Чиновник для особых поручений при министре внутренних дел Рачковский в задумчивости ходил по кабинету. Вчера ему принесли письмо от «французских друзей»: они крайне встревожены революционными событиями в России и всерьез опасаются за судьбу вложенных в ее экономику капиталов.
Вчера же Азеф сообщил, что группа боевиков эсеровской партии готовит покушение на нового министра внутренних дел Столыпина. Покушение предполагается осуществить на даче Столыпина – на Аптекарском острове. Конечно, думал Рачковский, проще всего было бы предотвратить эту акцию и заслужить новую славу и награды. Но надо ли это делать в сложившихся условиях? У Столыпина, да и у некоторых других царских сановников, напуганных размахом народного движения, подчас проскальзывают либеральные идеи, которые явно не годятся в активной борьбе с революцией.
Покушение эсеров (если Столыпин останется жив) может навсегда избавить его от этих идей, сделать злейшим врагом и революционеров, и либералов. Это покушение (если к нему добавится еще несколько на высших сановников империи) позволит сплотить представителей господствующего класса на бескомпромиссную борьбу с революционерами.
В феврале 1906 года в департамент полиции поступили сведения о готовящемся покушении на московского генерал-губернатора Дубасова.
Проверку материала Столыпин поручил Рачковскому. Руководствуясь своими замыслами, тот повел расследование по ложному следу. По его совету директор департамента полиции сосредоточил все оперативные мероприятия по охране Дубасова вокруг Изота Созонова, не имеющего, как выяснилось позже, никакого отношения к заговору против Дубасова. Однако Рачковский удачно выбрал эту фигуру для осуществления своих планов: Изот Созонов был родным братом Егора Созонова, убившего Плеве.
20 февраля 1906 года начальнику Московского охранного отделения за подписью директора департамента полиции поступила шифрованная телеграмма о том, что эсеры готовят покушение на Дубасова. Предлагалось принять меры к охране генерал-губернатора.
11 марта 1906 года на имя начальника Московского охранного отделения поступила другая шифрованная телеграмма: «Десятого марта выбыл Москву наблюдаемый Петербурге член боевой организации Изот Созонов кличка «Петровский». Примите меры тщательному осторожному наблюдению участием агентов Петербургского отделения. Ежедневно сообщайте полковнику Герасимову и мне результаты наблюдения. Имейте в виду правильная осторожная проследка Созонова даст возможность выяснить летучий отряд боевой организации подготовляющей покушение адмирала. Директор департамента полиции».
Положившись целиком на информацию департамента полиции, начальник Московского охранного отделения жандармский подполковник Климович сосредоточил все свое внимание на организации оперативных мероприятий вокруг Изота Созонова. Другие лица, подозревавшиеся охранкой в террористической деятельности, остались на какое-то время без наблюдения: для этого в Московском охранном отделении просто не хватало квалифицированных сотрудников. Недавно (8 февраля 1906 года) занявший свою должность Климович доносил в департамент полиции, что «застал в работе дезорганизацию и полное отсутствие осведомительной агентуры. Рачковский (в то время вице-директор департамента полиции по политической части) еще в декабре месяце 1905 года поставил вопрос о перемене личного состава отделения. Однако до сего времени никто для усиления прикомандирован не был».
Ослабление работы Московского охранного отделения использовали боевики эсеровской партии. 23 апреля 1906 года один из них, одетый в форму лейтенанта военно-морского флота, бывший студент Московского университета Борис Вноровский, он же Мищенко, дождался Дубасова, возвращавшегося из Успенского собора, и, когда в 12 часов 20 минут его карета выехала на Тверскую улицу, бросил под нее коробку конфет, перевязанную лентой, с воткнутой красной гвоздикой. В коробке находилась бомба. Взрывом был убит адъютант Дубасова – граф Коновницын и ранен кучер. Самого генерал-губернатора выбросило из кареты на мостовую. Он отделался легким ранением, ссадиной и ушибом над правым глазом. Подбежавшие агенты охранного отделения, всегда следовавшие за каретой генерал-губернатора, подняли Дубасова с мостовой и помогли ему дойти до подъезда своего дома.
Взрывом бомбы Вноровскому снесло верхнюю часть черепа. Смертельно раненный, он скончался через 20 минут. Активные поиски сообщников Вноровского-Мищенко привели на квартиру, где была изготовлена бомба. Во время обыска в квартире обнаружили ящик с динамитом, а на столе – следы крови.
При более тщательном осмотре нашли большой палец женской руки и концевую фалангу среднего пальца. Все говорило за то, что здесь у одной из снаряжающих бомбы неожиданно сработал взрыватель.
Сотрудники Московской охранки начали проверку всех больниц, куда могла обратиться пострадавшая. В Бахрушинской больнице увидели женщину: у нее была ампутирована кисть левой руки, а на правой отсутствовали большой палец и концевая фаланга среднего пальца, проступали следы от ожогов на лице и на правой груди. Привезенный в больницу дворник дома, в котором полиция обнаружила динамит, опознал в задержанной исчезнувшую Прасковью Григорьевну Лубковскую – на ее имя и снималась квартира.
Расследование установило: подлинное имя Лубковской – Мария Аркадьевна Беневская, дочь генерала, состоит на учете в Московском охранном отделении как организатор боевых дружин. Именно она передала Вноровскому-Мищенко бомбу для покушения на Дубасова, и именно у нее при изготовлении других бомб взорвался взрыватель.
А в это время в столице развертывались новые события, одним из главных действующих лиц которых стал профессиональный бандит и налетчик, сын дьякона Морского кадетского корпуса Леонид Лавров, известный в уголовном мире Москвы и Петербурга под кличкой Ленька Бешеный. Он, как говорила его мать, «давно сбился с круга», объявив себя идейным экспроприатором.
Знакомая Лаврова – Наташа Сухинова (как выяснится позже, член Боевой организации партии эсеров), с которой он более двух лет находился в гражданском браке, догадывалась о его связи с уголовным миром и не раз упрекала за это. Она предлагала Лаврову иной путь борьбы с неравенством и несправедливостью – через революционную организацию. В ответ Лавров только посмеивался: он, мол, идейный экспроприатор и живет по принципу: «Если от многого взять немножко, это не кража, а просто дележка».
Товарищ Сухиновой по партии предостерегал ее от опасного знакомства: оно может привести к провалу, если полиция заинтересуется близкими связями Лаврова. Он рассказал Наташе, что ее друг участвовал в Москве в ограблении не то банка, не то кассира банка, налетчики взяли тогда более 200 тысяч рублей и теперь их разыскивает полиция. Однако Наташа, искренне любившая беспутного и легкомысленного человека, не нашла сил порвать с ним.
