Вот уже который день Николай Михайлович Карамзин, видный русский историк и писатель, появляется в одно и то же время в хранилище древних книг Троице-Сергиева монастыря. Даже и в знойные дни здесь всегда сумрачно, холодно, и тяжелый, терпкий дух, издаваемый забытыми книгами, заставлял Карамзина невольно подумать о том, что вот именно так пахнет само время. Не пыль давних веков, а собственно время.
Карамзин зябко передернул плечами, прислушался к звонкому, бодрому перестуку колес экипажа, донесшемуся с загорской площади, мощенной булыжником, и, усевшись за высокий стол, придвинул к себе стопку старых рукописей, приготовленных еще накануне. Конца работы было не видно, но книга – «История государства Российского» — заметно росла, каждый день добавляя новые страницы к уже написанным.
Карамзин взялся за одну из самых старых рукописей и прочитал запись, относящуюся к 1475 году: «Того же году обретох написание Офонаса Тферитина купца, что был в Индии 4 годы, а ходил сказывает с Василием Папиным... Се же написано на обретох, в кое лето пошел, или в кое лето пришел из Индея и умер; а сказывают, что ден до Смоленска не дошед умер, а написание то своею рукою написал, иже его руки тетрати привезли гости к Мамыреву Василью к дьяку великого князя на Москву».
Все более и более изумляясь, Карамзин читал строку за строкой, и перед ним раскрывались страницы неизвестного путешествия, проделанного отчаянным человеком по имени Афанасий Никитин. Карамзин не знал о нем ничего.
...В 1466 году в Москву, к великому князю Ивану III прибыло посольство ширванского шаха Фаррух-Ясара во главе с Хасан-беком. Ширванские богатые города – Дербент, Шемаха и Нуха были хорошо известны русским купцам, привозившим в южные земли ходкие товары с Руси. Более всего среди них ценились меха. И вот, Афанасий Никитин, человек бывалый, походивший в свое время по земле, вместе с пятью другими тверскими купцами, прослышав о прибывшем в Москву посольстве, намеревается пристать к нему и пойти в Ширван торговать. Позже к ним присоединились и шестеро московских купцов. Заручившись проезжей грамотой, выданной тверским князем Михаилом Борисовичем, и снарядив в долгий путь по Волге суда, купцы вышли в дорогу.
Русских гостей радовало и обнадеживало на успешный исход то обстоятельство, что вместе с Хасан-беком отправилось и русское посольство, возглавляемое Василием Папиным. Конечно, не с пустыми руками возвращались послы шаха: девяносто знаменитых русских охотничьих кречетов послал князь Иван в подарок Фаррух-Ясару.
Видимо, летом 1466 года Никитин со своими товарищами покинул стены родного города. Все, что имел, Афанасий вложил в товары, которые надеялся с хорошим прибытком продать в Дербенте, да еще в долг взял немалую толику. Риск был, конечно, но бывавшие в Ширване купцы сказывали, что непременно все должно окупиться.
Вышел он, как полагал, на несколько месяцев, а получилось – на долгие годы...
Вот и укрылся в тумане, уплыл для Никитина навсегда в прошлое Спас златоверхий – главный собор Твери... Часто же будет вспоминать о нем на чужбине одинокий русак, будет рваться к нему всеми силами, до боли в сердце ощущая желание хотя бы мельком узреть – но нет, никогда больше Никитину не увидеть его...
Пристали к берегу только возле Калязина, что стоит при впадении Жабни в Волгу, потом оставили позади Углич, Ярославль, Кострому, Плес и пришли в Нижний Новгород. Здесь московский наместник Михаил Киселев сообщил купцам, что посольство Василия Папина давно уже проследовало, а Хасан-бек со своими людьми должен вот-вот подойти.
Через две недели двинулись вместе. Уже в устье Волги, когда вошли в Бузан-реку – один из ее рукавов, неведомо откуда взялись трое татар с предупреждением, что астраханский хан Касим прослышал о богатом караване и с тремя тысячами войска давно поджидает его. Хасан-бек, видимо, человек осмотрительный, решил удержать этих троих, чтобы дорогу в обход показали, и дал каждому по куску полотна и по однорядке – длиннополому кафтану без ворота – дабы услужили надежней.
