Вот уже два месяца Форсхувуд ждет результатов анализа от Гамильтона Смита. Не так просто оказалось отправить драгоценную прядь волос в университет Глазго. Получив от К. Фрея прядь и приняв его условия, Форсхувуд хотел застраховать реликвию в шведской страховой компании на 25 тысяч долларов. Его подняли на смех. Отказом ответила даже лондонская компания «Ллойде». Наконец Клиффорд Фрей приехал в Гётеборг и сам отвез волосы Гамильтону Смиту в Глазго.
За эти два месяца Форсхувуд основательно подготовился к восприятию ожидаемой от Г. Смита информации. Все возможное время он проводил в своем кабинете на третьем этаже, систематизируя материалы книг и журналов; гора выписок на столе быстро росла. Некоторые книги уже были так потрепаны, что их приходилось скреплять щипчиками для чистки трубки. Он был уверен, что тест Смита даст позитивные результаты, и получал удовольствие от того, что делает: в лаборатории он привык к методичной работе.
В ожидании вестей из Глазго Форсхувуд снова погружается в небольшой замкнутый мирок Лонгвуда, живущий в ритме, диктуемом болезнью императора. Верный Маршан не отходит от Наполеона. Ежедневно, хотя и на короткое время, появляется Антомарки, невзирая на то, что Наполеон не скрывает своей неприязни к нему. Все чаще рядом с Наполеоном и Монтолон. Других посетителей нет.
Форсхувуд в который раз перебирает признаки болезни Наполеона, отмечавшиеся всеми очевидцами последних семи месяцев его жизни — с сентября 1820 года, когда его здоровье резко ухудшилось, по 5 мая 1821 года. Он сравнивает описания состояния Наполеона с известными проявлениями отравления мышьяком, чтобы определить, когда именно Наполеону могли давать яд. Уже давно Форсхувудом установлено, что в этот период у больного наблюдалось максимальное число симптомов как хронического, так и острого отравления; мемуары неопровержимо доказывают это. Теперь следует вычертить графическую схему последовательного проявления этих признаков за данный период и затем сопоставить ее с данными, которые он получит от Смита.
Последняя фаза болезни — так, как она описана очевидцами,— не дает картины постепенного угасания жизни. Острые приступы сменяются периодами ремиссии, когда Наполеон встает с постели, чтобы сделать несколько шагов. Но на большее его не хватает, и он жалуется Маршану: «Ноги меня не держат». Слабость в лодыжках — один из признаков мышьячного отравления.
Скрепив вместе несколько листов бумаги, Форсхувуд получает длинную полосу, на которую наносит линию, представляющую семь последних месяцев. На ней он помечает все даты и соответствующие этим датам симптомы, которые наблюдали у Наполеона Антомарки, Маршан и другие очевидцы. Схема получается в несколько метров длиной, и, чтобы увидеть ее всю целиком, Форсхувуд вынужден расстелить ее на полу своего кабинета. Перед ним ясная картина мышьячного отравления, как если бы она была взята из учебника. За последние семь месяцев Наполеон пережил шесть приступов острого отравления: с 18 по 21 сентября, с 10 по 18 октября, с 25 октября по 1 ноября, с 28 по 30 декабря, с 26 по 29 января и с 26 по 27 февраля. В интервалах сохранялись все симптомы хронического отравления мышьяком. После февраля характер болезни несколько меняется. Наполеон чувствует некоторое улучшение к середине апреля и составляет завещание. После этого наступает агония, которая длится до дня смерти, то есть около двух недель.
Показания свидетелей были наготове. Теперь Форсхувуду нужно было только получить вещественные улики — их должен был прислать из Глазго Г. Смит. Форсхувуд отлично сознавал, что вся его работа, эта схема, куда он вложил столько труда, могла оказаться напрасной. Анализ Г. Смита мог показать постоянное содержание мышьяка в различных сегментах одного и того же волоска; это означало бы, что Наполеон не был преднамеренно отравлен. напротив, что мышьяк в его организм поступал ежедневно: может быть, из питьевой воды или же из какого-нибудь внешнего источника, например из занавесок в спальне. Или же содержание мышьяка в каком-то волосе не будет повышенным. Это означало бы, что один из двух тестов произведен на волоске, случайно выпадающем из ряда. Любой подобный результат подорвет версию о намеренном отравлении. В любом случае Форсхувуд не позволит себе остановиться. Долгие годы лабораторной работы научили его, что ученый часто оказывается в тупике, прежде чем найдет правильную дорогу.
Решимость Форсхувуда укрепилась еще и тем, что за эти «проведенные у постели больного месяцы» у шведа складывается совершенно новое представление о Наполеоне. До сих пор он знал могучего монарха — победителя на полях сражений, покорителя Европы. Тот Наполеон не вызывал сострадания, но и не нуждался в нем. Он, как мало кто до него в истории, был хозяином собственной судьбы. Но человек, лежащий на походной кровати в Лонгвуде, терзаемый страшной болезнью, преданный одним из своих приближенных... этот человек остро взывает о помощи.
Наполеон желал, чтобы установили причину его приближающейся смерти. Форсхувуд испытывает чувство исполненного долга. Через 150 лет он, кажется, близок к тому, чтобы выполнить последнюю волю Наполеона. Никто и ничто не сможет помешать ему в этом. Он не подведет Наполеона.
Отчет Г. Смита приходит в начале декабря. Почерк шотландца почти так же трудно разобрать, как поспешные каракули Наполеона! Но с первого же взгляда Форсхувуд понимает, что ждал не напрасно. Здесь просто клад научной информации, гораздо более обширной и более убедительной, чем та, что была получена полтора года назад в результате анализа единственного волоска, доставшегося от Маршана.
