«Я не люблю вашу библиотеку, вы там слишком долго находитесь, а я ее считаю влажной. Нижний этаж не для вас, вы созданы для высот». Эти слова написаны Талейраном Бонапарту 9 июля 1801 г. И это не случайный всплеск души человека, погруженного в безделье отдыха на курорте Бурбон-Ларшамбо.
Не единожды обращал Талейран к Бонапарту подобные речи: «Позвольте мне повторить вам, что я вас люблю, что я огорчен своим отъездом»; «вот уже в течение двух лет я не привык в одиночестве думать»; «я не чувствую себя в форме, когда я вдалеке от вас»; «не хочу иметь других наград, кроме ваших, хочу служить только вам».
Трудно избавиться от впечатления, что перелистываешь письма безнадежно влюбленного рыцаря к даме своего сердца. Но нет, это лишь слуга склоняется перед господином, сановник объясняется в любви властелину. Именно этот стиль сразу же после 18 брюмера избрал Талейран в своих отношениях с первым консулом. Он слишком хорошо знал нравы королевских дворов Европы. Знал по опыту отца и матери, по опыту своих друзей-аристократов, по своим личным воспоминаниям.
Изощренный интриган прекрасно изучил Бонапарта, его возможности, стремления и цели. Необузданное честолюбие. Безграничная жажда власти и славы. Неистребимая вера в собственную непогрешимость. Неутолимое желание переделать мир по-своему, наложить на него, как говорят современные психологи, отпечаток своего «образа», навсегда войти в учебники всех стран и народов. Преклонение перед настоящими, наследственными дворянами — всеми этими Конде и Орлеанами, Ларошфуко и Перигорами. Любовь к внешним атрибутам величия — бархату и шелку, золотой и серебряной посуде, экипажам, замкам и дворцам. Все это хорошо понимал Талейран, вставший на испытанный путь лести.
И служение Бонапарту приносило все то, к чему стремился Шарль Морис: деньги, власть, высокие государственные должности, звания и титулы. Никогда ранее положение Талейрана не было столь устойчивым, как в период Консульства и в первые годы Империи.
Министра уже не удовлетворяли его личные помещения в особняке Галифе. И в 1800 году он купил на улице Анжу дом, построенный в 1764 году, некогда принадлежавший маркизе де Креки и конфискованный как имущество эмигрантов. Большой сад протянулся до улицы Виль-Левек. Особняк реставрировали. Мебель была полностью заменена. Она привлекала взгляды многочисленных гостей своим изяществом.
Талейран теперь жил с размахом, соответствовавшим его новому положению. Приемы в великолепном загородном доме в Нейи служили постоянной пищей для разговоров «всего Парижа». Министр снимал павильон в районе Пасси и имел дом в Медоне. Он даже арендовал замок в Бри-сюр-Марн, в нескольких километрах от Парижа, славившийся великолепной библиотекой.
Но именно от Бонапарта Талейран получил самый дорогой подарок, сделавший его крупнейшим земельным собственником Франции, — поместье Балансе, одно из двух или трех самых больших феодальных владений в стране.
Однажды Бонапарт сказал своему министру, что ему следует купить землю и дворец, где он мог бы принимать дипломатический корпус и именитых иностранных гостей. Первый консул был прямолинеен: такие приемы служили бы своего рода наградой для послов и монархов, которые заслужили его благодарность. Бонапарт усиленно заботился о престиже режима и хотел использовать в этих целях человека, который по долгу службы и по своему происхождению, связям и знаниям европейских монархий мог бы с достоинством представлять интересы нового французского владыки.
При беседе Бонапарта и Талейрана присутствовал граф Лежандр де Люсе. Он предложил продать Балансе, но назначил очень высокую цену. Министр заявил, что такая цена превосходит его возможности. Да и зачем было платить самому, если идея исходила от главы правительства. Расчет оказался правильным. Первый консул согласился значительную часть расходов взять на государственный счет. Сделка состоялась. Имение Балансе стало собственностью Шарля Мориса Талейрана.