Те благодарно услужили: своевременно предупредили Касима.
Никитин в это время, предвидя крутой поворот в событиях, перебрался на судно Хасан-бека, а все свои товары оставил на малом судне. Татары напали внезапно, отбили судно с никитинским скарбом, застрелили одного из купцов, четверых в плен увели. Отбивались купцы как могли, двоих из грабителей уложили — на том все и кончилось.
Однако Никитин потерял все, что имел. Только теперь и оставалось — повернуть восвояси, если бы татары не перекрыли дорогу обратно и если бы не надо было дома рассчитываться с долгами, которые решительно ничем он восполнить не мог... Вот и осталась дорога – вперед по морю, как в поговорке – «поди туда, не знаю куда. Возьми то, не знаю что...».
А несчастье одно не приходит: застигла в море их фурьстовина – жестокая буря, выметнула одно из судов на берег, и все люди, что были на нем, в плен попали. Никитин на другом судне избежал этой участи и прибыл в Дербент. Здесь он повстречался с Василием Папиным и бил ему челом, чтобы просил тот у Ширван-шаха отпустить плененных людей. Сам Афанасий эту беду обошел, а о других не забыл. И еще просили русские Фаррух-Ясара пожаловать, хоть сколько, чем дойти до Руси – да все напрасно: с чего бы шаху одаривать чужих, безвестных людей? «И мы, заплакав, — пишет Никитин в тетради, — разошлись кто куда: у кого было что на Руси, и тот пошел на Русь, а кто был должен там, тот пошел куда глаза глядят...»
Направился Никитин в Баку. Город большой, богатый, с огнем горящим, неугасимым, с кораблями из разных земель. Знал Афанасий, что везли из этого города на Русь и нефть, и соль, что шелков через него проходило великое множество – вот и решил, что, может, удастся здесь поправить дела. Но уже в это время зародилась в нем мысль пойти дальше – далеко на Восток и южнее – в страну, о которой говорили, будто драгоценных камней и золота в ней не перечесть. Много довелось Никитину слышать об Индии, а теперь, когда терять уже нечего было, как-то вдруг сама приоткрылась дорога в нее...
Кое-какие деньги у него оставались – те, что держал при себе, и он поре шил купить знатного жеребца — сказывали, что нет ничего желаннее в Индии. Переправившись на иранский берег Каспийского моря, он провел, собираясь в далекий путь, в этих краях долгие и трудные шесть месяцев.
Смелость нужно было иметь большую, чтобы одному, без друзей и без денег, без влиятельных покровителей пуститься в такую дорогу. Да только куда не захаживали русские гости! Обошли все земли вокруг, разве что в самой Индии еще не бывали, пересекали горы и пустыни на Ближнем Востоке, сражались с разбойниками, нападавшими на одинокие караваны, но домой возвращались с немалой прибылью. Однако Никитина, судя по тому, каким он был человеком, повлекло в неведомую для русских дорогу вовсе не одно только отчаяние и не единственно стремление поправить дела, наторговать, разжившись продажей коня, чтобы дома расквитаться с долгами. Человек он был не только предприимчивый, но и любознательный необыкновенно. И вот все это вместе понудило его отправиться в земли, где русские еще не бывали. Должен же кто-то стать первым!
Весь Иран Никитин прошел с севера на юг. Земли враждующих ханств, разрушенные города повстречал на этом опасном пути – полгода дороги, которая в любой день и час могла оборваться... И в начале марта 1469 года добрался в Ормуз, южные ворота Персидского залива, за которыми расстилалось безбрежное Индийское море. Вместе с горячим тонконогим конем взошел он на борт корабля и через шесть недель плавания прибыл в индийский город Чаул. Вот и ступил он на землю, к которой стремился два трудных года...
Индия поразила его. Однако не сама земля, столь не похожая на его родные места, а люди – темнокожие, нагие, босые. Лишь у тех, кто побогаче да познатнее, на голове да бедрах фата – кусок материи, но у всех, даже и бедных – либо золотые серьги, либо браслеты на руках и ногах, а вокруг шеи – украшение тоже из золота. Странно Никитину было видеть это: если есть золото, отчего же они не купят хоть какую одежду, чтобы прикрыть свою наготу?
