После разрыва франко-русских дипломатических отношений в сентябре 1804 года статский советник Петр Яковлевич Убри, временный поверенный в делал в Париже, возвращался домой в весьма удрученном состоянии. По дороге в Майнце произошла его неофициальная встреча с генералом Арманом Коленкуром, возобновившим предложение министра внешних сношений о заключении нового договора между Россией и Францией.
Но стороны так и не пришли к взаимопониманию, и Убри продолжил свой путь. Состоявшийся обмен мнениями вызвал, однако, недовольство в Петербурге, и товарищ министра иностранных дел А. А. Чарторыйский упрекнул Убри, что тот отошел от «прямого разума инструкций», так как его слова могли дать французам «повод к заключению о нашей склонности или самом искательстве средств к сближению и возобновлению сношений наших с Францией».
Между тем новые французские инициативы не заставили себя ждать. Через прусского посланника в Париже Люккезини («лживый и низкий», «жалкий», «его ремесло — интрига» — так отзывался об этом дипломате Бонапарт) 10 ноября 1804 г. Талейран предложил заключить новый русско-французский договор на следующих условиях: французские войска уходят из Неаполя; сардинский король получает покинутые русскими Ионические острова и Мальту; Россия признает королевства Италии и Этрурии, присоединение Пьемонта к франции и ее права на Парму и Пьяченцу. Однако Чарторыйский подтвердил верность русской дипломатии мирному договору и секретной конвенции 1801 года.
Таким образом, идея сотрудничества с российским государством жила в официальном Париже даже в периоды, когда для нее, казалось, не существовало никакой почвы. Главным сторонником союза с Россией являлся император французов. Правда, в начале XIX века политическая обстановка в Европе менялась с удивительной быстротой. Применяясь к обстоятельствам, Наполеон искал сближения то с Пруссией, то со своим главным противником на континенте — Австрией. И если Англия всегда оставалась для императорской франции непримиримым врагом, с которым в лучшем случае можно было сосуществовать на условиях «вооруженного нейтралитета», то Россия столь же неизменно представляла собой желанного союзника, ценность которого, как это ни странно, возрастала с каждой победой французского оружия. Они вынуждали феодально-абсолютистскую Европу сплачиваться, временно преодолевая разделявшие ее антагонизмы. В таких условиях поддержка франции «евроазиатским гигантом» на Востоке приобретала для Наполеона решающее значение.
В Петербурге, однако, считали, что французские завоевания коренным образом изменили соотношение сил в Европе, приближая угрозу войны к русским границам. С этой точки зрения судьбы Германии непосредственно смыкались с проблемой безопасности России. Однако если по главным аспектам германских дел удавалось согласовывать позиции сторон (правда, с немалым трудом!), то отношения с «неизлечимо больной» Турцией являлись полем непримиримой конкуренции. «В настоящее время Россия и Франция сталкиваются только в Турции. Россия не потерпит там французского господства», — писал Чарторыйский царю.
Дипломатическая стратегия императора порождалась завоевательными войнами и обслуживала их. За победами следовали попытки реванша со стороны неудачников. «В глазах Бонапарта уступка какой-либо земли, присвоенной им и закрепленной формальным договором, была как бы отречением от короны; и для него решительно все равно, случится ли это от силы штыков или от его слабости»5, ото писал П. Я Убри. В самом деле, стратегия агрессии и территориальных захватов создавала тот порочный замкнутый круг, выход из которого в конечном счете был один — крушение наполеоновской империи.
Какова же была дипломатическая тактика Бонапарта в этих сложных условиях? Одна из важных ее особенностей состояла в том, чтобы добиться мира прежде всего с Россией. Так было в 1801—1805 годах. К этой же цели он стремится, хотя и неудачно, в 1806 году. Русско-французский мир утверждается в 1807 году в Тильзите и во время свидания двух императоров в Эрфурте. Но порочная стратегия разбоя все же берет свое. Она приведет Наполеона на Березину, а затем к Лейпцигу и Ватерлоо.
