Вена, красавица Вена... Много раз испытывала она горечь поражений, национального унижения во времена завоевательных войн Наполеона.
Но вот наступило лето 1814 года! Австрийская столица стала на время столицей монархической Европы. В Вене находились 2 императора, 4 короля, 2 наследных принца, 3 великие герцогини и 215 глав княжеских домов. На конгресс в этот город приехали 450 дипломатов и официальных лиц и их многочисленный персонал.
Казалось, они были заняты не столько переговорами,сколько празднествами, зрелищами. Венцы шутили: «Русский император любит, король Дании пьет, король Вюртемберга ест, король Пруссии думает, король Баварии говорит и император Австрии платит». В этой шутке была заключена горькая для австрийских налогоплательщиков истина: каждый день «танцующего конгресса» стоил государственному бюджету 220 тысяч флоринов.
Но танцы и музыка не могли скрыть истинных целей Венского конгресса. Речь шла об очередном переделе территорий в Европе, о новом передвижении пограничных столбов, о переходе миллионов людей от одного властителя к другому, о закреплении нового соотношения военных и политических сил, сложившегося на европейском континенте в результате поражения императорской Франции. Разумеется, все перемены в Европе явились результатом острейшей борьбы господствующих классов ведущих европейских государств, столкновения их различных, а во многих случаях и противоположных интересов.
Царская Россия стремилась получить герцогство Варшавское, усилить Пруссию как своего союзника, передав ей Саксонию. Английские государственные деятели опасались укрепления русского влияния в Европе, надеялись укрепить дружественные отношения с Пруссией и союзные — с Австрией. Австрийские руководители рассчитывали закрепиться в Италии, занять командные позиции среди германских государств, преградив дорогу прусскому экспансионизму, франция Людовика XVIII стремилась сохранить свои дореволюционные границы, восстановить международные позиции в Европе. Королевская дипломатия выступала против политики Александра I в «польском вопросе», стремилась помешать опасному усилению прусского королевства у французских границ, не допустить его гегемонии среди германских государств.
В Вене шла сложная, напряженная и острая политическая борьба. В ней принимали участие опытные государственные деятели и дипломаты. Первым русским уполномоченным являлся А. К. Разумовский, в течение шести лет, до Тильзитского мира, занимавший пост русского посла в Вене, а затем живший в этом городе в качестве частного лица. В переговорах участвовали К. В. Нессельроде — министр иностранных дел и Г. О. Штакельберг, — посланник царя в Австрии.
Прусскую делегацию возглавлял канцлер Карл Август Гарденберг. Глухота вынуждала его постоянно обращаться к помощи Фридриха Вильгельма Гумбольдта, ученого и дипломата. Клеменс Меттерних, министр иностранных дел и фактический глава австрийского правительства, как всегда разыгрывал пресыщенного сноба, но был в центре политических интриг и дипломатических комбинаций. С русским императором у него сложились не самые лучшие отношения. Александр I считал, что Меттерних помешал ему стать главнокомандующим союзными армиями и добивался вступления союзных войск в Швейцарию, хотя русское правительство обязалось сохранить ее нейтралитет. «Начиная с этого времени, гармония так и не была восстановлена», — писал Меттерних в своих «Мемуарах». Англию представлял Роберт Генри Стюарт Кастлри, в течение 20 лет являвшийся министром иностранных дел.
Французским представителем на конгрессе был Шарль Морис Талейран. Его сопровождали Эммерих Дальберг («для распространения тайн, которые — если я этого захочу — должны быть известны всем»), Алексис де Ноай, убежденный монархист, бывший адъютант графа д'Артуа («лучше, чтобы за тобой наблюдал агент, которого ты сам выбрал»), Латур Дюпен (его задача — «подписывать паспорта»). Эти иронические оценки не мешали князю Беневентскому активно использовать своих сотрудников.
На международном конгрессе положение дипломатов великой, но побежденной страны не могло быть легким. Поэтому особое значение для переговоров в Вене имела новая дипломатическая концепция, разработанная Талейраном и его ближайшими сотрудниками. В основе ее лежали идеи легитимизма, святые принципы международного права. История в очередной раз выкинула злую шутку: в роли непреклонного борца за политическую стабильность, вечные традиции и нерушимый общественный порядок выступил человек, всю свою жизнь действовавший в соответствии с прямо противоположными устоями и нормами. Епископ Отенский, по долгу службы обязанный хранить верность религии и церкви, порвал с ними, более того — объявил им войну. Отпрыск древнего дворянского рода Перигоров переметнулся на сторону революции, перешел в лагерь врагов аристократии и дома Бурбонов. Министр внешних сношений республиканского правительства — Директории— принял активное участие в подготовке государственного переворота 18 брюмера. Великий камергер и великий вице-электор императора Наполеона явился одним из инициаторов реставрации королевской власти во франции.
И тем не менее именно князь Беневентский без тени смущения утверждал, что «подлинная моральная сила заключена в добродетели. А первой добродетелью в отношениях одного народа с другим является справедливость». Справедливость? Красивое, гуманное слово. Но у Талейрана оно полностью выхолощено, наполнено предельно реакционным содержанием. Пусть реставрация осуществится по всей Европе, «пусть повсюду и навсегда дух революции прекратится, всякое законное право станет священным», — писал он. Это предельно откровенное выражение Политической философии феодально- монархических режимов. Их и имел в виду Талейран, когда призывал, чтобы «каждая законная династия была или сохранена, или восстановлена, любое законное право — уважаемо». Где же оно, суверенное и законное право народов самим решать свою судьбу, о котором в свое время говорил и писал депутат Учредительного собрания Талейран?
