Хрущев

Изумительный парадокс советского образования: люди младше 35—40 лет Хрущева не знают. Будто его и не было. Собственно, это соответствовало точной идеологической установке: вроде бы был, но, с другой стороны, и не было. Его никем конкретным не подменяли, были "партия", "правительство", "народ" с "поступательным движением к коммунизму". А вот кто руководил партией, правительствами и направлял народ к коммунизму, узнать было невозможно.

После смерти Брежнева Хрущев слегка проклюнулся на общественной ниве прошлых лет, но тут уж все начали вдоволь издеваться над покойным Леонидом Ильичом, с моей точки зрения, совершенно незаслуженно, поскольку этот несчастный человек имел лишь два вполне простительных недостатка, которые и поныне огромное количество людей себе прощают: любовь к орденам и неспособность руководить огромным государством.

Ну а там начали разгадывать ребус Михаила Сергеевича Горбачева, с неоправданной поспешностью то подымая его до щиколоток "Медного всадника", то низвергая до уровня рядового коммунистического пройдохи. А тут, — в рогатины, да на Ельцина! Короче, толком не вспомнив, Хрущева опять забыли. Но ведь как говорил великий Публий Овидий Назон: "Дело прошлое, но последствия налицо". Я не историк и вовсе не собираюсь разбирать жизненный путь героя. И нет у меня никакой "задней" политической мысли, поскольку я не играю в партийные игры, а просто хочу поделиться собственными, вероятно, весьма субъективными мыслями о человеке, незаслуженно забытом...

Для меня тогдашний 1937-й был просто странноватым годом, когда "папа уехал в долгую командировку". Для людей более старых Никита Хрущев — освободитель, причем освободитель несравненно масштабнее Александра II. Конечно, освобождение крестьян от рабства — великая реформа, но разве сравнима она с освобождением от смерти?!

Как я понимаю, Хрущев в акте развенчания культа Сталина и реабилитации безвинно репрессированных людей не руководствовался никакими теориями, Марксом, Лениным, потому что, как сказал поэт, "ни при какой погоде я этих книг, конечно, не читал". Да и захотел бы прочесть, — не смог бы, потому что ничего подобного ни там, ни у Торквемады, ни у Савонаролы не нашел бы, а найдя, — не понял. Я убежден, что Хрущев не мстил здесь Сталину за униженное самолюбие, когда тот прилюдно заставлял его танцевать украинский гопак. Дело было не в самолюбии, а в нечто большем, переходившем за рамки собственной гордыни — в элементарной совести. Никто в стране (о ЦК и говорить нечего!) никогда бы не осудил Хрущева, спусти он все сталинские грехи "на тормозах". Тем более что десятки, если не сотни тысяч людей сами тогда были всей этой кровавой грязью мараны-перемараны.

Поэтому давайте разберемся объективно: разоблачения Сталина лично Хрущеву только вредили. За 29 лет своего царствования Сталин создал продуманный институт власти и смог убедить всех, что созданный им порядок вещей — единственно правильный. У Ленина была оппозиция, была у Горбачева, есть у Ельцина. У Сталина существовали лишь декорации оппозиции (если не считать Троцкого), которые он сам воздвигал, а по мере необходимости сам и низвергал. И все-таки из всех советских вождей Хрущев имел самую сильную оппозицию, и уже поэтому он интересен. Этот шахтерский хлопец со своим отбойным молотком с невиданной энергией начал вгрызаться в монолит вчерашней незыблемой власти. Мог он вдохновить своими лозунгами Молотова, Кагановича, Ворошилова, которые не по злобе характера, а искренне не понимали, как можно жить иначе? Могли ли разоблачения Хрущева вызвать восторг лидеров Восточной Европы, — кучку ласковых вассалов, покорно клевавших зерно со сталинской ладони? А если ладонь вдруг быстро захлопывалась и какого-нибудь зяблика вдруг душили, остальные разлетались с веселым щебетом дежурных одобрений, делая вид, что к ним все это не относится. Но ведь не могли же они не понимать, что ломка, затеянная Хрущевым, грозит разрушением и их тепленьких мирков?

