Сиприани ждет с корзиной в руке, чтобы в лавке «Бэлкомб Коул и К°» на набережной Джеймстауна собрался хотя бы десяток клиентов: для того, что он собирается сделать, ему нужны свидетели. Группа, входящая в лавку, — именно то, что ему нужно: это английские морские офицеры с фрегата, который находится на рейде и готовится отплыть в Англию.
Не торопясь, мажордом Наполеона открывает корзину, вынимает содержимое и просит приказчика взвесить. Изумленные зрители видят стопку серебряных блюд и тарелок — расколотых, искореженных, из них выдраны императорские орлы. Изуродованное, без императорской эмблемы серебро потеряло в цене, но тем хуже. Важно другое — при сделке присутствуют свидетели и расскажут о ней в Лондоне.
— Как себя чувствует император? — спрашивает Сиприани один из офицеров.
— Довольно хорошо, — отвечает мажордом. — Довольно хорошо для того, кто вынужден продавать серебро, чтобы прокормиться.
Серебро весит 952 унции и оценено в 240 фунтов. Сумма заносится на кредитный счет Лонгвуд-хауза. после чего Сиприани с достоинством садится верхом на лошадь и отправляется домой. Его щекотливая миссия выполнена. В какой уж раз преданный корсиканец оправдал доверие Наполеона. Он рассказывает императору, что, судя по всему, английские офицеры были пристыжены и возмущены. Наполеон говорит:
— Каждый раз, как с вас будут спрашивать деньги, продавайте столько серебра, сколько потребуется, до тех пор, пока оно не кончится.
Продажа серебра, нарочно совершаемая при посторонних, — одна из военных уловок Наполеона в его борьбе с новым английским губернатором сэром Гудсоном Лоу по поводу расходов Лонгвуда. Согласно указаниям министра колоний лорда Батерста, Лоу объявил изгнанникам, что годовое содержание Лонгвуда уменьшается с 12 до 8 тысяч фунтов. Эта скаредность непонятна, так как казенная субсидия Лонгвуда несравнима с суммой в 250 тысяч фунтов, которую англичане расходуют на содержание своих войск и кораблей, размещенных на острове Святой Елены. В то время как английские власти сочли бюджет несчастных 50 пленников чрезмерным, содержание самого губернатора составляло как раз 12 тысяч фунтов!
Наполеон воспользуется случаем, чтобы поставить англичан в затруднительное положение. Владеющий в Европе огромным состоянием, он может черпать оттуда столько средств, сколько ему нужно. Но ему важен принцип. Он говорит Монтолону:
— Прикажите Новерра разбить мое серебро топором.
Сиприани передает приказ швейцарцу, и порча серебра происходит во дворе, на виду английского гарнизона. Выдранные эмблемы орлов, которые могли бы послужить англичанам «сувенирами», Маршан прячет. В действительности Наполеону настолько нет дела ни до серебра, ни до бюджета, что он доверил финансы Лонгвуда не Бертрану, бывшему управляющему Тюильри, а Монтолону. Между тем прошлое Монтолона таково, что ему лучше бы держаться подальше от больших денег.
Внешне привлекательный и легкомысленный выходец из старой аристократии, он в двадцатилетнем возрасте промотал состояние, доставшееся от отца. Будучи генералом при Бурбонах, в то время как Наполеон находился в ссылке на Эльбе, Монтолон был обвинен в присвоении жалованья собственных солдат. И вот теперь англичанам, жалующимся на большое потребление вина в Лонгвуде, Монтолон отвечает, что делает все возможное в целях экономии. Так, он приказывает, чтобы начатые бутылки вина затыкались пробкой и подавались к столу императора на следующий день, чего никогда не делал даже в своем доме во Франции.
Независимо от того, что думает Наполеон о деловых качествах Монтолона, император не собирается выговаривать тому за финансовые затруднения Лонгвуда — он использует вопрос о своем бюджете, чтобы завоевать симпатию английской публики. Ему хочется любым способом вынудить английское правительство вернуть его в Европу, все равно куда, лишь бы подальше от зловещего острова, где он смертельно скучает. За проведенный там год произошло меньше событий, чем за любые другие двенадцать месяцев его взрослой жизни. Наполеону только что исполнилось 47 лет. Мир еще не забыл его. Новый губернатор своей мелочностью дает императору превосходный повод привлечь общественное мнение к его жизни на острове Святой Елены.
