Мальчику было семь лет, когда он сказал, что станет путешественником. В этом нет ничего удивительного: он с упоением слушал спокойный и мягкий голос матери, читавшей ему перед сном романы Майн Рида и Купера, и вместе с их героями – справедливыми, отважными, хладнокровными, чувствовавшими себя в лесах, пустынях или горах как в саду возле дома – пускался в путешествия, полные опасностей и неожиданных встреч. Удивительное в другом – что мальчик, став мужчиной, действительно стал выдающимся путешественником.
Самым, пожалуй, сильным разочарованием, которое он испытал, было внезапное осознание того, что он опоздал. Опоздал родиться. Оказывается, все на свете уже открыто! Растерянность и отчаяние овладели будущим открывателем...
Спустя много лет Владимир Афанасьевич написал: «Одно огорчало меня: Америка была открыта без меня, без меня совершены кругосветные путешествия, нанесены на карту материки и острова. «Белые пятна» нелегко было найти в географическом атласе. Ливингстон уже проник в дебри Центральной Африки, Пржевальский – в пустыни Центральной Азии. Увы, я опоздал родиться... Теперь все открыто...»
Он еще не знал, что все открыть невозможно
...В роду Обручевых мужчины по большей части становились военными. Первым из них был Федор Кузьмич Обручев, унтер-офицер Преображенского полка. В 1741 году он помогал взойти на престол Елизавете Петровне, но богатым не стал, как, впрочем, и все потомки его, избравшие карьеру военного. Даже и Афанасий Обручев – генерал, инженер, построивший в конце восемнадцатого века несколько отменных крепостей на западе России, — не сумел оставить ничего детям в наследство... А ведь мог бы: строительство-то вел на частном подряде... Честны Обручевы. Рук своих нечистыми делами никогда не марали.
Обручевская военная традиция оборвалась внезапно. Александр Афанасьевич, генерал-лейтенант в отставке, в прошлом – командир Литовского пионерного, что значит саперного батальона, поселился в небольшом, купленном за невысокую цену именьице Клепенино, что подле Ржева, на Волге. Старший сын его, Афанасий, был ранен во время Крымской войны, насмотрелся по переполненным госпиталям всякого и твердо решил после окончания войны оставить военную службу... Старый генерал огорчился, но переломить судьбу сына, дослужившегося уже до полковника, так и не смог. Огорчение генерала было тем более велико, что и второй сын, Владимир, тоже бросил военную службу. Вот и прервалась военная слава Обручевых...
Афанасий Александрович приехал в Клепенино, неожиданно для всех, и в первую очередь для себя самого, увлекся Полиной Карловной Гертнер, дочерью немецкого пастора и гувернанткой при доме отца, и сделал ей предложение. От их брака и родился Владимир Афанасьевич – 10 октября 1863 года, в том же Клепенине.
Геологом его сделал Иван Васильевич Мушкетов, профессор Петербургского горного института, куда Обручев поступил, вовсе не собираясь геологом стать, а помышляя лишь о путешествиях. И до третьего курса он прилежно учился, не предполагая посвятить свою жизнь геологии, пока не появился с курсом лекций Мушкетов — известный путешественник, исследователь Урала и Средней Азии, отмеривший не одну тысячу верст по Тянь-Шаню и проникший в тайны скрытой жизни Земли. Все больше и все дальше увлекает за собой Иван Васильевич студента, у которого внезапно пробудился необычайный интерес, если не любовь, к геологии. Уже перед самым выпуском Обручев подходит к Мушкетову и говорит, что выбор сделан, он окончательно решил стать геологом и желает попасть в экспедицию.
Вот как случилось, что в сентябре 1888 года Обручев вместе с молодой женой и маленьким сыном едет в Иркутск, где его ждет первая в Сибири государственная должность геолога. Понятно, что на эту должность его рекомендовал не кто иной, как Мушкетов.
