Кто убил Наполеона? Лонгвуд (август 1819 года)

15 августа — день рождения Наполеона. Ему исполняется 50 лет. «Всего несколько лет назад, — констатирует Монтолон, — послы европейских монархов, склоняясь к ногам Наполеона, воздавали ему почести от лица своих повелителей. Сегодня они наносят ему тяжкие оскорбления и пытаются проникнуть силой в его жилище». «Они» — это англичане.

Больше чем когда-либо страшась побега, Г. Лоу снова грозит отдать приказ взломать двери, если Наполеон не даст возможности англичанам убеждаться, что он на месте, не меньше двух раз в день. Наполеону остается использовать единственное находящееся в его распоряжении средство: он запирается в Лонгвуде и грозит продырявить череп первому, кто осмелится переступить порог.

15 августа проходит как обычный день, без официальных церемоний. К пятидесяти годам Наполеон уже не тот, каким был во времена Тюильри, — сверхчеловеком, наводящим трепет на всю Европу. Похоже, его звезда заходит так же стремительно и неожиданно, как и взошла: ему было всего 30 лет, когда он вознесся на вершину власти, а теперь, в 50 лет, он постарел раньше времени. Железный организм, поддерживавший его пылкие амбиции, был серьезно подточен. После трех лет бездеятельности и болезни он очень располнел и ослаб. Настроение у него отвратительное.

Скучной чередой тянутся дни в Лонгвуде, бездействие все больше угнетает. Низкий, вытянутый дом теперь наполовину пуст. Тишина воцарилась в нем с отъездом детей Монтолона, чьи игры оживляли монотонность времени. Иногда Наполеон бродит по безмолвным комнатам, раздраженно постукивая по мебели бильярдным кием. С Маршаном и Бертраном он делится предчувствием своей скорой смерти.

Больше Наполеону не на что уповать. Он уже не заговаривает о возможном возвращении к власти, а вести из Европы отняли всякую надежду стать свободным и жить простым гражданином.

В марте он узнает, что собравшиеся в ноябре 1818 года в Экс-Ля-Шапели союзные монархи единодушно проголосовали за его пожизненное изгнание под английским присмотром. Годом раньше через русского комиссара Наполеон попытался обратиться к царю Александру, но в Экс-ля-Шапели именно русский делегат редактировал резолюцию с подтверждением пожизненной ссылки. Русскому принадлежат и сказанные о Наполеоне слова: «Революция, сконцентрированная в одном человеке». Нельзя было ждать иной логики от монархов «Священного союза» реакции.

Они жили в непреходящем страхе перед революционной заразой, вырвавшейся на волю во Франции в 1789 году. Они думали, что, приковав этого «одного человека» к острову, тем самым держат вдалеке и призрак революции. Стоит выпустить Наполеона на любых условиях, и вскоре чернь будет штурмовать дворцы Европы. И в довершение всего они одобрили условия содержания, установленные Англией, отклонив жалобы пленника, и напомнили англичанам: самое важное — не выпустить этого «одного человека» на волю.

Получив эти известия, Наполеон заперся в своих двух комнатках и никого не хотел видеть, кроме Маршана, да и с ним едва говорил. Однако изгнанник не теряет надежды на то, что англичане хотя бы сменят место ссылки. Недавно прошел слух, что это может быть Мальта. Если ему не суждено жить в Англии, он будет удовлетворен тем, что Мальта находится недалеко от его родины и, безусловно, приятнее, чем эта Святая Елена.

Наполеон ненавидит остров Святой Елены. Он обвиняет и сам остров, и губернатора в разрушении его здоровья. «Нездоровый климат — причина его заболевания»,—скажет О'Мира. Но он также обвинит и Г. Лоу за мелочные придирки, обрекающие пленника на безделье и отсутствие физических упражнений. На самом деле губернатор, издавая свои крючкотворные регламентации, пытается в то же время найти лазейку, чтобы смягчить их противостояние. Как ни ненавидит он своего пленника, Г. Лоу не может допустить, чтобы его обвинили в смерти Наполеона. Если только тот согласится показываться караульным два раза в день, — и тогда англичане будут уверены, что он на месте и не пытается убежать, — ему будет предоставлена гораздо большая свобода.