Император и губернатор с самого начала не выносят друг друга. Генерал-лейтенант сэр Гудсон Лоу, ровесник Наполеона, прибыл на остров пять месяцев назад. За годы своей достаточно посредственной карьеры он занимал различные дипломатические и военные посты. Одно время командовал корсиканским полком, перешедшим на сторону англичан во время Французской революции. Наполеон считает, что англичане нанесли ему оскорбление, сделав тюремщиком человека, который командовал «дезертирами» с его родного острова. Ему отвратительна даже внешность нового губернатора — голова яйцевидной формы, слишком высокий лоб, длинный нос, тонкие губы, маленькие бегающие глазки — «глаза гиены», следы экземы на лице... «Какой зловещий тип, этот губернатор!» — делится он с Лас Казом после первой же их встречи.
У современников Гудсон Лоу не пользуется большим уважением. Герцог Веллингтон, под чьим началом Лоу служил, сказал о нем: «Он ничего не понимает ни в делах, ни в людях и, как всякий человек такого рода, подозрителен и завистлив». Выбор Лоу на роль надсмотрщика Наполеона кажется Веллингтону особенно неудачным, а однажды он назовет губернатора «кретином». Русский комиссар на острове граф Александр Антонович Бальмен сообщает своему правительству, что губернатора «приводит в дрожь возложенная на него ответственность, и он впадает в панику по малейшему поводу, делает из мухи слона, напрягаясь и суетясь там, где любой другой не пошевелил бы и пальцем».
В 1808 году Лоу командовал английским гарнизоном на острове Капри в Неаполитанском заливе и завел дело с одним человеком, который теперь входит в свиту Наполеона. Это имело для него унизительные последствия. Для слежки за французами, стоявшими лагерем на континенте, Г. Лоу нанял двух агентов — Судзарелли и Франчески. Последний был секретным агентом Наполеона и уговорил своего напарника также работать на французов. Оба они стали снабжать британского офицера ложной информацией, что позволило небольшому французскому отряду занять Капри без единого выстрела, хотя остров был сильно укреплен. Настоящая фамилия Франчески была Сиприани, но Лоу никогда не узнает, что человек, проведший его на Капри и докучающий ему историями с продажей серебра на Святой Елене, — одно и то же лицо.
Губернатор подавлен чувством ответственности. Побег Наполеона с Эльбы преследует его, как кошмар. Ведь тогда Наполеон воспользовался отсутствием английского офицера охраны, отправившегося к своей любовнице в Геную! В Лондоне Лоу дали ясно понять, что ничего подобного больше не должно случиться. Узнав, что когда-то на острове произошло два бунта, Лоу опасается, что Наполеон может поднять мятеж в гарнизоне и среди местного населения. Эти совершенно иррациональные опасения, накладываясь на общее тревожное состояние губернатора, решающим образом скажутся на его поведении в отношении изгнанников.
С первых же месяцев Г. Лoy устанавливает мелочную опеку над французами, чего не было при его предшественнике адмирале Кокоэрне, и по своей инициативе придумывает дополнительные запреты. Он посещает гофмаршала Бертрана в его коттедже и требует, чтобы все члены французской колонии, как офицеры, так и слуги, подписали обязательство, что все они останутся на острове Святой Елены до конца плена Наполеона. В случае отказа их немедленно депортируют. Это повергает в смятение тех из них, кто лелеял надежду вскоре выбраться со скалы, независимо от того, что случится с их государем.
Фанни Бертран, которая уже пыталась броситься за борт «Нортумберленда», хотела бы вернуться в Англию как можно скорее, чтобы заняться образованием детей. Привлекательная блондинка — ей лишь недавно исполнилось 30 лет — не может смириться с тем, что проведет свои лучшие годы в изгнании. Она целыми днями плачет, устраивает сцены мужу и бьет посуду в приступах ярости. Губернатору Бертран заявляет, что «по семейным обстоятельствам он будет вынужден покинуть остров через год, хотя знает, что долг велит ему оставаться до конца». В конце концов офицеры подписывают двусмысленные декларации, составленные ими самими. Бертран пишет: «Я заявляю о своем желании остаться на острове Святой Елены». Слуги подписывают текст, составленный Наполеоном, где содержится обещание «остаться здесь». Это не совсем то, чего требовал Лондон, но губернатор, столь же нерешительный, сколь и мстительный, вынужден смириться.