Вот и в тот день, когда к ней на квартиру должны были прийти товарищи по партии, готовить бомбы для покушения на нового министра внутренних дел Столыпина, Наташа не решилась выпроводить Лаврова – он, как всегда, появился неожиданно. Оставлять его тоже было нельзя. Пока Наташа раздумывала, как ей поступить, вошел какой-то молодой человек с несколькими свертками в руках. Поздоровавшись, он попросил Наташу и Лаврова пройти на кухню – ему надо поработать в комнате одному. Удивленный и ничего не понимающий Лавров вышел вслед за Наташей на кухню и устроил ей сцену ревности. «Сейчас я пришью твоего фраера», — злобно зашептал он. Зная, что это не пустая угроза и не зря Лаврову дали кличку Бешеный, Наташа в отчаянии рассказала правду: к ней пришел техник, он снаряжает бомбы.
Минут через двадцать техник пригласил Наташу и все еще недоверчиво смотревшего на него Лаврова в комнату. Показав три плоские жестяные коробки под стульями, попросил их быть предельно осторожными: от неловкого движения бомбы могут взорваться.
Техник удалился, а вскоре явились трое молодых людей и две девушки. Они принесли два комплекта формы жандармских офицеров, две шашки и четыре портфеля. Двое молодых людей тщательно примерили форму и ушли. Когда вернулся техник, было решено: для предосторожности не оставлять метательные снаряды долго на одном месте, перенести на новую квартиру. Сухинова попросила Лаврова помочь им. Две девушки, техник и Лавров перенесли бомбы на квартиру одной из девушек – Климовой, проживавшей в Петербурге, по Морской улице, в доме № 49.
Сухинова вскоре переменила квартиру, она переехала на Рыбацкую улицу, в дом № 6/8, и прописалась там по подложному паспорту на имя Евдокии Ивановны Бабаевой. Лавров, опасаясь ареста на новой квартире Сухиновой не появлялся. Он был задержан во время очередной облавы агентами сыскного отделения на одной из воровских «малин», куда пришел ночевать. Впрочем, на другой же день его освободили – документы его были в порядке, никаких обвинений ему не предъявили. А 12 августа 1906 года произошло событие, перевернувшее жизнь Лаврова.
Министр внутренних дел Столыпин вел прием посетителей у себя на даче на Аптекарской набережной в Петербурге. В начале четвертого к даче подъехали карета и лакированное ландо, запряженное вороным рысаком. Из кареты вышли и быстро направились к дому три человека – двое в форме жандармских офицеров, третий во фраке. Один из одетых в форму жандармского офицера, с большим портфелем в руках ответил швейцару, что им немедленно, по крайне важному государственному делу нужно видеть министра внутренних дел. Швейцар объяснил, что запись на прием к министру прекращена, министру потребуется еще не менее двух часов для приема посетителей, уже ожидающих своей очереди, и отказался впустить их. В тот же момент одетый во фрак мужчина с силой оттолкнул швейцара, а двое других почти бегом направились к двери, ведущей через коридор к кабинету Столыпина. Заподозрив неладное, наперерез им бросился Горбатенков – агент Петербургского охранного отделения, в качестве охранника дежуривший на даче Столыпина. В прошлом он не раз участвовал в задержании вооруженных революционеров.
Схватив за руки человека с портфелем, Горбатенков предложил ему и сопровождающим лицам следовать в дежурную комнату. На помощь Горбатенкову прибежал его помощник – агент охранного отделения Мерзликин, вооруженный револьвером. Что произошло дальше, сказать трудно. Умышленно ли человек, переодетый жандармским офицером, бросил находившуюся в портфеле бомбу или уронил ее нечаянно в завязавшейся схватке, так и останется, наверное, тайной. Достоверно известно только то, что произошел чудовищной силы взрыв, за ним грохнули еще два у подъезда столыпинской дачи. Позже выяснят, что от сильнейшего первого взрыва сдетонировали еще две бомбы у двух сидевших в ландо эсеровских боевиков. Они, по-видимому, рассчитывали использовать их в том случае, если участников покушения будет преследовать полиция. Люди в ландо были разорваны на куски. Первый же взрыв полностью разрушил часть дачи, было убито 24 и ранено 25 человек, в том числе малолетние сын и дочь Столыпина.
Ленька Лавров еще пребывал в качестве задержанного в сыскном отделении, когда прочитал в газете о происшествии на Аптекарском острове. Он тотчас вспомнил, как готовили взрывные устройства, догадался, чьих это рук дело. У него пересохло во рту. Петля виселицы замаячила перед глазами. Зубы начали выбивать дробь.
— Ты что, парень? — спросил сотрудник сыскного отделения, приготовившийся возвратить ему отобранные при задержании документы. – Больной, что ли?
— Малярия замучила, — нашелся Лавров. – Кажется, приступ начался.
— Ну, шагай скорее за хинином в аптеку, — и сотрудник сыскного отделения протянул Лаврову его документы.
Он не помнил, как очутился на улице, как пробежал почти целый квартал. Все было словно в тумане. «Но что же все-таки делать? — лихорадочно размышлял он. – Прежде всего — найти место, где можно на время затаиться, пока уляжется суматоха». Посмотрев вокруг несколько раз и не обнаружив за собой слежки, Лавров зашел в подвал одного из домов на Литейном проспекте и достал в углу под пустыми ящиками прикрытый тряпьем, предусмотрительно спрятанный портфель с деньгами. Пять тысяч рублей, оставшиеся от полученной доли за участие в ограблении в Москве, — сумма огромная. Попади он с такими деньгами в сыскное, живым бы не вышел: сыскари и за меньшую сумму, чтобы завладеть ею, убили бы любого уголовника. Деньги бы поделили. Да и на воровской «малине» с такими деньгами появляться небезопасно.
Похвалив себя еще раз за предусмотрительность, Лавров направился на квартиру давней знакомой старухи, которая долго промышляла скупкой краденого, а теперь, отойдя от дел, вместе с двенадцатилетним внуком тихо жила за Нарвской заставой.
Получив 500 рублей, старуха приняла Лаврова с распростертыми объятиями, выделила ему небольшую комнатушку. В ней Лавров жил на положении добровольного узника, никуда не выходил. Так он провел почти пять месяцев, каждый день ожидая ареста. Наконец не выдержал и 26 января 1907 года явился с повинной в Петербургское охранное отделение, где «чистосердечно» рассказал начальнику обо всем, чему стал свидетелем на квартире Наташи Сухиновой.
