Много забот появилось у Талейрана на посту министра внешних сношений Директории. Но среди них с момента его прихода в особняк Галифе на первом плане стояли отношения с Россией. Этой стране стали уделять в Париже особое внимание после смерти в 1796 году Екатерины II.
«Необыкновенная женщина, которая в течение 35 лет управляла империей, первая возбудила все дворы Европы против французской революции; однако она внесла в коалицию, которую спровоцировала, только раскаты своей ненависти и активность своих интриг», — писал Талейран. Русские войска не участвовали в войне против Франции. Императрица ограничилась отправкой эскадры в Англию и выплатой субсидий Австрии.
Но Павел I, придя к власти в ноябре 1796 года, вопреки решению своей матери, не послал на Рейн армейский корпус численностью 60 тысяч человек. Русская эскадра была отозвана из Англии. Первая антифранцузская коалиция прекратила свое существование. Нормализация отношений с Россией стала одной из важнейших задач внешней политики Директории.
Как только в Париже узнали о смерти Екатерины II, Карно предложил немедленно установить контакты с Петербургом. И хотя другие члены Директории считали поспешность излишней, французским представителям в Гамбурге и в Берлине было поручено осуществить дипломатический зондаж. Посланник Франции в Пруссии Кальяр сделал заявление о намерении Директории вступить в переговоры с русским правительством, о чем вскоре стало известно в Петербурге.
Новый министр внешних сношений понимал, что «правящая пятерка» стремилась добиться соглашения с Россией, чтобы изолировать Англию, лишить Австрию русской поддержки, прорвать внешнеполитическую изоляцию французской республики, располагавшей поддержкой лишь временных и слабых попутчиков. В официальном Париже надеялись компенсировать потери колониальных владений франции, сокращение ее внешней торговли и убытки от британского морского разбоя путем проникновения на русский рынок. Особое значение этому фактору придавал Талейран. Он считал, что интересы французских деловых кругов в большей мере требовали сближения с Россией, чем «политические расчеты».
Политика Павла I, по словам Талейрана, «наименее ловкого и наиболее капризного из деспотов», в конечном счете имела своей целью создание второй антифранцузской коалиции. Но у России не было союзников. За несколько дней до того, как новый министр в первый раз вошел в свой рабочий кабинет в особняке Галифе, начались англо-французские переговоры о мире, Пруссия еще 5 апреля 1795 г. подписала в Базеле сепаратный мирный договор с Францией. Генерал Бонапарт нанес ряд серьезных псшажений австрийским войскам. В марте 1798 года вице-канцлер Российской империи А Б. Куракин констатировал, что ни с венским, ни с берлинским дворами союз пока невозможен, и поэтому не следует «становиться во враждебныя отношения с Францией при ея теперешнем перевесе».
Тактика Талейрана в ходе неофициальных русско-французских переговоров, начавшихся в августе 1797 года в Берлине, претерпела на протяжении сравнительно короткого времени большие изменения. Указания министра французскому посланнику в Пруссии предусматривали восстановление нормальных политических и торговых отношений между двумя странами, подписание соответствующих соглашений между ними, обмен дипломатическими представителями. Основная цель состояла в том, чтобы, по крайней мере, нейтрализовать Российскую империю, не дать ей вступить в антифранцузский союз с другими европейскими государствами. Параллельно министр внешних сношений вел переговоры о военно-политическом сотрудничестве с Пруссией, которые в Париже даже надеялись закрепить формальным соглашением.
Через несколько месяцев Талейран убедился в нереальности своих замыслов. И в «Записке о положении французской республики с точки зрения ее внешних сношений с другими государствами», написанной летом 1798 года, он уже выдвинул план дипломатической подготовки войны франции против России. Это было свидетельство недооценки возможностей русско-французского сотрудничества для укрепления внешнеполитических позиций Франции.
Роль русской дипломатии в европейских делах недооценивал и Кальяр, который писал Талейрану, что с Россией следует говорить в более резком тоне. В период якобинской диктатуры этот дипломат рекомендовал объединить силы Швеции, Турции и Польши и осуществить нападение на Россию. Русский посланник в Берлине Никита Петрович Панин об этом, разумеется, не знал, иначе бы он не писал, что «в числе якобинцев и в сравнении прочих Кальяр всеконечно умереннейший».
