В трудных и опасных экспедициях человек закаляется физически, учится преодолевать препятствия, не терять самообладания в экстремальных ситуациях. Ради чего? Поначалу – чтобы испытать себя. А затем? Какая у него цель?
На мой взгляд, наиболее достойные цели – познание природы и стремление принести пользу людям, обществу. Именно они были главными для Петра Алексеевича Кропоткина (1842–1921). Он родился в Москве, в семье генерала, потомка Рюриковичей; был камер-пажом Александра II, окончил Пажеский корпус с отличием.
Его ждала блестящая карьера. А он выбрал службу в Амурском казачьем войске и за 5 лет проехал верхом и в повозке, проплыл на лодке и прошел пешком в общей сложности 70 тысяч км. В сущности, это была одна экспедиция. Во время нее он стал первым исследователем обширных регионов Восточной Сибири и Дальнего Востока; открыл группы недавно действовавших вулканов, чем опроверг господствовавшее мнение о непременной их связи с морскими побережьями; обнаружил закономерности в строении и расположении горных систем Восточной Сибири и следы великих оледенений в этих краях.
Он писал о своих первых впечатлениях: «Проезжая по бесконечным хлеборобным степям Тобольской губернии и с удивлением вглядываясь в окружающее, я задавал себе вопрос: отчего всем нам знакома только безотрадная Сибирь, с ее дремучими тайгами, непроходимыми тундрами, дикою природой-мачехой…а между тем всем нам так мало знакома та чудная Сибирь, эта благодатная страна, где природа-мать и щедро вознаграждает их малейший труд, их малейшую заботливость?.. Вот какою явилась мне эта страшная Сибирь: богатейшая страна с прекрасным, незагнанным населением, но страна, для которой слишком мало сделано».
Сначала Петр Кропоткин работал в Чите. Но ему не по нраву была такая жизнь. Когда переселенцам на Амуре и войскам не стало хватать местных пищевых продуктов, Кропоткин охотно согласился сопровождать баржи с провизией, отправляемые из Сретенска по реке Шилке до Амура.
Характерный эпизод сплава. Когда в сумерках или в тумане с барж не видно было берега, солдат, сидящий у руля, говорил Кропоткину:
– Пристать пора… Знать бы только, где селение… Петр Лексеич, будь так добр, полай маленько.
И князь Кропоткин заливался лаем. Узнав, откуда доносится ответный лай, кормчий поворачивал к берегу. (Петр Кропоткин научился виртуозно лаять, когда в Пажеском корпусе сидел за непослушание в карцере.)
Их караван попал в бурю. 44 баржи были разбиты и выброшены на берег. Сто тысяч пудов муки погибло в Амуре. Пришлось Кропоткину срочно отправляться к забайкальскому губернатору. Переселенцам на Амуре грозил голод. До конца навигации надо было успеть снарядить новые баржи.
На утлой лодчонке с гребцами Кропоткин плыл вверх по Амуру, когда их нагнал странный пароход, команда которого бегала по палубе, а кто-то прыгнул в воду. Кропоткин направил лодку к месту происшествия. В воде барахтался моряк средних лет, отбиваясь от спасателей: «Прочь, бесы окаянные!» С трудом его вытащили из воды и усмирили. Это был капитан корабля, у которого началась белая горячка.
«Меня просили принять командование пароходом, – вспоминал он, – и я согласился. Но скоро, к великому моему изумлению, я убедился, что все идет так прекрасно само собою, что мне делать почти нечего… если не считать нескольких действительно ответственных минут… Все обошлось как нельзя лучше».
Команда знала свои обязанности хорошо. Благополучно добрались до Хабаровска. (Тогда его впервые осенила мысль о пользе анархии: каждый будет заниматься своим делом, лишь бы ему не мешали.)
Отдыхать было некогда. Дорог был каждый день: надвигались холода, заканчивалась навигация. Не успеют отправить новые баржи с провиантом – быть голоду на Амуре.
По горным тропам в сопровождении одного казака он двинулся вверх по долине Аргуни, сокращая путь. Только в полной темноте делали остановки. Продирались сквозь буреломы. На лошадях преодолевали горные реки. Спали у костра, закутавшись в шинели и одеяла. С рассветом седлали лошадей. Остановка. Выстрел в глухаря. Запеченная на углях птица, овес лошадям, и снова в путь.
Совершенно измученный добрался он до поселка Нары. Здесь встретил забайкальского губернатора. Начались сборы нового каравана барж. А Кропоткин поспешил далее, в Иркутск. Даже бывалых сибиряков удивила необычайная быстрота, с которой он преодолел огромное расстояние.
