Эдвард Спенс, английский банкир и доверенный русского заводчика-миллионера Николая Демидова, был раздосадован возложенной на него миссией. Стоя на пирсе Гулля, он хмуро наблюдал, как с «Коттингема», только что отдавшего якорь на рейде, спустили весельный бот и как маленькое суденышко с пассажирами, преодолевшими хотя и недолгий, но и нелегкий из-за бурного моря путь из Петербурга, высекая из встречных волн серебристые брызги, движется к берегу. Стоял ветреный день 19 июля 1821 года.
Спенс только потому согласился приехать в гавань и встретить безродного и безвестного русского механика Ефима Черепанова, что очень уж не хотелось ему портить отношения со своенравным Демидовым, переправлявшим через него, Спенса, партию железа с Урала в Англию. У Демидова были на Альбионе и другие доверенные, но Спенсом он особенно дорожил и именно через него рассчитывал увеличить поставки железа.
Рядом с англичанином, придерживая рукой трепещущие на порывистом ветру поля шляпы, стоял молодой приказчик Демидова Павел Колунов, живший здесь, в Гулле, по приказу хозяина. Колунов Черепанова прежде и в глаза не видал.
Колунов ожидал, конечно, что Черепанов не будет одет по последней лондонской моде, и все же буквально онемел, когда увидел коренастого рыжебородого человека в допотопном длиннополом сюртуке и в картузе, из-под которого выбивались рыжие кудри.
Черепанов плохо перенес путешествие, морская болезнь его совершенно измучила, он был бледен и слаб настолько, что еле мог говорить. Спенс, разочарованно разглядывая гостя, с сомнением думал о том, что тот сумеет извлечь пользу из своего пребывания в Англии. И в самом деле этот русский скорее похож на медведя, только что вылезшего из берлоги, чем на разбирающегося в тонкостях дела специалиста.
Однако через день Ефим Черепанов выглядел совершенно иначе. Теперь он произвел на Спенса впечатление человека решительного и вполне уверенного в себе. Распечатав письмо от•демидовских управляющих, врученное ему Черепановым, Спенс читал: «Податель сего, Ефим Черепанов, мастеровой железоделательных заводов его превосходительства, рекомендуется Вашему любезному вниманию...
Его пр-во желает, чтобы он осматривал в особенности железоделательные заводы и рудники Вашей страны, а потому будьте любезны оказать ему всяческое содействие в осмотре этих предприятий. Его пр-во уверен, что в силу ваших взаимных связей Вы не скроете от него необходимых предприятий».
Спенс вздохнул. Похоже, ему предстоит много поездить.
И когда же господин Черепанов намерен начать работу? Вот как – незамедлительно? И кроме того, ему нужно опробовать образцы тагильского железа, что он привез? Ну что же... Это возможно. Только, разумеется, на все потребуется время.
Очень скоро Спенс убедился в том, что Черепанов прекрасно разбирается во всех тонкостях металлургического производства. Слушая перевод Колунова, он постоянно делал какие-то записи, задавал вопросы, обличавшие в нем человека не только пытливого, но и моментально схватывающего суть сложных процессов. Отметив это, англичане, оставаясь внешне любезными, стали давать объяснения лишь в самых общих словах и поспешно вели гостя дальше, не оставляя времени для записей. Черепанов понимал, почему так переменилось к нему отношение: англичане вовсе не собирались раскрывать секреты своего производства. Особенно после того, как увидели, что он схватывает все на лету.
А тут еще и газеты, поначалу отмалчивавшиеся и не удостаивавшие вниманием появление фигуры столь мало значительной, вдруг принялись печатать заметки, где впрямую задавался вопрос: с какой целью явился в Англию русский механик? Не с тем ли, чтобы выведать тщательно хранимые заводские секреты, наладить дело в России и в конце концов обратить все против Англии?
Спенс возмущался и даже счел нужным отписать обо всем происходящем Демидову.