...Трудно представить себе пленительную красоту замков Луары. Это незабываемое зрелище. В ясный солнечный день, словно нарисованные темно-зеленой краской, выстраиваются шеренги деревьев. Над рекой четко вырисовываются контуры ажурных древних мостов. Колеса автомобиля с легким шумом скользят по асфальту безукоризненно чистых дорог. Они ведут к всемирно известным средневековым замкам Амбруаз, Божанси, Блуа, Шамбор, Шомон, Шенонсо, Шеверни-Во...
Балансе расположено на границе Берри и Турени, у берегов спокойной речки Наон, между двумя большими лесными массивами: Герселанд и Гастин. Это довольно далеко от Луары — 50—55 километров. Но с замками этого района владение Талейрана объединяли время строительства, крупные размеры, архитектура, напоминавшая черты знаменитого Шамбора. Но главная особенность имения министра состояла в его гигантских размерах: около 20 тысяч гектаров, из которых 7562 гектара приходилось на лес и 4761 гектар —на обрабатываемые земли. Один лишь парк раскинулся на площади в 152 гектара.
Природа была здесь щедрой. Она восхищала гостей, которых без труда размещали в обширных помещениях. И сейчас во дворце сохранилась обстановка тех далеких от нас времен.
На первом этаже привлекают внимание портреты матери и отца Шарля Мориса, его дяди — кардинала-архиепископа Парижа. Несколько этажей здания занимает библиотека, насчитывающая свыше 15 тысяч книг.
Бонапарт и его министр использовали Балансе для дипломатических приемов, для встреч с иностранными государственными деятелями и дипломатами. А в течение нескольких лет дворец представлял собой своеобразную хорошо охраняемую «золотую клетку» для членов испанской королевской семьи.
Первый консул рассчитывал привязать к себе министра не только материальными, но и моральными узами. Он дал согласие на возвращение братьев Талейрана во Францию, вычеркнул их из списка эмигрантов, помог возвратить их имущество.
Старший из братьев, Аршамбо, эмигрировал в 1790 году и служил в английской армии в чине полковника. Его жена, слишком привязанная к дому, не последовала за ним. Как и многим другим родственникам эмигрантов, это стоило ей жизни: ее гильотинировали. Самый младший из братьев Бозон занимал в английской армии скромный чин капитана.
Английское министерство не успело расплатиться с двумя покинувшими Англию французскими офицерами. Они обратились за помощью к Шарлю Морису, которому деньги никогда не казались пахнувшими дурно. Министр счел возможным ходатайствовать за братьев перед своим британским коллегой Аддингтоном. «Контрреволюционная» зарплата была полностью выплачена братьям-эмигрантам. Они сделали эту приятную для них новость достоянием широкой гласности. Комментариев и острот было не счесть. Бонапарт в конце концов счел, что дело зашло слишком далеко. Аршамбо и Бозон получили приказ покинуть Париж. А Талейран благоразумно и мудро молчал. «Чего же можно ждать от человека, который не произнес ни слова в пользу своей семьи?», — так комментировал эту историю первый консул.
Однако министр внешних сношений ревностно отстаивал интересы Бонапарт Он начинал понимать, что главная цель генерала состояла в укреплении личной власти и в конечном счете создании собственной наследственной монархии. «Талейран один из тех, кто наиболее содействовал установлению моей династии», — напишет впоследствии Бонапарт. Но бывший епископ Отенский никогда не забывал оказывать услуги и самому себе. И поскольку в тот момент его интересы совпадали с планами и стремлениями Бонапарта, он активно содействовал ему во всех начинаниях.
Монархия как форма правления имеет свои принципы. И один из них— традиционализм, опора на аристократию, создание придворной знати. Некоторых представителей «старого порядка» первый консул рассчитывал или превратить в своих союзников, или, по крайней мере, нейтрализовать. И зная об этих его планах, Талейран организовал несколько больших приемов, на которые были приглашены члены старых дворянских семей, вернувшиеся из эмиграции. Аристократ по рождению, он теперь говорил: «Не существует монархии без дворянства».
25 февраля на празднике в загородном доме министра в Нейи присутствовал один из вождей Вандеи и личный друг Людовика XVI Куаньи, бывший французский посол при Екатерине II Сегюр, герцог Ларошфуко-Лианкур — хранитель королевского гардероба, близкие к королевскому двору дамы — де Вержен, де Ноай, де Кастелан, де Гомон, де Кюстин, де Жакур, де Ламет и др. Все они были представлены Бонапарту. Празднества в Нейи состоялись также в феврале и в июне 1801 года. Список присутствовавших знатных дам министр направил первому консулу.