Почти без просыпу он провалялся неделю в постели, восстанавливая силы. И тут новое поручение: выехать курьером в Петербург. Надо и там лично доложить о катастрофе. Ему поверят и как очевидцу, и как безупречно честному человеку.
Наступала зима. Особенно опасны были переправы через могучие сибирские реки. Кропоткина это не останавливало. Спал в пути. Пять тысяч верст он преодолел за двадцать дней. В столице успел потанцевать на балу, и через несколько дней – опять в санях по зимнему тракту, навстречу солнечному восходу.
Вернувшись в Иркутск, получил новое не менее трудное и опасное задание: под видом иркутского купца Петра Алексеева с товарищами обследовать северную часть Маньчжурии. Ни один европеец там не бывал, а недавно посланный туда топограф Ваганов был убит.
Разоблачить ряженого купца могли еще на русской стороне, в казачьих станицах. Сюда уже дошел слух о приезде важного начальника. В одной из чайных хозяйка спросила его: «Сказывали, какой-то князь Рапотский приехать должен из Иркутска. Ну да где ж им в такую погоду?»
– Это верно, – степенно согласился Петр Алексеев, – не для князя погода.
Его сопровождали пятеро верховых казаков. Из всей группы только у одного бурята огнестрельное оружие: древнее фитильное ружье. Он стрелял косуль.
Они без особых трудностей перевалили горы Хингана. Кропоткин стал первым европейцем, кому это удалось. Он писал: «Всякий путешественник легко представит себе мой восторг при виде этого неожиданного географического открытия. Хинган доселе считался грозным горным хребтом».
Китайский чиновник на границе Маньчжурии, показав ему свое красочное удостоверение, взглянув на паспорт «купца Алексеева», сказал, что документ плохой и дальше путь закрыт. И тут Кропоткин проявил незаурядную смекалку: достал номер газеты «Московские ведомости», показав на государственный герб: «Вот мой настоящий паспорт!» Чиновник остолбенел. Отряд двинулся дальше.
Путешествие завершилось еще одним географическим открытием: на западном склоне хребта Ильхури-Алинь он обнаружил вулканическую страну. Петр Алексеевич доложил о результатах своих экспедиций по Сунгари и к Большому Хингану на заседании Сибирского отдела Русского географического общества. В Петербурге на общем собрании Общества известный географ П.П. Семенов (позже удостоенный имени Семенова-Тян-Шанского) назвал первую из этих экспедиций «замечательным героическим подвигом», а вторую – еще более важной для физической географии, чем Сунгарийская.
…Петербургская газета «Северная пчела» опубликовала заметку о водопадах на реке Оке, притоке Ангары, которые не уступают по размерам знаменитому Ниагарскому водопаду. Проверить это сообщение Русское географическое общество поручило П.А. Кропоткину. Он прошел по малоизученным районам Восточного Саяна около 1300 км. Но водопады разочаровали: один высотой не более 20 метров, а другой и того меньше при небольшом водном потоке. Он продолжил маршрут. Наняв лошадей, отправился с казаком вверх по ущелью Джунбулак и обнаружил сравнительно недавно действовавший вулкан.
…В сказках царевичу то и дело дают задания одно опаснее другого. Вот и князю Петру Кропоткину в конце концов предложили отчаянную экспедицию – по суше от Ленских золотых приисков до Читы. Никому еще не удалось проложить этот путь через неведомые горы и долины.
Сообщение велось по рекам, что многократно удлиняло расстояния. А по суше из Читы можно было бы гнать на прииски скот, перевозить грузы, везти почту. Золотые прииски расширялись; на них уже работали тысячи людей.
От Олекминских приисков отряд Кропоткина отправился на юг, взяв провизии на три месяца. Проводником согласился быть немолодой якут. «Он действительно выполнил этот удивительный подвиг, хотя в горах не было положительно никакой тропы», – писал Кропоткин, восхищаясь мужеством и сообразительностью местного жителя, для которого тайга – дом родной. Но разве не совершил подвиг и молодой командир отряда?
Караван двигался по дремучей тайге. Мохнатые низкорослые якутские лошади с трудом продирались сквозь заросли кедрового стланика; по звериным тропам пересекают буреломы, заросшие березняком и малинником; осторожно, осаживаясь на круп, спускаются с круч; вышагивают бесконечные километры по каменным развалам, осыпям, оступаясь и сбивая в кровь ноги; порой по брюхо проваливаются в холодную жижу, проходя по болотистым местам. Людям приходится не легче.