В Сибирь Обручев ехал уже с немалым опытом работы геолога, приобретенным во время изысканий вдоль линии Закаспийской железной дороги, проложенной через пески Каракумов. Походная жизнь многому его научила и подготовила к новым большим, вполне самостоятельным экспедициям. Через месяц пути в тряском тарантасе по разбитым сибирским дорогам, покрывая за день до ста верст, добрались Обручевы наконец до Иркутска. Всю зиму Владимир Афанасьевич изучал литературу по геологии Сибири, составлял библиографию, а по весне уже провел разведку месторождений угля, чуть позже обследовал на Ольхоне, самом большом из островов Байкала, месторождение графита, необходимого для изготовления тугоплавких тиглей.
Постоянно, лишь ненадолго появляясь в Иркутске, он в экспедициях — изучал запасы слюды и изумительного синего камня – ляпис-лазури, из которого высекали украшения и драгоценные вазы. Не раз Обручев с восхищением – специально ходил поглядеть – рассматривал в Петербурге, в Исаакиевском соборе, колонны иконостаса, высеченные из этого чудесного камня. А весной 1890 года он приступил к исследованию месторождений золота Восточной Сибири, которым посвятил много лет жизни. Ряд его крупных работ в этом направлении позволил вести разведку золота на научной основе. Так что, к тому времени, когда он однажды ночью получил некую телеграмму, столь круто повернувшую его жизнь, Владимир Афанасьевич, несмотря на молодость, был уже известным геологом, автором смелых, оригинальных работ. И еще был он к тому времени отцом двух сыновей. Отчего-то в роду Обручевых мужчины чаще рождались.
Телеграмма была из Петербурга от великого князя Николая Михайловича, почетного президента Русского географического общества, и гласила буквально следующее: «Научная экспедиция Потанина в Китай и Южный Тибет наконец снаряжена, к августу прибудет в Иркутск. Географическое общество желает единогласно, чтобы Вы сопровождали экспедицию в качестве геолога. В случае Вашего согласия немедленно телеграфирую генерал-губернатору».
Как же он мог не согласиться! Ведь столько мечтал ось о таком путешествии! Столько великих умов обращалось к нерешенным загадкам Центральной Азии – Гумбольдт, Рихтгофен, наш Ceменов-Тян-Шанский, сколько отважных пускалось, не ведая страха, в далекие пустыни и горы – и русские путешественники во главе с Семеновым и Пржевальским среди них были первыми, но все же и по сию пору сколько осталось всего неразгаданного... Дождался своего часа и Владимир Афанасьевич Обручев.
И снова он методически, углубленно начал готовить себя к экспедиции. Иначе не умел. Конечно, и раньше читал он Пржевальского, знал о результатах работы М. В. Певцова – его продолжателя, следил за тем, как последовательный и смелый Потанин вместе с женой своей – Александрой Викторовной, первой русской женщиной, проникшей в Центральную Азию, шаг за шагом углубляется в области, изученные далеко еще недостаточно. Но теперь Обручев под иным углом зрения смотрит на их достижения, наносит на карту маршруты их путешествий, отмечая районы, которые успели они охватить, и области, где они не ходили. Отметил и то для себя, что профессионального геолога ни в одной из тех экспедиций еще не бывало. Припомнилось, правда, как Иван Васильевич Мушкетов рассказывал о Пржевальском, который в расцвете лет и в зените славы попросил его поучить геологии. Ощущал Николай Михайлович необходимость в пополнении знаний в этом вопросе и не счел зазорным пойти в ученики к учителю, который намного моложе был...
Из Иркутска Обручев поехал в Кяхту – пограничный с Монголией город, остановился у домовитого и хлебосольного купца Лушникова, принимавшего Пржевальского, да и Потанин тоже, снарядился окончательно, с его помощью нашел четыре монгольские двуколки, себе верховых лошадей и в сопровождении бурята Цоктоева и двух монголов вышел в дорогу – в Ургу.
Все теперь для него было внове. Гоби, которую он ожидал увидеть похожей на хорошо знакомые Каракумы и которая оказалась почти совершенно плоской равниной, где встречались колодцы и где можно было найти корм для скота. Так же как и когда-то Пржевальский, с задумчивым интересом смотрел на Великую Китайскую стену. Стена – памятник, стена – воспоминание об ушедшем могуществе...