Талейран не щадил усилий, отстаивая интересы своего сюзерена. Он вынужден был учитывать новое и тревожное обстоятельство. Впервые Бонапарт испытал к нему чувство личного недоверия. Это произошло летом 1800 года, вскоре после крупной победы французов над австрийцами в Северной Италии — в битве при Маренго. Во время краткого отсутствия Бонапарта, руководившего боевыми действиями в Италии, по Парижу поползли слухи о неизбежности его поражения и возможной гибели, о крупных политических переменах, которые за этим неизбежно последуют. Одним из организаторов антибонапартистской кампании являлся обиженный и недовольный Сийес, занимавший почетный, но не дававший реальной власти пост председателя Сената. Он, разумеется, не остался в одиночестве. В разговорах, обсуждениях, беседах, в которых, по существу, шла речь о будущем режиме без Бонапарта, участвовали люди из ближайшего окружения первого консула и в их числе — брат Люсьен, консулы Камбасарес и Лебрен. Осторожный Фуше отмалчивался, хотя по долгу службы ему следовало вмешаться в назревавший заговор. Талейран также не стоял в стороне от новых веяний. В его доме собирались сторонники перемен.
Все эти факты стали известны Бонапарту. Он немедленно покинул Милан и вернулся в Париж. Его возвращения ждали со страхом. Трезво оценив обстановку и размах «болтливой оппозиции», генерал ограничился тем, что заменил Карно на посту военного министра верным человеком — Бертье: армию следовало вверить только в надежные руки (Карно вышел в отставку и вернулся к политической деятельности только в 1815 г.). Но сомнение в преданности Талейрана у первого консула осталось. В их отношениях появилась первая трещина.
Однако Талейран продолжал укреплять власть первого консула. Он сыграл большую роль в решении двух крупных политических задач: в подготовке и подписании соглашения (конкордата) между французским правительством и папой Пием VII и в избрании Бонапарта президентом Итальянской республики.
«Я в сильнейшей степени способствовал» примирению Франции с папским престолом, писал Талейран в своих «Мемуарах». Для него лично и речи не могло быть о возвращении в католическую иерархию, хотя первый консул и предложил своему министру кардинальскую мантию и пост главы французской католической церкви. Шарль Морис и слы шатъ об этом не хотел. «Его отвращение к духовному званию являлось непреодолимым», — замечал Бонапарт.
Идея конкордата принадлежала самому первому консулу. Она созрела у него уже ко времени прихода к власти. «Я взвесил все значение религии; я был убежден и решил ее восстановить. Но с трудом можно поверить, какое сопротивление я вынужден был преодолеть, чтобы восстановить католицизм». Это верно. Революционная традиция рассматривала церковь в качестве оплота тирании. Республиканская армия неизменно воспитывалась в этом духе. Антицерковную позицию занимали и многие генералы, сподвижники Бонапарта, например Ожеро и Моро. В его ближайшем окружении было немало бывших служителей культа, которые не ждали для себя от конкордата ничего доброго. К ним относились Талейран и фуше. Но для Бонапарта их опасения были второстепенными. Укрепить режим личной власти можно было лишь при поддержке крестьянских собственников, значительной части городской буржуазии, бывших эмигрантов, консервативного чиновничества. А они с нетерпением ждали, когда вновь зазвучат колокола. Игра стоила свеч.
Бонапарт, несомненно, опирался на большой исторический опыт, подтверждавший воздействие религии на настроения широких масс. Влияние католицизма во Франции, несмотря на революцию, продолжало оставаться сильным. Антиклерикальные настроения значительных масс населения не мешали сохранять религиозные чувства и верность духовному кредо католицизма. Надежда на «царство разума» оказалась недолговечной, а кровавое «чистилище революции» и неверие в «рай на земле» восстанавливали традиционную веру в «Град божий». События в Вандее в 1795—1796 годах доказывали, что Подлинное умиротворение местного населения было возможно только в союзе с католической церковью. События в Италии, в бельгийских и рейнских департаментах говорили о том, что новая власть признавалась только при ее освящении религией. Повлиять на епископов-эмигрантов, находившихся в Англии, возможно было лишь с помощью Святого престола. В самой Франции государственные советники, специально изучавшие положение «конституционной церкви», единодушно считали, что она находилась в состоянии агонии. В то же время конкордат, по замыслу Бонапарта, должен был полностью подчинить ему целую армию служителей культа, присягающих правительству и оплачиваемых за счет государственного бюджета.