Но Наполеон не может позволить себе платить такую политическую цену. Принять условия губернатора — значит косвенно признать статус пленника. А это значит отказаться от претензии на то, что он по-прежнему император, избранный свободным волеизъявлением всех французов, тот «один человек», который залечил раны, нанесенные революцией, и принес нации величайшую славу и процветание, великие современные институты; человек, наконец, добровольно отрекшийся от заслуженного им трона в пользу своего сына. Если бы он отказался от этой претензии, его враги оказались бы правы: он стал бы всего лишь генералом Бонапартом, корсиканским авантюристом, узурпатором, присвоившим трон, принадлежащий Бурбонам.

Нет, его карьера, может быть, и закончена, но впереди его еще ждет приговор истории. А пока Наполеон, мученик Святой Елены, посвятит свою жизнь тому, чтобы доказать законность, легитимность всего, что он совершил и кем он был.

Другие, менее честолюбивые мотивы также вынуждают Наполеона отказаться от предложения Г. Лоу. Приняв условия губернатора, он больше не смог бы жаловаться на плохое с ним обращение и потерял бы всякий шанс убедить англичан отозвать его с этого ненавистного острова. Поэтому «малая война» между Лонгвудом и Плантейшн-хаузом пойдет и дальше своим чередом.

2 апреля Наполеон принял первого за два последних года посетителя — Чарльза Мильнера Рикетса английского чиновника из Калькутты, корабль которого стоял на рейде острова. Наполеон хотел увидеть его потому, что тот доводился кузеном премьер- министру лорду Ливерпулю. Наполеон принял Рикетса не по императорскому протоколу — в парадном мундире и стоя; отныне он предпочитал показываться в облике не императора, а тяжелобольного.

Об этом посещении Наполеона в сопровождении Бертрана Рикетс оставил воспоминания. «Меня ввели в совсем маленькую комнату, где на походной кровати лежал Наполеон, облаченный только в рубашку, с цветным, повязанным вокруг головы платком, и трех-четырехдневной щетиной. Комната была настолько темна, что мне удалось различить его черты лишь тогда, когда внесли ярко горевшие свечи... Он походил на один из своих портретов, который я видел на «Нортумберленде», и еще на один, где был изображен с лавровым венцом на голове. Мне показалось, что он немного глуховат. Насколько я мог судить, он гораздо полнее, чем его обычно изображают, голова и подбородок уходят в плечи, руки пухлые. Оставалось совсем немного, чтобы он стал очень тучным. Он сел в кровати. Два-три сделанных им движения, казалось, причинили ему боль. Мне мало что было сказать ему, и он задавал мне мало вопросов, часто повторяя: «Вы понимаете?» В ходе визита, длившегося около четырех часов, Наполеон возвратился к своей обычной теме: его медленно убивают с помощью климата острова и придирок Г. Лоу. Но Рикетс решил, что это просто спектакль, Наполеон не показался ему серьезно больным. Так он и доложил в Лондоне. Министр колоний написал Г. Лоу: «Этот визит мистера Рикетса на остров Святой Елены оказался как нельзя более благоприятным!» Наполеон потерпел еще одно поражение.

Действительно, Рикетс мало в чем ошибался. Наполеон в тот момент находился в достаточно хорошей форме. Конечно, время от времени он страдает от необъяснимых заболеваний, что дают о себе знать со дня его приезда в Лонгвуд. Он просит, чтобы ему обертывали постоянно зябнувшие ноги теплыми полотенцами, и иногда жалуется Маршану на режущую, как бритва, боль в правом боку. Но вопреки этим симптомам Наполеон, у которого вот уже год нет врача, чувствует себя лучше, чем 18 месяцев назад, когда он показался Бэлкомбу умирающим. Но ему выгоднее скрывать это улучшение, и Наполеон приказывает Бертрану и Монтолону как можно чаще давать знать миру, что он серьезно болен.

Его окружение редеет. Альбина де Монтолон с тремя детьми покинула остров месяц назад. Была ли она любовницей Наполеона? Дитя ли императора ее дочь, родившаяся на острове и названная Наполеоной? Являлся ли ее любовником или шпионом, или тем и другим Бэзил Джексон, молодой английский офицер, наносивший ей в Лонгвуд частые визиты и встретивший ее затем в Брюсселе? Или ни тем, ни другим?