Панину едва минуло 27 лет. Правда, такой возраст был не в диковинку в те бурные времена, когда якобинцы сокрушали вековые монархии, а молодые генералы французской республики громили прославленных австрийских и прусских полководцев. Как и аристократы Австрии и Пруссии, Никита Петрович имел твердые дворянско-монархические убеждения и ненавидел французскую революцию. Граф был принципиальным противником русско-французского сближения, считая, что оно скомпрометирует Россию в глазах Англии и Австрии. Главную свою задачу Панин видел в создании коалиции против франции.
Переговоры с Кальяром Панин вел неохотно, словно совершая насилие над собой. Свои контакты с «голодранцем» он тщательно скрывал. Установив тайную связь с переписчиком миссии франции в Берлине, Панин получал от него копии важнейших документов. «Кальяру невозможно сделать малейшую вещь без моего ведома», — сообщал Панин А. Б. Куракину.
Россия стремилась выступить в роли посредника при заключении в Европе всеобщего мира. С помощью русско-французского соглашения в Петербурге хотели укрепить международное влияние Российской империи и не ухудшить при этом свои отношения с монархическими державами. «Мы не можем быть равнодушны в жребии Австрийской монархии, так как мы равное участие приемлем и в целости прусской». Эти слова самодержца для Панина служили указанием на необходимость подготовки второй антифракцузской коалиции.
Внешне в официальном Петербурге демонстрировали сдержанность и готовность к нормализации дипломатических отношений. Однако обмен миссиями царские сановники считали делом будущего, когда режим во Франции докажет свою прочность. Но при этом Павел I был настроен против русско- французского договора 1787 года о дружбе, торговле и мореплавании, о котором Панину не следовало даже упоминать.
Инструкции требовали от русского дипломата максимальной осторожности при рассмотрении вопроса о возможном посредничестве России в «решительном примирении» в Европе, не показывая «большей и усильной жадности к такому делу». В Петербурге думали не только о внешнеполитических вопросах. Император твердо заявил — Панин должен был постоянно иметь это в виду, — что Россия будет и впредь оказывать помощь французской эмиграции. «Не лишаем мы себя права дать спокойное убежище несчастным, кои по разнообразию мыслей с правлением вновь ныне во Франции наставшим, опасаясь мщения, ищут одной только для себя безопасности»,— говорилось в царском рескрипте.
Среди «несчастных», которых Павел I готов был с распростертыми объятиями принять в России, были князь Конде, его сын и внук, находившиеся под его командованием солдаты и офицеры. Для поощрения «разнообразия мыслей» Людовику XVIII послали из Петербурга 200 тысяч рублей. В декабре 1797 года царь пригласил французского монарха без трона «ныне же отправиться в пределы наши» — в Митаву (ныне Елгава, райцентр в Латвийской ССР). Короля могли сопровождать 100 человек из его личной охраны.
Престиж наследственной власти русский император охранял ревностно и не только путем помощи кон грреволюционной французской эмиграции. Он осуждал, например, действия прусского правительства, запретившего ношение французских орденов «старого режима». Панин должен был позаботиться о том, чтобы эта мера не распространялась на французов «в нашей службе и в нашем подданстве находящихся». Император писал Панину: «В противном случае и самое пребывание министра нашего там (в Берлине) подверглося бы большому неудобству». Это была угроза разрыва Россией дипломатических отношений с Пруссией.
Переговоры с Кальяром сначала проходили в доме Панина в Берлине. Но затем русский посланник эти свидания с французским дипломатом превратил в «случайные встречи» в городском саду. Следуя указаниям Талейрана, Кальяр настаивал на «восстановлении политических и торговых отношений», на возобновлении торгового договора 1787 года, но высказывался против русского посредничества «во всеобщем умиротворении» в Европе.
Диаметрально противоположные позиции партнера не портили Панину настроения. 11 сентября он сообщил в Петербург, что, как только император подтвердит свою волю, договор тотчас же будет подписан — и на тех основах, которые были предписаны. В Париже чувствовали, что Панин хочет быстро закончить переговоры подписанием соглашения. И тоже желали этого. «Казалось, Панин имел все необходимые полномочия для быстрого завершения переговоров. В ходе первых бесед он говорил только о том, чтобы заключить окончательный договор за несколько часов и в нескольких словах»,— писал Талейран. И продолжал: «Но вскоре весь этот пыл исчез, и встречи между гражданином Кальяром и графом Паниным прекратились».