Не очень понятно и то, а почему собственно Запад должен был приветствовать хрущевские реформы. Сталина нет, жертвы его сгнили в ГУЛАГе, разумеется, поклокотать с гуманистического насеста, повод всегда найти можно, но все это — не страшное, забытое прошлое. А нынешняя реальность — огромный сильный медведь, который вылез из пещеры, где его много лет держали на цепи, с хрустом раздавил череп уже почившего хозяина и теперь с энергией и усердием, которых Сталину и не снилось, ревет на весь мир о скорой, полной и неизбежной победе коммунизма, размахивая над головой, словно дубом, вырванным с корнем, огромной ракетой с атомной боеголовкой.

Так что же получается? Совершив главное дело своей жизни: освобождение — посмертное и прижизненное — жертв культа личности Сталина, за что он, бесспорно, заслуживает памятник (мы же "Медного всадника" поставили не за то, что Петр тысячи крестьян в болотах утопил, а за город), Никита Сергеевич Хрущев в верхних эшелонах власти оказался в подавляющем меньшинстве, обрел множество явных и еще больше тайных врагов и, окруженный критиками и оппозиционерами всех мастей, обрек себя на неминуемую, если не физическую, то политическую гибель.

Что было главной движущей силой Хрущева? Думаю, властолюбие. Но и здесь он не был похож на других вождей, — ни на тех, которые воспитали его, ни на тех, которых воспитал он. Как всякий лидер, он уже по определению был предатель. Классики литературы не раз демонстрировали нам, что за стенами королевских дворцов дружба испаряется. Сегодня сплошь и рядом слышишь, как тот или иной политический деятель "продал" товарища, "заложил" друга. Так было всегда и во всех странах, и иначе быть не может, ибо понятие политической целесообразности всегда и везде будет превалировать над понятием человеческой морали и порядочности. Увы, как это ни грустно, но история убеждает нас, что иначе просто немыслимо заниматься политикой.

Не будем идеализировать: Хрущев тут исключением не был, пощады не знал. Он "сдал" Берию (а ведь сколько общих воспоминаний!), и Жукова (фронтовая дружба не ржавеет!), и Булганина, непонятно зачем изо всех сил поднимая этого, в общем вполне заурядного человека (м. б. чтобы падать побольнее было?). Я не говорю уже об антипартийной группе, о молодом любимце Шепилове, о друге дома Маленкове, — сколько тенистых дорожек исхожено на даче, сколько сокровенного переговорено...

Признаюсь, от политической жизни меня всегда отталкивали не сами все эти заговоры, козни, взаимные обиды, — их в нашей повседневной, обыденной жизни сколько угодно, а вот эта волчья психология, когда опальный политик в один трагический для него миг как бы перестает существовать: его не только никак не привечали, с ним просто не здоровались, без согласия его свозили со старой квартиры, убирали прислугу, меняли автомобили и телефоны. Активного, властного, сильного человека превращали в его собственное чучело, прием этот — чисто советский, до сих пор сохранившийся, и Хрущев был, пожалуй, первым, кто испытал на себе сжигающие в эти минуты человека муки бессилия...

Но это все было потом. А пока, объективно оценивая его искреннюю страсть к властолюбию, создается впечатление, что Никита Сергеевич даже в минуты высшей власти стремился это свое властолюбие как-то обуздать, хотя год от года это давалось ему все труднее и труднее, а иногда, чего уж греха таить, — и вовсе не давалось.

Внутренне, он не мог вернуться к деспотизму Сталина, сам развенчав его. Гири "коллегиальности руководства", которые он сам себе навесил на XX съезде КПСС, постоянно побуждают его при всякой спорной и трудной политической ситуации советоваться, собирать ЦК, пленумы и т. п. Да, он хотел, чтобы в конечном итоге все получалось так, как он хотел, но получалось бы "по правилам", как "вместе договорились". В своей книге "Никита Хрущев: кризисы и ракеты" его сын Сергей верно подмечает, что именно этот партийный демократизм Н. С. Хрущева позволил членам ЦК, еще вчера быстро и радостно поднимавшим руку за любое решение Москвы, ощутить себя реальной силой, способной решать кардинальные вопросы, стоящие перед страной и перед каждым из них в отдельности. Когда летом 1957 года Пленум ЦК, — впервые за всю историю КПСС, — отменил постановление ЦК об освобождении Хрущева от обязанностей члена и секретаря ЦК, это был невиданный "бунт на корабле". Но Никита Сергеевич не понял, что эти же, почувствовавшие свою власть "матросы" в 1964-м сбросят его за борт...