Идеи легитимизма, несомненно, открывали широкие возможности перед дипломатией потерпевшей поражение Франции. Ее новые правители не могли даже думать о сохранении наполеоновских завоеваний. Главная цель состояла в том, чтобы удержаться в границах 1792 года, закрепленных Парижским мирным договором, унаследовать «законные» права французских королей. Легитимизм в этом случае являлся надежным орудием. В то же время главный принцип Людовика XVIII и главы его правительства создавал немалые трудности для держав-победительниц. С одной стороны, они были заинтересованы в освящении власти собственных монархов, с другой — стремились в максимальной мере использовать свою победу, захватить новые территории и богатства. Концепция легитимизма оправдывала изгнание наполеоновских «узурпаторов» и восстановление Бурбонов на итальянских, например, тронах, но сдерживала Россию в «польском вопросе», а Пруссию — в ее стремлении к захвату Саксонии. Она позволяла использовать противоречия между союзниками по антинаполеоновской коалиции, вынуждала их потесниться, дать французскому королевству возможность занять свое место в системе международных отношений в Европе и даже выступать при решении ряда спорных межгос шых вопросов в роли арбитра. «Франция предстала в Вене с пустыми руками. Она больше не могла ничего предложить и поэтому ничего и не требовала. Но эту слабость он (Талейран) превратил в силу», — отмечал французский академик Поль Леон. Добавим только, что сила князя на Венском конгрессе состояла в том, что он выступил в роли блюстителя честности, порядочности, справедливости, политического целомудрия, фантастическая ситуация! Ее не придумать даже опытному романисту.
Какая дипломатическая тактика вытекала из концепции легитимизма? Прежде всего, задача Талейрана состояла в том, чтобы добиться признания державами-победительницами равноправия Франции на всех этапах венских переговоров, от их начала и до конца. Это было крайне сложное дело. 22 сентября 1814 г. представители Англии, Австрии, России и Пруссии договорились о том, что, пока они не распределят земли в Польше, Германии и Италии, французская и испанская делегации не получат права голоса, не примут участия в коллективных заседаниях и будут вынуждены согласиться с предложенными им «четверкой» решениями. Эти расчеты, однако, не оправдались.
23 сентября в австрийскую столицу приехал Талейран. Ровно неделю он находился в своеобразном «карантине». Только 30 сентября французский и испанский представители впервые приняли участие в заседании министров иностранных дел четырех держав. Уже первый шаг Талейрана не предвещал покорности и смирения: он спокойно уселся между Меттернихом и Кастлри, как равный среди равных, и приступил к чтению коллективного документа «четверки». В каждом его параграфе повторялось слово «союзники». Отличный повод для нанесения первого удара! Союзники? Разве мир не подписан и война продолжается? Может быть, заседание проходит в Шомоне, а не в Вене? Против кого направлен союз четырех держав? Наполеон находится на Эльбе. Не думают же вести войну против Людовика XVIII! «Господа, будем откровенны: если еще имеются союзные державы, то я здесь лишний». Удар был нанесен точно.
Все, разумеется, понимали, что без участия франции новая, посленаполеоновская система европейских международных отношений не могла существовать, французское королевство являлось непременным фактором мира и стабильности в Европе. Значение этих стратегических аргументов трудно пере оценить. Вместе с тем у сидящих рядом с министром французского короля государственных деятелей имелись свои расчеты, свои соображения, свое стремление опереться на поддержку франции при решении национальных задач. Царь надеялся найти в лице Талейрана сторонника передачи России герцогства Варшавского. Он ошибся. Меттерних хотел бы опереться на министра Людовика XVIII при обсуждении итальянских дел. Но французская позиция оказалась жесткой. Кастлри, человек «слабый», по мнению Талейрана, боялся укрепления российского государства, метался между Пруссией и Австрией и дорожил складывавшимся англо-французским сотрудничеством. Только прусские представители, понимая, что Талейран ляжет костьми, лишь бы не допустить передачи им Саксонии, не жалели усилий с целью оставить его за дверьми конгресса. Страсти кипели. Талейран считал, что переделы земельных владений неизбежно еще больше накалят обстановку. Он писал: «Я мог только надеяться на то, что между державами возникнут разногласия, когда дело дойдет до распределения обширных территорий, поступивших вследствие войны в их распоряжение». Расчет оказался правильным.
