Борьба за существование и законы экологии. – «Невежественные дикари», берегущие природу. – Духи ландшафта, хранители биотопов. – Солидарность богов-владельцев и людей-арендаторов. – Куда уплывали Курильцы.
Когда древний человек впервые ступил ногой на ту землю, которой впоследствии суждено было называться Айнумосири, ему конечно же прежде всего предстояло освоить здешнюю природу, адаптироваться к среде обитания.
Непосредственное природное окружение для первобытных, а равно и традиционных коллективов, не вооруженных могучей техникой, технологией, наукой преобразования мира, — это обширное поле деятельности, от успеха или неуспеха которой всецело и напрямую зависели жизнь и смерть. Мастерство в охоте, рыбной Ловле, собирательстве определяло судьбу: продолжит сей род существование или исчезнет. Со времен первобытного стада люди оттачивали свое умение в промыслах.
Этнографам известно, что традиционные коллективы досконально знали географию местности, ее ландшафтные, метеорологические и климатические условия, ареалы произрастания растений, обитания зверей и птиц, их повадки и маршруты миграции. Позитивные сведения, живой ум, прирожденная и предельно отточенная интуиция, натренированные органы чувств, не говоря уже об орудиях труда, технических устройствах и приспособлениях, — вот неполный арсенал, который использовал человек, стоявший лицом к лицу со стихийными силами.
Что долго ускользало от внимания исследователей, путешественников, администраторов, так это мировоззрение «инородцев», «отсталых», «примитивных» племен и народностей, отражавшее предельную слитность их существования с окружающим миром. Борьба с природой, ее покорение, переустройство на собственный лад в соответствии со своими потребностями, вкусами, выгодами и даже прихотями – совершенно привычный для цивилизованного мира образ мыслей и действий, хотя подобные точки зрения сейчас серьезно уточняются и пересматриваются.
Но люди традиционных коллективов смотрели на окружающий мир совсем по-другому.
Современный человек привык к тому, что производство, наука, искусство, мораль, право, другие сферы бытия и сознания очень четко дифференцированы. Когда-то ничего подобного не существовало. На заре человеческой истории религия, искусство и преднаука бытовали в нерасчлененном целом. Мир населяли бесчисленные божества и духи, олицетворявшие в первобытном сознании природные явления, а многие хозяйственные занятия были неотделимы от ритуалов. Со временем создал ась сложная и малопонятная для стороннего наблюдателя система, в которой позитивные знания, образность мышления, лирико-эстетические чувства, иллюзорные представления, обычно-правовые нормы и многое другое взаимопроникали и взаимообусловливали друг друга. Это налагало сильный отпечаток на хозяйственно-промысловую деятельность, на практику природопользования. Упрощенное толкование многих элементов такого культурного комплекса часто порождало нигилистическое к нему отношение, явно заниженные оценки, различные концепции об «алогичности» мышления и бытия «дикарей», о «неисторических народах», «первобытных» людях, под которыми понимались и современные исследователю этносы, даже коллективы нашего столетия.
Соответственно приобщение аборигенов к цивилизации, их аккультурация, велось через ломку традиционной культуры, путем навязывания чуждых понятий, правовых и нравственных норм, обычаев, материальных и духовных ценностей. Это вело к деградации культур. Дальнейшее изучение подобным образом деформированных культур давало аргументы для выводов о «примитивном» их уровне.
Цивилизованный мир долгое время недооценивал значимость экологических факторов в истории людей. Природа изучалась отдельно, человек виделся как бы на ее фоне. И это не случайно. Капитализм рассматривал природу как простую сумму отдельных естественных богатств, всего лишь как сырье для культуры, которое по мере развития соответствующих возможностей надлежит использовать. К сожалению, при социализме во многом были унаследован такой оценочный подход к естественной среде.
Но с развитием экологических знаний, с одной стороны, и ростом экологической угрозы – с другой – мы начинаем постигать самоценность природы как незаменимои основы всего сущего, в том числе и рода человеческого, как сложнейшей взаимосвязанной и саморегулирующейся системы. «На смену доминанте преобразования природы пришел акцент на приспособление человечества, его деятельности к среде биосферы».
Постигая эти истины, мы как бы с трудом вспоминаем, по крупицам восстанавливаем «хорошо забытое старое». Но похоже, наши предки куда лучше своих потомков ощущали и учитывали всеобщие связи и взаимозависимости естественного мира. Традиционные общинно-родовые коллективы обладали, говоря современным языком, определенным экологическим сознанием. «То обстоятельство, что традиционное природопользование народов Севера соответствует природному равновесию в данной экологической нише, — отмечает Р. Ф. Итс, — подтверждается всем многообразием этнографических источников. Все указанные выше народы добывают дичи столько, сколько это необходимо не только для собственного пропитания, но и для сохранения природных богатств; содержат такое поголовье оленей, какое могут прокормить ягельники, при необходимости надолго закрывают для рыбной ловли водоемы... Указанные народы, — подчеркивает он, — производили и производят такие действия, опираясь на многовековый опыт «естественных экологов»».
Конечно, коллективы охотников, рыболовов, оленеводов, ранних земледельцев не были способны смести с лица земли гору Магнитную, как это уже сделали мы, или безнадежно засолить неправильной мелиорацией большую часть сельскохозяйственных площадей, или повернуть вспять реку... Но уничтожить популяцию оленей, обезрыбить речку, загрязнить озеро, превратить пастбище в изрытый копытами животных перевыпас, вырубить леса вокруг селения – это им было под силу. Тем не менее, если сохранялись традиционные контуры природопользования, если не было мощного внешнего влияния – подобного не происходило.
Очевидно, не правы те авторы, которые скептически относятся к возможностям рациональной экологической регуляции со стороны общинно-родовых коллективов или вообще отрицают какие-либо регулирующие установки в их взаимодействии с естественным окружением. Так рассуждал, например, дореволюционный русский исследователь В. В. Солярский, написавший о жителях Приамурья: «Имея вокруг себя обилие леса, инородцы не встречали надобности в выработке каких-либо правил для пользования лесами, и таковое имеет у них вольный характер: всякий рубит, где хочет и сколько ему нужно». Примерно такие же взгляды встречаются и сегодня; во всяком случае довольно распространено убеждение, что традиционные коллективы присваивающей ступени хозяйства не наносили заметного ущерба природной среде лишь в силу низкого развития производительных сил.
Природопреобразующие возможности коллективов прошлого порой сильно преуменьшаются. Между тем для этого мало оснований. «Человечество с самого начала возникновения, — пишет В. А. Анучин, — развивалось... не только приспосабливаясь, но и приспосабливая К своим нуждам то географическое окружение, в котором оно развивалось». Применение орудии труда поставило людей в совершенно особое по сравнению с остальными организмами положение. Это вело к тому, что уже в начале голоцена сформировавшийся Homo sapiens выступал «в качестве нового, хотя еще слабого преобразователя природы». Притом принцип отношения палеолитического охотника к естественной среде был «примитивен и прямолинеен – брать все полезное... не заботясь о последствиях». Такая стихийная деятельность не могла не вести к катастрофам местного, а возможно, и регионального масштаба, оборачиваясь кризисными экологическими ситуациями. Выходы из них были затяжными и трудными, но результатом становился копившийся экологический опыт, совершенствовались методы взаимодействия со средой обитания. Отбрасывалось то, что наносило природе заметный ущерб, происходил отбор полезной информации, закреплялось и превалировало все, что давало средства к жизни без ощутимых экологических деструкций. Это находило отражение в представлениях, воззрениях, регуляционных обычаях (правилах, ограничениях и запретах), в быту, хозяйственном укладе, в личной и общественной жизни, в социальных институтах.