Многое с пользой для себя повидал во время этой поездки Ефим Черепанов, но более всего, пожалуй, заинтересовала его самоходная машина, встреченная в окрестностях Лидса, где размещались угольные копи. Машина представляла собой паровой котел, обшитый досками, с торчащей спереди длинной трубой и поставленный на три пары колес. Отчаянно дымя и пыхтя, машина двигалась по чугунным рельсам и тянула за собой несколько вагонеток с углем. Позже Черепанов узнал, что эту машину восемь лет назад построил инженер Меррей и с тех пор она исправно работает, курсируя между Мидлтоном и Лидсом, преодолевая в один конец расстояние в четыре версты.
Черепанов внимательнейшим образом осмотрел машину, конструкцию счел неудачной, особенно усложненную систему рычагов, передающих усилия от двух вертикально стоящих паровых цилиндров на среднюю зубчатую колесную пару. Эти колеса цеплялись за зубцы, расположенные на внешней части рельсов, и приводили машину в движение. Самый замысел, конечно, хорош, но уж больно громоздкой, сложной получилась машина...
Поколесили они вдвоем с Колуновым немало: Брэнтфорд, Шеффилд, Бирмингем, Манчестер... С крыши кареты, где располагались самые дешевые места – экономить деньги было строжайше предписано, — обозревали зеленые долины Иоркшира, маленькие, уютные городки, словно игрушечные и так на русские непохожие ... В Шеффилде его более всего заинтересовала паровая машина, доставляющая уголь из подземных выработок к поверхности, и Черепанов сразу замыслил, «когда востребуется надобность», построить такую же дома — и не только для подъема угля, а еще и для откачки грунтовых вод. Ефим Алексеевич уже делал на Выйском заводе небольшую паровую машину, она успешно работала, приводя в движение токарный станок и высвободив двоих человек. А теперь, побывав в Англии и увидев, сколь широко применяются там паровые машины, он понял, что пришло время и для России их строить и использовать везде, где только можно.
С пользой поездил Черепанов по Англии. И Эдвард Спенс, столь скептически его встретивший в Гулле, пишет Демидову: «Кажется, Черепанов обладает очень значительным прирожденным талантом в области механики... Поэтому я позволю себе рекомендовать вашему превосходительству продвинуть его, когда представится случай, так как я пришел к заключению, что он обладает скромным характером и, может быть, мало склонен проявлять свой опыт и свои знания. Некоторое поощрение может подтолкнуть его и придать таланту большую активность».
Вряд ли именно послушавшись Спенса, Демидов назначил Ефима Черепанова главным механиком по Нижнетагильским заводам, предоставляя ему в полное распоряжение, как говорил ось в «определении», устройство водоотливных машин и всяких прочих устройств на заводах. Но какую-то роль отзыв английского доверенного все же сыграл. Тем более, что петербургские приказчики отговаривали Демидова: очень не нравилось им происхождение Черепанова – то, что он из самой что ни на есть простой семьи, да и не волен – еще в крепостных. А вольную давать своему человеку – тем более столь полезному, нужному, Демидов не спешил. В письме Ефиму Алексеевичу прямо о том сказал: «Сие сделал я для того, чтобы другие, видя тебя примером, как я награждаю, могли бы после сами стараться доходить до моих милостей». Как бы то ни было, а важной фигурой стал теперь Черепанов. Девять заводов в Нижнем Тагиле, и он – их главный механик.
Домой он, однако, не сразу поехал. Ему было разрешено задержаться в Петербурге и продолжить осмотр заводов, начатый накануне поездки в Англию. Другими глазами смотрит теперь Ефим Алексеевич на цехи, машины. Есть с чем сравнить. Думая о чем-то своем, приглядывается на Колпинских заводах к постройке паровых судов, кои производятся здесь с 1816 года – речные, морские. А попутно, вечерами, пишет подробный отчет о своей заграничной поездке. Но это и не просто отчет, а программа перестройки производства на уральских заводах. Предлагал он, между прочим, технически то обосновывая, строительство большой паровой машины для медного рудника, постоянно водой заливаемого.