Сильные мира сего готовы были разорвать друг друга в клочья. Но при этом они поодиночке и сообща давили слабых, второстепенных королей, принцев, князей и герцогов, Талейран стал их «защитником». Он выступал от имени Испании, Португалии, Швеции, германских княжеств, настаивал на их непосредственном участии в работе конгресса, требовал его открытия в намеченные ранее сроки — 1 октября. В этот день в ноте, адресованной Кастлри, представитель Людовика XVIII поставил вопрос о создании комитета, в котором были бы представлены все восемь стран, подписавших Парижский договор. Измотав как следует нервы своих коллег, засыпав их протестами и предложениями, Талейран, наконец, согласился на отсрочку открытия конгресса до 1 ноября «в соответствии с принципами международного права». Это добавление — всего несколько слов — вызвало бурю в стакане воды. Но французскую поправку приняли. Это был несомненный успех Талейрана, укрепивший его позиции и открывший ему дорогу в комитет четырех, куда входили представители Англии, Австрии, России и Пруссии, — превратившийся тем самым с 12 января 1815 г. в комитет пяти. Он фактически и являлся руководящим центром конгресса. Кроме того, были созданы комитеты по германским и швейцарским делам, а также ряд комиссий: статистическая; дипломатического протокола; отмены работорговли; свободы навигации.
«Таким образом, в конце октября 1814 года я мог написать в Париж, что династия Бурбонов, вернувшаяся во Францию за пять месяцев до того, что Франция, лишь пять месяцев тому назад покоренная, уже восстановили свое прежнее положение в Европе и приобрели надлежащее влияние на важнейшие заседания конгресса». Талейран, несомненно, преувеличивает свои личные заслуги. Но примененная им тактика дала свои результаты. Франция не заняла «свое прежнее положение в Европе». Однако ее дипломатическая изоляция оказалась прорванной. Победители были вынуждены считаться с представителями побежденной страны как с равными и допустить их к решению общеевропейских проблем. Но и этого Талейрану было мало. Он энергично добивался осложнения отношений между Англией и Австрией, с одной стороны, Пруссией и Россией — с другой.
Пруссия претендовала на присоединение к ней всей Саксонии. Ее энергично поддерживал российский император, рассчитывавший за счет владений союзника Наполеона, саксонского короля, компенсировать Пруссии потерю польских земель и на этой основе создать прочный русско-прусский союз. Александр I был уверен в успехе. «Я дал Саксонию Пруссии», «если саксонский король не отречется, он будет препровожден в Россию и там умрет». Он прямо заявил: «Прусский король будет королем Пруссии и Саксонии, как я буду императором России и королем Польши».
Казалось, у правящих кругов в Петербурге имелись основания для того, чтобы на Венском конгрессе их программа была осуществлена. Русская армия сыграла решающую роль в разгроме наполеоновской империи. Она находилась на территории Европы. Против аннексии саксонского государства не возражали ни Кастлри, ни Меттерних. «Только Ваше величество выступило в защиту короля и королевства Саксонии», — с привычной угодливостью писал Талейран Людовику XVIII.
Укрепление прусского государства создавало угрозу безопасности франции, коренным образом меняло соотношение сил в Германии. «Ничто в большей мере не отвечает намерению сделать Пруссию сильной, чем передача ей Саксонии», — замечал Талейран. Такая политика, по его мнению, противоречила не только идеям легитимизма, но и принципу европейского равновесия.
Глава французской делегации вел переговоры раздельно, с глазу на глаз, с царем и его сановниками, с Кастлри и с Меттернихом. Он при этом эффективно использовал противоречий между союзниками, определив пределы и своих уступок. Для Талейрана было очевидным, что сохранить целостность саксонского государства не удастся. Следовало лишь добиваться наименьших уступок с его стороны. Пруссия должна была вернуться к той численности населения, которую она имела в 1805 году. Для подсчетов Кастлри предложил создать специальную статистическую комиссию. Прусские делегаты согласились с английским министром, не возражали против участия в этой работе французских дипломатов. Реакция Талейрана была быстрой и жесткой. Он заявил, что если прусское предложение будет принято, то делегация Людовика XVIII на следующий день покинет Вену. Это был ультиматум: французы ждали ответа до вечера. Претензии Пруссии поддержки не получили.
Состоялось несколько встреч князя Беневентского с царем. Французский дипломат считал возможным передать Пруссии 300—400 тысяч саксонцев, но сохранить Саксонию как государство с населением в 1,6 миллиона человек и со всеми ее землями на левом берегу Эльбы. Он не скрывал, что для французской дипломатии польский вопрос находился на «второй линии», а саксонский — «на первой». В Париже готовы были примириться с переходом польской территории к России, но решительно возражали против уничтожения самостоятельной Саксонии. Как всегда Талейран вел настоящий торг. Это поняли русские делегаты. Они предложили, чтобы Франция отказалась от защиты Саксонии, а взамен Россия поддержала бы ее в «неаполитанском деле» — восстановлении власти Бурбонов в Неаполе. Сделка не состоялась. Саксонский вопрос осложнялся и царь пошел на уступки. Он согласился на сохранение ядра Саксонии — половины страны — и не требовал уже полного поглощения ее Пруссией. «Его тон изменился», «все было спокойным и мягким», — так комментировал Талейран итоги своего третьего свидания с Александром I.