Победа при Маренго развязала руки первому консулу. Сразу после этого сражения, в июне 1800 года, он передал папе предложение начать переговоры о восстановлении католицизма во франции. Открылась первая страница в истории конкордата. Нетрудно представить себе ликование в Риме. Мятежная республика, казнившая своего монарха, закрывшая храмы, завоевавшая Европу, протянула руку примирения! Пий VII немедленно сообщил о своем согласии и назначил для переговорив Каринтского архиепископа Спина и теолога Ватикана Казелли. 5 ноября 1800 г. они прибыли в Париж.
Подготовку соглашения Бонапарт поручил Талейрану. Назначение вероотступника, осквернившего высокий епископский сан, не могло не вызвать раздражение в Риме. Но эмоции папскому окружению пришлось отбросить — слишком уж крупные интересы оказались поставленными на карту. Министр есть министр, если даже в недалеком прошлом его именовали епископ Отенский. К тому же Шарль Морис не обременял папских легатов своим присутствием. Его указания добросовестно выполнял аббат Бернье, бывший священник в Анжере и бывший шуан, сыгравший заметную роль в войне в Вандее. Этот грузный человек с грубым красным лицом обладал незаурядным честолюбием. Бернье сыграл активную роль в умиротворении западных районов страны. Уверившись в безнадежности вооруженной борьбы, он убедил вождей шуанов сложить оружие. Его принял Бонапарт, по рекомендации которого аббат поступил в полное распоряжение министра внешних сношений.
Переговоры с папой оказались длительными и трудными. Программы договаривающихся сторон существенно различались. В Ватикане хотели, чтобы католицизм вновь стал государственной религией во Франции, и требовали отмены законов, противоречивших христианской морали, таких как, например, закон о разводах. Папа стремился сохранить в своих руках власть над всей церковной иерархией в стране, сверху донизу, существенно ограничив полномочия консулов.
Перед Талейраном стояли иные задачи. Ему надо было втиснуть восстановленную церковь в жесткие рамки правительственного контроля, сделать ее послушным орудием в руках Бонапарта. Не могло быть и речи о том, чтобы Святой престол и французский епископат оказывали влияние на внешнюю и внутреннюю политику страны, мешали ее правительству, и прежде всего Бонапарту. От этой линии бывший епископ Отенский не отступал ни на шаг.
Длительные споры вызвал вопрос о судьбе 80 епископов эмигрантов. Первый консул требовал их поголовной отставки и полного обновления епископата, настаивал на одинаковом подходе к епископам «конституционным» и «ортодоксальным». «Я не хочу никого из прежних епископов, и я не уступлю в этом вопросе», — решительно заявил Бонапарт. Талейран твердо стоял на той же позиции. В конечном счете Риму пришлось уступить. Папе удалось добиться только смягчения формулы отставки епископов-эмигрантов — каждый из них получил «приглашение» оставить свой пост. Сравнительно легко договорились о сокращении количества епархий во Франции со 136 до 60. Однако Талейрану не удалось добиться включения в текст конкордата положения, легализующего браки духовных лиц, в которые они вступили после 1789 года.
Какова судьба церковных имуществ, национализированных революцией по инициативе епископа Отена и перешедших в руки новых собственников? Разумеется, в Риме не решились требовать их возвращения, понимая всю абсурдность такой постановки вопроса. Пий VII признал необратимость свершившегося.
Бернье рассчитывал на подписание соглашения в короткие сроки. Но в конце декабря 1800 года в ход переговоров решительно вмешался Талейран. Он защищал права конституционного духовенства, вновь настаивал на гражданском причастии вступивших в брак духовных лиц, указывал, что ряд статей конкордата не соответствовал ни по форме, ни по существу предложениям французской стороны. Спина отказался подписать текст и настаивал на отправке его в Рим. Министр, несмотря на настояния Бернье, не согласился с папским послом и заявил, что Франции «расставляют западню», хотят внушить ей чувство «ложной безопасности». Он потребовал от Спина «быстрого, точного и окончательного» ответа.