На этом караванном пути, где столько исследователей прошло до него, Обручев сделал открытие, заставившее по-иному взглянуть на геологическое прошлое Гоби. Чуть в стороне от дороги, на склоне горы, неподалеку от молодых геологических отложений Обручев нашел кости какого-то ископаемого животного.
Барон Фердинанд Рихтгофен, авторитет в геологии непререкаемый, сам по Азии путешествовавший много, убедительно показывал, что в третичном периоде в этих краях было море – стало быть, найденные кости, рассуждал Обручев, могли принадлежать только морскому животному. Владимир Афанасьевич, человек в высшей степени аккуратный, предусмотрительный, бережно упаковывает найденные кости, а после возвращения из экспедиции встречается в Вене с известным геологом, академиком Эдуардом Зюссом и показывает их ему. И тут вдруг оказывается, что это не что иное, как носорог, живший в третичном периоде! На дне моря?!
Вот как случилось, что одной этой находкой Обручев перечеркнул предположение Рихтгофена и осушил несуществовавшее море.
В Пекине, в русском посольстве, он наконец повстречался с Потаниным, и Григорий Николаевич, оглядев хорошенько Обручева, посоветовал облачиться в китайское платье, дабы не привлекать слишком много внимания. Что значит такое внимание, Обручев уже испытал по дороге в Пекин: ни минуты нельзя побыть одному, всюду преследуют десятки любопытных, внимательных глаз, в каждой Щели и в каждой проделанной в картонной стене дырке их можно увидеть. Сам-то Потанин давно уж привык, а жена его от бесцеремонного любопытства очень страдала.
В первых числах января 1893 года Обручев выехал из Пекина в лессовые районы Северного Китая. Потанины направились на окраину Тибета, в провинцию Сычуань.
Загадка происхождения лесса бесконечно давно возбуждала споры ученых. Часть из них считала, что лесс образовался в отдаленнейшие времена, когда земная кора развивалась и когда почти вся поверхность Земли была покрыта водой. Другие объясняли образование лесса отложением водных потоков. Но существовало и множество иных гипотез, догадок, предположений. Рихтгофен, которого Обручев, как и Мушкетова, считал своим учителем, был уверен, что лесс, занимающий в Китае громадные пространства, возник в результате выветривания в центральных районах материка, где нет стока в Мировой океан. Пыль, образовавшаяся во время выветривания, выносится дождевыми потоками и собирается в обширных впадинах, где и оседает, отстаивается. Что такое, в конце концов, лесс? Мельчайшие песчинки, частицы глины и извести. Откуда же им взяться, как не после выветривания – так Рихтгофен считал.
Обручев, наблюдая в экспедиции лессовые равнины во всех их проявлениях, соглашался с ним, но и не безосновательно возражал. Он рассуждал: если бы все было так, как уверял: Рихтгофен, в Центральной Азии должны бы быть впадины, заполненные лессом. А их нет. И вот что еще вызывало сомнения: взять, к примеру, медленно выветривающийся относительно невысокий горный хребет. Могут ли его так источить силы ветра, воды и солнца, что возникшая пыль покроет и прилегающую долину, да и сам хребет? Сомнительно, очень сомнительно... И куда же в таком случае девается песок? Уж он-то в первую очередь должен скопиться в долине... А Обручев его обнаружить не мог. Нет, тут должно быть что-то иное. Вот если предположить, что лессовая пыль приносится ветром издалека, что вечные ураганные ветры, ломающие и точащие горы, как бы выметают, сглаживают районы Центральной Азии, — вот это могло бы объяснить многое. Именно потому, доказывает Обручев, в тех районах нет и не может быть лесса, он скапливается в Южной Азии, за зоной сыпучих песков.
Проблемой лесса Владимир Афанасьевич занимался всю жизнь и с полным на то основанием как-то сказал: «Я могу утверждать, что никто из современных геологов, географов и почвоведов не имеет такого личного знакомства с обнажениями лессов и лессовидных пород в различных странах, какое имею я».