Вот что говорится об этом в рапорте начальника Санкт-Петербургского охранного отделения на имя министра внутренних дел Столыпина: «26 января 1907 r. в Петербургское охранное отделение явился с заявлением сын дьякона Морского кадетского корпуса Леонид Иванович Лавров. Лаврову были предъявлены фотографические карточки Климовой, Терентьевой и Кочеткова (он же Виноградов), и Лавров опознал в них вышеуказанных двух девушек и одного из мужчин, находящихся в квартире Сухиновой... В предъявленных фотографических карточках известного Лихтенштадта и задержанного на днях члена боевой организации партии с. -р., назвавшегося Громским, содержащихся в Петропавловской крепости, Лавров опознал: в первом – того техника, что снаряжал бомбы в квартире Сухиновой, а во втором – одного из лиц, бывших в той же квартире во время примерки жандармской формы и имевшего кличку «Николай».
По сообщению Лаврова, Клара Бродская, Наталия Су:хинова и Агнесса Латц вскоре выехали в Москву, но где они там проживают, ему неизвестно».
Далее в этом рапорте приводятся сведения о погибших при взрыве участниках покушения на Столыпина. «Петербургскому охранному отделению произведенным агентурным розыском удалось получить следующие сведения о погибших участниках этого преступления:
1. Преступник в жандармской форме атлетического сложения – уроженец г. Смоленска Никита Иванов...
2. Второй жандармский офицер (разорванный) уроженец г. Минска, до середины 1905 г. проживал во Франции, откуда вернулся в Россию. В последнее время проживал по паспорту бельгийского подданного.
3. Преступник во фраке – уроженец г. Брянска, рабочий Бежецких заводов, имя его Иван. Известен хорошо местным жандармским властям, так как неоднократно привлекался к дознаниям.
Все эти лица принадлежали к московской организации максималистов».
Вскоре был арестован и казнен один из активных участников подготовки покушения на Столыпина на Аптекарском острове – Соколов, арестована и приговорена к смертной казни Климова – с заменой наказания бессрочными каторжными работами. В Одессе была арестована нелегально возвратившаяся из-за границы Терентьева.
24 сентября 1906 года газета «Петербургский лист» сообщила: по делу о взрыве на Аптекарском острове привлечено уже 22 лица».
В ходе проводившегося расследования поступили сведения, что в подготовке взрыва на Аптекарском острове якобы принимал активное участие член партии социалистов-революционеров некто Черняк, который в то время находился в Стокгольме («сведения» Поступили от известного провокатора Азефа. Черняк заподозрил его в связях с царской охранкой. Азеф стремился избавиться от него любым способом). Царское правительство потребовало от Швеции выдачи Черняка. На тот случай, если Швеция откажет, директор департамента полиции приказал заведующему заграничной агентурой действительному статскому советнику Гартингу захватить Черняка в Стокгольме и нелегальным путем доставить в Петербург, в крайнем случае – ликвидировать его.
Гартинг установил, что Ефим Черняк отношения к взрыву на Аптекарском острове не имел, а его роль в эсеровской партии явно преувеличена департаментом полиции. И все же, несмотря на это, в точном соответствии с полученным приказом, он через свою агентуру в Стокгольме организовал охоту на Черняка. Тот вскоре обнаружил за собой «хвост» — два субъекта следовали за ним неотступно. Решив проверить, не ошибается ли он, Черняк как-то зашел в кафе. Туда же зашли и те двое. Не успел Черняк поднести ко рту чашку с кофе, как один из них выбил ее, а второй нанес два быстрых удара в лицо. Упавшего Черняка начали избивать ногами. Вбежавшие на шум, будто ожидавшие скандала, полицейские арестовали Черняка «за нарушение общественного порядка в нетрезвом виде». Уже на другой день суд принял решение «за антиобщественное поведение» выслать эмигранта Черняка на родину. Однако против этого решения в шведском парламенте энергично выступил лидер социал-демократической партии Швеции Брантинг. Он заявил, что Черняк арестован незаконно, так как не он, а его избивали; во всем «деле» невооруженным глазом видна грубая полицейская провокация. Заявление Брантинга попало на страницы газет. Шведская полиция была вынуждена выпустить Черняка.
После освобождения Черняк на корабле отправился в Антверпен. Утром его и двух соседей по каюте нашли мертвыми. Каюта была расположена над трюмом, где находился метиловый спирт. В полу обнаружили четырехугольную дыру – через нее вредные испарения проникли в каюту и стали причиной смерти Черняка и его соседей. Остается только гадать, была ли это роковая случайность или с Черняком расправились агенты царской охранки, действовавшие в Швеции под руководством помощника Гартинга – Стендаля.
Неожиданно для царского самодержавия смерть Черняка получила международную огласку. Шведские социал-демократы, находившиеся на корабле и знавшие историю Черняка, телеграммой уведомили своих бельгийских коллег о том, что на корабле «руками сатрапов русского царя совершено убийство известного революционера». В результате в порту Антверпена корабль с телом Черняка встречала огромная толпа (десятки тысяч человек) с красными знаменами, транспарантами, лозунгами: «Позор русскому царю!», «Позор убийцам русского революционера Черняка!» Похороны Черняка в Антверпене вылились в грандиозную манифестацию против российского самодержавия.
Революционная волна, охватившая страну, явно шла на убыль. Однако 1909 год принес председателю Совета министров и министру внутренних дел Российской империи Столыпину много огорчений. Главное, выяснилось, что тайный агент охранки Азеф, оказавший весьма существенные услуги самодержавию в борьбе с революционным движением, руководил Боевой организацией партии эсеров и прямо причастен к политическим убийствам государственных деятелей России.
Скандал принял грандиозные размеры. Начали открыто говорить, что Столыпин ничего не смыслит в деле политического сыска, что он развалил работу тайной полиции. В кругах, близких к императору, требовали его отставки. В ход пустили версию: Столыпин покровительствует темным элементам вроде Рачковского, который причастен к террористическим актам и, несомненно, несет всю полноту ответственности за деятельность Азефа. Это утверждение получило столь широкое распространение, настолько взбудоражило правящие круги империи, что Столыпин счел нужным выступить с его официальным опровержением.
В правительственном сообщении по делу Лопухина (бывший директор департамента полиции) – Азефа говорилось: «В печати и в обществе продолжаются суждения по поводу организации инженером Евно Азефом целого ряда террористических актов и в том числе убийства в Бозе почившего великого князя Сергея Александровича, бывшего министра внутренних дел статс-секретаря Плеве и др., причем передаваемые по этому поводу известия и слухи приписывают Азефу почти все убийства и наиболее тяжкие преступления, совершенные на политической почве в период времени с 1902 по 1906 г. Вместе с тем продолжаются указания на прикосновенность к упомянутым злодеяниям некоторых должностных лиц... слухи вносят в общество совершенно неосновательное волнение и недоверие к органам власти.