Так продолжается изо дня в день. Глухие неведомые места. Они не занесены на карты. Приходится пересекать все новые и новые горные гряды, спускаться в узкие распадки и широкие долины, заросшие буйной растительностью. Начинает казаться, будто бесконечно возвращаются одни и те же подъемы и спуски, переправы. А с очередного перевала вновь видны мрачные гребни горных хребтов, уходящих за горизонт.
Взбунтовались конюхи. Им приходилось ежедневно навьючивать и разгружать лошадей, не считая аварийных ситуаций на переправах и трудных участках переходов. Ни конца, ни краю нет этому пути, неизвестно куда они забрели. Надо поворачивать назад, коли жизнь дорога.
Кропоткин доказывал, что им одним из этих дебрей не выбраться, а поворачивать весь отряд он не позволит. Удалось прийти к соглашению. Для облегчения труда конюхов он обязал всех участников экспедиции таскать вьюки, следить за лошадьми, устраивать ночлег.
Они пересекли обширное нагорье, названное Кропоткиным Патомским (по реке Большой Патом). Нелегкая переправа через Витим. Крутой горный хребет. Его Кропоткин назвал Северо-Муйским.
«Долгое время, – писал он, – перед этой каменной преградою рушились попытки как научных исследователей, так и золотопромышленных партий связать между собой разделяемые ею зачаточные центры культурной жизни: сумрачный вид, открывающийся на ряды ее гольцов, которым конца не видно, скалистые вершины гор, опоясанные туманами, стремительность потоков и полнейшая безлюдность заставляли отступать перед нею или обходить ее тех немногих исследователей, которые после трудных путешествий в горах, лежащих к северу или к югу от этого каменного пояса, подступали к его подножью».
Он преодолел эту природную преграду. С Южно-Муйского хребта путешественникам открылось Витиме кое плоскогорье: обширные луга с островками леса и небольшими речками. Шел четвертый месяц похода. Главные опасности остались позади.
Для этого участка маршрута уже была официальная карта. Судя по ней, предстояло еще преодолеть крутые склоны Станового хребта. Однако проходил день за днем, а вместо гор – только сравнительно пологий общий подъем рельефа. Кропоткин записал: «Станового хребта не существует, и этим именем называется размытый водами уступ, которым обрывается плоскогорье в долину реки Читы».
8 сентября 1866 года жители небольшого тогда городка Чита были несказанно удивлены. С севера в город вошел караван – полсотни вьючных лошадей! Говорили, что пришли с Олекминских приисков, о которых здесь слыхом не слыхивали.
Перед отрядом Кропоткина официально стояла задача: проложить сухопутный маршрут от Лены до Читы. На это золотопромышленники выложили более 5 тысяч рублей золотом. Научные исследования оставались целиком на личное усмотрение Кропоткина. Помогал ему биолог И.С. Поляков. Петр Алексеевич вел метеорологические наблюдения, геологические описания, замеры высот и глазомерную съемку местности. Огромную массу фактов он привел в опубликованном семь лет спустя «Отчете об Олекминско-Витимской экспедиции». За свои исследования он был награжден Малой золотой медалью Русского географического общества.
В Якутске и на Ленских золотых приисках Кропоткин обратил внимание на страшные условия труда и угарного «отдыха», жестокую и алчную эксплуатацию, «порабощение рабочего капиталом». Его запись, сделанная чуть позже в витимской тайге: «На подрыв капитала надо бы употребить силы». Князь Петр Кропоткин стал непримиримым врагом любых форм угнетения человека не потому, что считал себя в чем-то обделенным. Напротив, он сам отказался от обеспеченной комфортной жизни.
Выйдя в отставку, он вернулся в Петербург и в Географическом обществе стал секретарем отделения физической географии. Теоретически предсказал существование неведомого архипелага севернее Новой Земли. Обосновал организацию экспедиции для исследования русских северных морей (правительство не выделило на нее денег, а через два года архипелаг был открыт австрийской экспедицией и назван Землей Франца Иосифа).
Ему предложили экспедицию в Финляндию и Швецию, которая оказалась исключительно плодотворной (о ней будет особый разговор). Тогда же получил телеграмму с предложением занять почетную должность секретаря Русского географического общества.
«Но какое право я имел на все эти высшие радости, – писал он, – когда вокруг меня гнетущая нищета и мучительная борьба за черствый кусок хлеба? Когда все, истраченное мною, чтобы жить в мире высоких душевных движений, неизбежно должно быть вырвано изо рта сеющих пшеницу для других и не имеющих достаточно черствого хлеба для собственных детей?.. Все эти звонкие слова насчет прогресса произносимы в то время, когда сами деятели прогресса держатся в сторонке от народа, все эти громкие фразы – одни софизмы. Их придумали, чтобы отделаться от разъедающего противоречия… И я послал мой отказ Географическому обществу».