Дело было, разумеется, не в том, что искусный французский дипломат убедил российского императора и его сановников в добродетелях саксонского короля. Общая ситуация на конгрессе стала неблагоприятной для Пруссии. Изменилась позиция Австрии. Вначале Меттерних, по словам Талейрана, относился к судьбам королевства Фридриха-Августа I «легкомысленно и беспечно», хотя «с точки зрения равновесия вопрос о Саксонии более важен для Австрии, чем для какой-либо другой державы», французский министр убеждал Меттерниха в том, что появление прусских войск на склонах Богемских гор создало бы серьезную угрозу для безопасности Австрии. В Германии возникла бы крупная агрессивная сила, противостоящая всем остальным немецким государствам. Талейран «нашел прямой путь для внушения императору Францу, помимо его министерства, той мысли, что он весьма заинтересован в сохранении Саксонии». В итоге Пруссия лишилась поддержки Австрии. Меттерних говорил Талейрану: «Я вам обещаю, что Пруссия не получит ни Люксембурга, ни Майнца; мы не больше чем вы выступаем за чрезмерное расширение России. А что касается Саксонии, то мы сделаем все возможное для сохранения, по крайней мере, ее части».
И англичане изменили свою точку зрения. Вначале Кастлри «непоколебимо придерживался мнения, согласно которому Пруссия должна быть большой и могущественной». Эти свои слова Талейран не пояснил. А между тем в Лондоне сильное прусское королевство хотели бы противопоставить России. Но сделать это было тогда невозможно. Русско-прусские отношения переживали свой медовый месяц. К тому же ориентация английскбй дипломатии на сотрудничество с прусским двором отдаляла Австрию от Англии. В итоге Кастлри, по замечанию Талейрана, напоминал «путешественника, который потерял свою дорогу и не может ее найти». В конечном счете англичане вынуждены были «изменить систему» и «сблизиться с Францией», отказавшись от передачи Пруссии всей территории Саксонии.
Таким образом саксонский вопрос стал «яблоком раздора» на конгрессе. Обстановка в Вене накалилась. Представители великих держав запугивали друг друга и бряцали оружием. На заседании «четверки» 30 декабря 1814 г. А.К.Разумовский представил проект конвенции по территориальным вопросам, по которому Российская империя присоединяла к себе герцогство Варшавское, Саксония полностью отходила к Пруссии, а Фридрих-Август I получал компенсацию на левом берегу Рейна. Дискуссия становилась все более острой. Гарденберг грозно заявил, что Пруссия «сама сумеет защитить свои права» и будет рассматривать отказ от передачи ей Саксонии как объявление войны.
28 декабря 1814 г. Талейран сообщил Людовику XVIII, что в беседе с Кастлри он предложил Австрии, Англии, Франции подписать соглашение, признающее права саксонского короля. «Означает ли конвенция, что вы предлагаете союз?» — сразу же задал ему вопрос английский министр. «Конвенция может быть подписана и без союза, но она будет означать союз, если вы этого захотите», — ответил Талейран. Совершенно неожиданный поворот событий! Напряженная обстановка на конгрессе в конце концов привела не только к сотрудничеству, но и к формальному соглашению между победителями и побежденной страной.
Текст документа подготовил Кастлри, отредактировали Талейран и Меттерних. В ночь с 3 на 4 января 1815 г. англо-австро-французский союзный договор был подписан. («С окончанием дела следует торопиться, когда имеешь дело с людьми со слабым характером», — заметил Талейран.) Договор предусматривал совместное выступление трех держав и их взаимную помощь при нападении на одну из сторон, на Ганновер или на Нидерланды. В случае войны каждая из договаривающихся сторон обязалась выставить армию в 150 тысяч человек. К договору присоединились Бавария, Ганновер, Голландия, Сардиния, Гессен-Дармштадт. Он был строго секретным, и поэтому Кастлри, Талейран и Меттерних собственноручно каждый переписали по одному экземпляру текста. Возник новый, враждебный России и Пруссии союз европейских государств.
Таким образом, Талейрану удалось использовать противоречия между ведущими европейскими державами, франция вышла из международной изоляции. «Коалиция распущена и навсегда», —сообщал Талейран Людовику XVIII. Вскоре события показали ошибочность такого вывода. «Вечность» продлилась лишь три месяца. Кто мог предвидеть, что Наполеон покинет Эльбу и высадится на французской земле? 20 марта в Тюильри ему передадут второпях забытый королевскими сановниками экземпляр тройственного договора, который немедленно будет направлен царю. Александр I пригласил Меттерниха и спросил, известен ли ему этот документ. Может быть, впервые в жизни изворотливый австриец растерялся и не нашел слов для оправдания.
«Пока мы оба живы, об этом предмете никогда не должно быть разговора между нами. Нам предстоят теперь другие дела. Наполеон возвратился. Наш союз должен быть теперь крепче, нежели когда-либо». Сказав эти слова, царь бросил бумаги в камин.
Документ сгорел. Но в истории дипломатии он остался символом буржуазной дипломатической практики, обмана союзников, интриг и беспринципного политиканства. Таков будет приговор истории.
А пока в январе 1815 года союзный договор был немедленно ратифицирован Людовиком XVIII. Тем временем на конгрессе Кастлри и Меттерних неожиданно заявили, что они не намерены обсуждать саксонский вопрос без участия представителя Франции. С 12 января Талейран стал постоянным, пятым, участником конференции министров иностранных дел. В начале февраля после ожесточенной дипломатической борьбы соглашение было достигнуто. Саксонский король сохранил большую часть своих владений с городами Дрезденом и Лейпцигом. Остальная часть саксонской территории перешла к Пруссии. Она получила также Вестфалию, районы по левому берегу Рейна, некоторые северогерманские земли.