Переориентация русской дипломатии вытекала из анализа изменившейся ситуации в Европе, франко-австрийские переговоры о мире в Кампоформио затягивались. «Мир императора подвергается не только медленности, но и сомнению», — писал Павел I своему посланнику в Берлине. Переговоры в Лилле с Англией тоже были далеки от завершения. В письме царя Панину говорилось: новые обстоятельства не позволяют «поспешить совершением нашего с французским правлением договора покуда не увидим ясно, к какому концу сих воюющих держав переговоры наклонение возьмут».
Итак, русско-французское сближение откладывалось. Истинные причины остались в тайне, а предлог в Петербурге нашли. Французская эскадра контр-адмирала Брюйеса заняла принадлежавшие Венеции острова на Средиземном море. На острове Занте французы арестовали русского консула и отправили его на Корфу (итальянское название греческого острова Керкира). В связи с арестом консула царь приказал заявить Кальяру, что это событие «рушит всякое с ним сношение и переговоры». Но для хозяина особняка Галифе истинные мотивы решения царя не оставляли сомнений. «Арест консула на венецианских островах явился предлогом для разрыва; его настоящий мотив заключался в обстоятельствах, которые существовали тогда и в непрерывных усилиях Англии, имевших своей целью держать Россию привязанной к ее системе». К такому выводу пришел Талейран.
Долгим был в те времена путь от Петербурга до Берлина. Пока до Панина дошла монаршая воля, он получил от Кальяра проект русско-французского договора, состоявший из семи статей. Текст полностью расходился с замыслами царской дипломатии. Панин отнесся к договору «с презрением» и вернул его текст французскому посланнику. Тем временем из Петербурга последовало еще более строгое указание: Панину поручалось отойти от «всякого сообщения и бытности вместе с Кальяром».
Однако в конце 1797 — начале 1798 года Павел I опять неоднократно ставил вопрос о возобновлении русско-французских переговоров при соблюдении некоторых предварительных условий: освобождение арестованного русского консула и проявление инициативы со стороны французского посланника. «Чтобы вы продолжали не искать, но и не убегать французского министра Кальяра», — писал царь Панину.
Русский дипломат и Кальяр несколько раз виделись в городском парке. Не удовлетворившись этими беседами, Кальяр попытался использовать в качестве посредника датского посланника в Берлине Розенкранца. Из Парижа Кальяру сообщили, что «если русский двор настаивает на освобождении своего консула до возобновления переговоров, Директория прикажет это сделать». В Берлин прислали и новый проект русско-французского договора, состоявший из 16 статей.
Талейран, уже не веривший в успех переговоров, советовал Кальяру ждать, пока Панин сам «вернется» к нему. А до этого, писал министр внешних сношений, «полнейшее безразличие и самое холодное презрение должны стать теми двумя чувствами, на которых вам следует сосредоточиться». Весьма зыбкая почва для успешных переговоров!
Попытка русско-французского сближения вновь не удалась. Русская дипломатия уже весной 1798 года стала искать союзников для войны против республиканской франции. Пруссия превратилась в своего рода яблоко раздора между Парижем и Петербургом. Каждая из сторон стремилась договориться с прусским королем, заставить его отказаться от нейтралитета и перейти в свой лагерь.
Талейран считал, что национальные интересы требовали, чтобы Пруссия отодвинулась от новых границ франции и Батавской республики, но расширила бы свои владения на востоке и на севере Германии. Второстепенные германские государства, по замыслу министра внешних сношений, должны были играть роль посредника между французской республикой и Австрией, французской республикой и Пруссией.
Однако в Берлине официальные круги шли навстречу лишь второстепенным французским пожеланиям. Так, Людовика XVI именовали графом Прованским; в Пруссии запретили ношение орденов дореволюционной Франции; прусские власти не разрешали публикацию дневника Клери, камердинера Людовика XVI, повествующего в трагических тонах о заключении свергнутого короля в Тампле. И хотя уступки со стороны Берлина были невелики, Панин писал о «рабском подчинении прусского правительства приказам Директории».