В Париже продуманно разделили ответственность. Талейран проявлял бескомпромиссную жесткость, а Бонапарт в конечном счете шел на отдельные уступки. По его указанию министр согласился на отправку экстренного посланца в Рим при условии, что он уедет как можно быстрее и вернется не только с согласием на подписание конкордата в его французской редакции, но и с ратификационными грамотами.
Одновременно в Париже решили направить в Рим своего представителя, правда, без официальных полномочий. Считали, что он после подписания конкордата займет пост посланника Франции при Ватикане. Бонапарт и Талейран остановились на кандидатуре Франсуа Како, бретонца по происхождению, хорошо знавшего Италию и уже имевшего опыт представительства при папе Пие VI. Како обратился к первому консулу с вопросом, как ему вести себя на переговорах с папой. Последовал поистине генеральский ответ: «Обращайтесь с ним так, будто он располагает двумястами тысячами человек!».
Како быстро установил отношения с кардиналами, которые, однако, с трудом сдавали свои позиции по ряду вопросов. В мае 1801 года папа в письме Бонапарту на итальянском языке настаивал на совместной декларации в защиту католицизма, на бережном отношении к епископам, на свободном возвращении во францию священников-эмигрантов. В конце своего послания Пий VII собственной рукой написал несколько слов, из которых следовало, что для него абсолютно исключены дальнейшие уступки.
Париж ответил папе угрозами. В беседе со Спина в присутствии Талейрана Бонапарт заявил, что решение таких вопросов, как судьба папских владений и вывод из них французских войск, зависело от ответов на требования французской стороны. Первый консул поручил Бернье сообщить в Рим государственному секретарю (министру иностранных дел) Эрколо Консальви, что дальнейшее промедление с подписанием соглашения он будет считать открытым разрывом переговоров и даст приказ об оккупации всех земель, принадлежавших Святому престолу.
И на этот раз дипломатическое наступление шло по нескольким направлениям. Талейран заявил о недопустимости каких-либо изменений (ни по существу, ни по форме) в тексте конкордата. Он дал ватиканским сановникам пять дней для окончательного решения вопроса и сообщил, что по истечении этого срока Како покинет Рим. «Не следует придавать этому заявлению форму угрозы, но вы позволите сделать из него выводы, которые сочтут желательными», — писал министр своему представителю в Ватикане.
Политика, к которой прибегли Бонапарт и Талейран, дала свои результаты, хотя они не были — и не могли быть в славную эпоху передвижения на лошадях — столь быстрыми, как хотели бы в Париже. 20 июня Консальви, следуя личному, неофициальному совету Како, прибыл во французскую столицу. Через шесть дней министр внешних сношений вручил государственному секретарю Ватикана шестой по счету проект конкордата, который он объявил «ультиматумом Республики». Переговоры продолжались еще несколько недель с участием Жозефа Бонапарта. В итоге в 2 часа ночи 17 июля 1801 г. конкордат был подписан. Стороны договорились, что религиозный культ будет публичным в соответствии с правилами, «которые правительство сочтет необходимыми в интересах общественного спокойствия». Консальви согласился с тем, что епископы назначаются из числа лиц, одобренных правительством.
Бонапарт достиг своих целей. Он установил контроль над католической церковью во Франции и обеспечил себе ее содействие. Духовенство обязалось приносить присягу верности французскому государству и совершать молитвы во имя успеха его начинаний. Правительство получило право назначения епископов и регламентации условий публичного отправления культа. Епископы и священники стали государственными служащими. Размеры епархий изменились. Церковь признала необратимой распродажу национальных имуществ.
Актив Святого престола также оказался значительным. Католицизм был восстановлен как религия большинства фран цузов и самих консулов. В результате того, что Рим потребовал отставки епископов-эмигрантов, папская власть усилилась. Опасения святых отцов не оправдались: они укрепили, а не ослабили свои позиции. Во Франции открылись духов ные семинарии. Власть епископов над низшим духовенством также была восстановлена.