Большая часть «регламентаций» Г. Лоу в отношении обитателей Лонгвуда доводится до их сведения письменно через ординарца, передающего в руки Бертрана губернаторские послания. Они сужают возможность контактов Наполеона с жителями острова, а следовательно, и с внешним миром. Догадываясь, что изгнанникам удается обойти цензуру, губернатор запрещает жителям острова общаться с Лонгвудом без его разрешения. Эта мера, впрочем, не помешает переписке продолжаться. Когда Лоу изгоняет с острова слугу Наполеона по имени Сантини, император пишет протест против недостойного обращения с ним с перечислением конкретных случаев на кусочке белого шелка, который зашивают в подкладку одежды слуги. Это послание Наполеона будет опубликовано в Англии под заголовком «Протест со Святой Елены». Лоу сужает границы прогулок, которые Наполеон может сбвершать без сопровождения, зная, что тот не согласится на эскорт, навязанный губернатором. Он требует также строгого выполнения предписания Лондона, всегда игнорировавшегося Кокбэрном: караульному офицеру поручалось видеть Наполеона не менее двух раз в день.
Наполеон игнорирует ограничения, накладываемые губернатором, а если это не удается, пытается обратить произвол против самих англичан. Так, после сужения границ его прогулок Наполеон перестает выезжать верхом и заявляет врачу Барри О'Мире: лишая его возможности физической разминки, англичане обрекают его на смерть и навлекают на себя всеобщее осуждение — он знал, что врач доложит губернатору. Чтобы не показываться караульному два раза в день, Наполеон сутками не выходит из своей комнаты. В июне, с началом зимы в Южном полушарии, когда плато Лонгвуда затянуто туманом, а дождь льет непрерывно, англичане не смогут увидеть Наполеона целую неделю.
Лоу сходит с ума от беспокойства. За месяц до этого Лондон предупредил его о возможности побега. Ходят слухи, что из Бразилии будет отправлена экспедиция, что бонапартистский агент проник на остров Святой Елены, что американец по имени Карпентер готовит на Гудзоне судно для спасения императора. И именно теперь Наполеон исчез из поля зрения! В Лонгвуде ли он? Что если под прикрытием тумана ему удалось бежать и он находится на пути в Европу, смеясь над тем, кого так легко смог обмануть, — над Лоу, чья карьера теперь кончена? Вне себя Лоу посылает в Лонгвуд эмиссаров с предупреждением, что, если Наполеон не покажется, дверь его покоев будет взломана.
Английский караульный стучит в дверь со стороны сада, которая ведет в комнату императора, с криком: «Бонапарт, выходите!» Никто не отвечает.
Наполеон зовет О'Миру. Он стоит посреди комнаты с двумя заряженными пистолетами в руках.
— Я убью всякого, кто попытается силой проникнуть ко мне, — говорит он. — Не будь я Наполеоном, если ему еще придется есть хлеб и мясо! — Потом добавляет: — Я полон решимости. Я знаю, что потом меня убьют, но что я могу один против целого военного лагеря? Я слишком часто глядел в лицо смерти, чтобы ее бояться.
Лоу так же страшно подумать, что Наполеон может быть убит английскими солдатами, как и допустить, что тот может убежать, и губернатор уступает.
Хотя Наполеону и удается изредка выигрывать в борьбе с губернатором, это обходится дорого, плен становится все ощутимее. Визитеры все реже посещают императора из-за споров относительно того, кому подписывать пропуска. А ведь путешественники с кораблей, заходящих на Святую Елену, были для Наполеона и «почтальонами», позволявшими общаться с внешним миром, и одним из немногих развлечений, какие знала жизнь в Лонгвуде.
В июне 1816 года на остров приезжают комиссары, представители трех союзных держав — Франции, Австрии и России. Французскому и австрийскому комиссарам было поручено удостовериться собственными глазами, что Бонапарт действительно в плену; русский комиссар должен был наблюдать и сообщать, как идут дела.