Но вернемся к событиям, последовавшим за отъездом П. Я. Убри из Парижа. Предложения Коленкура и Талейрана о заключении русско-французского мирного договора в Петербурге отвергнуты. Но через несколько месяцев, в апреле 1805 года, подписан союзный договор между Англией и Россией. И английское правительство предложило направить во Францию с «миссией мира» русского представителя. Царь согласился с кандидатурой графа Н. Н. Новосильцева, одного из людей своего ближайшего окружения, товарища министра юстиции, впоследствии председателя Государственного совета и Комитета министров. Человек жесткого, крутого нрава, Новосильцев за несколько месяцев до англо-русского соглашения вел в Лондоне переговоры с Питтом о создании новой антифранцузской коалиции, настойчиво отстаивая русские интересы. Личные качества министра и определили его выбор для сложных переговоров с Талейраном.
Сначала в Петербурге торопились. 11 июня 1805 г. Александр I потребовал от Новосильцева «отправляться немедленно» в Париж для обсуждения «основ замирения в согласии с Англией». Он должен был «настаивать на быстром очищении известных мест, занятых теперь французами», «договариваться с Бонапартом непосредственно», но не признавать его императорского титула до успешного завершения переговоров. Посланец царя имел на руках проект соглашения о восстановлении мира между Францией и Англией на основе Люневильского, Амьенского, Парижского договоров и русско- французской секретной конвенции 1801 года. Проект предусматривал: немедленную эвакуацию французами Италии и Голландии; признание независимости Швейцарии, Ионических островов, Сардинского королевства и Пьемонта; передачу Мальты «под охрану» русских войск; территориальные изменения в Германии в пользу Австрии, Пруссии, Баварии, Бадена; возвращение Франции и Голландии занятых англичанами территорий; созыв европейского конгресса для решения других территориальных вопросов.
Русская дипломатия проявляла необычайную оперативность. В этот же день, 11 июня, Чарторыйский сообщил Талейрану, что Новосильцев «отправляется в Париж», и царь «на всякий случай» дал ему полномочия «установить и подписать условия замирения». Русский представитель находился в это время в Вене. Но 25 июня Новосильцев получил сообщение о том, что необходимость в переговорах с Бонапартом отпала. Что же произошло?
Наполеон и не думал отказываться от политики захватов. В марте 1805 года он был провозглашен королем Италии, а в июне присоединил к Франции Геную и Лукку. Мирные переговоры могли лишь служить прикрытием для его очередных агрессивных действий. К тому же формирование анти французской коалиции успешно продвигалось вперед. Уже стало очевидным, что к ней присоединится Австрия. Отчетливо вырисовывались контуры новой войны, новых кровавых схваток. В таких условиях о примирении уже не могло быть и речи.
Миссия Новосильцева являлась «скорее препятствием, чем средством к миру», считал Талейран. В циркулярном письме французским представителям за границей он подчеркивал, что между Францией и Россией имели место «косвенные и мимолетные сношения». Министр обвинял русское государство в стремлении к «постепенному захвату Персии и Турции», в отправке своих эскадр «по оттоманским морям». По словам Талейрана, «причуды России обманули ожидания» Наполеона.
И опять дипломатия (в какой уже раз!) уступила место силе. Австрия потерпела поражение и ее представители подписали Пресбургский мир. По вине Александра I, действовавшего под влиянием своего окружения и вопреки мнению дальновидного и мудрого М. И. Кутузова, русская армия поделила с союзниками поражение под Аустерлицем. Россия оказалась в трудной военно-дипломатической ситуации. Началась очередная переоценка внешнеполитического курса империи. В новых условиях в начале 1806 года многие члены Государственного совета высказались за то, чтобы, сохранив союз с Англией и добрые отношения с Австрией, препятствуя франко-прусскому сговору, встать на путь русско-французского сближения. «Открыть прямые переговоры с Францией»,— считал А. Чарторыйский. С ним соглашались министр внутренних дел В. П. Кочубей, министр просвещения П. В. Завадовский, товарищ морского министра В. Чичагов. По словам П. В. Строганова, одного из основателей Негласного комитета, надо было «послать немедленно к Бонапарте под каким-нибудь предлогом с нужными способностями человека».
