На протяжении столетий английская дипломатия славилась своим умением загребать жар чужими руками. Но 10 августа 1797 года единственный тогда союзник англичан — Португалия — заключила мир с Французской республикой. Корабли британского флота немедленно появились в виду Лиссабона.
Они остановились на рейде порта, но отнюдь не потому, что в результате франко-португальского договора лишились права заходить в гавани бывшего союзника Орудия английских кораблей были наведены на португальскую столицу, «предлагая» недавним союзникам отказаться от ратификации невыгодного «владычице морей» договора.
Правительство Португалии сочло за благо последовать «совету» британской артиллерии. Директории пришлось аннулировать договор, за содействие в заключении которого Талейран, однако, уже успел получить от португальцев 500 тысяч франков. Примерно такая же сумма пришлась на долю Барраса и Ребеля.
Но Англия осталась в состоянии изоляции, лицом к лицу с объединенными флотами трех держав: франции, Испании и Голландии. К тому же у Питта возникли трудности не только внешние, но и внутренние. Британская экономика переживала кризис. Не стихало освободительное движение в Ирландии. На военных кораблях в Портсмуте и в Плимуте взбунтовались матросы. Мирные переговоры с Францией стали для английских правящих кругов необходимостью. Директория дала на них согласие. Местом действия выбрали Лилль — город, находившийся па полпути между Лондоном и Парижем, да к тому же связанный с французской столицей линией оптического телеграфа — чудо тогдашней техники!
Английскую делегацию возглавил лорд Джеймс-Г аррис Малмсбери. Это был опытный дипломат, представлявший свою страну в Петербурге и Гааге. Он являлся решительным противником французской революции, но считал, что мирная передышка позволит Англии избежать поражения и восстановить свои силы.
Переговоры начались за несколько дней до прихода Талейрана в особняк Галифе. В искренность намерений Питта новый министр внешних сношений не верил. Он писал впоследствии: «Английскому министерству нужно было тогда симулировать переговоры, чтобы выпутаться из внутренних затруднений». Англичане готовы были согласиться с французскими требованиями при условии сохранения захваченных Англией колониальных владений Испании и Голландии.
Главой французской делегации являлся бывший член Директории Летурнер, не имевший опыта международных переговоров. Он выражал взгляды Барраса, Ларевельера и Ребеля, придерживавшихся доктрины «твердости» и готовых в случае необходимости к возобновлению военных действий, тогда как Бартелеми и Карно выступили за заключение мира любой ценой. 20 июля Директория подтвердила свое основное требование: возврат Англией всех захваченных ею французских, голландских и испанских владений.
Как глава французской дипломатии Талейран обязан был проводить в жизнь внешнюю политику Директории. И уже 22 июля 1797 г., через несколько дней после своего назначения, министр подтвердил инструкции и указания, которые французская делегация в Лилле получила от его предшественника. В документах, направляемых директорам, Талейран метал по адресу англичан громы и молнии, объявил английское правительство «душой огромного заговора» против франции. «В отношении Англии, — писал он, — мы должны занимать враждебную, только враждебную позицию. До того как вести с ней переговоры, нужно нанести ей большой вред, достаточный для того, чтобы возмещения, которые мы должны потребовать, стали с ее стороны необходимыми жертвами; мир, продиктованный ей, стал бы эпохой свободы морей.и она потеряла одновременно средства и надежду вновь захватить там господство, которое себе присвоила».
Министр считал необходимым непрерывно наносить удары «по торговому и морскому процветанию Англии». С этой целью в ходе переговоров в Лилле он рассчитывал получить ответы на ряд вопросов. Будет ли Британия стремиться к новым захватам в Индии или ограничится тем, что она там имеет? Осуществят ли англичане очередные экспедиции в Санто-Доминго (остров Гаити)? Не покинет ли Англия Средиземное море, направив все свои силы в Атлантический океан и в направлении Америки? Талейрана интересовали также вопросы торговли, кредитов, деятельности британских банков. Это был новый подход буржуазной дипломатии к международным отношениям, диктуемый реальными потребностями капиталистического развития.