Можно отметить еще одну неточность, встречающуюся в рассуждениях о взаимодействии человека прошедших эпох с природой: когда говорится о «приспособлении», подразумевается пассивное паразитирование на естественной среде, когда же заходит речь об активном приспособлении, тем более преобразовании, — под этим понимается прогрессирующее разрушение среды. А ведь между двумя крайностями есть много других возможностей экологической адаптации. В частности, формы культуры, которые если и не воздействовали сугубо активно на природу то все же активно с ней взаимодействовали, при этом не переступая тот роковой порог, за которым начинается деградация экосистем.
Очевидно, существовала промежуточная ступень, характеризующаяся многими чертами воспроизводства, — своего рода непрямой контроль среды, направленный на сохранение ее репродуктивных способностей поддержание их на стабильно высоком уровне. Далее мы постараемся показать это при описании традиционного природопользования айнов.
Итак, человек обживал Айнумоори... По мере адаптации к природной обстановке айны разрабатывали свойственную их ступени развития общественного сознания концепцию мира, которой и руководствовались. Появляются многочисленные регулирующие традиции, легшие в основу природопользования. Они были призваны гарантировать стабильность жизни, развитие общества на основе сохранения естественных ресурсов и баланса природных процессов.
Именно такой способ социокультурной адаптации, характеризующийся «вписанной» В природную среду деятельностью человека, когда две взаимодействующие части – природа и люди – образуют динамично сбалансированную этноэкосистему, и был присущ айнам. Существенной особенностью такой социокультурной адаптации человека к среде является то, что темпы, количество и характер его воздействия на природу оставляли последней возможность в свою очередь адаптироваться к человеку, не разрушаясь, не деградируя. В результате, как представляется, и обеспечивалось динамичное равновесие в этноэкосистеме. И только в этом смысле можно говорить о «вписанных» в естественную среду коллективах и народах. Перед нами, таким образом, не закостеневшая в «приспособлении» к раз и навсегда данным условиям архаическая модель, непостижимым образом перенесенная, вне процессов движения к совершенствованию, из времен палеолита в условиях XIX-XX вв., а своеобразная, весьма логичная линия социального развития; не сомнительное «естественное» состояние примитивного человека, которого на любой стадии можно отождествить с «первобытным дикарем», а высокая степень эмпирического овладения природой.
В экологическом опыте народов традиционного общества следует выделить наряду с бесспорным и для всех очевидным запасом знаний, умений и методов эксплуатации ресурсов природной среды еще и комплекс воззрений, убеждений, навыков, а также связанных с их практической реализацией приемов, правил, ограничений, запретов и т. п., функция которых так или иначе сводится к поддержанию экологического равновесия в среде обитания.
Нам уже известно, что айны жили рассредоточенно, мелкими локальными группами, довольно далеко отстоящими друг от друга селениями. Хозяйство было связано с лесом, морем, нерестовыми реками, лагунами и озерами. Они охотились на оленей, медведей, пушного зверя, крылатую дичь, морских млекопитающих, ловили лососевых и других рыб. Одной из древнейших отраслей, не потерявшей своего значения в комплексной экономике айнов, выступало собирательство съедобных и иных полезных растений в тайге и речных долинах, а также водорослей, моллюсков и прочих даров моря. Это занятие восходит к неолитической культуре «раковинных куч», к раннему дзёмону. «Если айн не работает у японцев, — писал М. М. Добротворский, — то он целое лето про водит в рыбной ловле и в собирании на зиму ягод, трав и кореньев. Зимой айны ловили соболей, выдр, нерп и сивучей. Женщины заняты преимущественно приготовлением льна и ниток из крапивы, тканьем и шитием платья и обуви, чищением, копчением и сушением... рыбы и приготовлением рыбьих шкур, деланием циновок из травы или из рисовой соломы и собиранием съедобных трав и корней».
Все эти занятия не требовали создания крупных коллективов, сложных форм кооперации. Как установил Х. Ватанабе, для достижения хозяйственных целей айны почти никогда не объединялись в рамках нескольких селений. В повседневной жизни достаточно было традиционного половозрастного разделения труда и кооперации нескольких семей одного селения либо представителей двух-трех селений в промысловую артель.
На Хоккайдо хозяйственно-экологической единицей, обычным полем природопользования выступала долина реки – пет ивору. Термин ивору в данном случае подразумевал совокупность хозяйственных угодий и ареал трудовой деятельности людей долины. Это была хорошо освоенная и досконально изученная зона, разделенная на более мелкие ивору (суб-ивору, по терминологии Х. Ватанабе) – сферы влияния отдельных локальных групп и их подразделений, как-то: семья или артель.
Заметим, что, хотя об айнах Сахалина соответствующая систематизированная информация отсутствует, нет оснований говорить о каких-либо принципиальных отличиях. Так, существуют указания на распределение промысловых угодий между территориально-родовыми группами. «Прежде,— писал Н. Кириллов, — айны имели родовые речки, причем если не охотились сами, то отдавали в аренду гилякам, приезжавшим к ним». Б. Пилсудский отмечал наличие у айнов Сахалина родовой собственности на речки, а в ряде случаев – «частной собственности», при которой «никто, кроме владельца, не имеет права охотиться где бы то ни было вдоль этой реки», наследственного права на угодья. Он привел перечень конкретных родовых речек и их хозяев – айнские семьи.
Таким образом, ничейных хозяйственных территорий у айнов по сути не существовало. Это очень важная черта традиционного природопользования, исключавшая обезличку, хищническое, грабительское отношение к эксплуатации природных ресурсов.
Поскольку главной, жизненно важной статьей питания являлась рыба, прежде всего кета, то, как правило, котан на Хоккайдо был связан с нерестилищем или группой нерестилищ этого вида лососевых. У каждой локальной группы были так называемые именованные нерестилища, т. е. места наиболее массового и постоянного икрометания рыбы. Так, в верховьях реки Токапци находились нерестилища Нитмап ун ицан, Томамапет ун ицан, Парато ун ицан. Они принадлежали локальной группе Нитмап. Если локальная группа включала в себя несколько селений, нерестилища распределялись между ними, но контроль оставался за локальной группой в лице ее вождя. Например, селения Саруннай, Ниясикес и Мосеуси владели нерестилищами Саруннай путу ун ицан, Ниясикес ун ицан и Куттекус ун ицан; все они принадлежали локальной группе Мосеуси.
По Х. Ватанабе, соответствующий котан. обладал монопольным правом эксплуатации нерестилищ, которую осуществляли отдельные семьи или межсемейные артели. Право подразумевало и ряд обязанностей. Жители ревностно следили за тем, чтобы в их владение не вторгались чужаки. Думается, это объяснялось не только общинно-родовой собственностью, но и экологическими соображениями. Вождь группы был ответствен за нагрузку на угодья, в первую очередь на наиболее рыбные места, — нерестилища эксплуатировались весьма интенсивно.