Если первой чертой Никиты Сергеевича была искренняя вера в коммунистическое будущее человечества, то второй, дополняющей ее, чертой — невероятная активность во всяком деле, по его мнению, приближение этого будущего ускоряющее. Я потом понял, почему его так раздражал ставший генсеком Брежнев. Может быть, даже не за предательский этот путч, когда Хрущев влез, как рыба в вершу (хотя, конечно, этого предательства он ему никогда не простил), а за его пассивность, бездеятельность, полное отсутствие того активного наступательного начала, которым обладал он сам. Хрущев по натуре был деятель. И это было бы замечательно, если бы ни еще одна — третья — его черта, увы, перечеркивающая все плюсы двух первых: он был фантастически нетерпелив.

Разве сам лозунг "химизации всей страны" дурен? Разве не сулит нам химизация величайшие блага, — от новых технологий до экономии природных ресурсов? Да кто же будет спорить?! Разве кукуруза — не ценнейший питательный продукт? Но ведь неуемной энергией своей доводил он многие разумные начинания до полного абсурда.

Летом 1970 года мы с моим другом, журналистом Юрием Ростом, путешествовали по реке Пинеге в Архангельской области и оказались в почти брошенной деревеньке, где прожили несколько дней, обсуждая между баней и самоваром внешнюю и внутреннюю политику СССР с двумя старушками, — последними жительницами этой умирающей деревеньки. Затем разговор пошел, естественно, и о сельхозработах.

— Приезжал один из района, велел кукурузу сеять... (Что такое кукуруза, тут никто не знал.)

— Так ведь не вырастет, — сказал один из нас, "аграрий" покрупнее.

— Знамо не вырастет, — горестно кивнули старухи. — Но мы ее пораньше посеяли, она только вылезла, ее морозец и пришиб! Ну, мы сразу все под овес перепахали, тут всегда родились замечательные овсы.

— Ну, а осенью?! — завопил "аграрий", менее искушенный. — Ведь за урожаем приедут!

— Ты думаешь там, в райкоме, одни пни сидят? Что ж, они сами не понимали, что никакого урожая быть не может никогда!.. — в голосах старух слышалась даже некоторая обида.

Смешной и страшный этот рассказ я запомнил на всю жизнь. Это уже не "идиотизм сельской жизни" (по Ленину), а "идиотизм руководства сельской жизнью". Уж хотел написать "по Хрущеву", но остановился. Не мог не знать выросший на Украине крестьянский паренек Никита Хрущев, что Пинега — не Кубань и кукуруза там не вырастет. И не думаю, чтобы он давал приказы там ее сеять. Беда и вина его в том, что он искренне, "для пользы дела", увлеченный полями американца Гарста, не находил в себе сил остановить руку, такой приказ подписывающую, а того пуще, — не давал сильного шлепка по этой руке...

Я не знаю, видел ли Троцкий коммунизм красным. Вряд ли что-то определенное о цвете невиданной новостройки мог сказать Сталин. Но Хрущев действительно видел его светлым! Убежден, что Хрущев хотел накормить оголодавший народ и расселить по отдельным квартирам. Хотел, но не умел! Все пламенные речи, взрывные собрания и фугасные пленумы происходили от нетерпения. Он строил "величественное здание" на века, но что-то постоянно отваливалось и осыпалось, а потому постоянно надо было чинить и латать, как можно скорее заляпать химией, присыпать кукурузой, заткнуть шариком гагаринского "Востока", оживить стройку прорабами из Совнархозов или разогнать дармоедов из министерств по деревням. Хрущев постоянно и беспланово, если не сказать бестолково, искал пути реализации задуманного. Мне представляется, что чаще всего неудачи его объяснялись отсутствием общей культуры. Отсутствие общей культуры сказалось не только на том, что он орал на Андрея Вознесенского, пробовал унизить (да не вышло! ) Эрнста Неизвестного или дразнил старенькую Мариэтту Сергеевну Шагинян "колбасой с перцем". Не в этом его беда. Все эти писатели-художники, кстати, имели полное моральное право никуда не ездить, послать Никиту куда подальше, шепнуть на ушко, что в своем деле они понимают лучше него и в полуграмотных его советах не нуждаются. Он не понимал (как и с кукурузой), что имя его боссы от культуры используют в своих корыстных целях.