Приход Талейрана в особняк Галифе Бартелеми считал «большим счастьем», так как новый министр стремился «добиться мира». Талейран действительно хотел нормализации англо-французских отношений. По крайней мере, он не разделял жесткость, бескомпромиссность официальной позиции Директории, связавшей в единое целое интересы франции и ее союзников — Испании и Голландии. Собственно говоря, он и не скрывал своей точки зрения и изложил ее сразу же, как только стал хозяином особняка Галифе.
20 июля 1797 г. в записке, адресованной Директории, Талейран отмечал, что, по его мнению, лорд Малмсбери был уполномочен вернуть французам захваченные у них территории, но, учитывая мощь Франции на континенте и, возможно, имеющиеся у нее «внутренние разногласия, несомненно, преувеличенные», он не мог и не хотел отказываться от всех оккупированных Англией богатых колониальных владений. Французская республика должна, разумеется, защищать интересы своих друзей. Но «компенсация и объекты для обмена являются единственными средствами переговоров, когда речь идет о потерях и завоеваниях». В этих словах — ключ к пониманию позиции министра.
Суть ее проста. От союзников франции не следует открыто требовать жертв. Однако с ними полезно консультироваться, напоминать, что сделали для них французы, выяснить их позицию, степень готовности пойти на некоторые уступки во имя «счастья всеобщего умиротворения». Талейран предложил с этой Целью направить в Мадрид и Гаагу чрезвычайную миссию. 29 июля Директория согласилась с его точкой зрения.
Новый министр приступил к осуществлению своей программы. В письме испанскому послу, датированном 10 августа 1797 г., он, с одной стороны, подчеркивал верность франции ее союзническому долгу, с другой — рекомендовал Испании пересмотреть свои требования. Талейран считал, что достижение разумного компромисса но вопросу колониальных владений — это главная статья будущего соглашения, «которую следует прежде всего принять, и можно сказать, что в одной этой статье заключен мирный договор». Все остальные вопросы станут предметом дополнительных переговоров. Так, передача Испании Гибралтара, захваченного Англией еще в 1704 году, не представляла, но мнению министра, необходимое условие мира, поскольку ни один договор не связывал францию по этому поводу. Директория «вовсе не обязана рассматривать возвращение Гибралтара как одну из предварительных статей и условий договора с Англией». Однако эта позиция могла вызвать лишь недовольство и недоверие в Мадриде. Но и в Гааге тоже не хотели идти навстречу пожеланиям главы французской дипломатии и отдать англичанам остров Цейлон и мыс Доброй Надежды.
Но Талейран не являлся бы Талейраном, если бы не попытался найти выход из этого тупика. Он повел тайную и опасную — двойную и даже тройную игру. Летурнер получал из канцелярии особняка Галифе официальные решения Директории. А поправки и комментарии к ним министр тайно сообщал «своему человеку» в Лилле, одному из членов французской делегации Маре. Более того, Талейран установил непосредственные личные контакты с англичанами. С Малмсбери встретился его посланец Клод-Анри де Сен-Симон, в будущем создатель одной из знаменитых концепций утопического социализма, и передал совет из Парижа: англичанам следует требовать голландские колонии. С ведома Шарля Мориса генеральный секретарь Директории Лагард передал Малмсбери переписку французов с испанцами и голландцами, письма Талейрана и ответы ему из Мадрида и Гааги. Услуга отнюдь не была бескорыстной. Лагард получил 25 тысяч фунтов стерлингов. Учитывая реальную перспективу новых взяток, Малмсбери писал Питту из Лилля: «Я вас прошу подготовить фонд, из которого я мог бы черпать средства, так как я недостаточно богат, чтобы авансировать эти суммы из моего кармана и ждать выплаты, возможно, два или три года».