Но в своих начинаниях, необходимых и своевременных, он пребывал в одиночестве. Петербургская контора, приказчики которой были связаны со столичными заводчиками, убедили Демидова: самому Черепанову не справиться с этой задачей, машину надобно строить здесь, в Петербурге. Объясняется просто старание их: не хотелось им, чтобы Черепанов упрочил свое положение. И, видимо, связаны они были, небезвозмездно, конечно, с Бердом, давно уж получившим монополию на постройку в России паровых машин, пароходов. Надо думать, Черепанов об этом догадывался, что не просто так против него выступали приказчики.
И все же как-то удалось Черепанову убедить Демидова строить на Урале паровую машину, хоть тот и отдавал предпочтение вододействующим устройствам. Для начала разрешил хозяин составить смету на паровую машину.
Вместе с девятнадцатилетним сыном Мироном, работающим писцом на Выйском заводе с двенадцати лет, Ефим Алексеевич не только скоро составил смету, но и выполнил рабочие чертежи. В конце марта 1824 года Черепановы ее уже испытали и убедились: «Оную к каждому действию можно пристроить». Но только еще через семь лет ей нашли применение, уступив неустанным настояниям изобретателя. Не мог он спокойно смотреть, как любимое детище ржавеет в бездействии.
Мирон меж тем быстро набирал силу, мужал. Устройство любой машины он знал досконально и давно был отцу первым помощником. К тому времени, когда Демидов надумал послать своих людей в Швецию для ознакомления с тамошними горнометаллургическими предприятиями и в их числе, само собой, Ефима Алексеевича, Мирон уж получил назначение на должность плотинного на Выйском заводе – должность, через которую и отец его в свое время прошел. Ефим Алексеевич по собственному примеру знал, как полезна, как нужна такая поездка, и потому принялся хлопотать перед хозяином и за Мирона. Здоровье его в последнее время ухудшилось – чувствовал он, что слабеет, и видел в сыне не только лучшего, но и единственного преемника своих начинаний.
Демидов согласие дал. В ответном письме наказал: «Старайся заблаговременно приучить своего сына к тому, что тебе сейчас известно, дабы, когда ты не в силах будешь действовать, он мог занять твое место». И летом 1825 года уральские мастера, а вместе с ними и Черепановы поднялись на корабль, готовый к отплытию в Швецию.
Эта поездка, хоть далеко и не все понравилось ему на шведских заводах, убедила Ефима Алексеевича в необходимости продолжать борьбу за введение на уральских заводах паровой техники. И в 1826 году отец и сын начали строить третью черепановскую паровую машину – третью и самую мощную.
Были потом у них и другие машины – и все исправно работали. Черепанов-отец рад безмерно. Несмотря на помехи и происки недругов, постоянно вредивших ему, он продолжал трудиться, и главный начальник горных заводов Урала направляет в министерство финансов ходатайство с представлением Ефима Черепанова к золотой медали «для поощрения сего русского художника к дальнейшим трудам и предприятиям». Ибо машины его «...имеют самую удобнейшую конструкцию, немногосложны, превосходной наружной отделки и действуют легко, с полным успехом, потребляя в определенное время несравненно менее горючего материала против устроенных прежде...».
Медаль дали, но только серебряную, хотя и на почетной аннинской ленте – красной муаровой ленте с тонкой желтой полосой по краям. Не решились члены Комитета министров присудить золотую медаль крепостному. Но в жизни его эта награда сыграла важнейшую роль: Павел Демидов, унаследовавший после отца заводы и состояние, вынужден был дать вольную Ефиму Алексеевичу, получившему награду правительства, а вместе с ним и жене его Евдокии Семеновне. Мирон пока что ходил в крепостных.