Правительство считает себя обязанным вновь категорически объявить во всеобщее сведение:
1) что никто из должностных лиц, а в том числе и указываемый в газетных статьях действительный статский советник Рачковский и другие чины, никогда и ни в какой мере не были прикосновенны к каким бы то ни было террористическим или иным преступным предприятиям революционеров и
2) что относительно участия Азефа в политических убийствах никогда в распоряжение правительственных органов ни малейших указаний не поступало. По этому поводу подробные сведения будут сообщены Правительством в Гос. Думе ввиду внесенных в нее заявлений о запросах по сему предмету».
Однако напрасно, пытаясь спасти свою репутацию, Столыпин выступал в Думе и, вопреки очевидным фактам, пытался убедить депутатов, что «Азеф не провокатор. Азеф не может быть участником террористических актов. Азеф – чрезвычайно полезный секретный сотрудник – и только». И правительственное сообщение, и выступление Столыпина в Думе лишь еще больше разожгли бушевавшие страсти. Еще один удар по авторитету Столыпина нанесли публикации в газетах об истории, связанной с убийством эсеровскими боевиками начальника Петербургского охранного отделения жандармского полковника Карпова.
...Заседание ЦК эсеровской партии в Париже, приговорившее Азефа за предательство к смертной казни, было исключительно бурным. Члены ЦК обвиняли друг друга в потере бдительности и чуть ли не в предательстве дела революции. Были и такие, кто начал утверждать: эсеровскую партию следует распустить, поскольку из-за широко распространившегося провокаторства революционная деятельность в России стала невозможной; из-за случившегося с Азефом доверять вообще никому нельзя.
После долгих споров и взаимных обвинений было решено: при строжайшей конспирации срочно подготовить эффектный террористический акт против одного из руководителей политического сыска Российской империи. Предполагали: именно это поднимет дух рядовых членов партии, покажет, что эсеровская партия жива и по-прежнему активно действует, Что охранка отнюдь не всесильна и не всеведуща, коль скоро она даже не может защитить своих руководителей.
Подготовку террористического акта поручили известным эсеровским боевикам: Герману Лопатину и Борису Савинкову. Жертвой покушения выбрали начальника Петербургского охранного отделения и шефа отдельного корпуса жандармов полковника Карпова, известного тайной полицейской агентуре под псевдонимом Ермоленко. Сменивший на посту начальника охранки Герасимова Карпов развил особенно активную деятельность не только против большевиков, но и против эсеров. Непосредственно убийство Карпова поручили осуществить члену Боевой организации эсеровской партии Александру Петрову.
По заранее разработанному плану Лопатин и Савинков сумели подсунуть заведующему заграничной агентурой департамента полиции в Париже Гартингу (через одного из его агентов) сведения о том, что в Петербург должен выехать опасный террорист, член ЦК эсеровской партии Александр Петров с заданием организовать покушение на царя и видных сановников. Указывалось время прибытия Петрова в Петербург и его точные приметы.
Получив это сообщение, Карпов бросился к своему другу генералу Герасимову, выдвинувшему его в свое время на пост начальника Петербургского охранного отделения. Прочитав донесение Гартинга, Герасимов расцеловал Карпова.
— Это подарок судьбы, — сказал он. – Если нам удастся заменить провалившегося Азефа Петровым – лучшего случая восстановить в России упавший авторитет политического сыска не найти.
Говоря об авторитете политического сыска, Герасимов, конечно, думал прежде всего о своем личном, серьезно пошатнувшемся в связи с делом Азефа авторитете.
Решили: как только Петров появится в Петербурге, незаметно арестовать его и поместить в секретную камеру Петербургского охранного отделения. Затем любым путем склонить к сотрудничеству, завербовать в тайные агенты охранки. Непременным условием предстоящей операции должна стать ее особая секретность, стопроцентная гарантия того, что никто не узнает, что Петров побывал в руках тайной полиции.
И вот Карпов из окна дежурного по вокзалу наблюдает, как из вагона первого класса поезда Париж -Москва-Петербург выходит элегантно, по парижской моде одетый молодой человек с желтым чемоданом в руке. Приметы его полностью совпадают с полученными охранкой. Внимательно осмотревшись по сторонам, молодой человек направляется к выходу, садится в подкатившую извозчичью коляску. А извозчик-то – сотрудник Петербургского охранного отделения жандармский ротмистр Лавров.
Назвав адрес и устроившись поудобней, Петров откинулся на подушки. Промчавшись по нескольким улицам, коляска неожиданно свернула под арку дома и остановилась. В тот же миг Петрову заткнули рот, связали, втиснули в закрытую коляску, и... через полчаса он уже был на Мытниковской улице – в особняке, принадлежавшем принцу Ольденбургскому: там разместилось Петербургское охранное отделение. Петрова провели через несколько огромных комнат с лепными потолками, дорогими люстрами и зеркалами, и он очутился в просторном, отделанном дубом кабинете начальника петербургской охранки.
Почти три недели Герасимов и Карпов «обрабатывали» Петрова, склоняя к сотрудничеству. Герасимов пустил в ход весь свой опыт в такого рода делах, всю свою иезуитскую хитрость. Но все было тщетно. Петров не шел ни на какие уступки.
Наконец Герасимов выложил последний козырь в игре. Через Карпова он установил, что в пригороде Петербурга живет мать Петрова, которую он горячо любит, и решил сыграть на сыновних чувствах.
— Хорошо, господин Петров, — тихо заговорил Герасимов, — вам не жаль собственной жизни, но что вы скажете, если явитесь причиной трагической гибели своей матушки?
Встретив недоуменный взгляд Петрова, Герасимов пояснил:
— Если вы откажетесь сотрудничать с нами, наши люди подожгут дом вашей матери, и она погибнет в огне. Вы, конечно, понимаете, что после этого мы ликвидируем и вас. Свидетель в таком деле весьма опасен. У нас просто не будет другого выхода.
То, что охранка может прибегнуть к разного рода провокационным приемам, Лопатин и Савинков предусмотрели в плане операции. В таком случае после недолгих колебаний Петров должен был согласиться на «сотрудничество». И Петров согласился. Когда же Герасимов и Карпов потребовали доказательства его истинных намерений, «выдал» им группу из трех «опасных» террористов. (Это тоже было заранее запланировано.) Все по тому же плану покушения на Карпова, разработанному Лопатиным и Савинковым, за несколько дней до приезда Петрова в Петербург прибыли трое тщательно отобранных ими членов эсеровской партии. Во время инструктажа в Париже им было сказано, что они по приезде в Петербург в интересах важного революционного дела позволят охранке арестовать себя. При аресте у них должны быть обнаружены оружие и нелегальная литература. Главная и важнейшая их задача после ареста – молчать на следствии. Через некоторое время после ареста ЦК партии обязательно организует их побег за границу. Все трое добровольно изъявили желание принять участие в этой операции.