«Саксонское дело закончено», — писал Талейран 1 февраля 1815 г. Он испытывал явное облегчение и неоднократно возвращался к этой теме, подчеркивая, что «Саксония спасена; сегодня Лейпциг является саксонским». Между министром и Людовиком XVIII не было расхождений в оценках. Король писал: «Я рассматриваю как чудо, что пользуясь столь слабой помощью, имевшей место в действительности, удалось спасти оставшиеся у него (Фридриха-Августа I) владения».
На конгрессе судьбы Саксонии и Польши практически оказались взаимосвязанными. «Для нас валено, чтобы Россия получила возможно меньшую часть Польши, и Саксония была бы спасена». Определяя таким образом свою задачу, Талейран вступал в борьбу с русскими представителями, хотя и понимал, что отпор царю дадут прежде всего Кастлри и Меттерних. Роль Талейрана была значительно менее заметной. Он считал противодействие царским планам в этом вопросе бесполезным и писал, что «нельзя было лишить Россию всего герцогства Варшавского, но, по крайней мере, половина его была возвращена прежним владетелям». Тактика французского дипломата предусматривала, во-первых, выдвижение чисто пропагандистского лозунга «восстановления всей Польши», отвечавшего лицемерной талейрановской концепции уважения принципов международного права; во-вторых, согласие с той формой государственного устройства, которую Александр I установит в герцогстве Варшавском; в-третьих, сведение польского вопроса к государственным границам, затрагивающим прежде всего интересы Австрии и Пруссии, а не Франции, место которой — «вторая линия держав». Свою позицию Талейран изложил царю.
В результате соглашения по вопросу о Польше Пруссия получила Познань, Бромберг и Торн, Австрия — Восточную Галицию. Краков с прилегающей к нему территорией стал вольным городом, находившимся под протекторатом трех держав.
Если при рассмотрении польских дел французская дипломатия оставалась в тени, то при решении судеб Неаполитанского королевства она выступила в роли активного поборника принципа легитимизма, последовательно и настойчиво требовала изгнания с трона Иоахима Мюрата и реставрации власти Фердинанда IV. На этой позиции Талейран стоял твердо с первого дня своего приезда в Вену. (Его усилия в борьбе за «святость принципов» обошлись неаполитанским Бурбонам в б миллионов франков.) Но большая политика не определялась только стремлением избавиться в Неаполе от ставленника Наполеона и восстановить там «легитимную» власть. Главная цель Талейрана состояла в том, чтобы ослабить австрийские позиции в Италии и сохранить каналы для проникновения в эту страну французского влияния. Но позиции других ведущих европейских держав были далеко не идентичными.
Царь враждебно относился к Мюрату. «Это негодяй, который всех нас предал», — заявил он. Иных взглядов придерживался Кастлри. На начальном этапе работы Венского конгресса, как только возникал вопрос о Мюрате, английский министр не высказывался ни за, ни против. «Казалось, он ходил по горячим угольям», — заметил Меттерних. Кастлри предлагал не торопиться с решением неаполитанской проблемы, подождать итогов обсуждения германских дел. Но возможности для маневрирования у него сокращались по мере англо-французского сближения. Он даже обратился к Талейрану с просьбой разыскать во французских архивах материалы о связях Мюрата с Наполеоном в конце 1813 — начале 1814 года, подчеркнув, что такое «дипломатическое оружие» облегчило бы «продвижение вперед». Соответствующий запрос был направлен в Париж. Незадолго до своего отъезда из Вены в феврале 1815 года Кастлри определился: он вместе с новым английским представителем Веллингтоном говорил с царем об изгнании Мюрата из Неаполя.
Наибольшие трудности возникли у Талейрана с австрийцами. Они неохотно обсуждали положение в Италии, которую надеялись опять превратить в свою вотчину. К тому же в соответствии с секретными статьями австро-неаполитанского договора от 11 января 1814 г. Австрия обязалась сохранить Мюрата на троне (взамен его военной помощи), добиться для него за счет Папской области новых земель с населением 400 тысяч. Австрийцы продали наполеоновскому маршалу 25 тысяч ружей.
Поэтому Меттерних затягивал обсуждение неаполитанского вопроса, предлагал заняться им после окончания Венского конгресса, ссылался на то, что Мюрат объединит вокруг себя все недовольные элементы Италии и создаст самостоятельное Итальянское королевство. «Мюрат помог мне: он находился в постоянном возбуждении, писал одно письмо за другим, делал заявления, отправлял свои войска в походы, приказывал им совершать контрмарши и давал мне тысячу случаев обнаружить его вероломство», — писал Талейран.
В марте 1815 года неаполитанские войска перешли в наступление в Папской области и заняли ее. Австрия объявила Мюрату войну и разбила его армию. 19 мая он покинул Неаполь. Власть Фердинанда IV была восстановлена. А судьба маршала оказалась трагической. Он укрылся на Корсике, а затем неожиданно высадился в Пиццо (Калабрия), где его схватили, судили и расстреляли 13 октября 1815 г.