В городе Сучжоу, расположившемся на окраине горных хребтов Наньшаня и пустынь, покрывших северные районы Китая, Обручев начинал и заканчивал все свои центральноазиатские экспедиции. Его путешествие по Наньшаню оказалось очень нелегким и не столько потому, что перевалы были круты, а реки, преодолеваемые вброд, стремительны, таящие на каждом шагу опасность, и прежде всего потому, что проводник, как выяснилось, дорогу знал из рук вон плохо. Но делать нечего, приходилось терпеть...
Обручев работал неторопливо и основательно. Вполне доверяя Пржевальскому, открывшему здесь хребты Гумбольдта и Риттера, он тем не менее обнаружил ошибку Николая Михайловича, полагавшего, что хребты эти как бы соединяются в узел. У Пржевальского не было времени досконально проверить, а Обручев убедился, что это не так: параллельные хребты, и их разделяет долина.
Потом он пошел к высокогорному озеру Кукунор – прекрасному Голубому озеру, расположенному на высоте более трех тысяч метров, ради которого Гумбольдт выучил персидский язык, намереваясь пройти к нему через Персию и Индию, поскольку через Россию путь был на время закрыт: в те годы она вела войну с Францией и отражала нашествие наполеоновской армии. Здесь, у берегов Кукунора, Обручев впервые повстречался с тангутами, о которых ходила дурная молва, приписывающая им самые черные помыслы. Многие мирные путешественники не раз убеждались в том, что тангуты могут внезапно напасть, могут остановить недостаточно хорошо охраняемый караван и в два счета облегчить его от поклажи. Да и самому Владимиру Афанасьевичу князь в Цайдаме говорил, что не может за его жизнь поручиться, если он пойдет в земли тангутов.
Пржевальского тоже ими пугали, но он все же пошел. Не сомневаясь, пошел и Обручев. Один фактически, без какой-либо охраны. Он верил, что с миром, не прибегая к защите оружием, можно пройти по этой земле.
Через три месяца, в сентябре 1893 года Владимир Афанасьевич вернулся в Сучжоу, завершив большой круговой маршрут, а еще через месяц отправился в новое путешествие – на север, в глубины китайских и монгольских пустынь. Он хотел изучить природу центральной части Гоби. Дорогу ему пришлось прокладывать кружным путем – через Алашань к Хуанхэ, поскольку надежного проводника найти не удалось.
Черную, мрачную равнину разостлала перед ним Алашань. Всю поверхность, насколько было возможно охватить ее взглядом, покрывали обломки камней, словно бы облитых темно-бурой краской. Даже белый кварц под немилосердным солнцем будто сгорал и делался черным. Унылый, угнетающий пейзаж и тяжкое, недоброе предчувствие, им рождаемое...
Вскоре заболел один из рабочих: сильный жар, лицо распухло, покрылось волдырями – не иначе как оспа... Владимир Афанасьевич отправляет вместе с больным второго рабочего, дав им лошадь и деньги, — люди и в этих краях встречаются, помогут, к тому же от Сучжоу не так-то далеко успели уйти. Теперь, оставшись только с Цоктоевым и проводником-китайцем, он решительно направляется дальше – в глубины пустыни. Через несколько дней проводник отказался идти, и Обручев продолжает дорогу вдвоем. Теперь по крайней мере он знает, что может рассчитывать лишь на себя.
Он перешел по льду Хуанхэ, непрестанно посыпая под ноги верблюдам песок – иначе они скользили и не могли продвигаться, и вошел в сыпучие пески Ордоса. Здесь, на обширных пространствах, обдуваемых свирепыми ветрами, рождаются черные пылевые районы Китая. Столько интересного открывается в пустыне перед глазами геолога...
