основной редакции «Сказания» и «Повести о Куликовской битве» говорится о павших боярах нижегородских. Кроме того, в списках В. Н. Ундольского, И. Ф. Хворостина и Е. И. Забелина основной редакции указано количество павших на Куликовом поле бояр-нижегородцев. Об участии нижегородцев в битве пишут в своих трудах историки В. Н. Татищев, Н. М. Карамзин, А. Д. Нечволодов.

Коломенский смотр был не просто военным парадом, впечатляющим, укрепляющим воинский дух зрелищем. Он стал важнейшим организационным мероприятием, которое значительно повысило боеспособность русского войска. Как единое целое армия, по сути дела, и была сформирована во время смотра на Девичьем поле. До этого огромная вооруженная масса, собравшаяся в Коломне со всех концов раздробленной Руси, представляла собой смесь местных ратей разной численности, разного качества единой структуры и системы командования. Каждый отряд держался обособленно.

Между тем точных сведений о противнике, его намерениях и планах Дмитрий Иоаннович ожидал, пожалуй, с большим нетерпением, чем подхода новых ратей. Вслед исчезнувшей первой «стороже» он посылает вторую: Климента Полянина, Ивана Святослава Всеславича, Григория Судокова и «иных с ними». Всего более трех десятков воинов. Им было строго предписано во что бы то ни стало и как можно быстрее взять «языка», разведать противника и вернуться назад.

Однако ожидать еще много дней, пока новая «сторожа» выполнит задачу, великому князю не пришлось. По дороге в Поле разведчики встретили Василия Тупика, которого уже и не чаяли видеть в живых. Он возвращался не с пустыми руками, вез с собой «языка» «царева двора», «сановитого мужа». На допросе знатный татарин сообщил Дмитрию Иоанновичу важнейшие сведения: Мамай не изменил своих планов идти на Русь, в союзе с ним выступает не только великий князь Аитовский, но и Олег Рязанский, тем не менее «не спешит бо царь того ради итти — осени ожидает».

Литовское войско продолжало свое движение для соединения с Мамаем. Однако Ягайло направлять свою армию вместо Оки к Дону явно не торопился. На соединение с Мамаем выступило не грозное многочисленное литовско-русское войско, а сравнительно небольшие отряды вооруженных людей, с трудом собранных и думавших больше о том, как уклониться от битвы. С таким воинством и в такой обстановке Ягайле не приходилось и думать о смелых и решительных действиях. Он долго собирался в поход, продвигался медленно, с оглядкой, на ощупь. Понимая недостаточность своих сил, он постарался переложить основную тяжесть войны на союзника, Мамая. Сам же готов был довольствоваться захватом союзных Москве княжеств в верховьях Оки. Через их территорию и направилось на соединение с татарами войско Ягайлы.

Олег Рязанский, до последнего момента надеявшийся, что великий князь уйдет от ордынских полчищ на Двину или Новгород Великий, «устрашися и возтрепета зело».

Тем временем к великому князю в Коломну прибыли послы Мамая. Древнейший и наиболее достоверный источник, «Летописная повесть», пишет, что в Коломну приехали послы от Мамая и предъявили великому князю московскому категорическое требование — возобновить выплату дани Мамаевой Орде и впредь «давать выход», «како было при Чанибеке цари, а не по своему докончанию». Согласиться на это значило полностью покориться Мамаю. Имя хана Джанибека (Чанибека) не случайно прозвучало в ультиматуме. При этом правителе дань, собиравшаяся с русских земель в пользу Орды, достигала наивысших размеров. Кроме того, согласие московского князя выплачивать узурпатору Мамаю такой же «выход», какой брал с Руси полноправный Чингисид Джанибек, фактически означало признание безродного темника законным ханом.

Прием в Коломне татарских послов должен был породить у Мамая впечатление, что московский князь колеблется, что еще остается возможность успешного дипломатического давления на него, не прибегая к силе оружия. Тем самым Дмитрий Иоаннович рассчитывал оттянуть срок вторжения, выиграть время для подготовки отпора.

Перед этой силой Дмитрий Иоаннович не дрогнул. Он не разорвал в клочья ханскую грамоту, как сделает это ровно через сто лет его правнук Иван III, не приказал казнить послов или с позором отослать их восвояси. Дмитрий принял в Коломне ордынское посольство с почетом и вступил с ним в переговоры. Он даже пошел на огромную уступку, согласившись возобновить выплату дани, прерванную после «розмирья» с Мамаем. Однако дальнейшее показало: это был лишь тактический ход. Условия соглашения, выдвинутые московским князем, оказались заведомо неприемлемыми для Орды.

Дмитрий Иоаннович готов был «дать выход», но не в размерах, установленных при Джанибеке, а всего лишь «по христианской силе» и прежнему «докончанию». Здесь, вероятно, имелся в виду договор («докончание»), заключенный московским князем во время поездки в Орду в 1371 году, по которому предусматривалась выплата весьма умеренной дани. Слова же «по христианской силе» и вовсе звучали как: «Дам столько, сколько сам сочту нужным». Условия Москвы не сулили, таким образом, Мамаю ни столь необходимых ему денег, ни признания статуса законного хана, ни славы покорителя Руси. В той ситуации они звучали попросту оскорбительно, издевательски.

Московский князь не думал смиряться перед Мамаем. Он и не властен был в этом. Войско, решившее победить или умереть, Русская земля, поднявшаяся в небывалом порыве на недругов, восприняли бы отступление как отступничество. Однако долг христианского смирения и миролюбия предписывал Дмитрию Иоанновичу до последней возможности избегать кровопролития и не отвергать с ходу переговоры.

Отвергнув ультиматум, он продолжал вести дипломатическую игру. Вослед выехавшим из Коломны послам Мамая великий князь отправил в стан противника собственное посольство. В «Сказании о Мамаевом побоище» есть эпизод, в котором повествуется о миссии Захарии Тютчева. Этот «избранный юноша» в сопровождении двух толмачей, знавших «язык половецкий», был послан Дмитрием Иоанновичем к Мамаю. Он вез богатые подарки, «много злата», дабы задобрить ордынского правителя. Добравшись до Рязани, Захария проведал о союзе Олега с Мамаем и литовским князем и тотчас же направил в Москву скорого вестника.

Добавить комментарий