Несомненно, существовал не только надзор, но и постоянный уход за нерестилищами, что вообще свойственно рыболовецким народам Дальнего Востока. Из полевых материалов по Северному Сахалину нам известно, например, что жители нивхских и орокских селений периодически очищали реки от бурелома, обрушившихся камней, дерна с целью облегчить проход рыбе на нерест. Во время нереста люди избегали плавать в лодках по рекам, а если и плавали, пользовались не веслами, производившими шум, а шестом. Именно шест применяли для движения долбленок во время промысла лосося и айны Хоккайдо. Дальневосточные рыболовы строго соблюдали определенный режим, необходимый для нормального воспроизводства лососевых, который распространялся на нерестовые речки. По-видимому, выражением этого режима у хоккайдских туземцев было особое отношение к именованным нерестилищам.
Х. Ватанабе дал подробную характеристику речного рыболовного комплекса айнов. Многие особенности применения остроги, разного рода ловушек, устройств, сачков, неводов и сетей выявляют выраженную природоохранную обусловленность. Ограничения в местах и сроках использования рыболовецкой техники и технологии характеризуют наряду с эффективностью щадящий характер промыслов.
Острога (марек) служила излюбленным орудием лова лососей на Хоккайдо. Пользовались ею только или почти исключительно мужчины. Марек помимо острого наконечника из оленьего рога была снабжена гибкой металлической пластиной, загнутой под углом к древку в обратном удару направлении. Когда наконечник вонзался в тело рыбы, эта пластина прижималась к древку, а как только рыболов начинал вытягивать лосося из воды, вновь загибалась, не позволяя рыбе соскочить с остроги. Изобретение давало гарантию добычи рыбы и исключало ее уход искалеченной, при условии, конечно, мастерства рыболова. Марек был не только эффективным, но и, говоря современным языком, экологичным орудием.
Поскольку в темное время суток кета более активна, а днем предпочитает затаиваться в омутах и под корягами, наиболее продуктивной была ночная рыбалка. При этом айны пользовались берестяным или травяным факелом (суне). Стоя на корме лодки, одна женщина толкала ее шестом, другая держала факел на носу лодки, а находившийся посередине мужчина действовал острогой. Но ловили с помощью мapeк и днем: мужчина бродил по воде, заглядывая под коряги и нащупывая рыбу в ямах. В это время два других рыболова – ими могли быть женщины – шли вдоль реки с небольшим неводом, в который попадала рыба, вспугнутая владельцем остроги.
Еще один способ ловли острогой был связан с устройством над струями реки помоста и на нем – потайного шалаша (ворун цисе). Из шалаша ловили в самом начале нерестового хода. Наконец, другой вид потайного шалаша (симпуй цисе) устраивался в начале зимы на льду реки, над лункой.
Айны изобрели ряд оригинальных устройств, в том числе автоматического действия, для ловли рыбы в реках и ручьях. Так, ловушка ураи, или рауомап, состояла из V-образной каменной загородки, в узкой части которой устанавливал ась плетеная морда. Ловушка куту применялась в верховьях. Узкая часть ее загородки соединялась с желобом, конец которого был приподнят над водой. Увлеченная течением, рыба пролетала по желобу и падала в корзину. Ловили лосося и с помощью запруды (тес). Ряд вбитых в дно реки кольев соединялся плетеной перегородкой. Вплотную к ней ниже по течению устанавливались один-два помоста, на которых стояли айнки с сачками в руках. Рыба натыкал ась на перегородку и поворачивала назад. В этот момент ее ловили сачком.
Из сетевых снастей айны применяли невод (йаросики йа), сетевую ловушку (йа ураи), тральный невод (йас йа), ставную сеть (цама йа). Их изготовляли из волокон крапивы. Тральным неводом ловили лососевых с помощью двух лодок-долбленок цип. Артель включала четырех человек, обычно из двух семей. Женщины действовали шестами, мужчины – снастью. Ставная сеть устанавливалась либо перпендикулярно линии берега, либо вдоль реки. Во втором случае использовал ась центробежная сила водоворотов: огибая их, увлеченный течением лосось попадал в снасть.
При доскональном знании айнами режима реки, экологии и привычек лосося, мест его скопления, маршрутов кочевания и т. п. все эти средства и приемы были весьма эффективны. Каждое устройство предназначалось для определенного места и времени. В те или иные периоды действовали запреты либо ограничения на применение определенных средств и приемов. При разнообразных вариациях, обнаруженных Х. Ватанабе в отдельных районах Хоккайдо и описанных в этнографических материалах по сахалинским айнам, другим народностям Сахалина, во всем этом комплексе прослеживаются следующие тенденции.
Менее всего ограничений распространялось на промысел в бухтах, устье, низовьях рек и на широком течении. В период начала нерестового хода и после икрометания кеты применялся широкий ряд приемов и снастей. Но чем ближе к местам нереста, тем больше имелось регулирующих норм, строже становились ограничения и табу. Крайним случаем регламентаций являлся режим нерестилищ, особенно именованных. Очевидно, это были своего рода заказники, или маточники, на которые население соответствующих групп и котанов возлагало главные надежды в воспроизводстве поголовья кеты. В пределы нерестилищ вторгались редко либо вообще не вторгались, сосредоточивая всю промысловую деятельность вокруг них. Непосредственно в дни, когда рыба была занята икрометанием, на средства массового вылова налагалось табу и применялось главным образом орудие избирательного промысла – марек.
Айны Хоккайдо принимали меры, чтобы не нарушать эволюционно сложившиеся пути миграций лосося. Никогда не практиковалось перегораживание русла в устьях и низовьях, как это делали японские промышленники. Рыболовная запруда (тес) сооружалась главным образом там, где было несколько проток или притоков, но и в этом случае, как отмечает Х. Ватанабе «по обычаю один край запруды всегда оставался открытым, чтобы таким образом не преградить проход рыбе». Ловушка (ураи) устанавливалась после того, как косяки пройдут к нерестилищам. При ловле вокруг нерестилищ в обычное время применялся ручной невод (йаросики йа), но в сезон кеты на ловлю им налагалось табу. Ловля тралением с двух параллельно идущих лодок применялась в низовьях, на широком течении. В верховьях, на узких местах тральным неводом, а тем более сетью не пользовались. Многие из этих правил согласуются с красноречивым сообщением Б. Пилсудского: «Переходя к лову рыбы большими морскими ставными неводами, айны не забрасывают и своих прежних приемов лова. Те, что ловят горбушу в море, делают это лишь в начале ее хода, пока она держится у берегов моря; как только... рыба зайдет в речки... небольшими неводами, а затем, в верховьях речек, крючками добывают эту рыбу, приготовляя ее тогда исключительно для себя...»
Можно заметить еще, что автоматические устройства, связанные с частичным перегораживанием русла, устанавливались преимущественно в верховьях, выше важнейших нерестилищ, либо (в поздний период) на рыбу, уже отнерестившуюся или по крайней мере достигшую мест икрометания. Снасти и приспособления изготовлялись и применялись таким образом, чтобы оставить шансы какой-то части косяка избегнуть вылова и продолжить род.
Небезынтересно, что у айнов Сахалина зафиксирован уникальный способ ловли лососевых с помощью собак.
Хотя часть айнов – а на Сахалине подавляющее большинство – жили на морском побережье, их занятия были преимущественно связаны с нерестовыми реками. Но существовал и морской рыболовный промысел. Тони, места традиционного лова, издавна распределялись между локальными группами на правах общинно-родовой собственности. Айны довольно оригинально подразделяли море на несколько зон, имеющих хозяйственно-экологическое значение. Бухта или залив, томари, при впадении реки, где и располагался писун котан (приморское селение), была единственной реально эксплуатировавшейся морской территорией. Неподалеку от устья айны ставили вдоль берега длинные, до 30 метров, сети, которые сшивались под руководством вождя из отдельных частей, изготовленных каждой семьей, и, таким образом, представляли собой общинную собственность. Сети выставлялись на мелководье, в зоне янке томари, т. е. на полосе воды, непосредственно примыкавшей к берегу.