И предлог нашелся. По поручению Талейрана французский торговый агент в Петербурге Лессепс сообщил Чарторыйскому в апреле 1806 года, что министр внешних сношений выступает «за прямые переговоры, без посредников», то есть без Англии, и стремится к сближению с Россией. В официальном русском ответе указывалось, что царь «разделяет это желание» и поэтому «необходимо искренне объясн ться насчет всего, что может касаться выгод обоих государств». Для «объяснений» в Париж 6 июля 1806 г. прибыл П. Я. Убри.
Русской дипломатии нужна была мирная передышка. Но это не единственная причина решения, принятого в Петербурге. После смерти Уильяма Питта в январе 1806 года Дипломатическое ведомство возглавил лидер радикального крыла вигов Чарлз Фокс. Наполеон относился с большим уважением к этому государственному деятелю. На протяжении всей своей политической карьеры новый британский министр стремился к союзу с Францией и США. Уже в феврале, вскоре после прихода к власти, он установил первые контакты с Парижем, Фокс сообщил Талейрану о существовании заговора, цель которого состояла в убийстве «главы французов». «Я с жадностью ухватился за этот предлог и, поблагодарив его от имени императора, выразил миролюбивые намерения»,— пишет в своих «Мемуарах» Шарль Морис.
Талейран являлся активным сторонником мира с Англией. Но главная его цель состояла в том, чтобы подорвать русско-английский союз, ведя сепаратные дискуссии с представителем каждой из стран. Этот замысел разгадали и в Лондоне, и в Петербурге, Фокс ответил, что Россию — союзницу Англии — следует рассматривать как равную ей сторону в предстоящих мирных переговорах. Со своей стороны царское министерство иностранных дел еще 13 мая сообщило британскому послу в Петербурге Гоуэру, что в Париж выедет русский представитель для встреч с Талейраном и ему будет поручено согласовывать все свои действия с представителем фокса.
Осторожный и опытный дипломат Убри действовал в соответствии с полученными им инструкциями. Он поддерживал тесную связь с лордом Ярмутом, доставленным по ука занию Талейрана из Вердена, где он находился среди анг личан, арестованных еще в 1803 году. Лорд являлся личным другом фокса. Он находился в приятельских отношениях и с Монроном (многолетним доверенным лицом министра внешних сношений). Ярмута и Монрона объединяли такие крепкие и надежные узы, как неискоренимое влечение к спиртным напиткам и к азартным играм, приверженность к другим земным утехам. Обо всем этом Убри знал. Он писал Чарторыйскому, что Ярмут «питает решительную страсть к игре и не меньшую к пьянству» и «пьет с утра до вечера» с Монроном — «злым духом» Талейрана. Надо думать, личность Ярмута не представляла тайны и для фокса, и он направил в Париж в качестве чрезвычайного посла лорда Лаудердаля, который и взял на себя всю тяжесть переговоров.
Убри должен был «подготовить путь к формальным переговорам о всеобщем мире» или, по крайней мере, подписать перемирие на срок от одного года до десяти лет. Он по лучил твердые инструкции не соглашаться на вывод русских войск с Корфу, не одобрять франко-прусскую сделку отно сительно Ганновера, добиваться независимости Дании и Швеции, гарантий безопасности Турции от французских посягательств. Признание императорского титула Бонапарта в Петербурге считали возможным при соблюдении французами ряда условий: полная или частичная эвакуация Далмации (побережье Адриатического моря с многочисленными островами); возвращение неаполитанскому королю его владений, в их числе и Сицилии; предоставление «надела» королю Сардинии, создание одного или нескольких буферных государств между Италией и Турцией. Убри мог не только дать согласие на полное восстановление русско-французских торговых отношений, но и подписать мирный договор, если бы его условия поставили надежную преграду на пута французских завоеваний на Балканах и во всем Восточном Средиземноморье, укрепляли русское влияние в этом районе. Однако он не должен был забывать о сохранении «дружеских и союзных отношений с главными державами Европы».