Но в Париже хотели большего. Директория трижды официально настаивала на «полном объединении средств и сил» Франции и Пруссии. 15 сентября 1797 г. Кальяр по поручению Талейрана сделал в Берлине предложение о заключении франко-прусского военного союза. А уже 27 сентября он получил о грицательный ответ. «Никогда новость не досаждала мне и не огорчала меня больше, чем эта; я такого не ждал. Предложения, сделанные королю Пруссии, имели своей целью убедить его в нашем доверии и в нашей дружбе»,— укорял Талейран прусского посланника в Париже Сандос-Роллина.
Талейран не отказался от надежды возобновить переговоры о союзе. В апреле — мае 1798 года Кальяр по его указанию несколько раз беседовал с прусским премьер-министром Христианом Гаугвицем, обменивался с ним записками по поводу возможностей и перспектив сотрудничества двух стран. Но прусская дипломатия не хотела связывать себе руки формальным союзом с Директорией, в надежность и стабильность которой в Берлине не верили.
В июне 1798 года Кальяра на его посту в Берлине сменил аббат Сийес, бывший член Учредительного собрания и Конвента, а впоследствии и Директории. Талейран не любил Сийеса и не одобрял его назначения. Этот молчаливый, чуть сгорбленный пятидесятилетний человек, хотя он и не обладал ораторскими данными, умел производить впечатление всеведущего государственного мужа. С ним считались, многие верили в непогрешимость его суждений. Поэтому назначение Сийеса французским представителем в Пруссии говорило о том, что директоры придавали этому посту первостепенное значение.
В Берлине Сийеса всгретили плохо. В отличие от Кальяра, у него была репутация «революционера» и «цареубийцы» «На последнем бале у двора король не токмо не сказал ему ни слова, но явным образом оказывал презрение свое к сему извергу, становясь перед ним спиной», — сообщал в Петербург Панин. Сийес не смог сделать больше, чем Кальяр. Франко-прусский союз так и не был заключен.
Сближения с Пруссией пыталась добиться и русская дипломатия, но это была нелегкая задача Противоречия между двумя странами обострились в связи с претензиями Пруссии на гегемонию в Германской империи. Панину поручили передать Фридриху-Вильгельму письмо царя, в котором говорилось, что Пруссия действует как сторонник Франции и хочет поживиться за счет германских государств. Павел I заявил, что Россия не согласится с изменениями в политической системе Европы. «Мы бы желали, чтоб и при самом ныне сокращении в границах Германской Империи, колико удобно менее в ней было перемен, а особливо испровержений, чтобы всемерно конституция ея удержана была», — писал царь Панину.
В Петербурге не ограничились переговорами по обычным дипломатическим каналам. Весной 1798 года с чрезвычайным посольством в Берлин и Вену выехал генерал-фельдмаршал Н.В.Репнин. «Главнейшей заботой князя должно быть примирение интересов и заявлений Авсгрии и Пруссии о их обоюдных вознафаждениях в Германии; но затем он должен будет предложить тот великий союз, который воздвигнет оплот против хищнических покушений французов».
«Великий союз», о котором писал вице-канцлер А. Б. Куракин Панину, в то время еще не был заключен. Но миссия Репнина вызвала тревогу Талейрана. Он внимательно следил за ходом событий и требовал от французского посланника подробной информации. Генерал-фельдмаршал «будет принят вежливо и не получит ничего, абсолютно ничего»,— сообщили из Берлина в Париж. Донесения царского посла подтверждали это. Ему не удалось добиться примирения. Пруссия так и не присоединилась к антифранцузской коалиции, заявив о сво ем нейтралитете. 13 июля 1798 г. царь дал указание «всякое дальнее настояние на составление общей связи противу французов отложить в сторону».