В биографии Талейрана Венский конгресс, несомненно, занимает особое место. Это вершина его дипломатической деятельности. «Все главнейшие вопросы были разрешены так удовлетворительно для Франции, как только можно было надеяться, и даже лучше, чем она могла рассчитывать». (Князя Беневентского никогда не отличала скромность.) Вместе с тем он сумел использовать всю многокрасочную гамму средств и методов буржуазной дипломатии — беспринципные компромиссы, тайный сговор, политический шантаж, реальные и надуманные противоречия, игру на человеческих слабостях — для прорыва антифранцузского фронта четырех держав-победительниц, ликвидации внешнеполитической изоляции Франции. И все эти вполне земные дипломатические задачи решались Талейраном во имя высоких идей справедливости и права, во имя священных принципов законности и порядка, во имя мира и человеколюбия.
Конгресс еще был далек от завершения, когда Талейран решил организовать 21 января в Вене торжественнуто религиозную церемонию в память о Людовике XVI и Марии-Антуанетте.
Возможно, бывший министр внешних сношений Директории забыл, что по поручению Барраса он уговаривал Бонапарта после его возвращения в Париж из итальянского похода, принять участие в национальном празднике (а не трауре!) по поводу той же даты. В 1797 году в смерти короля и королевы видели справедливое возмездие за их преступления перед народом, а в 1815 году аристократы Европы лили слезы, вспоминая «невинно убиенных».
Несколько недель готовили Талейран и его сотрудники пышный траурный спектакль, состоявшийся в самом большом соборе Вены. «Все было в этой церемонии: торжественность, соответствующая ее цели, выбор зрителей, скорбь, которую напоминаемое ей событие должно вечно вызывать».
Действительно, бывший епископ Отенский постарался, не пожалел австрийской казны, взявшей на себя все расходы. В центре собора возвышался огромный катафалк, по углам которого возвышались четыре статуи: скорбящая Франция, плачущая Европа, Религия с завещанием Людовика XVI в руках, Надежда, поднявшая глаза к небу. Хор в составе 250 человек, которым дирижировал Антонио Сальери, исполнил специально написанный для данного случая реквием.
Присутствовал весь цвет феодально-монархической Европы во главе с русским и австрийским императорами. Вене нечасто приходилось видеть коронованную знать в траурной черной одежде, без позолоты и блеска. «Эта церемония была возвышенной, поучительной, величественной. Какой урок для королей, для всех людей!» — говорил Талейран вечером того же дня. Тот, кто не знал бурной биографии хозяина дома, мог бы подумать, что он был верным слугой Людовика XVI и его жены, а не министром Наполеона, вместе с ним подготовившим казнь герцога Энгиенского.
Жизнь в Вене шла своим чередом. Траур сменили балы и приемы. Переговоры все еще не привели к соглашению. А в воздухе пахло порохом. Прусский король грозил войной. По Европе маршировали войска. Но опасность для монархов пришла с неожиданной стороны: рано утром 7 марта 1815 г. Меттерних получил от австрийского консула в Генуе сообщение о том, что Наполеон покинул остров Эльбу. Во Франции население, солдаты, офицеры и маршалы переходили на сторону свергнутого императора. Ненависть к Бурбонам, к возглавляемой ими аристократической и клерикальной реакции уже охватила широкие народные массы и армию. События развивались со стремительной быстротой. 10 марта Наполеон еще находился в Лионе, а утром 20 числа он прибыл в Фонтенбло. В 9 часов вечера Наполеон водворился в Тюильри. Людовик XVIII и его двор поспешно бросились искать спасения за границей.
Многие из бывших сподвижников императора, например маршал Ней, сразу же перешли на сторону Бонапарта, рассчитывая на его победу. Возможен ли был такой шаг со стороны Талейрана, неоднократно перебегавшего из одного политического лагеря в другой, изменившего Бурбонам и церкви в пользу революции, променявшего революцию на портфель министра Директории, участвовавшего в свержении власти Директории и установлении Консульства, активно готовившего замену Консульства Империей? Наполеон во время своего второго изгнания утверждал, что в период «ста дней» он получил от Талейрана из Вены письмо с предложением услуг при том условии, что император «простит» неверного слугу и вернет ему «свою милость». По словам Наполеона, он отклонил это предложение.
Вряд ли, однако, могло быть так! На этот раз у князя Беневентского не было выбора. Он уже слишком глубоко и прочно связал свою судьбу с Бурбонами. И самое главное — Талейран был убежден в том, что Бонапарт неизбежно потерпит поражение. Вооруженные силы европейских монархий были готовы к боевым действиям. Принятие коллективных решений облегчалось тем, что государственные деятели ведущих стран Европы все еще находились в Вене. У Наполеона имелась единственная возможность для победы — народная война против иностранных захватчиков и французской клерикально-аристократической реакции. Он понимал это и писал одному из своих маршалов, что следовало «вновь надеть сапоги 1793 года». Но бывший император французов, завоеватель, с легкостью раздававший своим родственникам европейские короны, создавший новую аристократию, не мог стать якобинцем, не перестав быть самим собой. «Никогда Бонапарт в большей мере не доказывал, что он не изменился и всегда остается тем же человеком», — писал Талейран 22 апреля 1815 г.