Многое удивительно в этих людях для русского глаза. Бедные – слишком бедны, а богатые – необыкновенно богаты. Взгляд тверитянина – запоминающий, пристальный – далеко не просто любопытствующий взгляд. Так смотрит человек, желающий понять непонятное. Вот он стоит в толпе богомольцев подле знаменитых во всей Индии храмов Пар-ваты, в которой смешались те, у кого нет ничего, кроме того, что на них, и те, кто может позволить себе разодеть даже слуг, вооруженных как перед боем: у некоторых лук с колчаном, заполненным стрелами, у других – щит и меч, у третьих – острожалая сулица, вроде нашей рогатины. А жены богатых словно похваляются друг перед другом, у кого драгоценностей более: на шеях – жемчужные нити, множество яхонтов, пальцы золотыми перстнями унизаны...
Со вздохом опускает Никитин руку в карман, где лежит тощий его кошелек... Только и может позволить себе проесть в день семь с половиной копеек... Скудная пища – без вина да меда, конечно... Да и та радости никакой не доставляет – что для русского человека, привыкшего к щам, пирогам да каше с маслом, рис да травы всякие...
Из Чаула двинулся Никитин с конем – всем богатством своим, в Джуннар – крепость, стоящую на высокой горе, к востоку от Бомбея. Узкая тропа в крепость ведет – трудно на ней вдвоем разойтись... Странникам, однако, а чужеземцам тем более, в городские ворота вход воспрещен, и жить им приходится в подворьях – хорошо, хоть бесплатных, а то бы сплошное разорение для Никитина вышло. Но от судьбы не уйдешь. Лишился он и того, что осталось, потерял своего жеребца. Асад-хан, наместник Джуннара, соблазнился превосходным конем и повелел силой забрать его. Вдобавок Асад-хан, узнав, что жеребец принадлежал иноверцу, вызвал русина к себе во дворец и посулил и жеребца вернуть, и тысячу золотых отвесить в придачу, если согласится чужеземец перейти в магометанскую веру. А нет – так не видать тому жеребца, да и самого в рабство продаст за тысячу.
Зачем хану нужно то было... Трудно сказать. Наверное, льстило перевести в свою веру пришельца из таких далеких земель, показать, что все под силу ему. А может, глумился...
Для Никитина отказаться от веры было все равно, что отказаться от Родины. Здесь, вдали от нее, только в творимых молитвах находил он забвение и возвращался мыслями в родные места...
Те четыре дня, отведенные ханом на размышление, наверное, стоили Никитину нескольких лет жизни. Выбора не было, да и выхода тоже... Вся жизнь обрывалась в этом злосчастном Джуннаре...
Спас случай. Как раз в те дни повстречался старый знакомец Мухаммед – его-то и упросил Афанасий бить челом перед ханом, чтобы в веру чужую его не поставили – да так, видно, просил, что за душу тронул.
Хан показал, что может быть милостив. И в веру свою переходить не стал понуждать, и жеребца вернул все-таки.
Но теперь уже иными глазами смотрел Никитин на Индию. Шел сюда в надежде взять товара на Русь, да и потом продать его выгодно, «ано нет ничего на нашу землю». Дождавшись, как подсохнуть дороги после сезона дождей, пошел он дальше, в глубь Индии – в Бидар, столицу Бахманийского царства, и дальше – в Алланд, где открывалась большая ярмарка и где он надеялся выгодно продать жеребца. Только напрасно на это рассчитывал: тысяч двадцать коней собрал ось на ярмарке, и остался Никитин с тем, с чем пришел.
Но здесь в нем вновь пробудилась пытливость, стремление узнать и запомнить все что можно из жизни чужого народа – всякие легенды, обычаи. Дивится Никитин многочисленным праздникам, когда стекается видимо-невидимо богомольцев. Куда как странно видеть это все тверитянину...
А более всего изумило то, что услышал он об обезьянах: «А обезьяны те живуть по лесу, да у них есть князь обезьянский, да ходить ратию своею, да кто их заимаеть и они ся жалують князю своему, и он посылаеть на того свою рать, и они прешед на град и дворы разволяють и людей побьють; а рати их сказывають велми много, и языкы их есть свои...»
