Два человека, сидящие за неизменной чашечкой кофе в университетской лаборатории Глазго, сразу почувствовали взаимную симпатию. Они оба специалисты в таинственной области — токсикологии и, обсуждая свойства ядов, легко находят общий профессиональный язык. Разговаривают по-английски. Мало людей, не рожденных шведами, знают шведский. Гамильтон Смит — не исключение. Как и многие шведы, Форсхувуд с молодых лет говорит на нескольких европейских языках, и его английский безупречен, особенно когда речь идет о ядах.
Гамильтон Смит сначала пригласил своего высокого, с прямой осанкой гостя, чьи изысканные манеры не могли скрыть мальчишеского нетерпения, осмотреть лабораторию.
Теперь они говорят об исследованиях Смита, касающихся отравления мышьяком и его выявления. Форсхувуд испытывает чувство облегчения: встреча проходит хорошо. Для него этот день столь же важен, как и тот, в Париже, когда он получил волосок Наполеона из рук майора Лашука. Теперь он хочет как можно больше узнать о методологии Смита и открываемых ею возможностях.
Ученый из Глазго, коренастый, с шевелюрой песочного цвета, переходит к описанию техники бомбардировки волос ядерными частицами для определения содержания мышьяка. Волосок, посланный Форсхувудом, был взвешен и запаян в миниатюрный полиэтиленовый контейнер. Затем в Харвеллском институте атомной энергии близ Лондона волосок и стандартный раствор мышьяка в другом контейнере в течение четырех часов подвергались обработке термическими нейтронами. Последующее сравнение двух образцов позволило измерить количественное содержание мышьяка в волоске, по которому можно определить и общее его количество, попавшее в организм человека. Этот метод долгое время совершенствовался и проверялся и всегда давал очень точные результаты, даже при обработке одного волоска, тогда как при старой методике их требовалось достаточно много. К несчастью, замечает Смит, тестирование разрушает сам волосок, и повторить исследование не представляется возможным.
У Форсхувуда возникает масса вопросов. Может ли мышьяк попасть в человеческие волосы из какого-либо внешнего источника? Возможно, Наполеон употреблял какой-нибудь содержащий мышьяк лосьон для волос? Или же яд мог отложиться в волоске за долгие годы, разделяющие смерть Наполеона и харвеллский тест?
— Нет, — говорит Смит, — это исключено. Впитанный извне мышьяк ведет себя совершенно по-иному. В нашем случае яд отложился в самом теле волоса, следовательно, проник через его корень, то есть обязательно из организма человека.
Форсхувуд тщательно взвешивает слова:
— Можно ли с гарантией определить, что волосок принадлежит тому или иному лицу?
— Трудно, — отвечает Смит. — Но зато с точностью можно сказать, принадлежат ли два и больше отравленных волос одному и тому же человеку. Способ отложения мышьяка в волосах так же индивидуален, как и отпечатки пальцев.
Это означает, что, если Форсхувуд добудет другие волосы, он сможет узнать, принадлежат ли они тому же индивидууму, что и первый образец.
И, наконец, следует неизбежный вопрос Смита, тот вопрос, которого Форсхувуд пытался избежать с момента своего первого телефонного звонка в Глазго:
— Можете ли вы мне открыть, кто жертва этого преступления?
Форсхувуд выдерживает паузу и медленно отвечает:
— Этот волосок принадлежит императору Наполеону Первому.
Лицо Смита покрывается «мертвенной бледностью», как будет потом вспоминать Форсхувуд. Шведа пронзает тревога: не оттолкнул ли он человека, чья помощь для него бесценна? Смит не может не думать о позоре, который падет на его родину, ведь, очевидно, в его представлении только англичане могут быть виновными в этом чудовищном преступлении, и он не хотел бы, чтобы какой-то посторонний швед разворошил это дело.
На самом деле Форсхувуд в тот момент не имел ни малейшего представления о том, кто мог отравить Наполеона. Он намеренно откладывал этот вопрос до тех пор, пока не получит надежного доказательства того, что преступление действительно имело место. Однако, если принять во внимание то, как с чисто материальной точки зрения была организована жизнь Наполеона на Святой Елене, в высшей степени невероятным представлялось, чтобы англичане могли отравить его, не отравив заодно и все его окружение.
Вот почему Форсхувуд спешит добавить:
— Я уверен, что отравили Наполеона не англичане.
— Мне нет до этого дела, ведь я шотландец, — возмущается Смит.