Мне кажется, живописно-литературным разгромам мы склонны придавать большее значение, чем они того заслуживают. И все живы, и все здоровы, и голову Венере Милосской он не отбил. Но он делал вещи куда более опасные, чем критика Фалька. Говоря о катастрофическом дефиците общей культуры, которой страдал вождь, я думаю об острой необходимости для него иметь 10—20 советников, которые смогли бы объяснить ему нечто несравненно более важное, чем фильмы и картины: объяснить порочность его убежденности в неизбежности войны между Востоком и Западом. Хрущев мог быть забавным, смешным, трогательным. Но в этом вопросе он мог быть страшен...

В подсознании Хрущев был мирным человеком, но представить себе, как можно без войны разрешить величайшую историческую дилемму: коммунизм—капитализм, он не мог. Поэтому, не желая войны, он постоянно к ней готовился, перевооружался, изобретал все более новые и дорогие военные доктрины. Он ощущал себя хозяином (и так оно и было) социалистического лагеря. Соцлагерь и мировая борьба за освобождение от колониального господства рассматривались им как некая личная историческая миссия, ради исполнения которой он живет на земле. Никакие доводы не могли убедить его, что венгры, например, имеют право жить так, как хотят они, венгры, а не так, как он хочет, чтобы они жили. Хрущев постоянно ждал каких-нибудь подвохов от американцев, подозревая их во всех возможных пакостях. Убедить его, что США (а тем более Европе) война, а тем более война на самоуничтожение, сейчас нужна как рыбе зонт, никто не мог. Отсюда — постоянная, порой безвкусная похвальба победами собственного строя, всякое, до мелочи доходящее, желание принизить успехи своих потенциальных противников.

В вопросе сосуществования двух социальных систем, чтобы он ни говорил и ни писал, Хрущев был, на мой взгляд, человеком средневековых понятий. Устройство мира, по Хрущеву, было несравненно ближе к Птолемею, чем к Копернику. У Птолемея вокруг Земли ("учения коммунизма") вращались разные планеты, одни поближе, другие подальше, а те, которые не вращались, непременно, рано или поздно, должны были втянуться в эту единственно возможную и как бы самой природой предначертанную круговерть. Система Коперника превращала Землю ("учение коммунизма") в нечто рядовое, допускающее разночтения. Иногда в статьях Хрущева мелькают "продажные социал-демократы", но эта такая мелочь, что много внимания он им не уделял. Его Вселенная была устроена гораздо проще: "мы" и "они". И "кто кого"? Сила убежденности этого очень доброго и миролюбивого, но политически предельно примитивного человека была столь велика, что он заставил поверить в нее весь мир. Ведь и в США говорили: "мы" или "они". А потому единоборство двух социальных систем из нормальных политических и экономических сфер перекидывалось в области самые невероятные: в вальсы и джазы, узкие и широкие брюки, длинные и короткие волосы и еще Бог знает во что! И за все это шла война на "идеологическом фронте". Вот уже сколько лет прошло, но я так и не понял, почему широкие брюки считались "прокоммунистическими", а узкие — "прокапиталистическими"...

Хрущев верил в ракеты. Не буду особенно касаться этой близкой для меня темы, боюсь, она не сделает этот этюд более объективным. Не будучи военным специалистом, не хочу обсуждать и ту гигантскую ломку, которую он провел в авиации и на флоте. Но и неспециалисту скоро стало видно, что дров там наломано предостаточно. В целом ставка Хрущева на ракеты оказалась правильной, что подтверждается всем прогрессом в области вооружений последних лет.

И тут мы снова возвращаемся на круги своя: хотел ли Хрущев третьей мировой войны? Нет, не хотел. Прежде всего, потому, что боялся войны вообще, повидав ее лицом к лицу, оставив на войне сына, а во-вторых, потому, что боялся проиграть ее, точнее, — понимал, что победитель не обнаружится... Часто он балансировал на грани войны и мира и, бесспорно, затормозил создание новой Европы. Он не привел бы нас к коммунизму: такой дороги не было. Возможно, век царствования Никиты Хрущева на Руси время сожмет в крохотный шарик единого мига, и все-таки, мне кажется, потребуется еще долгий, тщательный и беспристрастный анализ всего, что сделал Никита Сергеевич Хрущев, — один из самых самобытных и неоднозначных политиков XX века.

Добавить комментарий