Как же определял Талейран в это время перспективы русско французских отношений? В «Записке о положении француз ской республики» он писал, что Павел I вернулся к политике своей матери, основы которой были заложены еще Петром I. В подтверждение министр ссылался на успешное развитие англо-русских торговых отношений, на ненависть русского императора к французской революции. Он писал обо всех антнфранцузских действиях России, в том числе и о «долго оспариваемой, но, видимо, сегодня уже несомненной новости» — отплытии русского флота в качестве вспомогательной силы англичан. Талейран заключал, что, несмотря на всю свою «враждебность и злопамятность», Екатерина II никогда не предпринимала в столь короткое время враждебных действий против франции в том масштабе, в каком это сделал ее сын.
Какую же политику в «русском вопросе» предлагал Талейран? «Направить против России усилия ее соседей» невозможно. Польши больше не существовало как государства, Швеция не могла выступить одна. В Париже поняли, что Пруссия не объединится с Францией. Российская империя не могла подвергнуться нападению страны, которая не фаничит с ней. Для французского флота Балтийское море и Финский залив были закрыты. «Экспедиция против Архангельска, — отмечал Талейран, — явилась бы более легкой, если бы Северное море не было почти полностью занято нашими врагами». Он видел только одну возможность «достать» Россию: закрепиться в Египте.Он считал, что Бонапарт, завоевав Египет, направит часть своих войск в Индию. Англия, подвергшаяся нападению на индийской земле и «пораженная в сердце» восстанием в Ирландии, вынуждена будет покинуть свои позиции в Средиземном море. Тогда французский флот объединится с турецким и в качестве компенсации за потерю Египта поможет Турции вновь завоевать Крым. «Разрушение Херсона и Севастополя явилось бы одновременно справедливой местью за безумное неистовство русских и лучшим средством для переговоров с турками с целью получить от них все, что могло бы укрепить наше положение в Африке».
Талейран не ограничился этими агрессивными замыслами. Он выступил и за установление французского контроля над Константинополем с целью нанесения удара по России и по ее «византийским истокам». Здесь же он излагал далеко идущие планы французской коммерческой навигации.
Завершая изложение своего плана, Талейран предвидел возможность в России дворцового переворота. Он настойчиво предлагал Директории направить в Петербург и Москву специального агента, способного собрать сведения о внутреннем положении страны, о настроениях двора и дворцовых интригах. Но министр внешних сношений не исключал и того, что Павел I «может вдруг вернуться к мирным взглядам». Поэтому он предлагал решить, будет ли Сийес иметь те же полномочия для переговоров с русскими представителями, какими располагал Кальяр.
Дело в том, что его план в самой существенной своей части являлся ошибочным. Министр явно переоценивал потенциал французского флота и перспективы сотрудничества между Францией и Турцией. Он не принимал в расчет многоплановость и эффективность средств давления на Порту со стороны Англии и России. В конечном счете Оттоманская империя не только не стала союзницей франции, а, наоборот, присоединилась ко второй антифранцузской коалиции.
В июле 1798 года, именно в те дни, когда «Записка» Талейрана была представлена Директории, Панину сообщили из Петербурга: «Турки весьма быв испуганы замыслами французскими, заговорили о нашей помощи и о союзе с приступле- нием к тому Англии и Пруссии. Мы им предложили готовность морской помощи, требуя некоих предварительных удостоверений в пропуске на сей раз нашего флота через Дарданеллы в Средиземном море и безпрепятственном его возвращении в Черное».
На помощь Англии вышла русская эскадра — 15 линейных кораблей и 4 фрегата Царь сообщил своему посланнику в Берлине о «тесном союзе» с Англией. Русский корпус направился в распоряжение короля Обеих Сицилий. На Мальту отбыли три батальона гренадер и артиллеристы.
Русская дипломатия продолжала настойчиво добиваться присоединения Пруссии к антифранцузскому союзу. В декабре 1798 года Павел I все еще выражал надежду на участие прусского короля «в войне предстоящей». Он соблазнял пруссаков территориальными приобретениями за «счет общего неприятеля», обещал передать в распоряжение Пруссии 45 тысяч пехотинцев, кавалерийские части и артиллерию, чтобы отвоевать Нидерланды и немецкие земли. Но прусское королевство по-прежнему сохраняло нейтралитет.
Тем не менее, в конце 1799 года антифранцузская коалиция сформировалась. Кроме России в нее вошли Австрия, Англия, Турция и Неаполитанское королевство.
Переговоры французской дипломатии не только с Россией, но и с Англией не завершились успехом.