Оба они начинают смеяться, и этот инцидент кладет конец всякой натянутости в отношениях обычно сдержанных ученых. Между ними быстро возникнет большая дружба, и все последующие годы Смит никогда не откажет в помощи Форсхувуду. Что же касается сенсационного сообщения Форсхувуда о личности жертвы, оно не только не отталкивает Смита, но, напротив, разжигает его интерес. Как оказалось, он думал, что Форсхувуд консультирует шведские власти по поводу какого-то текущего уголовного расследования, как это иногда случалось делать и Смиту. Поэтому согласие проанализировать присланный ему шведом волосок было лишь актом профессиональной вежливости. Но использовать знания, чтобы помочь выяснить причину смерти Наполеона, — совсем другое дело. Некоторая толика энтузиазма, заставившего Форсхувуда посвятить этому розыску значительную часть его жизни, передалась и ученому из Глазго.
Теперь Г. Смит с необычной для этого сухого шотландца горячностью рассказывает Форсхувуду: он только что закончил разработку более сложной методики, позволяющей проводить сегментный анализ волос. Швед мгновенно понимает важность этого открытия. Прежний метод позволял определить общее содержание мышьяка в целом волосе. В лучшем случае он мог доказать, что в какое-то время на протяжении роста этого волоса в теле данного лица присутствовал мышьяк. Но нельзя было сказать, когда мышьяк поступал в организм. Если же проанализировать отдельные сегменты волоса, можно будет точно определить, в какое время и в каком количестве яд попадал в тело жертвы в период роста волоска.
Если отравление происходило постепенно под воздействием среды (например, яд содержался в каком-то предмете, находящемся в комнате отравленного, или в воде, которую тот ежедневно пил), тогда анализ покажет скорее постоянную долю яда в каждом сегменте волоса, что графически будет отражено прямой линией. Если же мышьяк попадал в организм большими дозами через более или менее равномерные промежутки, диаграмма покажет пики и спады. Волосы растут с постоянной скоростью 0,35 миллиметра в день, то есть около 1,5 сантиметра в месяц; становится возможным рассчитать время, разделяющее пики диаграммы, то есть моменты получения больших порций яда. Если волосок был срезан ножницами на неизвестном расстоянии от корня, такую дозировку нельзя будет датировать с точностью, хотя по длине волоска можно будет определить в целом промежуток времени, в течение которого поступал в организм яд. В том же случае, если волосы были обриты под корень и известна дата этого, их сегментный анализ с точностью до одного дня позволит определить даты абсорбции всех доз яда.
Последствия этого для предпринятого Форсхувудом расследования поистине велики. К настоящему моменту он знал лишь то, что в конце жизни у Наполеона наблюдались признаки отравления мышьяком и что в момент кончины его волосы — а следовательно, и тело — содержали «необычно высокую» долю яда. И все. Сколько же можно было узнать с помощью новой методологии, разработанной Г. Смитом!
Форсхувуд думает о пряди волос, покоящейся в ларце Маршана в Париже, от которой его деликатная жена отделила только один волосок, ныне разрушенный в результате анализа.
Теперь благодаря еще более точной методике исследования возможно доказать, равномерно или периодически получал Наполеон смертельную отраву, и даже установить точные даты приема им яда. Волосы императора, доставшиеся от Маршана, идеально подходят для такого анализа, ибо известно, что они были не острижены, а сбриты под корень на следующий день после смерти Наполеона. Сопоставляя даты приема яда, вычисленные по данным суточного прироста волос, и ежедневные описания признаков болезни последних месяцев жизни, можно будет реконструировать день за днем историю преступления. Форсхувуд мог бы представить миру фактическое доказательство того, как был убит Наполеон. Или же анализ мог опровергнуть всю версию.
Но теперь, чтобы сделать это, надо начинать все сначала, то есть пускаться на поиск других волос императора. Форсхувуд с сожалением вспоминает о предложении Лашука. Почему он тогда не согласился взять еще несколько волосков?
Он мог бы передать их Смиту прямо сейчас. Но пока ничего не потеряно. Задержка, во всяком случае, не фатальна. Лашук уже предлагал взять больше, наверняка он предложит это снова. Конечно, досадно: теперь, когда цель уже видна, надо снова ехать в Париж.
Форсхувуд и Смит расстаются лучшими в мире друзьями. Швед обещает снова приехать в Глазго, как только сможет добыть один или несколько волосков из той же пряди. Оба ученых подумывают уже об обнародовании своих открытий — это лучшее доказательство установившегося научного сотрудничества. Они договорились, что при публикации своего исследования, как и хотел с самого начала Форсхувуд, речь пойдет о «джентльмене, который когда-то носил этот волосок».