Когда рыболовы заплывали на простой долбленке (цип) столь далеко, что показывались верхушки гор, лежащих за ближними сопками, — это означало, что они уже миновали вторую зону – репун томари (бухта мористее, дальше в море) и надлежало возвратиться ближе к берегу. Здесь, на стыке янке томари и репун томари, водились скаты и камбала. Их ловили длинными линями с множеством крючков на лесках. Такая снасть называлась хайна.
За томари простиралось открытое море (атуи) – зона янке сотки. Когда же вершины гор исчезали за линией горизонта, считал ось, что начинается четвертая зона – репун сотки. Здесь можно было встретить китообразных, в том числе косаток. В янке сотки и репун сотки водилась огромная и сильная сирикап – мечрыба. Но чтобы заплыть в открытое море, требовались долбленки с нашитыми бортами – итаома цип. Этот промысел считался опасным, и айны сравнивали его с охотой на медведя. Соответственно искусные в добыче сирикап люди ценились как прославленные охотники.
У берегов Сахалина и Курил важное промысловое значение имела добыча морских млекопитающих – сивучей, котиков, нерп. О морском зверобойном промысле айнов известно немного. В технологическом отношении он, видимо, мало отличался от нивхского или орокского. Мясо, как правило, потреблялось сразу, распределяемое между жителями селения, жир вытапливали и запасали впрок, шкуры шли на одежду, обувь, ремни. По свидетельству Н. Кириллова, «все айны в сумме бьют тюленей не более пяти на юрту». Есть данные о том, что в районах, богатых ластоногими, на одного охотника приходилось 8-10 нерп в год.
Исключительно важную информацию сообщил Б. Пилсудский. Айны Мауканского района (западный берег Сахалина), от селения Найоро до селения Нотосан, пользовались преимущественным правом (возможно, родовой монополией) на угодья острова Монерон, или, по-айнски, Тотомосири. Дважды в год они отправляли на больших кунгасах артели для добычи здесь сивучей. Первая поездка совершалась в конце февраля. Брали в среднем 100 голов. Вторично отправлялись в июне, привозили до 90 голов. Интересно, что ездили за раз по 30-35 человек, артель формировалась так, что по очереди в нее входили по одному человеку из каждого дома, а добыча делил ась между всеми айнами района. «...Продажу допускают в исключительных случаях, если убедительно об этом попросят проживающие около Мауки японцы и корейцы». Заодно айны собирали на острове яйца морских птиц.
Перед нами строго нормированный промысел в зоне, которая пользуется особым режимом. Айны охраняли Тотомосири с его богатыми лежбищами сивучей и птичьими базарами, единовременно охотник добывал здесь чуть более трех животных. Они не употребляли на Тотомосири огнестрельное оружие и протестовали против хищнического промысла на острове японцев, отстреливавших сивучей в массовом порядке и к тому же распугивавших ластоногих и птиц.
Некоторые указания Б. Пилсудского позволяют предположить, что прежде в подобном же режиме народного заказника эксплуатировались и лежбища острова Тюлений.
Есть информация о заповедных угодьях айнов Курил. В 1766 г. туземный старшина острова Итуруп просил казачьего сотника И. Черного «не ходить на восточную сторону острова Урупа, где у них бобровые промыслища». Но целью Черного как раз и было добыть драгоценный мех морских бобров (каланов). «Мохнатые пришли в крайнее негодование от того, что Черный, оставшись зимовать на Урупе, тайно посылал своих каюров на их промысловища ловить бобров». Обманутые айны взбунтовались. Это, как мы уже отмечали, стало причиной кровавого конфликта.
Таким образом, имеются сведения о трех народных заказниках или заповедниках айнов. Видимо, в прошлом подобный метод природопользования был весьма распространен у традиционных народов.
Айны промышляли и таких крупных морских животных, как кит, белуха, дельфин. Данный промысел пришел в упадок, отмечено Б. Пилсудским. Он полагал даже, что айны Сахалина не умели охотиться на китов, однако есть свидетельство Н. В. Буссе: «...когда японцев еще не было на Сахалине, то айны промышляли китов, но... теперь японцы считают китов своей собственностью...»
На косаток айны, возможно, не охотились. Этот хищник окружался у них особым почитанием. Они были убеждены, что косатка посылает людям китов, и каждого выброшенного на берег кита считали ее даром. А дар божества, по их воззрениям, надлежало разделить между всеми односельчанами и родичами.
Охота на крупных животных тайги и лесотундры, судя по сохранившимся сведениям, в прошлом имела важное значение. На Хоккайдо широкие масштабы принимал промысел оленя. Перед открытием доступа японцев в земли эдзо «весь остров был покрыт густыми лесами; олени скитались тропами, называемыми «оленьи тропы»; молва говорит, что они были так хорошо утоптаны, что выглядели как пути, проторенные людьми...». Поскольку маршруты миграций оленя были постоянными и хорошо известными айнам, это облегчало задачи охотников, применявших широкий ряд приемов добычи зверя: охоту с собаками, когда животных загоняли в глубокий снег или в воду и убивали дубинками и из лука; в местах переправы через реки; с помощью изгороди с несколькими проходами, где настораживались самострелы. Последний прием превалировал и считался делом профессионалов, объединявшихся в постоянные артели, которые охотились в закрепленных за ними угодьях. Наиболее перспективные территории оленьей охоты были, подобно лучшим нерестилищам кеты, именованными. Показательно, что для этого выбирались места гона, воспроизводства поголовья. Х. Ватанабе называет следующие пункты зимовок животных: Пеннай ан рикоруйя, Нуканан этоко йук риа уси, Панке Никоро окимун ан рикоруйя и т. п.
Главное охотничье оружие айнов – лук или сконструированный на его основе самострел. Основным отличием айнов от многих соседних охотничьих народов было применение отравленных стрел. Это давало столь значительное преимущество, что лук и самострел, как утверждает Х. Ватанабе, являлись единственным охотничьим оружием на Хоккайдо. Лук айнов, ку, прост, без усиливающих накладок из кости, делался из единого куска дерева. Для его изготовления могли использовать ель (особенно ее корень) или бересклет; ценились луки из тиса. Де Фриз писал: «...колчан они привешивают на перевязи к голове таким образом, что он висит у них на правой стороне. Луки их имеют длиной от 4 до 5 футов и делаются из ольхового или ясеневого дерева, а стрелы их – величиной с пол-аршина, выделаны довольно искусно и снабжены острием из тростника, который намазывается ядом. Яд этот весьма силен и, попав в рану, производит мгновенную смерть».
На Сахалине айны применяли крупные, почти в рост человека, луки. Они мало чем отличались от нивхских и орокских. Хранящийся в фондах Ленинградского музея антропологии и этнографии экземпляр достигает 169 см длины. По отзывам старых охотников, нивхов и ороков Сахалина, убойная сила такого лука довольно велика.
По-видимому, описанный де Фризом лук айнов служил не только охотничьим, но и боевым оружием. По утверждениям же Х. Ватанабе, охотничьи луки хоккайдцев имели малые размеры и не обладали большой убойной силой. Возможно, владение аконитовым ядом (суруку) не стимулировало совершенствование охотничьей техники: достаточно было царапины, чтобы такие могучие животные, как медведь, олень и даже кит, погибали.