Когда же Савинков спросил Лопатина, нужно ли создавать дополнительно сложности и рисковать жизнью людей, когда Карпова и без этого можно убить, Лопатин ответил:
— Но ведь мы хотим, чтобы это был исключительно эффектный и необычный террористический акт, который бы заставил о нем заговорить всю Российскую империю!
После ареста трех «террористов» Герасимов и Карпов поверили в искренность Петрова и потеряли в отношении него всякую бдительность. А уж когда охранка установила Петрову невиданное в истории политического сыска России жалованье в 1500 рублей в месяц, они окончательно стали считать его своим. Сам Петров настолько вошел в доверие к Карпову, что тот стал «в качестве поощрения» приглашать его на оргии, которые устраивали чины петербургской охранки.
Боясь провала «ценного агента» и не желая посвящать в свои отношения с ним других лиц, Карпов, вопреки правилам работы с тайной агентурой, доверил Петрову ключ от конспиративной квартиры там он с ним и встречался. Петров воспользовался таким доверием. За несколько часов до очередной встречи он заложил мину под диван, на котором любил сидеть Карпов. Встреча прошла нормально, Петров ушел, а... Карпова, с ликованием читавшего «список» членов ЦК эсеровской партии, полученный от «ценного агента», разорвало на куски.
Сложное положение, в которое попали Столыпин и другие руководители политического сыска, ловко использовал чиновник для особых поручений при министре внутренних дел Ратаев – для сведения личных счетов с Рачковским.
Он узнал, что один из покушавшихся на Столыпина на Аптекарском острове до нелегального возвращения в Россию жил во Франции по документам бельгийского подданного. Чем не случай «подсидеть» своего преемника на посту заведующего заграничной агентурой департамента полиции Гартинга? Ведь именно у него Азеф состоял на связи и вел провокаторскую работу среди эмигрантов в Париже! Удар по Гартингу непременно отрикошетит в Рачковского — этого мерзавца, заменившего Ратаева Гартингом на посту заведующего заграничной агентурой.
И Ратаев встретился с Азефом. От имени министра внутренних дел Столыпина он обвинил Азефа в двурушничестве. Министру непонятно, сказал Ратаев, как могло случиться, что он, Азеф, будучи руководителем Боевой организации эсеровской партии, не предупредил руководство департамента полиции о готовящемся преступлении на Аптекарском острове; выразил предположение, как бы это не стоило Азефу головы.
Азеф выслушал Ратаева спокойно, заверил, что своевременно поставил в известность о готовящемся взрыве Рачковского. Ратаев заставил Азефа написать объяснительную записку на имя министра внутренних дел, указать день и час, когда сообщал Рачковскому о подготовке покушения.
В тот же вечер записка была передана Столыпину. Прочитав ее, Столыпин пришел в крайнее возбуждение.
— Немедленно доставьте ко мне Рачковского! — приказал он Ратаеву.
В министерстве внутренних дел Рачковского не оказалось. На розыск его ушло более двух часов. Все это время Столыпин шагал из угла в угол своего огромного кабинета. Гнев его нарастал. «Каков мерзавец, — думал он о Рачковском, — знал о готовящемся покушении и не поставил меня в известность! В результате я чуть не лишился дочери и сына. Впрочем, надо спокойно во всем разобраться. Можно ли верить такой каналье, как Азеф?»
Столыпин подошел к письменному столу, позвонил в колокольчик, приказал секретарю немедленно вызвать директора департамента полиции. Когда тот вошел, Столыпин, задумавшись, сидел в кресле. «Если Азеф сказал правду, — размышлял он, — то какую цель преследовал Рачковский, не поставив меня, непосредственного своего начальника, в известность? Ведь какая-то причина этому есть?»
— Слушаю, ваше высокопревосходительство, — прервал раздумья Столыпина директор департамента полиции.
— Ах, вы уже здесь. Простите, задумался. – Столыпин поднялся навстречу директору. – Прошу вас, — обратился он к нему, — соберите и принесите немедленно ко мне все, что есть о Рачковском. Абсолютно все о его жизни и работе. Абсолютно все, что есть, — повторил еще раз Столыпин и вновь начал ходить по кабинету.
Скоро личное дело Рачковского и статьи из газет и журналов с упоминанием о его деятельности лежали на столе Столыпина. Он занялся тщательным их изучением. Начал с чтения справки о деятельности Рачковского в бытность заведующим заграничной агентурой департамента полиции – справки, которую в свое время не менее тщательно изучал покойный Плеве. Дойдя до слов: «...по характеру Рачковский авантюрист и искатель приключений. В интересах своей карьеры способен пойти даже на преступление», Столыпин дважды красным карандашом подчеркнул эту фразу.
Чем тщательнее изучал Столыпин личное дело Рачковского, тем отчетливее напрашивался вывод, что Рачковский – фигура более чем странная и во многом загадочная.
Выходит, газетчики правы: Рачковский причастен к подготовке Азефом покушений на государственных деятелей империи. Но если будет доказана преступная деятельность Рачковского, это ударит и по его непосредственному начальнику – Столыпину. А положение Столыпина и без того шаткое.
Крупные провалы в работе царской тайной политической полиции начали преследовать Столыпина в первый же год назначения его на пост министра внутренних дел.
Казалось, после подавления восстания рабочих в Москве в декабре 1905 года должно было наступить «успокоение» умов и смягчение политических нравов. Однако этого не произошло. В стране продолжалось революционное движение, участились террористические акты против видных царских сановников. В 1906 году терроризм достиг апогея: было совершено 4742 покушения на должностных и частных лиц. В результате 738 царских чиновников погибли, а 972 были ранены. Некоторые покушения запомнились Столыпину навсегда.
... Утром 14 мая 1906 года в Тифлисе на Гоголевском проспекте была брошена бомба в генерал-губернатора Тимофеева. Тимофеев не пострадал. Погиб казак. Жандармский ротмистр Мартынов, следовавший за губернатором, выскочил из экипажа и бросился за террористом, надеясь захватить его живым. Стоявший в стороне другой террорист бросил в Мартынова бомбу (к счастью для него, она не взорвалась). Мартынов несколькими выстрелами ранил террориста, а подбежавший полицейский двумя выстрелами убил его. Установить личность покушавшихся не удалось.
...15 июля 1906 года произошло событие, которое потрясло даже привыкших ничему не удивляться руководителей политического сыска. Две тайные сотрудницы Московского охранного отделения чуть не взорвали помещение охранки в Большом Гнездниковском переулке. Столыпин до мельчайших подробностей помнил этот эпизод.