Наполеон вначале рассчитывает привлечь на свою сторону русского комиссара графа Бальмена и австрийского — Штюрмера. Царь Александр был когда-то его другом; быть может, удастся смягчить его и добиться с его помощью окончания ссылки. Что до Австрии, то ее император Франц II — его тесть, и он, возможно, посылает ему весточку о Марии-Луизе и римском короле. Но ни один из комиссаров ничего не передаст Наполеону. Одно только известие об императорской семье доходит до Наполеона кружным путем: молодой ботаник из сопровождения барона Штюрмера передает Маршану письмо его матери, состоящей на службе у Марии-Луизы в Вене; в письме — прядь волос маленького римского короля. Что же до комиссаров трех держав, то они лишь попросили увидеться с Наполеоном, чтобы удостовериться, что он по-прежнему на острове.
Император отказывается принять их как официальных представителей союзных держав, ибо в этом случае он признает за последними право держать его в плену. Но приглашает их к себе в качестве частных лиц, что отклоняется комиссарами. Они никогда не встретятся: возможный канал связи останется закрытым.
По-иному складываются отношения с французским комиссаром. Маркизу Моншеню 59 лет. Это полный тщеславия выходец из старинного аристократического рода; знатное имя — его единственная заслуга. Его молодой секретарь делает за него всю работу и посылает донесения в Париж. Моншеню привозит письма Фанни Бертран, Лас Казу, Монтолону, но ни одного Наполеону, который, впрочем, ничего и не ждет ни от комиссара, ни от его господина. «Людовик мне ничего не должен», — замечает император. Обязанный всем только себе, Наполеон презирает претенциозность какого-то Моншеню: «Для этих недоумков происхождение означает все. Такие субъекты и стали главной причиной революции. Господи, спаси нацию, которой руководят подобные личности!» Узнав, что Моншеню отправил в Европу депешу о его проделках с Бетси Бэлкомб, он пошлет О'Миру в Бриары с письмом к ней. Как вспоминает Бетси, в письме «он объясняет, как я могу отомстить этому человеку. И это чуть было не удалось. Маркиз очень гордился своим париком с длинной косицей. Наполеон подговорил меня спалить это «украшение» с помощью како- го-нибудь разъедающего вещества. Я всегда была расположена к розыгрышу, а, кроме того, Наполеон обещал мне подарить самый красивый веер из лавки господина Соломона, если я пришлю ему косицу от парика маркиза. К счастью, эта дурного вкуса шутка не состоялась: мать вовремя остановила меня».
Наполеон знает, что бездеятельность, которую он сам себе навязал, пагубна для его здоровья, но он никогда не допускал, чтобы физическое состояние диктовало ему, как вести себя. Будучи у власти, он предъявлял нечеловеческие требования к своему организму: целые дни проводил в седле, загоняя лошадей, мог не спать целыми ночами во время военных кампаний, а в Тюильри работал по 20 часов кряду. Теперь логика его положения требовала от его организма прямо противоположного: лежать днями и вечерами у камина в своем сыром и темном жилище, ничего не делая и никого не принимая.
Вот уже год у него неладно со здоровьем. В мае он чувствует себя так плохо, что посылает Маршана за врачом О'Мирой, которого раньше приглашал, чтобы поболтать. Если он болел, то предпочитал лечить себя сам ячменным настоем и долгим сидением в ванне. Он опасается подагры и жалуется Лас Казу: «Ноги отказываются меня носить». Его постоянно знобит, а на солнце начинаются головные боли. В плохом состоянии и десны. О'Мира находит, что они «опухли, имеют белесый оттенок и кровоточат при малейшем надавливании». Врач объясняет эти симптомы, которые иногда проявляются и у Гурго, «климатической болезнью» — диагноз, подходящий на все случаи. Как всегда, Наполеон отказывается принимать снадобья, предлагаемые О'Мирой: «Лекарства хороши для стариков». Он хорошо знает, что отсутствие физических нагрузок вредит ему, но уж лучше пожертвовать прогулками, чем признать право губернатора третировать его как заключенного и скакать верхом в сопровождении английского караула.