Поползли слухи о подозрительных действиях министра внешних сношений. Они дошли и до Директории. Баррас, избегая скандала и опасных для него лично разоблачений, информировал Талейрана, что его подозревают в передаче сведений и даже документов врагам республики. То же сделал и министр полиции Сотен. Талейран немедленно ответил ему письмом, в котором с обычным для него цинизмом полностью отрицал «нападки» по своему адресу. А прямых, неопровержимых улик у властей не было. Бывший епископ Отенский, прошедший неплохую школу лицемерия и коварства, был удивительно осторожен. Он умел предвидеть опасность и вовремя замести следы.
Но почему руководитель официальной дипломатии встал на скользкий путь сговора с Питтом, Гренвилем и Малмсбери, на путь, который мог привести его в тюрьму и даже на эшафот? Скорее всего, он рассчитывал на понимание английской стороны, на ее уступки, компенсируемые голландскими и испанскими владениями. В этом случае территориальные захваты франции в Европе полностью сохранялись. Расплачивались ее друзья. На такой позиции стояли директоры Бартелеми, Карно, члены французской делегации в Лилле — Маре и Колшен. Даже «непримиримый» Ребель и «неподкупный» Баррас проявили необычную терпимость к интригам Талейрана, вселяя в него уверенность в безнаказанности. И главное, у него появилась возможность прекрасно заработать на продаже англичанам информации и документов дипломатической переписки и, заранее предвидя повышение или падение ценных бумаг в связи с очередным поворотом англо-французских переговоров в Лилле, успешно играть на бирже. Впоследствии Баррас утверждал, что всего за несколько месяцев переговоров спекулятивные сделки принесли министру внешних сношений полтора миллиона франков дохода.
После государственного переворота 18 фрюктидора (4 сентября) 1797 г. обстановка круто изменилась. Бартелеми был арестован, Карно —скрылся. Сен-Симон оказался в тюрьме. Лагарду угрожала ссылка, а Маре, переписывавшийся с Бартелеми и Карно втайне от других директоров, мог стать опасным для Талейрана свидетелем. К тому же в Лилль выехала новая делегация в составе Жана-Батиста Трейлара, ставшего вскоре членом Директории, и Анж Бонье д'Арко, личного друга Ребеля. Рассчитывать на содействие этих людей министр внешних сношений не мог. Ему следовало срочно изменить тактику. Промедление было поистине смерти подобно. И Талейран действовал.
11 сентября он направил Трейлару и Бонье новую инструкцию для ведения англо-французских переговоров. Министра словно подменили. Он занял позицию, еще более жесткую, чем Ребель: «Положить конец прощупываниям, говорить ясно и завершить дело». Но на каких условиях?
Прежде всего возврат кораблей, захваченных англичанами в Тулоне, и отказ короля Великобритании от присвоенного им титула короля франции и Корсики. Переговоры возвращались к их исходной точке. Англия не только должна была вернуть все захваченные ею территории, но и уступить Нормандские острова в проливе Ла-Манш (Джерси, Гернси), французские владения в Индии по их состоянию на 1754 год, согласиться на передачу Гибралтара Испании. Директория одобрила предложения Талейрана без обсуждения.
Реакцию британской дипломатии нетрудно было предвидеть. Как сообщили из Лилля 16 сентября в Париж, Малмсбери не имел полномочий для возврата Франции и ее союзникам их владений, захваченных с начала военных действий, и считал, что «ему не дадут подобной власти». Он напомнил о первых встречах, когда английское правительство соглашалось на компенсации за счет владений союзников франции, а не ее самой. Через несколько дней Малмсбери выехал в Кале. А французская делегация осталась в Лилле, показывая тем самым, как писал Талейран, что она не считает переговоры «абсолютно прерванными».