Г. Смит подробно описывает все стадии своей работы. В соответствии с пожеланиями Фрея он, не попортив запечатанного воском узелка, сумел вытащить из пряди 20 волосков. Он убеждается в том, что эта прядь, как и писал Маршан, была сбрита, а не отрезана ножницами. Мертвые волосы со временем делаются сухими и ломкими, и некоторые волоски оборвались, когда их протаскивали сквозь узелок. Обрывки волосков были исследованы по первой методологии, дававшей возможность обнаружить общее содержание мышьяка. Две порции этих обрывков, проанализированные раздельно, дали пропорцию мышьяка в 3,27 и 3,75 на миллион (то есть микрограммов на грамм вещества). Это ниже того количества яда, которое содержалось в самом первом исследованном волоске, но, тем не менее, и оно превышает норму (0,8) в четыре-пять раз.
Волоски в 13 и 9 сантиметров, достаточно длинные для сегментного анализа, были запаяны в тонкие кремниевые цилиндры и посланы в Институт атомной энергии в Харвелле, где их поместили в ядерный реактор и подвергли 24-часовому термическому нейтронному облучению. Получив их обратно в лаборатории в Глазго, Смит прикрепил волоски к бумаге, нарезал на пятимиллиметровые доли, и они были измерены счетчиком Гейгера для определения содержания мышьяка. Полученные результаты для более длинного волоска были отображены графически в виде кривой, пики которой соответствовали содержанию мышьяка от 2,8 до 51,2. Для короткого волоска эти пропорции составили от 1,06 (близкой к норме) до 11. Эти волоски Смит подверг в общей сложности 140 тестам.
Графическая кривая, вычерченная Г. Смитом, доказывает, что яд, убивший Наполеона, попадал в его организм не из внешнего источника. Не осталось ни малейшего сомнения в том, что кто-то давал его Наполеону периодически и внушительными, но не смертельными дозами. Именно так должен был действовать убийца, если хотел замести следы, то есть регулярно подсыпать дозы яда, недостаточные, чтобы убить сразу, в надежде, что симптомы, проявляющиеся у жертвы, будут приписаны какой-либо иной причине. Это был классический метод. И он срабатывал — на протяжении 140 лет. «До сегодняшнего дня», — торжествующе подумал Форсхувуд.
Форсхувуд расстилает на полу свою диаграмму симптомов. Зная, что каждый пятимиллиметровый сегмент волоска соответствует приблизительно двухнедельному росту волос, он отсчитывает время назад от 6 мая, той даты, когда на следующий день после смерти с головы Наполеона были сбриты волосы. Форсхувуд сравнивает высокие и низкие точки сегментной кривой Смита с собственным графиком моментов острого отравления и ремиссии. Полное совпадение.
Все эти последние месяцы жизни Наполеона пики содержания мышьяка в волосах совпадают по времени с проявлением симптомов острого отравления, как их пересказывали очевидцы.
Форсхувуд распрямился и долго глядел на разостланные на полу бумаги. Столько было аккумулировано в них: его работа, тесты Г. Смита, показания давно умерших свидетелей. Форсхувуд доказал свою версию самому себе. Он испытывал глубокое и успокаивающее удовлетворение ученого, разработавшего эксперимент, который после долгих месяцев лабораторной работы подтверждает его гипотезу. В данном случае речь шла даже не о месяцах — о шести годах, протекших с того вечера, как он впервые прочитал мемуары Маршана.
Форсхувуд мог гордиться тем, насколько целеустремленно он продвигался к поставленной самому себе цели. Но он знал и то, что ему сопутствовала удача. Удача в том, что двое слуг, Луи Маршан и Абрам Новерра, сохранили пряди волос, ставшие решающими уликами.
Удача в том, что мемуары Маршана были прочитаны человеком, сочетавшим интерес к Наполеону со знанием токсикологии. Удача в том, что Г. Смит из Глазго изобрел способ, позволяющий сделать волосы уликой. Удача в том, что в Швейцарии Клиффорд Фрей два месяца назад раскрыл журнал, узнал о гипотезе Форсхувуда и решил по какой-то причине предоставить ему прядь, доставшуюся от Новерра.
Удача или судьба играют в жизни людей большую роль, чем многие готовы признать. Наполеон это знал, он был фаталистом. Полководец, так тщательно готовившийся к битвам, однажды сказал: «Я был в 16 битвах, и в начале любой из них я не знал, как повернется дело».
Такой человек оценил бы ту цепь случайностей, частью обязанных Форсхувуду, а частью судьбе, которая привела наконец к этому мгновению.
И Форсхувуд понимал, что и дальше удача ему весьма понадобится. Его работа далеко не окончена. Им доказано, что Наполеон был отравлен, получая яд все последние месяцы жизни, но этот вывод заставляет поставить много других вопросов. Когда преступник приступил к делу — только в последний период или с первых дней изгнания, на острове? И главное — кто убийца? Вопрос, который Форсхувуд с самого начала своего поиска стремился отложить на потом. Швед знал, что он теперь не остановится, он доведет дело до конца. А для него это означает еще больше работы, и, даже если удача улыбнется ему, потребуется еще больше улик.
Но чем-нибудь меньшим Форсхувуд и не удовлетворится. Зайдя так далеко, он был уверен, что новые улики и доказательства обязательно всплывут — либо благодаря вниманию, уделявшемуся его гипотезе в научной прессе, либо благодаря иным обстоятельствам. которые он не мог предвидеть. Грядущей весной он договорился встретиться в Лондоне с леди Мэбэл Бэлкомб-Брукс, внучкой младшего брата Бетси. Может, объявится что-нибудь интересное.