Итак, возможности для маневрирования у Убри были ограниченными. Он обладал известной свободой действий лишь в германских делах. В средиземноморских вопросах позиция царской дипломатии оставалась жесткой. Здесь у русского дипломата не было путей для компромиссов. Пользуясь этим, Талейран сразу же создал на переговорах напряженную обстановку. Суть его тактической линии состояла в том, что он торопил, настаивал, проявлял мнимую готовность к уступкам, неустанно подчеркивая, что возможное сегодня станет недостижимым завтра. Ведение переговоров он передал в руки генерала Анри Кларка, сохранив за собой позиции арбитра.
Всего три дня находился Убри в Париже, и за это время он трижды встречался с Талейраном. Тот уговаривал русского дипломата подписать договор в течение суток, создавал необычно доверительную обстановку. Но при этом позиция министра внешних сношений оставалась жесткой. Когда речь зашла об освобождении французами берегов Адриатики, он «возразил довольно холодно, что тут ничего нельзя изменить: нечего даже делать такое предложение». Такую же позицию Талейран занимал и в других вопросах. Он говорил, что «не должно вдаваться в химеры: никогда Франция не уступит Венеции и Истрии». А сам выдвигал заведомо нереальные проекты, предлагая, например, передать неаполитанскому королю «Семь островов, которые никому не принадлежат».
«По конкретным проблемам Германии князь Беневентский также не подал мне надежды», — сообщал Убри в Петербург. Талейран, например, никак не прореагировал и на заявление царского посланца «о крайнем усилении Пруссии, благодаря Франции», но в то же время говорил «о влиянии Австрии в немецкой империи, которое можно было уничтожить». Иными словами, французская дипломатия не намерена была пересматривать ни свое враждебное отношение к Австрии, ни свой курс на тесное сотрудничество с Пруссией.
И в «турецком вопросе» министр прибег к своей обычной тактике «разделяй и властвуй». В беседе с Убри Талейран, упомянув жалобы турецких властей на частый проход русских военных судов через Дарданеллы, заявил: «Молдавия и Валахия — русские провинции». Глава французской дипломатии заботился не о восстановлении исторической справедливости, а о разжигании русско-турецкой вражды. Поэтому он и предложил передать Далмацию и Албанию неаполитанскому королю. «Надеюсь, вы напишете, что находите здесь мирное настроение, особенно с тех пор, как я уступил вам Далмацию и Албанию, которые, признаюсь вам, мы взяли лишь с целью немного взбесить вас».
Ведя переговоры с царским представителем, Талейран стремился также рассорить Россию и Англию, вбить клин между ними, посеять взаимное недоверие и в Лондоне, и в Петербурге. «Договариваясь с вами, не договариваюсь ли я с британским министерством?», — с мнимой подозрительностью вопрошал министр, убри дал заверение, что в Лондоне не получат информацию о том, что в Париже говорится «только для русских». В случае необходимости французские дипломаты теперь немедленно информировали бы Фокса о том, что русские нарушают свой союзнический долг.
Наступление Талейрана не удалось. Убри не сдавался. Тогда Талейран 11 июля предложил подписать подготовленный им проект перемирия. Французский дипломат, словно колоду карт, перебирал все возможные варианты. Перемирие на 8—10 лет... Окончательный договор... Передача России «в собственность» Семи островов. Он даже сделал заявление о том, что скоро настанет время для союза России и Фран ции. Но русский представитель настаивал на требованиях, сформулированных в его директивах.
Наконец, наступила развязка. К переговорам подключился Анри Кларк. Он дезавуировал министра, заявив, что тот превысил свои полномочия, так как Наполеон «никогда не откажется от Далмации». Переговоры с Кларком закончились только в половине пятого утра.
Вновь вступил в игру Талейран. Дискуссия опять длилась день и ночь. «Меня все заставляли подписать», — сообщал Убри в Петербург. Он отказался поставить свою подпись под уже подготовленным документом. Вскоре состоялась новая встреча. История повторилась точно таким же образом. Дис куссия, качалось, становилась бесконечной. Министр неутомимо настаивал на немедленном заключении договора. Завтра будет поздно! И Убри уступил шантажу. Он одобрил «Русско-французский договор о мире и дружбе». «Я убедил его», — не без оснований заметил Шарль Морис в своих «Мемуарах».