18 августа, за два месяца до того, как Сиприани будет приказано пр9давать серебро, разражается скандал между Наполеоном и Лоу. За несколько дней до этого губернатор сцепился с Бертраном и приказал окружить дом гофмаршала солдатами; никто не мог ни войти, ни выйти. Английский солдат, которого послали вызвать доктора О'Миру к заболевшему слуге Бертрана, был задержан. Сопровождаемый адмиралом Мэлколмом, Г. Лоу отправляется в Лонгвуд жаловаться на Бертрана. Вне себя, Наполеон не удостаивает его ответом и подчеркнуто адресуется к адмиралу:
— Бертран командовал армиями. Он же обращается с ним как с капралом, а с нами как с корсиканскими дезертирами! Правительства берут на службу людей двух сортов: тех, кого они уважают, и тех, кого презирают. Он входит в число последних. Его пост — это пост палача.
Г. Лоу бледнеет от гнева.
— Я подчиняюсь приказу, — едва может произнести он.
— А если бы вам дали приказ убить меня?
— Англичане не убийцы.
В бешенстве Наполеон машет руками и кричит:
— Я не могу написать ни одного письма, которое бы он не проглядел, я не могу принять женщины без его разрешения! Он задержал книгу, посланную мне членом парламента, и еще хвастается этим!
Адмирал Мэлколм пытается оправдать губернатора:
— Сэр Лоу задержал книгу, потому что посвящение содержало императорский титул. В таком случае он обязан наложить запрет.
Наполеон взрывается:
— А кто дал вам право оспаривать мой титул? Пройдет немного лет, и ваш лорд Кэстлри, и ваш лорд Батерст, и им подобные, и вы, говорящие сейчас со мной, — все вы будете покрыты прахом забвения; но если и вспомнят ваши имена, то лишь в связи с вашим недостойным поведением по отношению ко мне.
Это уж слишком, и губернатор поспешно ретируется. Позже Наполеон пожалеет, что потерял самообладание, которое во времена его могущества никогда не покидало его. Если раньше он и давал волю гневу, то только предварительно тщательно все рассчитав. Он сказал Лас Казу:
— Я не должен больше принимать этого человека, в его присутствии я не могу совладать с собой, я теряю свое достоинство. У меня вырываются слова, которые в Тюильри были бы непростительны. Если здесь их можно извинить, то только потому, что я нахожусь в полной его власти.
С этого дня Наполеон больше никогда не встретится с Лоу. Их война будет вестись через посредников. В кабинете своей резиденции Плантейшн-хауз Лоу долгими часами корпит над текстом посланий в Лонгвуд. Если на послания Лоу случается ответить, то Наполеон диктует, а подписывает письмо Монтолон или Бертран. Если Наполеон хочет обличительного эффекта, которого трудно добиться на бумаге, он прибегает к посредничеству О'Миры. Как правило, он принимает врача в саду или у купели и придумывает мстительные эпитеты для губернатора, часто называя его «сицилийским шпиком». «Когда он окружает мой дом своими офицерами, они напоминают мне дикарей южных морей, исполняющих танец вокруг пленников перед тем, как их съесть. Передайте ему, что я думаю о его действиях». О'Мира добавляет: «Опасаясь, что я могу забыть его слова, он повторяет фразу по поводу дикарей и заставляет меня ее произнести». Наполеон просит врача рассказать и о том, как реагировал губернатор.
Тактика Наполеона, посылающего Сиприани продавать серебро в Джеймстаун, приносит плоды. На Рождество 1816 года Сиприани вновь появляется в порту с четырьмя корзинами разбитого серебра на 200 фунтов. Узнав об этом, Лоу вызывает Сиприани: «Зачем вам столько денег?» — спрашивает он.
— Чтобы было на что купить провизию, Ваше Превосходительство, — отвечает Сиприани.
— Зачем вам столько масла и птицы?
— Потому что ассигнований Вашего Превосходительства не хватает на питание.
Губернатор не узнал человека, которого восемь лет назад нанимал на службу на Капри под фамилией Франчески. Лондонские власти, смущенные историей с серебром, прекращают придирки по поводу бюджета Лонгвуда. Конечно, эта победа не тех масштабов, что при Аустерлице, но на острове Святой Елены других войн вести Наполеону не с кем.