И снова Никитин в Бидаре. За те четыре месяца, что пробыл он здесь, город раскрылся перед ним, обнажив скрытые прежде стороны жизни. Никитин видит теперь то, что прежде от него ускользало, любуется тем, чего раньше не видел – извилистые коридоры дворца султана, чтобы легче было обороняться; изумительно расписанный купол над главными воротами; камень, покрытый витиеватым, рельефным узором: «А двор же его люден велми, все на вырезе да на золоте, и последний камень вырезан да золотом описан велми чюдно...»
Далеко не всяк может попасть сюда: сто сторожей да сто писцов сидят при воротах, расспрашивают всех, кто идет, за каким делом прибыл. Денно и нощно стерегут дворец тысяча конников – в доспехах, со светычем в руках... А по четвергам да по вторникам выезжает султан на потеху – с пышной свитой в две тысячи всадников, в сопровождении полусотни слонов – дивится русский купец, стоя в толпе и глядя на все это...
Но еще более изумляет его праздничный выезд султана, и пишет Никитин подробно про все, не забывая и не опуская ни малейшей детали: «...Триста слонов, наряженных в булатных в доспехах да с городкы, да и городкы окованы, да в городках по 6 человек в доспесех да с пушками, да с пищалями; а на великом слоне 12 человек, на всяком слоне по два пронорца великых, да к зубам повязаны великыя мечи по кентарю, да к рылом привязаны великыя железныя гири, да человек седить в доспесе промежду ушей, да крюк у него в руках железной великы, да тем его править...»
Зорок, памятлив взор у Никитина.
Здесь, в Бидаре, продал он наконец жеребца. Год мучился с ним – кормил, хоть и сам не всегда досыта ел, холил, для себя не желая того, что желал для него, да и привык ведь к нему... Однако что делать, расстались...
1471 год – пятый год странствий. И прежде-то скучал Никитин по дому, а теперь и вовсе затосковал. Все один да один... И словом родным перекинуться не с кем... Оглянулся в мыслях на пройденный путь, на события, коим свидетелем был, и сразу почувствовал, сколь много воды утекло в его реке времени... Столько земель прошел, столько разных людей повстречал... Видел великолепные дворцы восточных властителей, познал жизнь бедных – хоть и чужих, но все же понятных людей... Слышал рассказы о копях, где добывают рубины, алмазы... Провожал удивленным взором несметное султаново войско, выходившее воевать против недругов... Целая жизнь вместилась в эти пять лет!
Много походил он. Пора ворочаться. Да только где та дорога, которая к дому ведет... Задумался об обратном пути – совсем тяжко стало. «Спаси мя господи! Пути не знаю...» Однако же твердо теперь Афанасий устремился умом пойти на Русь. Да и как же иначе! Не может русский человек на чужбине жить долго.
Медленно, окольными путями выбирается Никитин из глубины индийских земель к берегу моря. По суше, через мусульманские страны путь был закрыт — иноверцев там силой обращали в свою религию, а для Никитина было легче жизни лишиться, чем принять басурманскую веру. Вот и пошел он к морю, где столько разных путей – авось, какой к дому выведет...
Из Бидара попал он в Каллур, просидел в нем пять месяцев, закупил драгоценные камни и двинулся к морю – в Дабул. Почти год ушел на эту дорогу.
Дабул был в то время большой, богатый город, расположенный на западном побережье Индии. Здесь Никитин скоро нашел корабль, идущий в Ормуз, заплатил от своей головы два золотых – путь-то неблизкий, и снова оказался в Индийском море.
Судьба, однако, воспротивилась замыслам странников. Целый месяц шел корабль, вдали от берега, а потом перед ними вдруг возникли Эфиопские горы. Вот уж не чаял Афанасий увидеть Африку...
Через пять дней, откупившись от воинственных эфиопов рисом, перцем да хлебом, и еще через девять дней плавания они благополучно пристали в Ормузе. Вскоре Никитин пошел на север, к Каспийскому морю, уже знакомой дорогой. От Тавриза он свернул круто на запад, в орду – стан Узун-Засана, который как раз в это время вел войну против Мухаммеда II. владыки Османского царства.