Однако теперь надо было убедить Петербург ратифицировать подписанный в Париже документ. Но к этому времени обстановка изменилась. Четвертая антифранцузская коалиция набирала силу. В июле, именно в то время, когда Убри подвергался особенно ожесточенным атакам со стороны Талейрана и Кларка, Фридрих Вильгельм III и Александр I подписали секретные декларации, оформившие тайный русско- прусский военный союз. Одновременно англичане обещали Пруссии субсидии. Это был ответ на создание Рейнского союза, превратившего германские государства в вассалов Наполеона. Произошли изменения и в руководстве российской дипломатией. Чарторыйский, отрицательно относившийся к сотрудничеству Российской империи с прусской монархией, в июне 1806 года ушел в отставку. Его сменил генерал А. Я. Будберг, в течение семи лет занимавший пост царского посланника в Стокгольме, член Государственного совета, активный сторонник войны с Францией.
К войне склонялся и царский Военный совет. 17 июля 1806 г. он одобрил план оборонительных и наступательных действий русской армии против франции. Военные круги Петербурга считали, что соотношение вооруженных сил являлось благоприятным для России и Пруссии и давало им шансы на успех в новой схватке с Наполеоном. Договор с Францией потерял всякий смысл.
Отказ от ратификации этого документа не представлял труда. Царский дипломат нарушил данные ему директивы, согласившись, например, на французскую оккупацию Далмации. Государственный совет в своем заявлении отклонил договор и отметил, что П. Я. Убри подписал его «совершенно на свой страх, не только преступая пределы своих полномочий, но и действуя, очевидно, против буквы и духа своего поручения». Дипломата отправили в его имение.
Из Петербурга в Париж долго не поступало никаких сведений. Наполеон тревожился. 31 августа Талейран сообщил императору, что ему ничего не известно о судьбе договора. Одновременно министр настойчиво обращался с вопросами к оставшемуся в Париже надворному советнику Харламову: ратифицирован ли договор; назначен ли русский посланник; когда собирается он выехать к месту назначения. Министр в «большом безпокойстве», информировал Харламов Будберга.
14 августа 1806 г. Будберг сообщил Талейрану, что русско- французский договор не ратифицирован, так как в нем не соблюдены обязательные для России условия. И уже 7 сентября Талейран разослал французским представителям за рубежом циркуляр, в котором говорилось, что франция «не боится войны».
Провал договора, подписанного Убри, нанес смертельный удар и по англо-французским отношениям. Талейран писал Наполеону 31 августа 1806 г., что до ратификации «не следует надеяться на прогресс в переговорах»26 (с Англией). В их ходе уже раньше возникли большие трудности. Талейран согласился на передачу Англии Мальты и Ганновера — личного владения британского короля, в 1803 году оккупированного французами, а затем фактически переданного ими Пруссии. Еще более сложным был вопрос о Сицилии. Она являлась частью Неаполитанского королевства, которое Наполеон «вручил» своему брату Жозефу. Но английский флот занял остров, и под его защитой находился изгнанный из Неаполя король Фердинанд IV. В обмен на Сицилию Талейран предложил бывшему неаполитанскому владыке... бывшие ганзейские города. Это была продуманная провокация. В полном соответствии с талейрановской «моралью»!
Отказ Александра I ратифицировать договор неизбежно вел к прекращению англо-французских переговоров. Так оно и произошло. Развитие событий было ускорено неожиданной смертью Фокса 13 сентября 1806 г. Находясь на острове Святой Елены, Бонапарт утверждал, что если бы Фокс «продолжал жить, то дела приняли бы совсем иной оборот». И хотя ход истории определяется более глубокими причинами, смерть Фокса действительно ускорила разрыв. 26 сентября Лаудердаль информировал Талейрана о прекращении пере говоров, и 9 октября он покинул Париж. Опять над Европой нависла черная тень войны.