Начальнику Московского охранного отделения подполковнику отдельного корпуса жандармов Климовичу в июне 1906 года удалось внедрить в активно действующую в Москве группу социалистов-революционеров (так называемых максималистов) двух своих тайных агентов. Это были Александра Васильевна Богданова и Александра Матвеевна Новикова, совсем еще юные, восемнадцатилетние. Климович верно рассчитал: вряд ли эсеровские боевики заподозрят этих малолеток в связях с охранкой.
Богданова и Новикова вошли в полное доверие к эсеровским боевикам: те старались пред стать перед юными созданиями героями и смельчаками и рассказывали им о таких «подвигах», над разгадкой которых безнадежно бился Климович. Именно от Богдановой и Новиковой он узнал наконец, что в изъятии денег в Московском банке и конторе «Ваакум Ойль» для нужд своей партии участвовали Владимир Владимирович Бармаш (партийные клички Ваня, Леня и Горбонос) и Алексей Ананьевич Поляков (партийная кличка Херувимчик), а у артельщика на Рязанской железной дороге – Анатолий Баро (партийные клички Грек и Греченок), у виноторговца Нежданова — Логгин Федорович Толпекин (партийная кличка Депутат). Климович узнал, что Бармаш и Поляков готовятся изъять деньги из немецкой конторы на Мясницкой улице, и пребывал в радостном ожидании той минуты, когда Богданова и Новикова выявят и остальных участников группы, известных ему пока лишь по кличкам. Впрочем, на этом удача изменила Климовичу.
15 июля 1906 года в приемную Московского охранного отделения пришли взволнованные Богданова и Новикова. Они вызвали жандармского ротмистра Козлова, у которого находились на связи, и потребовали немедленного свидания с начальником охранного отделения.
Перебивая друг друга, они рассказали Климовичу, что на него сегодня вечером будет покушение, что уже заготовлено три бомбы, они лежат в подпольной лаборатории социалистов-революционеров – в мастерской какого-то слесаря, в доме Медведковой по Ново-Ярославскому переулку.
Девушки ушли. И почти тотчас в приемной охранки вспыхнул пожар, раздался небольшой взрыв, запахло горящим динамитом. Сотрудники охранки во главе с Климовичем ликвидировали пожар, а в стоящем в приемной шкафу случайно обнаружили «адскую машину» с часовым механизмом – она не взорвалась из-за неисправности детонатора.
Подозрение, естественно, пало на Богданову и Новикову. Их попытались задержать, но выяснилось, что девушки уехали из города в неизвестном направлении. Подозрение перешло в уверенность, когда по указанному Богдановой и Новиковой адресу не обнаружили ни бомб, ни слесаря, ни мастерской.
21 августа 1906 года задержали переодетую в мужской костюм Богданову, а через день арестовали и Новикову. При допросе в Московском охранном отделении обе признались, что «адскую машину» в приемной охранки подложили они.
Когда же вскоре при налете на немецкую контору на Мясницкой улице были арестованы Бармаш, Поляков и Толпекин, дело с подготовкой взрыва московской охранки окончательно прояснилось.
Став боевиками эсеровской партии, Богданова и Новикова получили от организации задание нанять в городе квартиру для хранения нелегальной литературы и изготовления бомб.
Вскоре в Лосиноостровской, под Москвой, эсер по кличке Обросший передал девушкам динамит и просил спрятать его у себя на квартире. Через несколько минут на железнодорожной станции Лосиноостровская Богданова и Новикова были арестованы. Незадолго до этого на той же станции были арестованы участники нелегальной сходки, и среди них брат Новиковой – Константин, активный участник Декабрьского вооруженного восстания в Москве, член группы, в которую входили Богданова и Новикова. После того как у них при обыске был обнаружен динамит, девушки попросили, чтобы пришел становой пристав, руководивший арестами. Они заявили ему, что являются тайными сотрудниками Московского охранного отделения. При этом они были настолько неосторожны, что их разговор с приставом подслушал брат Новиковой – Константин. Вот что об этом эпизоде и дальнейшем ходе событий Новикова рассказала на допросе 23 августа 1906 года.
«Обросший вручил нам сверток в клеенке небольшого размера, сказав, что в нем 4 фунта гремучего студня и что это надо доставить на нашу квартиру. На станции мы были арестованы и отправлены под стражей в местную чайную при станции, где застали арестованных брата Константина и студента Федотова. Мы попросили станового пристава, которому и передали сверток с гремучим студнем, после чего мы объяснили, кто мы, и нас отправили в Москву, где пробыли арестованными лишь два дня, а затем освобождены. Товарищам по организации мы объяснили свое скорое освобождение безрезультатностью обыска, а про сверток – что мы, идя со станции в чайную, сумели незаметно выбросить (его) на землю благодаря бывшим на нас надетым накидкам от дождя. Нашему объяснению поверили и даже хвалили за находчивость. Спустя несколько времени организация получила от брата Константина письмо, в котором он извещал организацию, что мы провоцируем, указывая на то, что динамит нами был передан из рук в руки полиции. После этого письма организация пришла к нам на квартиру в лице Горбоноса, Херувимчика, Грека и Черненького. Пришедшие к нам заявили, что мы открыты, что организация присудила нас к смертной казни, если только мы не исполним то, что они нам скажут; после чего они заявили, что мы должны поставить в охранное отделение «адскую машину». Мы отвечали, что пронести машину невозможно, потому что всегда обыскивают, но пришедшие настаивали на своем и даже угрожали немедленной смертью, после чего мы согласились... Сказали, что машину надо поставить куда поудобнее и обложить ее динамитом, дали нам то и другое, и я вместе с Богдановой отправились в охранное отделение и в одной из комнат нижнего этажа поставили в шкаф «адскую машину», после чего поговорили с Козловым, с начальником и ушли».
Столыпин никогда не мог забыть, как пришлось тогда унижаться перед министром юстиции Щегловитовым, просить его не затевать судебного процесса над Богдановой и Новиковой. Начнись такой процесс, попади сведения о подготовке взрыва московской охранки (да еще ее собственными сотрудниками!) в газеты, Столыпин и другие руководители политического сыска превратились бы в посмешище не только в глазах царя.
Он никогда не мог забыть и чувства ужаса, охватившего его, когда он узнал, что Климович поставил в известность прокуратуру о случившемся в охранке. А еще считается одним из опытных ее руководителей! Правда, вскоре Климович спохватился – понял, чем ему грозит обнародование случая с подведомственным ему учреждением, начал принимать меры, чтобы не допустить судебного процесса над Богдановой и Новиковой. В сообщении на имя директора департамента полиции Климович писал:
«Богданова и Новикова заключены мною, в порядке положения об охране, под стражу, но делу официального хода пока не дано.