Самострел (амаппо) применялся в оленьей и медвежьей охоте, но использовали его и для добычи мелкой дичи – выдры, кабарги, лис. Для оленьей охоты зачастую еще возводили и частокольную загородку – кутеки, которая могла достигать в длину нескольких километров. В частоколе делали проходы, напротив них и настораживались амаппо. Кутекu могла строить и эксплуатировать одна семья, или две-три семьи создавали артель. Если вблизи жилья оленей не было, охотники, эксплуатировавшие кутеки в зонах куари уси, т. е. на закрепленных промысловых участках, поселялись здесь в охотничьих домиках – ираманте цuсе.
В прошлом оленье мясо наряду с кетой заготавливалось на зиму и служило важной статьей питания на Хоккайдо. Йук ирамапте (охота на оленя) велась интенсивно, представляя собой упорядоченный, лимитированный и организованный промысел. Летом оленей не били, и объяснялось это вполне рационально – плохим качеством меха и низким убойным весом. Из этнографических материалов по Сахалину явствует также, что охотники считали необходимым дождаться, когда олень, во-первых, нагуляет вес, во-вторых, оденется в зимний, более богатый мех и, в-третьих, даст потомство. Соответственно самок отстреливали редко, сосредоточиваясь на промысле самцов. При всех ограничивающих правилах интенсивный промысел велся во время гона и после него. Скорее всего, аналогичных обычаев придерживались и айны Хоккайдо. Охота на оленя у них начиналась в октябре. С помощью манка (иректеn) они привлекали животных и добывали их тем или иным способом. Заканчивалась охота весной.
Совокупность характерных черт, присущих промысловым занятиям айнов, представляет собой отнюдь не примитивную модель хозяйства зрелого традиционного общества. Такие общества, по замечанию А. М. Решетова, «порой даже трудно отнести к обществам с хозяйством присваивающего типа». Мы очень часто видим здесь отношение к объектам промысла и угодьям как к домашнему, «очеловеченному» хозяйству. Забота об охотничьих, рыболовецких, собирательских зонах, о популяциях животных, сообществах растений, комплекс лимитирующих и охранных традиций, элементы народной мелиорации, сложная система идеологического обоснования, о которой мы далее расскажем подробно, — все это противоречит представлениям о «пассивном приспособлении» и тем более о «паразитировании» на природной среде.
Медвежья охота – занятие, которому айны придавали важное значение, обставляя его множеством ритуалов и правил, хотя медвежатина являлась менее существенной статьей питания по сравнению с олениной и тем более лососем. Видимо, судя по фольклорным данным, этот промысел в древности был более интенсивным, но к концу XIX – началу ХХ в. пришел в упадок. На Хоккайдо одному охотнику редко удавалось добыть более восьми медведей в год, считая и медвежат. На Сахалине, отмечал Б. Пилсудский, «медведей убивают сейчас очень мало. На восточном берегу айны за 2 года убили всего 5 медведей». Между тем еще в середине прошлого столетия по свидетельству Н. В. Буссе, медведей на Южном Сахалине обитало очень много.
Айны хорошо знали постоянные места зимовок медведей. На Хоккайдо их берлоги были распределены среди охотников на правах личного или скорее артельного владения. Ранней весной медвежатники появлялись около берлоги, сооружали перед выходом из логова частокол и, расшевелив спящего зверя, побуждали его выйти наружу, а как только он появлялся, убивали из лука. Если это была медведица с малышами, их тотчас отлавливали и, связав и закутав, доставляли в котан. Каждая такая поимка вызывала всеобщее ликование. Айны чрезвычайно любили «воспитывать» медвежат. Если они были совсем маленькими, всегда отыскивалась женщина-кормилица. В фондах Ленинградского музея антропологии и этнографии есть японские полотна XVII в., живописующие сценки из айнского быта. На одном из них изображена женщина, кормящая медвежонка грудью. Другой рукой она держит плачущего ребенка. Первые европейские исследователи застали характерную для традиционного айнского общества картину: почти в каждом доме воспитывались медвежата. Никто из туземцев не соглашался даже в обмен на ценные вещи уступить воспитанников пришельцам.
Промышляли медведя с конца лета, осенью и весной. «Летом когда мех не представляет ценности, регулярная медвежья охота не велась», — отмечает Х. Ватанабе. Если на Хоккайдо медведей убивали главным образом самострелом, то на Сахалине М. М. Добротворский еще застал охотников, которые шли на медведя с копьем. При Б. Пилсудском такой способ охоты уже забывался.
Пушной промысел айнов, по-видимому, издревле был лишь второстепенным занятием. Со временем, ввиду оживления контактов с соседями и европейцами, он приобрел меновое, товарное значение. «Охота на пушного зверя, — писал Б. Пилсудский, — не принимает у айнов крупных размеров. С увеличением числа русских охотников, которые вытесняют айнов из лучших, более богатых соболем речек, и с уничтожением пожарами громаднейших лесных площадей количество добываемого охотою соболя значительно уменьшилось». Собольи и другие пушные угодья, как мы уже отмечали, распределялись между охотниками в соответствии с общинно-родовой традицией.
«В октябре месяце айны идут в тайгу охотиться за соболями, — писал Н. Кириллов. — Расчищают речку, т. е. убирают лишний валежник, и оставляют через речку лишь те колоды, на которых «настораживают» петли (ловушки). Обыкновенно на одну речку идет 2 или 3 аинца...» На первый взгляд эта информация противоречит сообщению Б. Пилсудского. Если Н. Кириллов отмечал, что айны «расчищают речку», то Б. Пилсудский утверждал: «Инородцы не чистят речек...» Видимо, первый автор имел в виду освобождение речного русла от валежника и бурелома, что широко практиковалось сахалинскими охотниками и рыболовами, а второй – вырубку лесной поросли и деревьев, чего никто из туземцев не делал, зато практиковали русские промысловики.
Но продолжим цитату Б. Пилсудского. «Инородцы не чистят речек и ставят значительно меньше петель, поэтому каждый добывает втрое менее соболя, чем средний русский охотник. У последних очень распространено хождение на охоту вторично весною. Инородцы глубоко возмущаются этим хищническим отношением к богатствам леса. Весна, — подчеркнул он, — это период вынашивания самками детенышей. От некоторых охотников я слышал, что весною главным образом и попадают в петли самки... Итак, инородец, доказавший свое умение ценить и беречь природные богатства, которые он хотел бы сохранить и для своего потомства, — должен уступить грубому хищнику, связанному лишь временно с островом и поступающему по поговорке «после меня хоть потом»».
Хотим обратить внимание на проницательность исследователя, одним из первых среди российских этнографов обратившего внимание на важность взаимосвязей народа с природной средой. Он зорко выделял и не раз убедительно иллюстрировал природоохранные традиции айнов. В самом начале нашего столетия Б. Пилсудский поставил экологические проблемы в этнографической науке, показав, как разорение естественной среды обитания ведет к деградации традиционной культуры.