«Граждане, революция закрепила принципы, на основе которых она началась: она закончена». Это слова из прокламации Бонапарта, датированной 15 декабря 1799 г. Да, 18 брюмера свершилось не для продолжения дела Марата и Робеспьера. И теперь первый консул по первому разряду хоронил революцию. Он устанавливал твердый буржуазный порядок, закреплявший господство крупной буржуазии. Именно об этом свидетельствовала, в частности, церемония обнародования конкордата, состоявшаяся в пасхальный день 18 апреля 1802 г. в соборе Парижской богоматери.
Спектакль был подготовлен с присущим Бонапарту размахом. Сам он прибыл в сопровождении эскорта египетских мамелюков в тюрбанах. В кареты консулов было запряжено по восемь лошадей, сановников — по шесть или по четыре; 30 епископов ожидали кортеж под сводами собора. У его входа первого консула окропил святой водой архиепископ Парижа де Белуа, родившийся еще при Людовике XIV и назначенный именно из-за своего преклонного возраста и уже перенесенных двух острых сердечных приступов.
Как заметил один из друзей Бонапарта, сопровождавший его в Италии и в Египте, Луи фовеле де Бурьен, окружение первого консула состояло из людей, которые «в наибольшей мере содействовали разрушению культа во Франции и, проведя свою жизнь в лагерях, чаще заходили в итальянские церкви, чтобы взять там каргины, а не прослушать мессу». Но любопытные взоры присутствующих более всего привлекали два бывших слуги церкви — Фуше и Талейран.
Как оценить поведение министра внешних сношений, ранее порвавшего с католицизмом, а теперь склонившего голову перед алтарем? Для него, прагматика и оппортуниста, не существовало понятия верности идеям. Сами идеи получали право на жизнь только тогда, когда возникала необходимость оправдать сложившуюся ситуацию или очевидное развитие событий в будущем.
27 декабря 1801 г., в то самое время, когда в Париже шли переговоры о конкордате, министр внешних сношений прибыл в Лион. Через несколько дней здесь начала работу Консульта — законодательное собрание Цизальпинской республики, созданной Бонапартом в 1797 году на территории Северной и Центральной Италии. Депутаты были тщательно отобраны при непосредственном участии Бонапарта и по принципу личной ему преданности. Консульте предстояло принять новую конституцию («очень короткую и очень ясную»), подготовленную графом Пьером Луи Редерером, личным другом и ближайшим сотрудником министра внешних сношений. Но именно такой текст и не устраивал Талейрана. Он считал, что конституция должна быть «короткой и неясной»: это позволяло обойтись без излишних дискуссий и открывало путь для нужных первому консулу толкований и выводов.
В Лионе гражданин-министр расположился с привычной для него роскошью. Он снял себе особняк и в течение пяти недель умудрился израсходовать на приемы такую сумму, которой хватило бы всему населению Лиона на целый год.
В письмах первому консулу Талейран, разумеется, не упоминал о своих денежных делах, зато сообщал, что по дороге повсюду раздавались крики: «Да здравствует Бонапарт!». Даже ночью при подъезде к Лиону люди с лампами в руках подходили якобы к дверцам кареты Талейрана, чтобы выразить свое восхищение первым консулом. «Вы горячо любимы в Лионе; вам оказывают полное доверие. В вас любят все и, возможно, целеустремленность больше, чем что-либо другое. Вы будете приняты самым лучшим образом», — писал министр своему патрону.
Бонапарт прибыл в Лион 11 января 1801 г. Через несколько дней в речи, произнесенной на итальянском языке, он предложил именовать Цизальпинскую республику Итальянской. Эти слова были встречены громом аплодисментов. И надо ли удивляться тому, что оратор через две недели был избран президентом нового государства?
К зиме 1800 года все говорило о том, что в стране окончательно утвердилась личная диктатура Бонапарта. Она нуждалась теперь в правовом оформлении. Именно этого добивались Камбасарес, Талейран, Редерер и др. 2 августа 1802 г. после всенародного плебисцита, проведенного открытым голосованием, Наполеон Бонапарт был провозглашен пожизненным первым консулом. Вскоре законодательные органы приняли решение о наследовании его власти. Члены семьи нового диктатора и Талейран торжествовали.
Официальное положение министра внешних сношений окрепло. Казалось, урегулированы были и личные дела: он вступил в законный брак.