При этом я считаю своим долгом высказать мнение, что направление настоящего дела в судебном порядке может, ввиду двойственной роли, разыгранной Новиковой и Богдановой, дать на суде повод для афиширования деятельности охраны в нежелательном направлении со стороны защиты, готовой всегда воспользоваться подходящим случаем... Полагал бы, что было бы более соответствующим для данного случая, не возбуждая дела в судебном порядке, ограничиться лишь административной высылкой Новиковой и Богдановой в отдаленные губернии Восточной Сибири на продолжительный срок. Пользоваться же ими впредь в качестве секретных сотрудниц я для себя не считаю возможным».
Директор департамента полиции хорошо понимал пикантность сложившейся ситуации и поддержал просьбу Климовича. Столыпин представлял, с каким злорадством и тайной насмешкой Щегловитов подписывал письмо на его имя, в котором подробно излагался факт попытки взорвать Московское охранное отделение. В конце этого письма говорилось: «Штаб-офицер намерен ходатайствовать о разрешении этого дела высылкой Богдановой с Новиковой в административном порядке в одну из отдаленных губерний Сибири. Вследствие изложенного, имею честь просить Ваше превосходительство не отказать в сообщении мне о том, какое направление будет дано Министерством внутренних дел по настоящему делу».
Столыпину удалось не допустить судебного процесса. Постановлением особого совещания при Министерстве внутренних дел Богданова и Новикова были высланы в Якутскую область под гласный надзор полиции на пять лет.
Публичного скандала удалось избежать, однако в великосветских салонах Петербурга и Москвы еще долго потешались над жандармами, которых чуть не взорвали собственные сотрудники.
...В августе 1906 года был убит командир лейб-гвардии Семеновского полка свиты его величества генерал-майор Мин, к которому после подавления Декабрьского вооруженного восстания в Москве особенно благоволил Николай II, объявивший его «национальным героем». Тот самый Мин, который приказал расстреливать восставших рабочих без суда и следствия, добивать штыками раненых.
Летом 1906 года Мин снимал дачу для своей семьи недалеко от столицы и регулярно без охраны, даже без сопровождения адъютанта приезжал туда по субботам вечером, а утром в понедельник уезжал в полк – в летние лагеря в Красном Селе. Этим и воспользовались эсеровские боевики.
13 августа с женой и дочерью Мин приехал на железнодорожную станцию Новый Петергоф, в ожидании поезда сел на скамейку в конце платформы. Подошел поезд – семейство Мина направилось к вагону. В этот момент боевик партии социалистов-революционеров, бывшая учительница Зинаида Коноплянникова четырьмя выстрелами в упор из браунинга убила Мина наповал. Попытка скрыться не удалась.
В сообщении министру внутренних дел генерал-майора отдельного корпуса жандармов Иванова, которому было поручено проводить дознание по делу о покушении на генерал-майора, говорилось: «Вдова генерала Мина Екатерина Сергеевна Мин показала:
«В первое время она не могла сообразить, что произошло, но когда она обернулась назад, то увидела, что какая-то женщина небольшого роста бежит от их скамейки по направлению к вокзалу. Она тотчас же бросилась за нею, и в шагах семи от скамейки она ее задержала и, схватив за горло, стала ее душить. В это время она вдруг заметила, что женщина направляет на нее свой пистолет, находившийся у нее в правой руке. Генеральша Мин поспешила ударить по правой руке преступницы, и тогда пистолет упал на пол. Тут подбежало несколько человек, которые схватили убийцу за руки, при этом она произнесла: «Я исполнила свой долг», а потом объявила, чтобы осторожнее с нею обращались, а то при ней есть бомба. Кроме пистолета «браунинг» у Коноплянниковой в левом кармане пальто была обнаружена бомба. Бомба, около 5 фунтов веса, заключена в жестяную коробку и завернута в газету. Ее можно бросать перед собой не ближе 15 шагов. Поражение же осколками при взрыве этой бомбы – на расстоянии от 30 до 40 шагов. В 1903 году Коноплянникова привлекалась к дознанию по обвинению в политическом преступлении, предусмотренном 250-й статьей. Дело ее было прекращено после объявления амнистии политическим заключенным в октябре 1905 года.
После задержания Коноплянникова заявила: «Я признаю себя принадлежащей к боевому летучему отряду Северной области социалистов-революционеров, и убила я генерала Мина как член упомянутой организации».
Коноплянникова была приговорена Петербургским военно-окружным судом к смертной казни через повешение. После двухнедельного пребывания в казематах Шлиссельбургской крепости 28 августа 1906 года приговор был приведен в исполнение.
...9 сентября 1906 года в Риге было совершено покушение на жизнь прибалтийского генерал-губернатора Соллогуба. Около 6 часов вечера Соллогуб в сопровождении чиновников для особых поручений князя Кропоткина и Чаплинского проходил по Весовой улице. Из слухового окна одного из домов в него была брошена бомба. Она разорвалась на противоположной стороне улицы. Соллогуб и его спутники не пострадали. Был контужен охранник Соллогуба. Покушавшиеся скрылись.
...21 декабря 1906 года был убит петербургский градоначальник генерал-майор фон дер Лауниц. Для Столыпина, главного руководителя тайной политической полиции, это было особенно неприятно. Еще 7 декабря к начальнику Санкт-Петербургского – Виндавского жандармского полицейского управления железных дорог поступило агентурное донесение, в котором сообщалось о подготовке этого покушения. Об этом были поставлены в известность директор департамента полиции и начальник Петербургского охранного отделения.
15 декабря он доносил в департамент полиции: «Вследствие предложения от 11 сего декабря за № 23985, докладываю департаменту полиции, что за лицами, намеревающимися совершить покушение на жизнь С. -Петербургского градоначальника, свиты его Величества генерал-майора фон дер Лауница, учреждено наблюдение».
Однако, как выяснилось, это было чисто декларативное заявление. Располагая информацией о готовящемся покушении, охранка не сумела предотвратить его. Не была организована даже элементарная безопасность градоначальника. В результате, когда он в 12 часов выходил из помещения Института экспериментальной медицины, где присутствовал на открытии отделения кожных болезней, один из членов летучего боевого отряда эсеровской партии, Кудрявцев (партийная кличка Адмирал), двумя выстрелами из браунинга убил Лауница. Адъютант принца Ольденбургского, также присутствовавший на открытии кожной клиники, капитан Воршев двумя ударами шашки зарубил Кудрявцева.
24 декабря редакция газеты «Россия» получила следующее сообщение ЦК эсеровской партии: «В редакцию газеты. ЦК заявляет, что смертный приговор над петербургским градоначальником фон дер Лауницем приведен в исполнение членом центрального боевого отряда П. С. – Р.».