Все свои промыслы айны сосредоточивали на хозяйственно освоенных территориях, ответственность за состояние которых лежала на конкретных сородичах. Охранительные тенденции ярко проявлялись в водoпользовании и лесопользовании. Казалось бы, айнам при их малочисленности излишне было заботиться о чистоте воды. Айнумосири перенасыщена водными ресурсами — от бесчисленных родников, источников, ручьев до обширных заболоченных пространств, крупных рек и озер. Тем не менее айны неукоснительно соблюдали определенные правила по отношению к воде. Главной причиной могло быть то, что лососевые, основа их питания не терпят загрязненной водной среды. «...Не так еще давно, — писал Б. Пилсудский, — лет 20-25 назад, приезжали айны осенью ловить в реке Такое кэту. Обилие ее здесь было так велико, что речка эта называлась «реске-най», т. е. «река-кормилица». Теперь же ловят кэту, и то в небольшом количестве, жители одного с. Такое. Исчезновение этой ценной рыбы айнцы приписывают двум причинам: 1) Постройке казенной мельницы на русле р. Такое, благодаря чему рыба, которая стремилась всегда дойти до верховьев реки и ручьев и ловилась позднею осенью тысячами... должна была поворачивать назад встретив плотину мельничную, и потом забросила заходить в реку...» Река Найба же, в которую впадает Такое, не отвечает условиям нереста кеты: «Там течение медленное, вода не прозрачная и не такая холодная. 2) Загрязнению реки. У айнов считается величайшим грехом бросать что-либо грязное в реку. Жители же русских поселков Николаевского, Красной Речки, дубков, Галкино-Враское, как это водится вообще, сваливают навоз и всякие нечистоты в реку»
Столь же бережным было и отношение к лесу, хотя бережливость в условиях таежных пространств Айнумосири выглядит как будто немотивированной. Б. Пилсудский подчеркивал, что айны употребляют лесные материалы «в самом ограниченном количестве... Они жгут немало дров, но выбирают всегда высохшие деревья, выброшенные на берег морем, или хворост». Курильцы, по свидетельству Р. Тории, строили хижины в основном из леса, прибитого к берегу морскими волнами. Отправляясь на заготовку топлива в лес, сахалинские айны брали с собой специальные крючки (тапа), которыми обламывали сухие сучья. Аналогичные правила весьма характерны и для других народов Сахалина.
Наши полевые работы, прежде всего расспросы информаторов, выявили систему воззрений на лес как на комплексный фактор, обеспечивающий стабильность окружающей среды. Нивхи и ороки резко отрицательно оценивают вырубки леса на острове, отмечая, что в поймах это ведет к необратимому заболачиванию, а на склонах – к иссушению и эрозии почвы. О том, что подобные знания имеют глубокую местную основу, может свидетельствовать и традиционный запрет коренного населения Дальнего Востока «портить», т. е. рыть, землю, зафиксированный исследователями еще в середине XIX в. А сегодня мы слишком часто убеждаемся, что нарушение целостности почвенного покрова на Севере в условиях вечной или многолетней мерзлоты, а также сыпучего песчаного грунта влечет прогрессирующие эрозионные процессы.
Айны – хотя они не только рыли землянки, сооружали оборонительные рвы и насыпи, но и употребляли в земледелии соху, — видимо, разделяли такое мнение своих соседей. Мифических тончей, оставивших после себя следы многочисленных землянок, они называли сирукуру вэндэ камуи, т. е. «поверхность земли испортивший народ». Возможно, такая оценка давалась в тех случаях, когда цель нарушения покрова земли представлялась необоснованной.
Исконное земледелие у сахалинских айнов не зафиксировано. На Хоккайдо же им занимались на речных террасах близ селений. По Х. Ватанабе, площадь, возделываемая домохозяйством, могла достигать 2 тыс. кв. м. Это крупные масштабы для раннего земледелия. Земледельческий труд был преимущественно женским занятием, которое сочеталось с собирательством. Поймы рек, где луга и заболоченные пространства перемежались рощами и лесами, а также склоны сопок являлись хорошо освоенными зонами собирательства. Кроме ягод, орехов, иных плодов туземцы в больших количествах заготавливали клубни лилейных, коренья, травы, папоротник, черемшу, грибы, побеги лопуха, бамбука, стебли пучки и многое другое. Сумма информации о собирательстве айнов свидетельствует о важности этой отрасли в рационе питания.
Айны знали многочисленные полезные свойства растений – от деревьев до грибов, лишайников и мхов. По-видимому, народная медицина, тесно связанная с собирательскими промыслами, была достаточна развитой. К сожалению, она совершенно не изучена. М. М. Добротворский, сам врач и хороший знаток айнов, остался о ней невысокого мнения. Увы, исследователь был мало знаком с ботаникой. Записывая лечебные приемы и растительные снадобья, он зачастую не мог определить, какое растение скрывается за местным названием. Вот один из таких примеров: «...икема – корень какого-то растения нагорного, растущего только в самой южной части острова Сахалина, — есть в полном смысле айнская панацея, вроде китайского дженьшеня или русской царь-травы. Он помогает от всех болезней, но особенно от грудных». В другом месте читаем: «Икема – лекарственный корень (какого-то нагорного растения)», и еще раз: «Икема – отличное лекарство от ушибов...» Из контекста ясно, что автор приводит лишь айнские оценки, которым не очень доверяет. Что это за икема – можно только догадываться. Если это корень и приведена параллель с женьшенем, то речь, скорее всего, идет об элеутерококке или аралии – растениях, обладающих рядом сходных с «корнем жизни» свойств. В таком случае очень жаль, что опытный врач прошел мимо столь действенного лечебного средства, ведь элеутерококк ныне признается равноценным женьшеню. Если же это другое растение – еще более досадно...
Подобные взгляды не были чужды и врачу Н. Кириллову, что заметно по его следующему, пожалуй, не совсем логичному высказыванию: «...уже сам громадный выбор средств (более 130 названий одних лекарственных растений) достаточно свидетельствует о бессилии всей айнской медицины...» Чуть ранее записано: «Вообще на целебные травы (которые по употреблению, собственно говоря, заменяли прежде чаи) айнцы никогда не скупятся». В «Сахалинском календаре» на 1898 г. приводится каталог музея в Александровске. В числе других экспонатов описан ящик с лекарственными травами и другими средствами лечения, употреблявшимися айнами. Содержимое ящика, включающее 21 наименование, дает некоторое представление о развитии медицинских приемов. Здесь средства от ломоты в костях, боли в груди, кашля, кровотечений из горла, зубной боли, опухоли, болей в животе, чирьев, ран, флюса. Способы применения: натирания, отвары, припарки, примочки, пластырь, горячие компрессы и т. п.
Невысоко оценивая медицину айнов в целом, М. М. Добротворский все же признавал иногда ее реальное действие, отмечал среди целителей шаманов, владевших, вероятно, приемами траволечения. Судя по записям, которые автор ввиду ранней смерти оставил без должного комментария, айны брались лечить целый ряд серьезных недугов, даже сифилис, а тем более простудные и кожные заболевания. «К ранам прикладывают скобленую древесину красной смородины (анекани) или толченую кору тальника (сусуни); заживление, по словам айнов, быстрое. Воспалительные опухоли присыпают порошком дырчатого известняка (сойе-сума)... От этого средства, как и от присыпания порошком ракушек, употребляемых гиляками, я два раза видел разрешение значительных опухолей и убежден, что порошок играет роль припарки». И далее: «Чесоточные места натирают соком ядовитой травы кувкина (чемерицы). Сок этой травы производит сильное раздражение...»
В наше время ясно, что, как правило, медицинский опыт народов в прошлом сильно принижался, между тем он способен существенно обогатить арсенал современной медицинской практики.
Известны случаи, когда русские обращались за лечебной помощью к айнам. В селении Хорахпуни «один из находившихся с Рудановским матросов заболел, причем айны оказали больному большое участие: принесли лекарство – какую-то траву, положили ее в горячую воду и потом этим растирали ему живот. Матрос выздоровел...». Часто спасала русских солдат и черемша, которую им привозили туземцы, когда начиналась цинга.