На острове Святой Елены Бонапарт лгал, рассказывая о письме, якобы полученном им от Талейрана. Он сам посылал нескольких парламентеров к своему экс-министру. Один из них, не раз уже упоминавшийся нами Монрон, несколько недель провел в Вене. «Вы прибыли слишком поздно. Решение Европы и мое принято. Оставайтесь с нами, и вы не ошибетесь, как император ошибся в выборе своего часа». Это была долговременная политическая линия опытного дипломата. Он откровенно сформулировал ее, отвечая 31 марта 1814 г. на вопрос Коленкура, может ли император рассчитывать на своего великого вице-электора: «Он погубил себя и погубил францию. Сегодня его спасение не зависит ни от кого из нас».
Именно Талейран явился автором декларации от 13 марта 1815 г., принятой представителями восьми держав в Вене и объявившей Наполеона как «врага и нарушителя покоя в мире» вне «гражданских и общественных отношений», вне «защиты законов». Европейские монархи заявили о своей готовности оказать Франции, по ее просьбе, «необходимую помощь для восстановления общественного спокойствия». События торопили. 17 марта Талейран сообщил Людовику XVIII о создании на конгрессе специальной военной комиссии, в состав которой вошли австрийский фельдмаршал Шварценберг, английский фельдмаршал Веллингтон, начальник главного штаба при царе генерал-адъютант Волконский, прусский генерал Кнезебек. Александр I присутствовал на ее заседаниях. Прошло еще несколько дней, и 25 марта возникла последняя, седьмая, антинаполеоновская коалиция в составе Англии, России, Пруссии и Австрии.
Эпопея императора французов вступила в свою последнюю стадию. А Талейран, как и всегда в критические моменты, находился далеко от опасности. В этом отношении он обладал редким, поистине сверхчеловеческим чутьем. В свое время с помощью Дантона он в последний момент спас свою голову от гильотины, уехав в Лондон. Затем вернулся из Соединенных Штатов на родину, когда опасности для его жизни уже не было. Ловкий дипломат отсиживался в Варшаве, когда Наполеон находился в действующей армии. Даже шпионаж в пользу Австрии остался безнаказанным. И теперь, в канун решающих сражений, князь Беневентский находился в мирной Вене. 9 июня он поставил свою подпись под заключительным актом Венского конгресса, явившегося, по словам К. Маркса, одной из самых чудовищных фикций международного права, когда-либо известных в летописи истории человечества.
Теперь все резервы для отсрочек были исчерпаны. Людовик XVIII настаивал на приезде своего министра. Надо было отправляться в дальнюю и опасную дорогу. Но Шарль Морис все-таки не торопился. 17 июня он приехал во Франкфурт. (За день до этого Наполеон нанес поражение англо-прусским войскам в сражении при Линьи и Катр-Бра.) Только 25 июня Талейран встретился с королем в Монсе. Опоздал вовремя! 18 июня армия бывшего французского императора была разгромлена при Ватерлоо.
Талейран не разделял крайностей пьяных от угара победы эмигрантов-аристократов, и представил Людовику XVIII обширную записку, в которой подвел итоги Венского конгресса и выдвинул программу буржуазной конституционной монархии. «Повсюду требуют конституции», «все желают гарантий, желают их для государя, желают их и для подданных», — писал Талейран. Он имел в виду личную свободу, охраняемую законом, свободу печати, независимость судебного сословия, солидарную ответственность министров за исполнение своих обязанностей, забвение
прошлого «без всяких изъятий».
Князь считал, что король и члены его семьи не должны были появляться в своей стране вместе с иностранными армиями. Он предлагал в момент вступления союзных войск во Францию в обращении Людовика XVIII к народу подчеркнуть, что государства Европы вели войну «ради собственной безопасности», рекомендовал «дать все гарантии, которые будут считаться необходимыми», особенно в вопросе о судьбе национальных имуществ.
Опытный политик. Талейран занимал реалистическую позицию. Как и всегда, он был бесконечно далек от интересов народа. Но надо было закрыть глаза и заткнуть уши, чтобы игнорировать грозное возмущение, нараставшее во французском обществе. Крестьяне боялись возвращения феодальных порядков. Широкие круги буржуазии опасались возврата старым владельцам распроданных в революционные годы национальных имуществ. Ультрамонархисты требовали нового перераспределения собственности, готовы были силой вырвать власть и деньги, командные должности в армии, глубоко оскорбленной подчеркнутым неуважением к ее жертвам и славе, к ее трехцветному знамени.
Взгляды клерикально-феодальной реакции в ее наиболее грубой форме выражал брат короля граф д'Артуа, необразованный и тупой солдафон, примитивный в политике, невежественный в военном деле, злобный и мстительный. Его настроения разделяла дочь Людовика XVI герцогиня Ангулемская. В отличие от отца и матери, 14-летняя девочка избежала гильотины. В 1795 году ее обменяли на находившихся в плену комиссаров Республики. Теперь она вернулась из Лондона, переполненная ненавистью и жаждой мщения. Вокруг членов королевской семьи группировались бывшие эмигранты, ожесточенные до предела. Они требовали отставки Талейрана.