Поначалу личность террориста, убившего Лауница, охранке установить не удалось. По предложению судебного следователя по важнейшим делам Зайцева его отрезанную голову поместили в банку со спиртом и предъявили для опознания дворникам, швейцарам и горничным петербургских гостиниц. Швейцар и горничная одной из гостиниц опознали по голове своего постояльца, с которым встречались проживающие у них же два молодых человека. Они были немедленно арестованы, при обыске у них обнаружили бомбы. При аресте один молодой человек назвался Теодором Гронским, другой – Владимиром Штифтарем. В действительности под фамилией Штифтаря скрывался руководитель центрального летучего боевого отряда эсеровской партии, подготовившего убийство Лауница, Зильберберг, а под фамилией Гронского – член этого отряда Василий Митрофанович Сулятицкий. В момент покушения на Лауница Сулятицкий находился поблизости от Кудрявцева: он должен бьт убить Столыпина; но тот на открытие кожной клиники не приехал, и Сулятицкий, после того как Кудрявцев застрелил Лауница, скрылся.
Гронский и Штифтарь за участие в покушении на Лауница 12 июля 1907 года были приговорены Петербургским военно-окружным судом к смертной казни через повешение. 16 июля 1907 года их казнили в Петропавловской крепости. Свои подлинные имена они так и не открыли охранке.
...27 декабря 1906 года был убит главный военный прокурор Павлов, по предложению которого начала действовать «полевая» юстиция. Суть ее состояла в том, что в так называемых полевых судах промонархически настроенные строевые офицеры без юридического образования в несколько минут решали дела арестованных революционеров и всегда приговаривали их к смертной казни через расстрел или повешение. Генерал Павлов неоднократно получал анонимные записки о том, что, если он не прекратит свои зверства в отношении арестованных революционеров, будет убит.
Опасаясь покушения, Павлов жил под усиленной охраной в здании Высшего военного суда. Лишь изредка он выходил погулять во двор. Этим и воспользовался эсеровский боевик: он проник во двор Высшего военного суда, застрелил Павлова и благополучно скрылся. На сообщении о гибели Павлова царь написал: «Трудно заменимая потеря честного и стойкого человека».
Словно в калейдоскопе промелькнули перед Столыпиным страшные события того жуткого для него года. Он вспомнил, как Николай II на одном из его докладов в конце 1906 года сказал:
— А ведь министерство внутренних дел, Петр Аркадьевич, работает из рук вон плохо. Высших сановников империи революционеры щелкают как куропаток.
Столыпин нашелся:
— Ваше величество, в этом нет ничего удивительного, идет гражданская война, которая пока что полностью в стране не закончена!
Однако как ни крути, а вывод напрашивался один: руководимая Столыпиным тайная политическая полиция не сумела оградить от опасностей сановников, которых царь считал особенно верными своими защитниками. И это было для него, Столыпина, крайне опасно.
Вошедший Ратаев вернул его к сегодняшним событиям: он доложил, что Рачковский явился и ожидает в приемной.
— Пусть подождет, — не поднимая головы, проговорил Столыпин. – Я его вызову.
Ратаев вышел, а Столыпин еще почти три часа изучал личное дело Рачковского и другие материалы о нем. Все это время Рачковский томился в приемной и мучительно искал причину экстренного вызова к министру. То, что его заставляют долго ждать в приемной, не предвещало хорошего. По-видимому, произошло что-то чрезвычайное. Между тем Столыпин дошел до секретной справки заведующего особым отделом департамента полиции, в которой сообщалось что Рачковский был рекомендован императору на должность вице-директора департамента полиции по политической части Григорием Распутиным. Столыпин снова задумался. Ссориться с всемогущим «святым старцем» ему никак не хотелось – это неизбежно сказалось бы на политической карьере: влияние Распутина на императора, особенно на императрицу и царских дочерей, было поистине безгранично, Столыпин не раз имел возможность в этом убедиться.
Закрыв личное дело Рачковского, Столыпин принял, как он считал, соломоново решение: не вступая в открытый и острый конфликт с протеже Распутина – Рачковским, вынудить его подать в отставку «по болезни», назначив солидную пенсию.
Еще раз обдумав принятое решение, он вызвал секретаря и велел пригласить Рачковского. Не отвечая на приветствие вошедшего, спросил:
— Насколько верно, что вы получили от Азефа сообщение о готовящемся взрыве на Аптекарском острове? И если вы действительно его получили, то что было вами предпринято, чтобы предотвратить преступление?
Первой мыслью Рачковского было отказаться от того, что он вообще получал от Азефа сообщение такого рода. Но если Азеф на очной ставке (в том, что она будет, Рачковский не сомневался) подтвердит свои показания, это послужит основанием для тщательной проверки всей деятельности Рачковского, и тогда, чего доброго, всплывет на поверхность и его роль в убийстве Плеве и... связи с влиятельными французскими кругами. И опытный в политических интригах Рачковский, попав в капкан, понял: единственный для него выход – признаться в получении сообщения от Азефа.
— Что вы молчите? – прервал его размышления Столыпин. – Извольте отвечать.
— Я действительно получил сообщение от Азефа, — начал Рачковский. – Но, как теперь выяснилось, совершил непростительную ошибку, не придал ему значения. Решил, что это очередной вымысел полицейской агентуры, которых так много в нашей работе.
— Не придали значения?! – взорвался Столыпин. – Неужели вы не понимаете, что совершили тяжкое преступление? Именно на вас кровь невинных людей, погибших от рук террористов на моей даче, кровь моих детей. И это, кстати, не первый провал в вашей работе. Вы не сумели предотвратить покушение на московского генерал-губернатора Дубасова. Тогда вы тоже не придали значения сообщениям о подготовке этого покушения?
— Ваше высокопревосходительство, — тихо проговорил Рачковский, — последнее время я все больше и больше чувствую себя больным. Вероятно, именно это сказывается на результатах моей работы. Врачи настаивают, чтобы я оставил службу и всерьез занялся своим здоровьем.
— Ну что ж, — удовлетворенно проговорил Столыпин, — в вашем положении это действительно единственный и правильный выход из создавшейся ситуации. Пишите, не откладывая, рапорт с просьбой об отставке. Вот вам лист бумаги.
Здесь же, в кабинете Столыпина, Рачковский составил рапорт, на котором Столыпин написал: «Уволить в отставку по болезни. Испросить высочайшего повеления о назначении пенсии Рачковскому в размере 7000 рублей в год».
— Вообще-то, — закончил свою беседу с Рачковским Столыпин, — вас бы следовало предать военному суду, но, учитывая ваши прошлые заслуги перед престолом и Родиной, ограничимся отставкой.
Так, на этот раз навсегда, завершилась карьера одного из самых блистательных авантюристов царской тайной полиции. В отставке Рачковский прожил недолго, вскоре он умер.