Мирон Ефимович был похож на отца своего. Пониже ростом, но шире в плечах и кряжистей. Поскуластей, и г лаза шире расставлены, бьющие желтым светом, ежели к ним приглядеться. И так же рыж, как и отец, с такой же окладистой красной бородой, спускавшейся по могучей груди. Был он человеком с характером, который покладистым никак не назовешь, и отцовских врагов, конечно же, получил по наследству. Но и не только врагов – главное от отца унаследовал: любовь к технике и его божий дар творить машины, каких еще не бывало.
Паровую телегу он задумал давно. И отец рассказывал о виденном в Англии, да и сам он не мог не подумать о ней, наблюдая за лошадьми, тянущими по рельсам вагонетки с рудой. Во всяком случае, в одном документе, направленном в Нижний Тагил в заводскую контору, говорилось о планах Мирона Ефимовича: «Между тем он по пристрастию своему, как и отец его, к паровым машинам надеется быть в состоянии устроить паровые телеги для перевозки тяжестей. А потому и дать ему способ таковые из-за нужнейших работ приготовить...»
Время, само собой, давно подошло. Уже и газеты все чаще писали о том, что пора и России очнуться и наладить паровую тягу на рельсах. На реках-то давно пароходы гудят, а на суше пароходки все еще нет...
От этой работы Мирон Черепанов вынужден был оторваться на три месяца – предстояла поездка в Англию для ознакомления с выделкой полосового железа и английским способом плавки стали. Кроме того, ему поручалось приглядеться к различным станкам, к добыче железной руды, ее плавке и обжигу. Никаких поручений насчет паровых самоходных машин ему не давалось. Наверное, он и к ним там присматривался, но конструкция пароходки у него зрела своя.
Из Петербурга он возвращался вместе с двоюродным братом Аммосом, посланным в столицу для осмотра ее заводов, поскольку и тот проявил редкие способности к технике, теперь уж можно сказать – фамильные. Мирон полон светлых надежд, он торопится. В его кармане лежит предписание главной Петербургской конторы заводским приказчикам: сделать все, чтобы Мирон Черепанов начал строить две паровые телеги. Будет и в России своя пароходка!
Но не все у них с отцом получалось. Когда уж был виден конец и, казалось, сделано самое трудное, на испытаниях лопнул котел. Авария, едва не унесшая жизни. Случилось это в феврале 1834 года. Они нашли причину и принялись снова за дело. Сначала. Аммос при них, он первый помощник изобретателей.
В «двухседмичных сведениях о наличности материалов», представленных Выйским заводом в феврале, сообщалось: «К вновь строящемуся пароходному дилижансу готовятся разные чугунные и медные принадлежности, равно отковываются железные вещи, каковой пароход уже в довольном виде сбирается отделкою». «Горный журнал» в это время вышел с заметкой, где говорилось о новой конструкции парового котла: «После первых опытов, для усиления жара, прибавлено в котел некоторое количество парообразовательных медных трубок, и теперь имеется оных до 80». Попутно с работой по совершенствованию котла Черепановы изыскивали новый механизм обратного хода. Само собой, конструкция паровой машины была тоже новой, какой прежде им строить не приходилось.
И вот сообщение «Сведений» от 5 – 19 августа: «Пароходный дилижанец остройкою совершенно окончен, а для ходу оного строится чугунная дорога, и для сохранения дилижанца отстраивается деревянный сарай...»
Скупые строки. А ведь строилась первая в России железная дорога! Пусть не велика она, пусть всего четыре сотни саженей в ней, но это первая русская дорога с паровой тягой.
И здесь Черепановы нашли новаторский путь: на английских дорогах использовались каменные опоры под рельсы, а они положили деревянные шпалы, да и сама колея была шире английской и, значит, делала движение парохода устойчивее.