Казалось, эти люди достигли цели. Во время встречи в Монсе, выслушав Талейрана, Людовик XVIII холодным и безразличным тоном сказал: «Князь, вы нас покидаете. Воды (имелся в виду Карлсбад — нынешние Карлови-Вари в Чехословакии) будут вам полезными. Вы нам сообщите о себе». Но король явно переоценивал свои возможности. В дело вмешались союзники. Они предпочитали иметь дело с известным человеком, способности и пороки которого были им хорошо известны. Веллингтон посоветовал королю вернуться к вопросу о князе Беневентском. Русский и австрийский императоры были того же мнения. 9 июля 1815 г. Талейран был назначен главой правительства и государственным секретарем по иностранным делам. Он занимал эти посты сравнительно недолго, два с половиной месяца, по 24 сентября.
По настоянию Талейрана королевская прокламация, обнародованная 28 июня в Камбре, была смягчена. Но тем не менее она предусматривала наказание лиц, совершивших «предательство и измену». Вечный министр полиции Жозеф фуше быстро и угодливо. составил, проскрипционные списки. Из 57 человек 19 должны были немедленно предстать перед военными судами, а 38 —покинуть Париж и ожидать в специально отведенных для них местах под полицейским надзо ром решения законодательных органов.
Расправа была жестокой. Расстреляли не только молодого полковника Лабейдуайера, полк которого в Гренобле перешел на сторону Бонапарта, но даже прославленного маршала Мишеля Нея. По всей стране прокатилась волна «белого террора». Погибли маршал Брюн, генералы Рамель и Лагард.
Талейран санкционировал изменения в Конституционной хартии, цель которых состояла в примирении интересов дво рянства и крупной буржуазии. 1 августа 1815 г. он сообщил представителям четырех держав, что палата пэров будет фор мироваться по принципу наследования и наряду с палатой депутатов получит равное с королем право на внесение законо проектов. Глава кабинета направил союзникам и проекты ордонансов об организации королевской гвардии, пехотных, кавалерийских и артиллерийских частей. Царь предложил, напри мер, чтобы гвардия Людовика XVIII находилась в ведении военного министерства, но все назначения осуществлялись с ведома и согласия короля.
Острейшим являлся вопрос о новом мирном договоре с Францией. После «ста дней» от прежней снисходительности «четверки» не осталось и следа. Оккупанты жестко требовали уступки территорий, уплаты огромных денежных сумм, возвращения захваченных французами художественных ценностей. Талейран возражал против территориальных требований, основанных на праве завоевания, так как союзные державы вели войну против Наполеона, а не Людовика XVIII. Однако он сообщил, что король в принципе согласен уступить земли, не принадлежавшие старой франции, выплатить контрибуцию, сохранив средства, «необходимые для внутреннего управления страной», допустить временную оккупацию франции.
Тяжкие условия! Словно Франция поменялась местами с Австрией в период Пресбургского мира. Дав ответ четырем державам, глава правительства хотел продолжать дипломатическую борьбу до последней возможности. Такая перспектива ужаснула короля, и он принял просьбу Талейрана об отставке его кабинета. «Мы уходим без каких-либо приветствий. Никогда не было более сухого «Журналь офисьель»; нет ни одного слова о нас, как будто бы мы не существовали. Прощайте. Неблагодарность недостаточно прикрыта», — писал отставной премьер 25 сентября 1815 г.
Мавр сделал свое дело, мавр мог теперь уйти! Не только окружение короля требовало отставки Талейрана. Александр I не мог простить ему ни Венский конгресс, ни секретный союзный договор Англии, Австрии и франции, направленный против России и Пруссии. Да к тому же у царя имелась и подходящая кандидатура на пост премьер-министра — герцог Арман Эмманюэль Ришелье — «свой» человек и вместе с тем французский аристократ. Он с 1803 года занимал пост губернатора Одессы, с 1805-го — генерал-губернатора Новороссии и пользовался репутацией умелого администратора. «Хороший выбор, конечно: француз, знающий Крым лучше Франции», — иронизировал Талейран.
Ришелье и подписал 20 ноября 1815 г. Парижский мирный договор. Франция сохранила границы 1790 года, но лишилась важных стратегических пунктов: филиппвиля, Марпенбурга, Шимэ, Саарбрюкена, Саарлуи, Ландау и Парантрюи, княжества Бульонского. Ее территорию на срок от 3 до 5 лет оккупировала 150-тысячная иностранная армия, занявшая северовосточную линию французских крепостей и содержавшаяся за счет побежденной страны, французы обязались выплатить контрибуцию в размере 700 миллионов франков.
Взвешивая эти беспощадные условия, нельзя не подумать о том, что своевременный уход с политической сцены всегда имеет положительные стороны. Подпись Талейрана не стояла под унизительным для национального достоинства документом. Правда, пришлось расплачиваться отказом от высокой должности. Но она уже успела принести некоторый капитал. Всезнающий Баррас, прекрасно осведомленный о содержании не только своих, но и чужих карманов, утверждал, что на посту главы временного правительства князь Беневентский «заработал» 28 миллионов франков. Будем благоразумны: признаем половину этой фантастической суммы. И в этом случае игра стоила свеч!
С государственной службой пришлось расстаться на целых 15 лет. Лишь на закате своей жизни, в 1830 году, Талейран вернулся к активной государственной деятельности. Патриарх буржуазной дипломатии закончил свою карьеру на посту французского посла в том же городе, в котором в годы революции он ее начинал, — в Лондоне.