Как часто наше представление о выдающемся открывателе складывается из отрывочных, часто случайных сведений... Страницы истории пролистывают перед нами всю жизнь этих людей, но для нас важнее всего оказывается лишь ее результат, а сам человек – вместе со своим внутренним миром, со сложным, часто противоречивым характером, с обостренными, очень трудными соприкосновениями с другими людьми, так или иначе влияющими на его собственную жизнь, сам человек остается для нас смутной, неясной фигурой, написанной какой-то одной блеклой краской... И как часто, к сожалению, мы не знаем, как эти люди пришли к главным результатам своей жизни.
Для того чтобы верно оценить итог прожитой жизни, нужно знать, как человек шел к нему. И вообще, какой это был человек.
Василий Поярков, письменный голова, появился в Якутском остроге в 1640 году. Еще за два года до того он был назначен на должность письменного головы при старшем воеводе Петре Головине, но из Енисейска в Якутск они отбыли в разное время – видимо, воевода велел Пояркову хорошенько осмотреться на месте. Он, безусловно, Пояркову доверял, раз держал возле себя на столь ответственной должности, поручив переписку и канцелярию.
Головин был человеком с размахом, но меры не знал и, прибыв в Якутск – место отдаленное, куда уж дальше, почувствовал себя там единовластным хозяином. Хотя, конечно, оно так и было. До бога высоко, а до царя далеко...
Головин переломал и перестроил Якутск по своему разумению – поставил крепкие крепостные башни, соединенные высоким, надежным чесноком – забитыми вплотную друг к другу столбами, не позабыл и о себе: построил просторный воеводский двор, новую Троицыну церковь и неподалеку от нее пытошную избу – мрачное строение, которое и днем и ночью люди старались обходить стороной.
Попутно со всеми этими преобразованиями Головин начал сыск против прежнего головы – пусть народ видит, кто в городе настоящий хозяин, скрутил несогласных и окружил себя ушниками – людьми верными, тотчас несущими ему всякую полезную весть. И очень скоро город стал угрюмым местом, где люди боялись говорить громко, в открытую... Очень уж был крут Головин.
Поярков находился с ним рядом, поддерживал и в правых, и в неправых делах, и в пытошной избе нередко показывался. Его тоже боялись и слушались: рука у Пояркова была тяжелая и на расправу скорая. Вместе с воеводой водворял он в городе беззаконие и произвол...
Головин, однако, будучи человеком умным, в житейских и чиновничьих делах понаторелым, понимал, что, сколь веревочке ни виться, конец когда-нибудь да объявится. Он видел, как положение обострилось – терпение недовольных и пострадавших давно уже истощилось, к тому же якуты, обремененные усиленным притеснением, восстали, перестали платить ясак, и Головин понял, что в воеводах ему недолго ходить осталось. Крепко перегнул Головин.
Поярков, судя по всему, тоже это почувствовал. И понял, что, как только покровителя уберут, ему за все содеянное отвечать тоже придется. Головину-то, может, как-нибудь сойдет с рук – и рода он знатного, да и поддержать в Енисейске и даже в Москве есть кому, а его-то, Пояркова, человека простого, поддержит кто? Самое время уйти от Якутска подальше. Хитер и ловок ко всему был Поярков...
Задумал он дело серьезное, смелое. Пойти на Амур – в земли богатые, людные, собрать ясак да приискать неясачных людей с тем, чтобы привести их под государеву руку. Немногим русским довелось побывать в тех краях – по пальцам всех можно счесть: промышленный человек Семен Аверкиев, казак Перфильев да Иван Москвитин со своими людьми. Только никто еще не проходил по этой реке.
Поярков вознамерился идти в Даурию новым путем. «Для угрозы немирных землиц» прихватил «пушку железную ядром полфунта, да на 100 выстрелов и на запас и служилым людям для службы 8 пуд и 16 гривенок зелья (пороха), а свинцу ТОЖ», и в июле 1643 года во главе отряда в 132 казака выступил. Прости-прощай, Якутск, и лихом не поминай!
Шесть крепких дощаников пошли вверх по Алдану, где на веслах, а где бечевой, потом по другим рекам, обходя по суше пороги, мучаясь-волоча за собою дощаники. Как-то на одном из порогов «казенное судно заметало, и на том месте замете с того казенного дощаника с кормы сорвало государев свинец... и тот свинец в том пороге в глубоком месте потонул и сыскать его не могли». Что только не делали, чтобы достать столь ценный груз... Даже и нырять Поярков казаков заставил... А осень уж поздняя, и первый ледок на реке стеклянел...