Однако все зги уловки не меняли существа дела. Бескомпромиссность французской позиции исключааа соглашение с Англией, руководители которой отнюдь не считали себя стоящими на краю пропасти. Мир возможен, но не любой ценой — такова была позиция Питта. Ее разделял по существу и министр внешних сношений. Он пытался внести в политику Директории элементы компромисса, взаимных уступок и взаимовыгодных компенсаций. При этом Талейран, как всегда, сочетал открытую дипломатию с интригами, закулисными махинациями, с вымогательством и спекулятивными сделками. «Свои» деньги — и немалые — он получил. А переговоры вначале вполне успешно продвигались вперед.
Но теперь, после 18 фрюктидора, новый состав Директории взял курс на конфронтацию с Англией. Поддержка жесткого курса директоров стала для него не только вопросом карьеры, но и личной безопасности. Талейрану вовсе не хотелось последовать за Бартелеми в далекую ссылку. Он уступил Ребелю и его сторонникам. Последние возможности для англо-французского соглашения были утрачены.
В Париже говорили, что Талейрану явно не везло с англосаксонскими державами. Мир с Англией ему заключит, не удалось. Одновременно он вел переговоры с Соединенными Штатами, которые закончились крупным скандалом.
...Королевская Франция с оглядкой и опасениями встала на путь сотрудничества с американской республикой. Активным сторонником этой политики был граф де Вержен, министр иностранных дел Людовика XVI. опытный дипломат, в прошлом посол в Константинополе и Стокгольме. Он видел в американских повстанцах союзников в борьбе против Англии за сохранение французского господства над Антильскими островами. «Линия Вержена» постепенно прокладывала себе дорогу. В 1778 году были подписаны франко-американские договоры о дружбе, торговле и союзе, франция гарантировала независимость Соединенных Штагов, а заокеанская республика выступила в роли гаранта французских владений в Америке.
Все эти соглашения были реальными действующими документами. французские войска и флот приняли участие в войне с Англией. Экспедиционный корпус Франции участвовал в исторической битве под Йорктауиом, завершившейся полным поражением англичан. Мир был подписан 3 сентября 1783 г. Увы, как это не раз бывало в истории, он не сцементировал франко-американский союз и между партнерами вскоре обнаружились заметные трения.
Как это ни странно, но у нового заокеанского государства отношения с монархическим режимом сложилось более дружественные, чем с французской республикой. Соединенные Штаты задолжали франции 34 миллиона франков, а о погашении долга не было и речи. Американцы не выплатили жалованья французским добровольцам. Согласно решению Конвента, любой нейтральный корабль, направлявшийся во вражескую страну, подвергался аресту. К октябрю 1794 года 300 судов Соединенных Штатов были блокированы во французских портах (к 1800 г. их число достигло 834). Тысячи американских моряков оказались фактически пленниками, и многие из них пошли на службу к французским каперам.
Со своей стороны американское правительство, нарушив союзные обязательства перед Францией, заключило 19 ноября 1794 г. торговый договор с Англией, предоставивший ей права наиболее благоприятствуемой нации. Порты США были открыты для британских каперов. Более того, английское правительство по-прежнему не признавало свободу навигации нейтральных государств и не отказалось от контрольных визитов на их корабли.
Для недовольства в Париже имелись и другие мотивы. Соединенные Штаты обязались не продавать врагам англичан строительный лес, металлы, снаряжение, оружие, смолу, паруса, снасти; закрыть свои порты для враждебных Англии каперов. Американские граждане, захваченные на французских военных кораблях, рассматривались как пираты и подлежали расстрелу.
В 1797 году франко-американские отношения особенно осложнились. Директория отказалась принять нового посла Соединенных Штатов, и они были представлены в Париже генеральным консулом, франция также имела в Филадельфии и Нью-Йорке только консулов. Французские власти не признавали паспорта, выданные американскими дипломатическими представителями. Но главный удар был нанесен по экономическим интересам США французские каперы получили разрешение «посещать» американские суда, и они занялись настоящим разбоем. Над торговлей заокеанской республики нависла уфоза катасфофы.