Что же он мог, этот дилижанец, первый российский локомотив... Небольшой состав, весом почти в три с половиной тонны, мог везти со скоростью до 16 километров в час. Он вызывал всеобщее удивление и восхищение, на Выйский завод приезжали нарочно, чтобы только на него посмотреть. Всякое начальство, увидев дилижанец, обязательно изъявляло желание прокатиться на нем и непременно умильно благодарило изобретателей. Пермский гражданский губернатор даже и целовал Ефима Алексеевича — в благодарность за то, что первая русская пароходка была сделана на земле Пермской губернии. Лучше бы он вольную выхлопотал для Мирона с семейством...
Вот и отправился в путь первый поезд. А Черепановы сразу же принялись за строительство второго сухопутного парохода, более сильного. Сведения о ходе строительства регулярно идут в Петербург. Столичная контора внимательнейшим образом следит за тем, как строительство продвигается. Первый же паровоз предлагается прислать в Петербург, чтобы заводовладелец мог его демонстрировать. А Черепановых другое заботит: пароход построен не для показа – для дела. Он должен употребляться для перевозки руды. Беспокоились не о себе – об общей пользе России. Верили: отсюда, с Урала, по всей необъятной российской земле пройдет их пароход. Для того и работали, себя не щадя.
За всю долгую, безупречную службу, за создание заводских новых машин и первых двух паровозов Петербургская контора сподобилась таки прийти к благому решению: заслуженно наградила отца и сына: Ефима Алексеевича золотым перстнем, сына его Мирона Ефимовича – отпускной на волю. И, казалось бы, справедливое признание восторжествовало, но это не так.
В 1839 году в Петербурге открылась третья промышленная выставка, и на ней перед зданием биржи был выставлен паровоз, изготовленный на Пожевском заводе Всеволожских. Назывался он «Пермяк», и министр финансов, распределяя награды выставки, писал царю: «На заводах... Всеволожских построен первый в России паровоз, который одобрен знатоками». Механика, создавшего «Пермяка», наградили золотой медалью на владимирской ленте.
А ведь вовсе не первым был построен «Пермяк»! Третьим! Просто тагильское заводское начальство, не желавшее выдвижения и признания Черепановых, вместо их паровоза, построенного за пять лет до того, послало на выставку станок «для резки гвоздья». И в Петербурге забыли, о чем писали газеты, кому пели хвалу. Фамилия Черепановых долгое время не вспоминалась...
Был меж тем один человек – Фотий Ильич Швецов, тоже из крепостных, а впоследствии блестящий инженер, окончивший Парижскую горную школу, поставленный старшим Демидовым во главе управления Медного рудника, который всячески, везде и всюду поддерживал Черепановых и в деле строительства парохода тоже сыграл немаловажную роль. Понимал Швецов важность работ отца и сына и делал все, чтобы облегчить их участь. Отчего и нажил много врагов себе. Он-то и настаивал везде, где только мог, о награждении Черепановых. И добился ведь все-таки! В 1840 году хозяева выдали Мирону Ефимовичу пятьсот рублей премии – деньги довольно большие по тем временам, а Ефиму Алексеевичу, как главному механику уральских заводов, поднесли «серебряную вещь». На серебряной вазе, по подставе которой заделаны турмалины, в изящном узоре написано: «Ефиму Алексеевичу Черепанову. Устроение первой паровой машины на рудниках и заводах Нижнетагильских 1824 года». В надписи, кстати, неточность: в том году Ефим Алексеевич построил уже вторую машину.
А через два года он умер. Болел давно, хотя и работал до своего последнего часа. Всего на семь лет Мирон Ефимович отца пережил.
Их не поминали сто лет. Даже и имена потеряли. Но, конечно же, не могло вечно так продолжаться. Сделали они великое дело и заслужили благодарную память. Всю Россию исколесил их пароход, дилижанец. Наш паровоз.