Когда река стала, Поярков решил оставить часть отряда с судами и хлебным запасом зимовать и ждать в том месте весны, а сам, взяв с собой девяносто человек, пошел зимником на нартах и лыжах через Становой Хребет, к реке Зее. Спустившись по ней, казаки вышли наконец к землям дауров, в устье одного из притоков срубили зимовье и огляделись.
Дауры и вправду жили богато. Добротные бревенчатые дома просторны, а сами люди носили кто шелк, а кто попроще – одежду из хлопка. У них были запасы съестного, скот, птица, изделия из металла, которые они получали из Китая в обмен на пушнину. Однако зимовка, несмотря на припасы, захваченные в окрестных селениях, оказалась на редкость трудной, голодной. Казаки пытались обмануть голод, подмешивая к остаткам муки тертую кору, коренья, но и это их не спасало. Даже падаль есть приходилось… Пожалели они тогда, что столь неосмотрительно Поярков оставил хлеб за хребтом… И отряд без нужды раздробил, и на зимовку голодную вынудил...
Был среди них пятидесятник Юшка Петров, человек, судя по всему, недалекий, горячий. Попросился он у Пояркова, чтобы отпустил тот «для государева ясашного сбору и для корму, чтобы им, служилым людям, было чем прокормиться до весны». Поярков отпустил Юшку и с ним семьдесят человек, а сам остался в обжитом, теплом острожке.
Неудачный же выбор сделал Поярков, поставив Юшку во главе ушедших казаков... Тот вступил во владения даурского князя Досия, где получил хорошую, добровольную дань – сорок кузовов круп овсяных, десять скотин и даже юрты для жилья им дали. Юшке бы усесться спокойно и до весны досидеть, а он надумал в город прорваться и всем завладеть.
Подошел с развернутым знаменем к стенам, огляделся, выискивая слабое место, да только пока он собирался к атаке, дауры смекнули, куда дело клонится, отворили внезапно ворота и сами конным отрядом напали. Еле отбились казаки... Бросив убитых и раненых, бежал Юшка с остатком казаков.
С его возвращением в острожке и вовсе невыносимо жить стало. Голодных ртов только прибавилось, да и не принес ничего Юшка с собой. Надежды прокормиться теперь никакой не осталось. Поярков же вел себя круто, перечить не позволял, кто прав, а кто виноват не разбирал. У него самого, да и у немногих из тех, кто из острога не уходил, хлеб оставался, другие же неизвестно как держались еще... Все с большим недовольством глядели вослед Пояркову...
Позже, в одной из челобитных, написанных воеводе уцелевшими после той жуткой зимовки казаками, говорилось о том, что творил Поярков в острожке: «И, будучи Василий Поярков на государевой службе, служилых людей бил и мучил напрасно... а иных своими руками прибил до смерти».
А дальше – больше. Силой отнял Поярков у казаков и те крохи, что еще оставались, «...и, пограбя у них хлебные запасы, из острожку их вон выбил, а велел им итить есть убитых иноземцев; и те служилые люди, не хотя напрасною смертию помереть, съели многих мертвых иноземцев и служилых людей, брошенных, которые с голоду примерли, приели человек с пятьдесят, выброшенных после смерти под стены острога». Сам-то Поярков, понятное дело, от всего этого при сыске открещивался...
Да ведь, что говорить, каким был, таким и остался. В Якутске кулаком помахивал, и бороды рвал, и батогами бил самолично, и здесь, в этом треклятом острожке, где сам себе был судьей, натуру раскрыл полностью...
В конце мая 1644 года, когда река совсем уж очистилась ото льда, подошли отзимовавшие дощаники с хлебом. Отряд воссоединился, но теперь вместо ста тридцати бодрых, крепких людей у Пояркова оставалось чуть больше семидесяти человек, измученных и обессиленных, обозленных и изверившихся.
Они пошли вниз по Зее – спешно, запас хлеба был все-таки скуден, — мимо богатых селений, мимо зеленых лугов, где паслись тучные стада. Но это все не для них: дауры, наслышанные о казачьих набегах, приставать к берегу не давали.
Только в июне Поярков вышел к Амуру – в земли привольные и обильные пуще прежних. Позднее, в отчете о походе, Поярков писал: «Те землицы людны и хлебны, и соболины, и всякого зверя много, а те реки рыбны, и государевым ратным людям в той землице хлебной скудости ни в чем не будет». Что-то вдруг стал пещись о государевых людях Поярков...
