Диалекты и говоры Айнумосири

Диалекты и говоры Айнумосири. – Австронезия? Почему не Индия? – Ораторство, темперамент, ритуал. – Судясь, поют... – О чем можно и о чем нельзя говорить. – Связь поколений и «испорченный телефон». – Письмена бесписьменного народа. – Герои, крадущие богинь.

В предисловии к своему сборнику по языку и фольклору айнов, изданному в 1912 г. в Кракове, Б. Пилсудский писал: «Я чувствую всем сердцем, и это подтверждено опытом многих других, что для жизни души ее родная речь все равно, что солнце для жизни материальной: она озаряет ее, дает тепло... и располагает к раскрытию своих тайников, чтобы показать заложенные в глубинах сокровища».

Язык – та духовная основа, на которой всецело держится национальная культура любого народа. Этнограф никогда не может без ущерба своему исследованию пройти мимо многообразных языковых реалий, в которых как в зеркале отражается народная жизнь. Устранение родного языка ведет к разрушению традиционной культуры, лишая народ этнического своеобразия, присущего ему облика. И наоборот: чтобы сохранить язык, народ должен постоянно пользоваться им во всех сферах жизни – от духовной до хозяйственной.

Язык айнов – явление исчезающее, по мнению современных исследователей, почти исчезнувшее. Впрочем, ценой упорных трудов и усилий ученые-энтузиасты уже увековечили его в письменных памятниках, которые, надеемся, сохранятся. На айнском языке сквозь череду веков прошла, сохраняясь и обогащаясь, память одного из самых древних и загадочных племен Земли. Айнский язык дал миру исключительно своеобразное духовное богатство, в первую очередь богатейший фольклор и удивительную мифологию. Мифологические и сказочные сюжеты, понятые максимально адекватно, а это возможно лишь на языке оригинала, — являют нам совершенно неожиданное видение мира, его ощущение и восприятие, его познание и интерпретацию.

Айнский язык считается изолированным. На протяжении многих десятилетий делались попытки сопоставить его с языками соседних и даже далеких народов. Было много предположений, в том числе и довольно экстравагантных. В последнее время велся поиск параллелей и аналогий с языками малайско-полинезийскими.

Язык айнов моносиллабический, с элементами агглютинации. В нем весьма развита система суффиксов и префиксов. В фонетическом отношении следует обратить внимание на обилие гласных, закономерности чередования их с согласными и особую звучность, музыкальность тона. В этом смысле он резко отличается от типично северных – палеоазиатских и тунгусо-маньчжурских, но близок к японскому. Тем не менее в звучании и сочетании звуков есть столь серьезные различия между японским и айнским, что японцы с большим трудом осваивают айнскую фонетику. Резко различаются и морфология, грамматический строй. В целом же, как отмечал Д. Н. Анучин, «по характеру звуков айнский язык вообще представляет сходство с японским, но по своему происхождению он совершенно оригинален и представляет весьма малое сходство как с японским, так и вообще с каким бы то ни было другим...».

Поскольку айны издавна расселялись по обширной территории – от Хонсю на юге до Камчатки на севере, — их язык неизбежно должен был разветвиться. Прежде всего, естественно, обособились сахалинский, курильский и хоккайдский варианты. Однако исторически сложившиеся связи, частота или, напротив, отсутствие прямых и постоянных контактов выявили более сложную картину.

Так, у сахалинских айнов существовали отчетливые особенности в говорах жителей устья Пороная, туземцев западного берега, насельников залива Анива и восточного побережья Сахалина.

Северяне западного берега Сахалина отличались от южан: язык первых, как и тарайкинских айнов, включал много заимствований у нивхов и тунгусских племен, язык вторых по ряду моментов сближался с хоккайдскими говорами или диалектами. Северные курильцы, соседствовавшие с ительменами, отличались по языку от южных, «мохнатых айну». По свидетельству Н. А. Невского, диалект долины Исикари очень сходен с диалектом айнов юга Сахалина, а бытовавший на юго-востоке Хоккайдо, напротив, сильно отличается – до того, что говорящие с трудом поддерживали беседу. О том же писал и К. Киндаити.

Впрочем, вопрос о диалектах и говорах айнского языка еще и запутан в процессе их изучения. М. М. Добротворский С изрядной долей сарказма писал: «...если мы посмотрим лексиконы, составленные русскими солдатами о. Сахалина, то найдем, что одно и то же слово пишется различными манерами ... Но выводить из этого заключение о различии айнских диалектов на Сахалине будет только тот, кто не изучал языка на месте». Далее он остерегал от ошибок, обратив внимание на ряд трудностей айнского языка, как ввиду своеобразной фонетики, так и из-за отсутствия фиксированной грамматики. Звуки айнского, отметил он, не сродни ни русскому, ни японскому, ни нивхскому, поэтому каждый искажает их по-своему. Айны же из учтивости либо в насмешку подыгрывают этой манере. Ошибки закрепляются в упомянутых лексиконах, а затем на этой не надежной основе могут делаться обобщения и выводы о языке и его диалектных различиях. Между тем, по Добротворскому, если заняться дроблением айнского языка на диалекты, можно обнаружить их чуть не в каждом селении, а то и у отдельных лиц. М. М. Добротворский впервые поставил важный научный вопрос – о необходимости глубокого и правильного изучения айнского языка.