В орде Никитин задержался на десять дней, «ано пути нету никуды» — кругом кипели сражения, а потом пробрался в Трапезунд, город на южном побережье Черного моря.
Мог бы он, конечно, пойти через Армению, Ширванское ханство, и дальше – по Каспийскому морю в Астрахань, но уж больно сильна была в нем память о той далекой, но по-прежнему страшной ночи под Астраханью, когда татары напали, товарищей его побили, а самого ограбили. Вот почему Никитин повернул к Черному морю.
Но и в Трапезунде неудача за него цепко держалась. Заподозрили в нем лазутчика Узун-Хасана, «хлам весь к себе взнесли в город на гору, да обыскали все... » — видно, искали грамоты тайные. Грамот никаких не нашли, однако все, что мелочь добренькая, ини выграбили все, только и осталось, что держал при себе... Крепко же не везет в жизни Никитину...
За два золотых – один за переезд, а другой за харчи – договорился он о переправе через Черное море. Сильный шторм через пять дней погнал корабль обратно, и более двух недель пришлось путникам пережидать в Платане, неподалеку от Трапезунда. Откуда ушел, туда и пришел...
И еще дважды пытались выйти из гавани, и напрасно... И все же и бури не вечны: попал-таки Никитин в Кафу, как называлась тогда Феодосия. Близка теперь родная земля! Но уже здесь слышит он русскую речь и сам говорит на родном языке – не в мыслях и не в творимых молитвах! Какое же это счастье – сознавать, что рядом есть люди, которые понимают тебя...
Три моря оставил за спиной Афанасий Никитин, и лишь дикое поле отделяло его теперь от Руси. Однако напрямую идти не решился, а пошел нахоженой дорогой сурожан – московских гостей, торгующих с крымским городом Сурожем, — через земли Великого княжества Литовского. Для него эта дорога была безопасней: Тверь в отличие от Москвы с Литвой дружбу водила и, если москвичи шли этой дорогой с опаской, тверичу на ней бояться нечего было.
Да разве знаешь, на какой дороге оборвется нить твоей жизни... Столько прошел Афанасий, столько перетерпел и теперь не шел – на крыльях летел, а шага одного до родной Твери так и не сделал... Умер где-то подле Смоленска...
Тетради, исписанные рукою Никитина, попали в Москву, к дьяку великого князя Василию Мамыреву. Тот сразу же понял, какую ценность они представляют – ведь не были русские до Никитина в Индии! Да и описания пройденных им земель, нравов людей, на них живущих, сделаны столь живописно и ярко, что не мог не оценить Мамырев их.
Все удивительно, хотя и не все понятно было мудрому дьяку. В нескольких местах рукописи он споткнулся: видно, желая скрыть свои мысли, Никитин писал временами на чужом языке. Пришлось искать человека, знающего тюркский язык. И только тогда открылось то, что убоялся Никитин показать всякому любопытному взгляду. Среди прочих были такие там строки: «Да сохранит бог землю Русскую! Боже, сохрани ее! В сем мире нет подобной ей земли. Хотя бояре Русской земли не добры. Да устроится Русская земля!»
Вот в чем дело... «Хотя бояре не добры...» Остерегался Никитин, что попадется этакая запись им на глаза, или какой другой доброй душе, кто донесет кому надо...
Карамзин закрыл рукопись. Откинувшись к высокой спинке жесткого стула, смежил глаза. Каков человек оказался, этот безвестный Никитин... Сколько загадок и тайн унес с собою в могилу... И о самом себе ничего не сказал... Не думал, конечно, что спустя много времени о нем, авторе «Хождения за три моря», захотят узнать все возможное... Скромный был ко всему, о себе не подумал...
Взявшись за перо, Карамзин начал писать: «Доселе географы не знали, что честь одного из древнейших описаний европейских путешествий в Индию принадлежит России Иоаннова века... В то время как Васко да Гама единственно мыслил о возможности найти путь от Африки к Индостану, наш тверитянин уже купечествовал на берегу Малабара и беседовал с жителями о догматах их верь!».