В обстановке необъявленной войны между двумя союзными странами Шарль Морис Талейран и занял свой служебный кабинет в особняке Галифе. Соединенные Штаты Америки в тот момент не занимали первостепенное место во французской внешней политике. У Талейрана могли бы проснуться сентиментальные чувства, добрые воспоминания о стране, которая совсем недавно приютила его. Но дело есть дело. Эмоции здесь излишни и даже вредны. А с точки зрения дела главными заботами являлись переговоры о мире с Россией, Англией, Австрией, о союзе с Пруссией. Соединенные Штаты находились далеко и в европейских делах большой роли не играли. Поэтому министр подходил к урегулированию франко-американских распрей спокойно, без торопливости, думая не столько о национальных анцузских интересах, сколько о собственном благополучии, вот, как показалось Шарлю Морису, представилась редкая и беспроигрышная возможность крупно поживиться за счет Соединенных Штатов.
...В январе 1797 года Гамильтон констатировал: «Наши отношения с Францией достигли критической точки». В то же время многие представители деловых кругов, даже те, которые ориентировались на Англию, стремились избежать обострения американо-французского конфликта. Через несколько месяцев президент Соединенных Штатов Джон Адаме решил направить в Париж для переговоров о возмещениях за захваты французскими каперами американских судов чрезвычайную комиссию. В ее состав входили: сенатор от Вирджинии Дж. Маршал, бывший адъютант Вашингтона Ч Пинкни и Э. Джерри, впоследствии губернатор Массачусетса и вице-президент США
Однако поскольку в Филадельфии нарушили некоторые требования дипломатического протокола, — не получили предварительного согласия Директории на приезд в Париж своих представителей — те оказались в Париже в качестве частных лиц, не имевших официального статуса Этой ситуацией и воспользовался Талейран. Он встретился с посланцами Адамса 8 октября. Беседа была краткой и холодной. Министр заявил, что не может быть и речи об официальном приеме делегации. Ни слова не было сказано ни о месте, ни о сроках, ни о содержании будущих переговоров. Глава дипломатии Директории беспокоился не об урегулировании франко-американских отношений. У него зрели совсем иные планы.
Эти планы историк Жан-Батист Дюрозель назвал «подозрительными». Однако на самом деле никакого места для сомнений не оставалось: речь шла о грубом и весьма крупном вымогательстве.
Швейцарские банкиры Хотингер и Белами, сотрудник Талейрана Отеваль неоднократно встречались с посланцами США. Они говорили об укреплении международных позиций франции после подписания ее договора с Австрией, о реальной угрозе франко-американской войны, об «обидах», нанесенных Соединенными Штатами Директории. Компенсировать ее моральные убытки американцы могли бы, купив, например, по номиналу на 32 миллиона флоринов ценные бумаги голландского займа (их реальная стоимость составляла ровно половину этой суммы), и сделав к тому же подарок правящей «пятерке» в сумме 50 тысяч луидоров. Кроме того, до начала переговоров и без ведома директоров следовало преподнести министру внешних сношений «сладенькое» — всего-навсего 120 тысяч франков. Американцы ответили, что они не имеют ни полномочий, ни денег для подобной аферы. А прямолинейный Маршал заявил: «Не дадим и ломаного гроша!» Он сообщил в Филадельфию: «Наше положение более сложное и трудное, чем вы можете предполагать. От нас снова требуют денег. Мы отчаиваемся что-либо сделать».
Директория дала указание Талейрану начать переговоры с американцами по вопросу о судьбе голландских ценных бумаг. Однако министр не в состоянии был расстаться с мыслью о собственном «заработке». Он тянул, настаивал на взятке уже не в 120 тысяч франков, а в 1250 тысяч. 2 марта 1798 г. Талейран подтвердил Джерри свое требование, а о марта заговорил о возвращении миссии в Соединенные Штаты. Но и после этого шантаж продолжался. Драматург Пьер-Огюстен Карон де Бомарше по поручению ненасытного Шарля Мориса предупредил Маршала о возможности конфискации собственности американцев, живших во франции, и заявил ему: «Дайте денег правительству и вы избегнете этого решения».