Чуть ниже устья Зеи решили поставить острог и перезимовать, благо места к тому располагали, а потом двинуться вверх по Амуру, искать залежи серебряных руд – согласно воеводской инструкции. Каков же Амур дальше, вниз по течению, никто не знал, и Поярков посылает двадцать пять казаков на двух стругах – разведать неизвестные земли. А вернулись из них только пятеро остальных перебили дауры...
Лишь пятьдесят человек было теперь в отряде. С такими силами нечего было и думать идти по весне вверх по Амуру – не вытянуть струги против течения, да и отбиваться, в случае чего, тоже сил недостаточно...
В первый раз, наверное, Поярков сделал правильный выбор: надо спускаться к устью Амура, зазимовать в подходящем месте, а потом двинуться морем на север – до Ульи, а дальше – на запад – по суше, в Якутск. Бог с ней, с воеводской инструкцией, самому бы живу остаться...
От устья Сунгари, впадающей с юга в Амур, пошли земли, на которых обитали дючеры. Их поселки, окруженные возделанными полями, были добротны, видно, что люди живут здесь в достатке. Чуть позже, когда Амур повернул на северо-восток, в него упала Уссури, за которой начались земли другого народа – гольдов, или нанайцев. Пахотных земель у них уже не было, а кормились они только рыбой и даже одежду шили из рыбьей кожи. Дивились казаки, как жили люди в этих краях...
В сентябре струги вышли к устью Амура. Осень установилась холодная, и казаки спешили с постройкой зимовья – как бы морозы не ударили прежде, чем сруб будет готов. А рядом жили в землянках нивхи – гиляки. Летом они перебирались в легкие жилища на сваях, крытые камышом, а с наступлением зимы прятались в землю. На маленьких, утлых лодчонках, обшитых берестой, пускались в плавание по водам Амура в поисках пропитания, и даже рисковали выходить в открытое море. От них-то казаки и услышали об огромной земле Сахалин, богатой пушным зверьем, и об айнах – «волосатых» людях, живущих на острове.
С гиляками соседствовали мирно, не ссорились, и в голод те помогали казакам сушеной рыбой. Не будь ее, пришлось бы кормиться только кореньями...
Да только Поярков и здесь себе верен остался. Совершил набег на селения, захватил аманатов – заложников, взял за них выкуп да еще собрал ясак соболями. Вот теперь можно было и в свои края подаваться.
В мае 1645 года они надшили повыше борта обтрепанных стругов, вышли в море и двинулись прямо на север. Речные суда по морской волне шли валко и в любой момент могли захлебнуться, однако казаки держались по возможности ближе к берегу, и руки их, привыкшие к тяжелой работе, правили твердо, уверенно. Только разыгравшийся шторм отогнал к какому-то острову – видимо, одному из Шантарских. Через три месяца хождения по морю Поярков ввел струги в устье ульи. Он обложил эвенков, обитавших здесь, ясаком, перезимовал в острожке, что поставил Москвитин, — спасибо тому, и по весне 1646 года, пройдя за три года более восьми тысяч километров и потеряв больше восьмидесяти человек – по вине, которая ложится в основном на него одного, — вернулся в Якутск.
Двенадцать сороков соболей – добыча по тем временам не ахти уж какая, но зато открыт новый путь от Лены к Амуру, да и сам Амур пройден во всем нижнем течении – около двух тысяч верст, впервые обойден юго-западный берег Охотского моря, открыты новые реки – притоки Лены в ее истоках. И собраны ценнейшие сведения о новых землях, лежащих по берегам великой реки, и о народах, в них обитающих.
Чего не отнять, того не отнять.
Любознателен оказался Поярков, дотошен в расспросах, оттого-то в его отчете содержится столько интереснейших, полезных в практическом смысле сведений.
Проведав о том, как зависят амурские народы от китайского хана, выведал все, что возможно о нем: «...у хана огнен де город рубленой, а вал вокруг города земляной, а бой де ухана огненой и пушек много... и вина де курят из хлеба много, а хлеба де пашут у хана много и родитца много».
В Якутске Поярков, как и предвидел, застал перемены. Новый воевода, Василий Пушкин, начал против Головина сыскное дело – иссякло в народе терпение. По слухам, дошли и в Москву челобитные о бесчинствах, творимых в Якутске. Вот и посылает новый воевода в Москву Пояркова – пусть все расскажет, как было, — вместе с Головиным ведь старались...
И исчез на этой дороге Поярков. Может, в Москве окончился его жизненный путь, а может, снова смекнул что к чему и постарался следы замести...
Вот такой человек был Василий сын Данилов Поярков – темный, мрачный, жестокий. Добром-то те, кого судьба с ним сводила, не поминали его.
А для России — вольно или невольно, теперь уж трудно судить – сделал немало...