Во всех сложных перипетиях дипломатической борьбы в Европе в начале XIX века всегда присутствовал — явно или скрыто — вопрос о судьбах стран Востока, и прежде всего Индии, Турции и Персии. Бонапарт и в этой области проявил понимание колониальных интересов крупной французской буржуазии. Уже попытка завоевания Египта преследовала далеко идущие цели — вытеснение англичан из Индии, захват турецких владений, проникновение в Персию. Эта политика неизбежно требовала дипломатического обеспечения. Вот почему в деятельности Талейрана «восточный вопрос» занимал боль шое место.
В Париже внимательно следили за политикой Турции. Султан Селим поздравил Наполеона с подписанием Пресбург ского мира, признал его императорский титул. Состоялся обмен посольствами. Турки укрепили свои гарнизоны в Измаиле и в других пограничных с Россией пунктах. Порта препятство вала свободному проходу русских военных и транспортных судов через Черноморские проливы, преследовала христианское население дунайских княжеств.Французская дипломатия стояла на страже турецких интересов. В ноябре 1806 года в ноте Талейрана участникам антифранцузской коалиции подчеркивалось, что Франция не примирится с занятием русскими войсками Молдавии и Валахии, а «восстановление полной независимости Оттоманской Порты» является «одной из основных» ее целей.
В Константинополь был назначен посланником генерал Франсуа Себастиани. Император лично подготовил инструкцию для своего нового представителя в Турции. Это программный документ внешней политики наполеоновской империи на Востоке. Ее «постоянная цель» — тройственный союз франции, Турции и Персии, «косвенно и скрытно направленный против России». Задача всех переговоров, в которых участвовала французская дипломатия, заключалась в закрытии Босфора для вооруженных и невооруженных русских кораблей, запрещение им прохода из Черного в Средиземное море. Но и этим Наполеон не ограничивался. Он требовал, чтобы ни один греческий корабль не плавал под русским флагом, настаивал на вооружении против России всех пограничных укрепленных пунктов, говорил о «подчинении» Грузии Порте, о восстановлении «абсолютного господства» Турции над Молдавией и Валахией. (Вскоре Талейран также легко и просто предложит эти провинции российскому императору.) «Я совершенно не хочу делить Константинопольскую империю; если бы даже захотели предложить мне три четверти ее — я бы и с этим не согласился. Я хочу укрепить и консолидировать эту великую империю и использовать ее такой, какая она есть для противодействия России». (Напомним, что эта инструкция была направлена Талейрану еще до начала переговоров Убри в Париже.)
А вот указания, которые Наполеон давал своему представителю в Константинополе. Он должен был «нравиться и вызывать доверие» у турок. Совсем иные советы получил Себастиани в отношении русских дипломатов. Ему следовало относиться к царской миссии «холодно и без особой обходительности, обращаться с ней скорее высокомерно, чем любезно». Наоборот, после заключения мира французскому представителю рекомендовалось «иметь хорошие отношения с Австрией, Пруссией, Англией».
Укрепление позиций Франции в Средиземноморье и на подступах к Балканам привели к тому, что султан объявил войну Российской империи и Англии. Внимание Талейрана к турецким делам резко возросло, особенно весной 1807 года. Ведь Наполеон готов был послать 20 тысяч своих солдат и офицеров для обороны Константинополя, поставить туркам необходимое им вооружение и снаряжение. «Доверь мне твои нужды; я достаточно могуществен и достаточно заинтересован в твоих успехах, как в силу дружбы, так и в силу политики, чтобы ни в чем тебе не отказать», — писал Наполеон 3 апреля 1807 г. султану Селиму. Но за этими словами стояло отнюдь не бескорыстие, а военно-политические расчеты. Император французов настаивал на активном участии турецких войск в боевых операциях, на Пруте и Дунае, на действиях флота Турции в Черном море, где он мог «нанести большой вред общему врагу».
В течение ряда лет французская дипломатия уделяла большое внимание и персидским делам. «Персия и Турция охотно вступят в союз с Францией — временный или вечный — против России», — писал Талейран 28 февраля 1807 г. из Варшавы Наполеону. Считая необходимым как можно скорее подписать союзный договор с Турцией, Наполен рассчитывал заключить союз и с Персией.