Позиция делегации оставалась непоколебимой. Никаких денег американцы давать не собирались. Талейран был потрясен. Он, оказывается, совсем не знал людей, среди которых прожил два года. С мыслью о «сладостях» приходилось расстаться.
Миссия была закончена. Маршал отбыл из Бордо в Нью-Йорк. Пинкни получил от Директории разрешение остаться на юге Франции в связи с болезнью дочери. Только Джерри не покинул Париж.
Но неприятности еще только начинались. Адаме получил донесение Маршала и в начале апреля сообщил его содержание сенату. О парижской истории рассказали газеты, фамилии Хотингера, Белами, Отеваля были опущены и заменены буквами «X», «У», «Z». Широкая публика узнала о шантаже и вымогательстве, которым американская делегация подвергалась во французской столице.
Американцы кипели от негодования. Конгресс аннулировал все соглашения с Францией и прекратил с ней торговые отношения. Численность регулярных войск США была доведена до 20 тысяч человек. Создали и 10-тысячную временную армию, хотя Адамс являлся противником такой меры. «Вероятность встречи с французской армией на суше не больше, чем на небесах», — утверждал он. Президент отдавал предпочтение флоту. Было создано военно-морское министерство. Уже осенью 1798 года сошли на воду первые фрегаты, превосходившие французские как по размерам, так и по вооружению. Англичане дали Соединенным Штатам пушки, оружие, боеприпасы, конвоировали американские торговые корабли в Атлантике, защищая их от французских каперов.
Конгресс принял законы «О подстрекательстве к мятежу» и «Об иностранцах», направленные против 30 тысяч проживавших в стране французов. В Соединенных Штатах перестали петь знаменитые песни «Марсельеза» и «Са ира», отказались от популярных символов французской революции.
В основе этого антифранцузского взрыва лежали и более глубокие экономические и политические причины. Но его детонатором, несомненно, явилось корыстное и циничное отношение Талейрана к франко-американским переговорам. Во всяком случае, ответственность за дипломатический конфликт с Соединенными Штатами полностью лежала на главе французской дипломатии. Его отставка казалась неизбежной. «Я думаю, что он потерян для министерства внешних сношений», — сообщал в Берлин Сандос-Роллин 31 мая 1798 г. Пресса называла даже фамилию нового министра — Франсуа де Нефшато.
Но Талейран был предусмотрителен. Он установил доверительные отношения с Бонапартом. Поддержка молодого, но знаменитого и влиятельного генерала имела большое значение. Поддерживал Талейрана и Баррас. А заклятый враг министра Ребель, подавленный семейными скандалами, не выступил с разоблачениями. Талейран сохранил министерский портфель, но был лишен возможности участвовать в подготовке наиболее ответственных дипломатических документов.
Обычно наш герой, не любивший быть на виду, уклонялся от публичных дискуссий. Но на этот раз он ринулся в бой. В письме Джерри он обличал «интриганов», которые «использовали изоляцию» представителей Соединенных Штатов, чтобы «их обмануть». Без тени смущения Талейран просил «немедленно» сообщит!» ему имена тех, кто скрывался за буквами «X», «У», «Z». Но кто, как не сам гражданин министр, мог бы подробно рассказать об этих людях?..
В июле 1798 года Талейран подготовил очередную записку о международном положении Франции. Он упоминает о «ссорах» двух стран, намечает программу возможных переговоров. Но в Америке уже приняли враждебные меры против франции. Выпущен военный заем. Американские корабли преследуют французские суда. «Это настоящее объявление войны»,— констатирует Талейран. И вот ответный шаг Франции — интерниро вание американских судов, находившихся в ее портах. В итоге «всякая идея соглашения должна быть отложена».
Этот вывод диктовался как реальной международной обстановкой, так и личными интересами министра, стремившегося ослабить то тяжелое впечатление, которое оставила в Париже и Филадельфии неблаговидная роль, сыгранная им во время пребывания в Париже представителей президента Джона Адамса.