Закончив работу в Ордосе, Обручев пошел на юг, через хребет Циньлин, где он по договору должен был повстречаться с Потаниным. Но встрече этой состояться не суждено: в конце января, когда весна была уж в разгаре, Владимир Афанасьевич в одном из маленьких поселений получает коротенькую записку от Потанина, и, прочитав ее, Обручев узнает, что тот остался один. Еще осенью Александра Викторовна, жена Потанина, умерла, он схоронил ее и уехал в Россию. Только и черкнул Обручеву: «Я потерял жену и уезжаю на родину. Не ищите меня в Сычуани».
Вот и все. Идти на юг больше не нужно.
Он повернул на северо-запад – вновь через горы Циньлин, желая попасть в отдаленные районы Центральной Азии, где исследователи Китая еще не бывали.
О Наньшане, куда он направлялся, было известно немногое, и еще меньше – о средней его части. Даже точной карты этого района не существовало. Прошлогодний отчет Владимира Афанасьевича о путешествии в Наньшань в Географическом обществе высоко оценили, благодаря хлопотам Мушкетова быстро напечатали и выслали Обручеву деньги с предписанием продолжить исследования в том горном краю. И он начинает третью свою экспедицию.
Долины давно уж цвели, источая аромат свежей травы и цветов, а там, в горах, куда ветер занес путешественника, вились метели, заметая снегом и без того невидные тропы и заставляя путника заточаться в палатке. Как-то раз Обручев несколько дней просидел в ней, почти доверху занесенной снегом. Единственная отрада – горячий чай да книжка Брет Гарта, любимая с детства, в которой рассказывал ось о путешественниках, как и он, прозябавших в снежном плену...
Но вот небо расчистилось, рассветлелось, и сразу как-то веселее стало вокруг. Повстречавшиеся охотники ведут Обручева к высоким перевалам хребта, которому он дает название Русского географического общества, и двигается дальше – по вечным снегам, ледникам... Даже и птицы не залетают сюда, в это холодное, беззвучное царство...
Шесть недель изучал Обручев Средний Наньшань, уточнил расположение трех известных горных хребтов и открыл четыре других. Здесь же нашел и обследовал две небольших реки, на картах не обозначенных, обнаружил большие залежи каменного угля, а чуть позже прошел в Люкчунскую котловину, где находилась метеостанция, поставленная учеником Пржевальского – Всеволодом Ивановичем Роборовским. Там, на дне котловины, самой низкой в Центральной Азии, лежит соленое озеро, поверхность которого более чем на полтораста метров ниже уровня океана.
Много чего еще хотелось сделать, но экспедиция безмерно утомила его. Потом, вспоминая те дни, он напишет: «Для работы в горах у меня уже не было ни сил, ни снаряжения. Моя обувь износилась, вся писчая бумага была израсходована: не на чем было писать дневник, и даже для ярлычков на образчики я употреблял уже старые конверты и всякие клочки бумаги. Верблюды после двухмесячного пути из Сучжоу сильно устали и для экскурсии в высокие горы вообще не годились; пришлось бы нанимать лошадей, но для этого уже не было денег... Приходилось думать только о том, как доехать скорее до Кульджи».
Много же он прошел за эти годы... 13 625 километров. И почти на каждом из них вел геологические исследования. Собранная коллекция вместила семь тысяч образцов, около 1200 отпечатков ископаемых животных и растений. Но главное даже не это, а то, что он собрал фундаментальные сведения о географии и геологии Центральной Азии и фактически завершил ее изучение – в общих чертах, конечно, продолжив дело, начатое замечательными русскими исследователями. Фактически не осталось больше «белых пятен» в Центральной Азии.
В Петербург Владимир Афанасьевич приезжает уже путешественником, овеянным всемирной славой. Его письма из Китая, статьи, путевые очерки печатались в газетах, журналах. Парижская академия наук присуждает ему премию П.Л.Чихачева – известного русского путешественника – геолога и географа. Через год Обручев получает премию имени Н. М. Пржевальского, а еще через год – высшую награду Русского географического общества – Константиновскую золотую медаль, присуждаемую «за всякий необыкновенный и важный географический подвиг, совершение которого сопряжено с трудом и опасностью».
Ему еще нет сорока, и впереди – долгая, очень долгая и очень плодотворная жизнь.