История раскола русской церкви — история противоречивая, долгая, запутанная и переполненная страстями предельного напряжения. Мне, человеку нерелигиозному, трудно отделить в многовековом споре правых от виноватых. Да и остроту этого спора время очень уже притупило.
Сколько в отечестве моем найдется сегодня истинных борцов с "ересью", многих ли волнует, как складывать персты при крестном знамении, какие детали богослужений заимствованы, и правильно ли заимствованы из западного христианского мира, и как следует писать иконы?
И сам страстный спор протопопа Аввакума с патриархом Никоном, честно сказать, по невежеству или безверию отношу я к уделу ученых специалистов, нежели к живым дискуссиям современности.
Аввакум — консерватор. Его выводы: всё на Древней Руси в запустении. Рим пал. Второй Рим — Византия — порабощен иноверцами. Есть третий Рим — Москва. С него и надобно брать пример всему миру! (О, как совсем недавно мы подобное слышали...) И все прочие нам не указ! Кто не с нами — тот еретик! Науки — пустота: "Кто по-латыни научился, тот с правого пути совратился".
Но, повторяю, дело не в том, кто прав. А в том дело, что урок в древнем споре есть и урок великий, урок убежденности, т. е. того качества души, которое ныне в большом дефиците, а в верхних эшелонах сегодняшней власти может считаться понятием почти реликтовым.
Я не разделяю убеждений старушек, стоящих с портретами Сталина у бывшего музея Ленина, но не уважать этих нищих, навеки обманутых людей я не могу: в них живет убежденность! Протопоп Аввакум был нетерпим с младых лет к любым проявлением того, что сам для себя почитал ересью. Выжигал ее в прямом смысле: приглянулась ему молодая красавица блудница, — каялся, плакал, жег руку на свечах, пока не усмирил взбунтовавшуюся плоть. Это был человек, напрочь лишенный даже мыслей о возможности какого-либо компромисса. Ему неведомо было то, что мы лицемерно называем "чувством меры" и под удобным этим понятием нередко делаем пренеприят- нейшие уступки своей совести, раз от раза разрушая ее. Да, его поведение граничило с тиранией, требовательность превышала все допустимые нормы.
Из родного села, затем из Юрьевца его изгоняют собственные прихожане. В Москве быстро сходится с раскольниками и столь же быстро превращается в одного из их лидеров, причем — наиболее нетерпимого лидера. Ведь самое парадоксальное, что главный на всю жизнь враг Аввакума — патриарх Никон — в начале пути его единомышленник! (Ищите, ищите аналогии с современностью, их тут много!) Но вот Никон становится патриархом и превращается для Аввакума в главного еретика. Вся жизнь теперь до гроба — борьба с ним. Уговаривали, перековывали, обращали в свою веру протопопа Аввакума десятки людей, сотни раз, от царя Алексея Михайловича до римских пастырей. Ничего не помогало: он был несгибаем в своих представлениях об истинной русской вере. Сидел на цепи на патриаршем дворе. Сидел на цепи в Андронниковом монастыре. Не отступился. Сослали в Сибирь, в Тобольск, — и сегодня путь не короток, а он с семейством 13 недель добирался. А едва добрался — на амвон и новые проповеди. Радио, ТВ не было. Церковь — главный политический клуб, основной источник информации, что сегодня в церкви, то завтра на устах всего города. Противники его были в отчаянии: ну, что с ним делать?! В составе казачьей экспедиции отправили в Даурию — края вовсе нехоженые, гиблые, авось пропадет. Экспедицией командовал натуральный садист, атаман Афанасий Пашков. Он-то думал, что у него в экспедиции священник, а оказалось — открытый идеологический диверсант, диссидент и яростный обличитель. Били протопопа нещадно нагайками, заковывали в кандалы, бросали на пустынных берегах, морили голодом и холодом. Долготерпеливый Аввакум о Пашкове сказал со смиренной краткостью: "Суров человек". Сибирская ссылка протопопа, длившаяся 10 лет, воскрешает в памяти все муки ГУЛАГа, а ужаса добавляет то, что рядом — жена и малые дети. Двух сыновей оставил он в сибирской земле.
В Москву вернула его ссора царя с патриархом. Но едва вернувшись, Аввакум снова начал "ересь никонианскую со дерзновением обличать". Царь-то другого хотел: примирить, поладить, как-то склеить церковь, а протопоп сразу стал лидером непримиримого раскола и никакой управы на него не было! Царю зачем такой? Приказ Алексея Михайловича: "Власти на тебя жалуются: церкви-де ты запустошил; поедь в ссылку опять". Не перечислить всех глухих монастырей, куда его ссылали, всех новых мук, которых претерпел. Собор русского духовенства подтвердил отлучение его от церкви. Конец! Сподвижникам рубили правые руки и отрезали языки. Последние 14 лет жизни жил совсем нагим в специально для него устроенной "земляной тюрьме" — келье, врытой в землю, на краю России — в Белозерске. Сам себя называл "живым мертвецом". Когда царь Алексей умер, сыну его Федору послал письмо, все рассказал, как было.
"За великия на царский дом хулы" царь Федор приказал протопопа сжечь. Сгорел, но не сдался. Потому что был УБЕЖДЕН.