Очень добросовестно занимался языковыми вопросами Б. Пилсудский. С самого начала он сознательно поставил перед собой задачу досконально изучить язык народа, в среду которого попал. Это стало залогом успеха его этнографических и фольклорных изысканий. Он стал признанным авторитетом по фольклору и этнографии айнов среди европейских и японских ученых. Можно представить, какую утрату айноведение понесло с ранней смертью Б. Пилсудского, если из 350 айнских текстов, записанных им на Сахалине и Хоккайдо, он успел опубликовать лишь 27 уцаскома и отдельно одну ойна.

Б. Пилсудский подробно разработал фонетику, дал точную характеристику всех звуков айнской речи, показал их отличия от русского и других европейских языков, разобрался в вопросах ударения, слоговых закономерностях и т. д.

Не один научный интерес заставлял Б. Пилсудского столь тщательно изучать айнский язык. Он искренне стремился принести пользу народу и действительно много сделал для него. Трижды он пытался организовать регулярное обучение айнских детей. Два года его стараниями в посту Найбучи на восточном побережье Сахалина действовала маленькая айнская школа. Под его влиянием была открыта, хотя и ненадолго, школа в Мауке, на западном берегу, где тоже обучались дети айнов.

Б. Пилсудский мечтал о возрождении национальной айнской культуры и потому стремился как можно лучше познать ее основу. Не вступая в споры с предшественниками, тактично умалчивая об их заблуждениях, он открыл в айнском языке такое богатство, что после Пилсудского он воспринимается совсем по-другому, нежели в прежней интерпретации. В примечаниях к «Материалам для изучения айнского языка и фольклора» выявлено большое количество грамматических закономерностей и норм, показывающих богатые стилистические возможности морфологии и синтаксиса.

Вопреки утверждениям некоторых авторов в айнском языке в достатке есть все необходимое для развитой, изощренной речи: категории одушевленности и неодушевленности, падежи, единственное и множественное число существительных и глаголов, окончания, играющие роль определенного артикля, широкий выбор местоимений, разнообразные виды причастий и герундия, инфинитив, совершенный и несовершенный виды глаголов, их настоящее, прошедшее и будущее время, обилие наречий и многое другое, чего подчас не замечали исследователи. Развитая система префиксов и суффиксов, различия в долготе звуков и слогов, своеобразные и сложные синтаксические конструкции, множество синонимов, передающих разные оттенки понятий, — все это ставит айнский язык в ряд весьма развитых и совершенных.

В то же время язык айнов, как и вся их культура, с одной стороны, сохранил ряд архаичных черт, с другой же – постоянно обогащался за счет заимствований. Не находящее прямых аналогий в европейских языках своеобразие многих моментов речевой практики аборигенов Айнумосири подчас вело к неверным выводам.

Добротворский, Пилсудский, а затем и Невский уделили особое внимание фонетике языка, сознавая, что неясности здесь ведут к ошибкам и затрудняют его изучение. В нем отсутствуют некоторые звуки, присущие русскому и другим европейским языкам: нет ж, дж, щ, чистого з, чистого л. Существенно своеобразно произношение других согласных и гласных.

Звонкие согласные б, г, д в айнском в той или иной степени палатализованы, а то и оглушаются вплоть до п, к, т, хотя внутри слов перед гласными слышатся часто достаточно звонко: тамбе (этот), танги, цанги (начальник), камуи иоманде (праздник медведя). Звуки, передаваемые парами с – ш, Ц – ч, дз – дж, произносятся «средне»: цисе или чише (дом), ундзu или унджи (очаг). Но есть и чистый звук с (перед а и о): самбе (сердце), сонно (истинно), и третий вариант – звук с(ь), легко переходящий в х (мужское имя Ипохни – Ипосни). Дз – дж может слышаться как ц — ч: ундзи — унци, Канджиоманте – Канчиоманте (мужское имя).

О пape в – ф надо сказать следующее: первый, звонкий встречается только в начале слов или между гласными: ван (десять), иван (шесть), второй же редок: это звук, появляющийся под влиянием гласного у вместо х: хурае – фурае (запах) либо в конце слова вместо п: цуп – цуф (солнце). Вообще айнские звуки п, ф, х часто взаимозаменяются или путаются на слух. Кроме в есть звук полугласный, подобный английскому w.

Имеется два варианта х: один горловой, близкий к украинскому звучанию г, другой придыхательный, глухой, примерно как в английском. Первый вариант известен на Сахалине (и, возможно, на Курилах); на Хоккайдо его заменяют п, т, к: ахто – апто (дождь), пахци – патци (лакированная чашка), вахка – вакка (вода).