Министр внешних сношений приступил к активным действиям. Его задача облегчалась тем, что турецкий и персидский послы специально приехали в Варшаву для встречи с Наполеоном. В результате переговоров с ними Талейран пришел к выводу, что шах выступал за «наступательный и оборонительный союз». Он хотел бы гарантий независимости своей страны и мечтал о завоевании Крыма Турки готовы действовать против русских в Грузии и приветствовали бы вступление французских войск в Молдавию и Валахию, но при одном существенном условии — если те пройдут через польскую территорию. Талейран знал, что император предполагал послать в эти провинции 30-тысячную армию под командованием маршала Массены, которая объединилась бы в Далмации с 40 тысячами солдат генерала Мармона и 15 тысячами поляков. Министр не возражал против этого плана. Но вот защиту Константинополя французами он считал делом весьма хлопотным.
Посланником в Тегеран Наполеон назначил своего адъютанта генерала Гардана. Ему поручалось исходить из нескольких основных идей: «Рассматривать Персию как естественного союзника франции в силу ее близости к России»; использовать эту страну, чтобы помешать всеми доступными средствами коммерческой деятельности британской компании в Индии, перекрыть дорогу английской почтовой связи. Генералу вменялось в обязанность изучить как военные, так и торговые ресурсы Персии.
Наполеон требовал от Талейрана активного участия дипломатического ведомства в военных операциях. Министру и Гардану поручалось выяснить, согласится ли шах принять 10 тысяч ружей со штыками, необходимых для формирования 5—6 пехотных полков, нужны ли ему полевые орудия с канонирами, которые можно направить на фрегатах. Посланнику следовало также выяснить положение в персидских портах, число кораблей, которые могли в них укрыться, наличие воды и продовольствия. В Париже уже зрел план отправки в октябре 1807 года в Персию французской эскадры с 1500 моряками и офицерами для «крупнейшей диверсии против России». 5 мая 1807 г. император сообщил шаху, что он приказал своему посланнику в Тегеране подписать с Персией союзный договор. «Его точное исполнение — это слава для твоей империи и чувство отчаяния для наших врагов»,— писал Наполеон персидскому монарху.
Но усилия, которые затратила французская дипломатия для создания антирусского блока на Востоке, не дали ожидаемых результатов. Участие Турции и Персии в войне имело второстепенное значение. Наполеону не пришлось посылать свои военные корабли в персидские порты. Солдатам из Парижа и Нормандии не довелось отстаивать Константинополь и сражаться с русскими солдатами на Балканах.
Именно в то время, когда французская дипломатия усиленно натравливала Турцию и Персию на Россию, Наполеон продолжал вынашивать планы нового франко-русского сближения. «Я придерживаюсь мнения, что союз с Россией был бы очень выгодным, если бы он не являлся фантастической вещью». Это слова из письма императора Талейрану от 14 марта 1807 г. Через неделю он повторил свою мысль в новой форме: «Когда две такие державы, как Франция и Россия, хотят мира, лучшим средством для достижения этой цели являются прямые действия». В первой половине 1807 года Бонапарт несколько раз ставил вопрос о мирных переговорах, одновременно с Россией и Англией. Но напрасно. Неудачей закончился и зондаж, предпринятый французами: главнокомандующий русской армией Л. Л. Беннигсен заявил, что ему приказано воевать, а не вести переговоры.
Однако 14 июня в сражении при фридланде русские войска потерпели поражение и отступили за Неман.
В Петербурге наступило время стремительных и крутых решений. Пруссия была разгромлена, четвертая коалиция распалась. Тяжесть войны легла на одну Россию. Ей противостояли все силы франции, мобилизовавшей ресурсы Германии, Италии и других оккупированных французами стран. Несомненно, русская армия могла продолжать войну. Но в этом не было необходимости. Наполеон тоже искал мира.
И вскоре маленький восточнопрусский городок Тильзит (ныне город Советск в Калининградской области) стал местом встречи двух императоров — России и Франции.