Собирательство давало не только пищу и лекарственные средства, но и сырье. Так, в больших масштабах заготавливалась крапива – мосе. М. М. Добротворский привел технологию приготовления крапивной кудели: сначала с крапивы сдирали кожицу, что называлось хай-кара; затем скоблили ее ножом (хай-кире); далее весь сентябрь вымачивали в воде (хаюф-кара); наконец, в октябре развешивали на шестах и сушили.
Собирательство всегда оставалось узколокализованным занятием. Лишь некоторые редкие растения требовали дальних вылазок. В таких случаях женщины объединялись в группы, причем обычно их сопровождали мужчины: в лесу можно было наткнуться на медведя. Артели заготавливали растения на все селение, в то время как оставшиеся добывали для собирателей рыбу или присматривали за хозяйством, детьми, готовили пищу. Обычно каждое селение придерживалось традиционных мест сбора, однако они не закреплялись за отдельными семьями или артелями, а контролировались локальной группой в целом.
Обзор практики природопользования айнов показывает, что они создали хозяйственно-промысловую систему, подразумевающую права и обязанности владетелей и пользователей, разграничение обжитых территории на специализированные зоны с закреплением за строго определенными группами людей. Понятно, требовалась надежная регуляция, чтобы система функционировала без сбоев и резких противоречий. Природопользование айнов регулировалось посредством комплекса социальных установок, закрепленных идеологическими представлениями и верованиями.
Традиционная власть и, следовательно, контроль за социальным порядком сосредоточивались в руках родовых и территориальных вождей. На всех видах айнских территорий естественные ресурсы, как установил Х. Ватанабе, защищались и охранялись. Вождь владел информацией о местах деятельности подчиненных ему людей, о визитах чужаков. Долгом каждого считал ось поддерживать соответствующий порядок в угодьях, следить за вторжениями извне и принимать меры к пресечению, если это не были разрешенные вождем визиты.
Вождь отвечал за безопасность и здоровье людей. Промысловик подвергался в тайге разного рода опасностям: мог утонуть, пострадать от нападения зверя, повредить ногу, зрение и т. п. Айны применяли смертельно опасные для непосвященного амаппо, заряженные отравленными стрелами и замаскированные. Вождь всегда был обязан знать, где промышляют его люди. Зоны установки самострелов (куари уси) строго регламентировались. Отправляясь в тайгу, житель селения докладывал вождю, куда намерен идти, и уже не мог отклониться от маршрута. Вождь держал эту информацию в голове и соответственно регулировал нагрузку на угодья, не забывая и о мерах безопасности.
С учетом всего сказанного об экофильных традициях можно полагать, что социальный аспект природопользования айнов включал и соблюдение всех правил, направленных на сохранение стабильности среды обитания и взаимоотношений с ней человека.
Пора рассмотреть и духовно-экологический аспект в рамках этноэкосистемы айнов. Власти традиционных вождей было бы недостаточно для сбалансированного взаимодействия айнов с природной средой, если бы эта власть не опиралась на регуляционные механизмы, действующие автоматически. Деятельность человека обусловлена в конечном счете его интересами и потребностями, следовательно, характер ее зависит от представлений и убеждений, также сформированных на базе интересов, потребностей. Изучив айнов Хоккайдо, Х. Ватанабе обнаружил сложный духовный комплекс, который назвал системой «социальной солидарности между человеком и природой».
Эта формулировка, на наш взгляд, удачно отражает субъективные представления самих айнов, их стремление, в порядке адаптации к среде, установить и поддерживать «систему социальной солидарности между людьми и естественным миром, которая действует как копия экологической системы». Ритуалы, являвшиеся практическим выражением традиций и верований (а в основе – своего рода стандартами традиционной технологии), выступали при этом как бы связующим звеном, подключавшим айнов (конечно, в их представлении) к естественному миру. Поэтому Х. Ватанабе рассматривает их в качестве «интегральной части» обнаруженной им системы.
Подробнее этот вопрос мы рассмотрим в разделе о религии айнов. Пока же отметим, что, по айнским понятиям, мир был полон сверхъестественных «хранителей», «смотрителей», «покровителей». «...Айны боготворят бесчисленное множество невидимых существ...» — отмечал М. М. Добротворский. После перечисления некоторых из них он добавлял относительно сикасма камуи: «Последних бесчисленное множество, т. к. каждая страна, каждый остров, каждый холм, всякое село, всякое место имеют своего бога-хранителя». Люди неизбежно вторгались в сферы различных божеств и устанавливали с ними «социальную связь». Характеризуя многобожие айнов, К. Киндаити так отзывался о ней: «В соответствии со взглядами айну, этот мир является вынужденной кооперацией богов и людей... Животные, птицы, насекомые и рыбы есть боги в масках...» Воображаемые нити, протянутые между «покровителями» различных элементов ландшафта, как бы имитировали или повторяли некоторые из реально существующих связей – те, которые были наиболее важны и эмпирически выявлены людьми.
Камуи зорко следили за действиями людей. Если айны, эксплуатируя природу, поступали правильно, не нарушали предписания и табу, выполняли обряды, — камуи благоволили им в охоте, рыболовстве и других промыслах, обеспечивали преуспеяние в жизни. Нарушители рисковали навлечь кару не только на себя, но и на сородичей, членов общины. При поголовной религиозности людей традиционного общинно-родового общества, где верования пронизывают все представления, а они в свою очередь императивно влияют на осознание действительности, своего места в мире и, следовательно, на практику, — такой порядок должен был действовать в большинстве случаев безотказно.
В конечном счете перед нами предстает по-своему логичная, очень интересная, сложная, достаточно совершенная и действенная система. При отсутствии научных представлений айны сумели сконструировать в своем сознании нечто идеологически эффективное, способствующее стабильному, упорядоченному бытию. Мышление еще не определило грань между реальным и иллюзорным, однако сконструированная им «схема» помогает поддерживать в надежном состоянии ту базу, на которой зиждутся общественная жизнь, материальная и духовная культура.
Очень важен и психологический аспект. «Невежественный дикарь», «придавленный» грозной и враждебной стихией, миром, который объяснить и покорить не умел, а потому населял его химерами, испытывая перед своими творениями суеверный страх, — вдруг открывается в иной ипостаси.
...Охотник пробирается по огромному девственному лесу. Дикие звери, бурные реки, обширные топи, ураганы холод и голод... да мало ли еще опасностей подстерегает его? А он один, он слаб и плохо вооружен. Отсюда панический страх, масса суеверий, придавленность...
Остановимся и внесем поправки в сценарии. Прежде всего страх, конечно, был, но едва ли больший, нежели у нашего современника, попавшего в сходные условия. А возможно, и куда меньший. Вот опасности действительно подстерегали человека. Предотвратить их он был не в силах и именно поэтому уповал на благоволение измышленных им сверхъестественных духов природы. А потому никогда не чувствовал себя одиноким, даже если надолго оставался один. Он делал ставку на доброе начало божественного мира – на «смотрителей» и «охранителей» биотопов и ландшафта; залогом их помощи было соблюдение определенных, освященных религиозной санкцией правил.