Во всяком случае, слухи на Святой Елене цветут пышным цветом. Австрийский комиссар барон Штюрмер докладывает, что «мадам Монтолон одержала победу над соперницами и проскользнула в императорскую постель». Английский резидент в Лонгвуде капитан Джордж Николе регулярно доносит о посещениях Альбиной комнаты Наполеона и отмечает, что однажды тот послал за ней Сен-Дени в 2 часа ночи. Фанни Бертран, ненавидящая Альбину, говорит английскому доктору Джеймсу Рочу Верлингу, что маленькая Наполеона не похожа на Монтолона, и намекает, что это дочь того, по имени кого она названа. Фанни объясняет привилегированное положение при дворе изгнанника, занятое Монтолоном в ущерб ее супругу, попустительством графа в отношении того, что произошло между его женой и его господином.

Была или нет Альбина любовницей Наполеона, но с отъездом графини и ее детей дни в Лонгвуде стали еще более пустыми и сумрачными. В отличие от меланхоличной и высокомерной Фанни Бертран, Альбина де Монтолон отличалась веселым и легким нравом. И если после тридцати ее красота и начала увядать, она, тем не менее, наполняла Лонгвуд той женской грацией, отсутствие которой так жестоко дало себя знать теперь. Но она не забывала и о своих интересах. Ссылаясь на плохое здоровье, она вынудила Наполеона выплатить ей перед отъездом кругленькую сумму. Наполеон подарил ей также шахматы слоновой кости с императорскими гербами, доставившими столько хлопот Г. Лоу.

Наполеон наблюдал за отъездом Альбины через ставни и, отходя от окна, чуть было не споткнулся о крысу. Позже он скажет Бертрану, что Альбина была «интриганкой» и «отдавала свое сердце только в обмен на ценные бумаги». Когда отъезд Альбины был окончательно решен, Наполеон предложил и ее мужу покинуть остров, но Монтолон отказался. А теперь и верный Бертран, находившийся при Наполеоне столько лет, еще со времен египетской экспедиции, даже он в своей обычной занудливой манере поговаривает об отъезде. Уезжают и слуги: только за истекший год остров покинули под тем или иным предлогом шесть человек, в том числе повар Лепаж, да и большинство оставшихся последовали бы за ними, как только бы смогли.

Лишь преданный, всегда внимательный и никогда не жалующийся Маршан продолжает беззаветно служить своему хозяину— в добрую годину и в плохую. Даже не посетует, когда император запретит ему жениться на молодой островитянке, только что родившей от него ребенка (а может быть, и от Наполеона). Другим слугам такое разрешение давалось.

Общество Наполеона постепенно сводится к Монтолону и Маршану, Маршану и Монтолону, слуге и царедворцу. Целые дни проводит император в одиночестве или с одним из них. По утрам он иногда выходит в сад с Монтолоном, а после полудня диктует Маршану. По вечерам или бессонными ночами он просит то того, то другою почитать ему. В наполовину опустевшем доме больше не устраиваются императорские обеды. Наполеон садится за стол один или с Монтолоном. Бертран навещает Наполеона каждый день, но, живя все в том же отдалении и вынужденный заботиться о капризной, всем недовольной жене, он не всегда оказывается под рукой, что приводит к дальнейшему охлаждению отношений между императором и его старым товарищем.

Когда Наполеон заболевал, ухаживал за ним Маршан. С июля 1818 года, когда Г. Лоу все-таки заставил уехать О'Миру, в Лонгвуде нет больше врача. Г. Лоу посчитал, что О'Мира был больше предан Наполеону, чем своему начальству, и решительно отверг поставленный О'Мирой диагноз гепатита: губернатор не мог принять его, ибо это означало бы бросить тень на условия жизни на Святой Елене, а следовательно, и на английское правительство. Г. Лоу слышал, что и Монтолон не разделял уверенности врача, а кто-то, чье имя губернатор отказался назвать, говорил ему, что О'Мира травил Наполеона ртутью.