Все это приобретало исключительную важность для внутреннего равновесия одинокого охотника, для обретения им оптимального душевного комфорта, с тем чтобы настроиться не на мистическую панику, а на позитивный, тяжелый труд, на добывание средств к жизни, на преодоление реальных, а не иллюзорных препятствии. Промысловику, маленькой артели, мелким локальным группам, осваивавшим могучую природу, была просто необходима подобная духовная защита (по сути – самозащита), морально-психологическая поддержка. Иначе устоять в ежедневной борьбе за существование стало бы чрезвычайно сложно.
Каким образом традиции, в том числе и связанные с накоплением и реализацией экологического опыта закреплялись в общественном сознании? В культурах народов, подобных айнам, не существовало почти никаких других средств фиксации такой информации, кроме коллективной человеческой памяти или устной традиции. Все, что знал человек, он передавал своим близким, в первую очередь потомкам. Но при этом необходимо было, во-первых, чтобы ему поверили, а во-вторых, чтобы бережно сохранили то, что он сообщил. Социально значимая информация, как правило, подавалась в сакрализованной форме. Позитивные представления покрывались религиозной оболочкой, а рациональные действия ритуально оформлялись.
Традиционное общество развивалось медленно, плавно; пока не случалось вторжений в ареал данного коллектива чужой, иноземной культуры, здесь не происходило крутых ломок и потрясений, развитие было уравновешенным в плане как природной экологии, так и экологии социально-культурной. Нажитое наследие бережно культивировалось. Отсутствовали острые проблемы «отцов» и «детей», эффективно действовали веками отработанные формы социализации личности.
Экологический опыт закреплялся в сознании и передавался по эстафете поколений не только в форме традиций, содержащих позитивные представления в их «чистом виде», и не только в форме религиозных доктрин, определенных регламентаций, но и в художественной форме — в устном поэтическом творчестве, в прикладном искусстве. В этом опыте было то, что мы сегодня назвали бы рациональным, этическим и религиозным аспектами. Айны являлись сугубыми рационалистами там, где требовались целенаправленные действия и проницательность ума; но они были глубоко религиозными людьми постольку, поскольку их знаний не хватало для научного объяснения мира. В то же время их отношение к природе ярко окрашивалось этическими и эстетическими эмоциями, поэтическим чувством.
Каждая долина делилась на ряд ивору, или, как мы уже говорили, хозяйственно освоенных ареалов. Но с точки зрения айна, они представляли собой прежде всего сферы влияния и владения определенных камуи духов природы, точнее, их родовых глав, которым подчинялись сонмы второстепенных духов и реальных существ, причем каждый «отвечал» за определенное место, элемент ландшафта, будь то речка, родник, водопад, озеро, болото, скала и т. п.
Ну а реально ивору распределялись между локальными группами айнов, внутри которых те или иные места и участки закреплялись за селениями, промысловыми артелями, семьями. Считалось, что весь названный порядок поддерживается божествами – хозяевами местности, тоже организованными и территориально, и по общинно-родовому принципу, как сами люди. Фактически же за ивору следили традиционные иерархи. Нарушения норм, правил и запретов, а также границ угодий в силу религиозности людей совершались редко и жестко пресекались, прежде всего взысканием штрафа асимпе, а возможно, и принятием более строгих мер.
Но кроме освоенных людьми ивору существовали зоны частичного или полного покоя, не освоенные из-за отсутствия надобности или не осваиваемые сознательно. Объективно они выполняли функцию резерватов биологических видов. Так, «ничейными» оставались территории водораздельных хребтов – естественные рубежи долин и крупные горы, у подножий которых зарождались реки. Это были объекты поклонения айнов, называвшиеся ивору тапка (вершина ивору). Как выяснил Х. Ватанабе, каждая ивору тапка представлялась резиденцией главного камуи – медведя.
Основные пищевые ресурсы айны добывали непосредственно в окрестностях селения, представлявших собой три экологические зоны: реку, вдоль которой люди селились и в которой ловили рыбу; берега и речные террасы; склоны сопок. На побережье, кроме того, существовали четыре экологические зоны включавшие бухту и ближайшую часть открытого моря.
Сахалинская модель отличалась тем, что на юге острова не водились олени хоккайдской породы или они были в позднейшее время истреблены, а на севере аины охотились на северного оленя. На Сахалине велся постоянный промысел ластоногих. В остальном особых оснований говорить об отличиях в охотничьей, рыболовной и собирательской практике нет.
Существенно своеобразна эколого-адаптивная модель курильцев. Им были свойственны дальние и длительные миграции по островам гряды с промысловыми целями. На некоторых островах существовали постоянные места жительства, так называемые котан ба (головные селения). На других, менее освоенных и потому более богатых дичью и рыбой имелись лишь временные стоянки. Так, в прошлом веке на Шумшу, в селении Бэтопо, жили в 10 домах 40 айнов. На Парамушире обитали 50 человек, на Расшуа – около. В то же время на Онекотане имелись две рыболовные хижины в местности Погири сио и 9 – на соседнем острове Харумукотан. На Ушишире находились богатые промыслы калана и уток. Возможно, время от времени айны меняли место своего постоянного жительства.
В 1876 г. группа айнов отправилась с Шумшу далеко на юг. Целью был рыболовецкий промысел. Отплыли на двух крупных судах – в одном 11 мужчин и 13 женщин, в другом – соответственно 9 и 5. На каждое судно взяли по 5 охотничьих собак и маленькую лодку. На Парамушире повстречали другую группу мореплавателей – 10 айнов, далее плыли вместе. «Когда совершалось такое переселение, оно было делом серьезного обсуждения. Нужно было точно выследить погоду, как в отношении бурь, так и туманов... – писал Д. Н. Позднеев. — Во время таких путешествий гребли большей частью женщины и молодежь, между тем как старый глава начальствовал над каждой лодкой, управляя рулем». Плавания могли занимать 8-10 лет, причем превратности кочевой жизни не имели отрицательного последствия. За 11 лет упомянутого путешествия рождались и умирали люди, но произошел прирост на 26 человек.
Приведенный пример показывает значение для традиционных коллективов исконного образа жизни. «Несмотря на плачевную гигиеническую обстановку и на сильную болезненность, — свидетельствовал М. М. Добротворский, — айны доживают до глубокой старости. Я знаю несколько столетних стариков...» О том же писал И. Поляков: «В айнских могилах около Корсаковского поста из нескольких десятков вырытых мною черепов оказались более одной трети принадлежавших таким старцам, которые обладали самым ничтожным количеством зубов. Большая же часть стариков без зубов, и зубные лунки или альвеолы заросли у них костным веществом... как будто зубов никогда не существовало». Анализируя положение жителей Тарайки, Б. Пилсудский отмечал: «...В более богатой части острова у айнов имеется лишь 1 русский дом на 31 инородческий, а в южной части на 59 юрт – 23 русских дома». Таким образом, пока существовали возможности жить исконным укладом, туземцы неохотно меняли его, даже на более совершенные формы.
Следует заключить, что эколого-адаптивные способности айнской традиционной культуры были весьма надежны. Своеобразное, достаточно совершенное для их уровня социально-экономического развития природопользование позволяло айнам исторически длительное время эксплуатировать ресурсы ниже опасного порога, за которым начинаются оскудение, прогрессирующая деградация среды; их образ жизни вписывался в природное окружение. Такое рациональное хозяйство обосновывалось сложными идеологическими представлениями. Ограниченные производительные силы и технологические возможности, низкая плотность населения, комплекс норм и ограничений позволяли поддерживать постоянно богатую, нескудеющую среду обитания. Но таковой она оставалась лишь до тех пор, пока культура айнов была традиционной.