Отъезд молодого ирландского доктора глубоко опечалил Наполеона. После смерти Сиприани и отбытия Бэлкомба О'Мира был почти единственной его связью с внешним миром, а беседы с ним помогали скоротать тягучие дни. При прощании Наполеон пожал ему руку, что делал исключительно редко, и сказал:

— Прощайте, О'Мира. Мы никогда больше не увидимся. Будьте счастливы.

В Лондоне О'Мира отомстит Гудсону Лоу.

— Губернатор, — скажет он, — обсуждал, какие выгоды принесла бы Европе смерть императора, и делал это в такой форме, которая при разнице наших с ним положений ставила меня в крайне затруднительную ситуацию.

Тем самым О'Мира намекнул, что губернатор склонял его к тому, чтобы отравить Наполеона. Это заявление стоило О'Мире военной карьеры, «как лицу, недостойному служить Его Величеству». Но обвинения, выдвинутые молодым врачом, не послужили поводом для какого-либо расследования. Маршан нашел оставленные О'Мирой для своего пациента мази и лекарства. Наполеон согласился пользоваться мазью, сказав Маршану:

— А все, что я должен глотать, брось в огонь.

Попытки заменить О'Миру натолкнулись на взаимную подозрительность Наполеона и Г. Лоу. Здоровье изгнанника было слишком важным вопросом, политически слишком чувствительным. чтобы оставлять его на усмотрение медиков. Наполеон и губернатор — каждый из них хотел, чтобы врач был предан только ему. Г.Лоу предложил двух английских врачей, отвергнутых только потому, что это были кандидатуры губернатора. Еще один английский врач, хирург Джон Стокоу с корабля «Конкверор», также попал между двух огней. Он был как-то в Лонгвуде, посещая О'Миру. Когда в январе Наполеон потерял сознание при диктовке, Бертран с разрешения губернатора срочно вызвал Стокоу. Два или три раза Стокоу навещал Наполеона, и Монтолон передал ему предложение императора стать его личным врачом.

Но этому воспротивился Г. Лоу. Стокоу имел несчастье поставить тот же диагноз, что О'Мира, — гепатит. Лоу этого никогда не допустит. Хуже того, губернаторская цензура перехватила адресованное Стокоу письмо из Лондона от поверенного в делах О'Миры, в котором был запечатанный конверт для Бертрана. Стокоу, как раньше и Бэлкомб, почувствовал, что над его головой сгустились тучи, и, ссылаясь на нездоровье, попросил отправить его на родину. Он сел на первое же судно, отправлявшееся в Англию, не подозревая, что с ним вместе плывет депеша с требованием предать его суду военного трибунала. Сейчас, в середине августа 1819 года, Стокоу оказался снова в пути на Святую Елену. В конце августа он должен предстать перед судом. Его обвинят в «огласке фактов, касающихся здоровья генерала Бонапарта, которые он не мог наблюдать» (он заявил, что Наполеон страдал гепатитом уже 16 месяцев). Ему поставят также в вину употребление термина «пациент» вместо «генерал Бонапарт».

Быть врачом Наполеона становится для англичан, подчиняющихся военной дисциплине и произволу Г. Лоу, опасным предприятием. Но Наполеон, вопреки своему обычному скептицизму в отношении медицинской профессии, хотел бы иметь под рукой врача на случай кризиса. Того же, по иным причинам, хочет и Г.Лоу. Приезд одного медика ожидается. Год назад Бертран с разрешения англичан написал письмо семейству Бонапартов в Рим с просьбой прислать мажордома, способного заменить только что скончавшегося Сиприани, повара и католического священника (на острове Святой Елены нет ни одного). Наполеон, агностик по убеждениям, не нуждается в священнике, но любит побеседовать о теологии. Кроме того, среди его слуг есть верующие, и, скажет он как-то Лас Казу, если бы по воскресеньям они ходили на мессу, это скрасило бы их жизнь на острове. Позже Бертран добавил к этому списку и врача.

В августе 1819 года Монтолон пишет Лоу, напоминая о настоятельной необходимости появления врача в Лонгвуде. Именно в это время небольшая группа посланцев Рима, имен которых никто не знает, плывет на остров.

Добавить комментарий