Носовой м в айнском практически такой же, как и в русском. Кроме обычного н встречается английская форма ng (н + г), чаще перед звуками к, г: исанке (амулет), итанги (чашка), а также в конце слова: нинг (сохнуть). Перед п и б звук н всегда заменяется на м. Это присуще таким разным языкам, как латинский и японский.

Звук т в общем такой же, что и в русском, однако перед и он переходит в ц: мат – маци (женщина, жена).

Одно из самых интересных явлений представляет частый переход т в р. В айнском произношении р раскатистый, гортанный. Встречаются три разновидности, которые можно идентифицировать как звук р с гортанным звучанием, близким к английскому: коро (иметь); далее, соединение почти в один звук т + р, обычно в начале слова – тре или ре (три); наконец, вариант, когда более различим либо т, либо р. При этом могут возникнуть два случая произношения в зависимости от особенностей речи говорящего или слуха воспринимающего: Рурупа – Турупа (название мифической местности). Звук т, а иногда д появляется между н и р: кентрам (голод), пендрам (туловище; сравните просторечное русское ндрав). Иногда вместо тр слышится д: энтрум (мыс), но Эндунгомо (название селения с тем же корнем) .

Как уже говорилось, в айнском нет чистого л. Айны его заменяют на н (нуца – «русский», от тунгусского люча — испорч. русск. яз.) или, как японцы, на р (хреб, мороко) . Однако многие, кто слышал айнскую речь, улавливали в ней звук, похожий на л. Отсюда на карте Сахалина появилось название реки Лютога (правильно – Рутога, Труотага). «...У айнов Иезо... – отмечал Б. Пилсудский, — я слышал совершенно ясно звук л, произносимый многими вместо р». Таким образом, л в айнском выступает, хотя и редко, как модификация р.

В гласных звуках отличий от русской фонетики меньше, чем в согласных. Йотируются а (йа, я), э (из, е), о (йо, е), у (йу, ю), но не и – и не ы. Звук э произносится мягко, как русский е после мягкого согласного. Звук о более открыт, близок к английскому или немецкому звучанию; наоборот, у менее звучен и более закрыт. В безударных, а подчас и в ударных слогах о и у малоотличимы. Имеется звук, близкий к руссому ы или скорее английскому i в середине слова. Звук и вне ударения краткий, приближающийся к й. Есть дифтонги ои, аи, уи.

В айнском языке нет строгого правила фиксации ударений. Более того, в ряде слов они вообще не закреплены и могут «кочевать» В зависимости от сочетания данного слова с другими. У многосложных, однако, чаще ударение на последнем слоге. Нередко ударением различается смысл: так сири — «земля», сири – «плата»; ан коро – «мой», ан корỏ – «я имею».

Не являясь специалистами, мы, естественно, не претендуем на сколько-нибудь объемный обзор айнской грамматики. Объяснение норм айнского по-русски означает их сопоставление, труд, который под силу лишь лингвисту-айноведу. Насколько нам известно, после Н. А. Невского таких попыток не делалось. Наша цель – показать богатство и своеобразие языка, на котором создана великолепная устная литература, проиллюстрировать его творческие возможности.

У айнов есть множество сложных, составных слов, в которые могут входить префиксы, притяжательные и личные местоимения, несколько корней, суффиксы, служебные частицы. Эти слова, разложенные на элементарные составные, в определенной мере могут продемонстрировать изобразительные, образотворческие потенции языка, сложность лингвистических процессов и особенности мыслительного строя его носителей, своеобычие образного, переносного словоупотребления. Скажем, слово анерамусинне – «(я был) доволен» состоит из элементов ан (первое лицо единственного числа) + е (частица переходности) + раму (душа) + синне (отдыхать); в целом смысл: «я душой отдыхал». Это еще не самое сложное слово. Но даже такие короткие и простые слова, как цисе (дом) или охкайо (мужчина), образовались путем слияния первичных корней: первое состоит из ци (мой) + се, сех (гнездо), а второе – из ох (выдох при гребле) + кайо (кричать).

В айнском очень много аффиксов, служащих для образования слов, перевод которых иногда требует большого словосочетания. Как префиксы употребляются у (показатель множественности), ко (взаимность действия), ве (одновременность действия двух или более лиц), и (ряд функций), э (ряд функций), яй (притяжательная частица и некоторые другие значения), ци (страдательный залог), ха (движение извне), хе (движение внутрь) и некоторые другие. Еще многообразнее функции суффиксов: целый ряд причастно-герундиальных (канне, хине, уа, ке и др.), ка («делать» — в составе глаголов действия), те или ке (изменяют непереходный глагол в переходный), но (наречная частица), о (показатель нахождения внутри), и (для преобразования других частей речи в существительное), по (уменьшительный суффикс) и т. д.

На основе элементарных и конкретных понятии языковое творчество, отражая духовные процессы, создавало сложные отвлеченные категории. Такому способу словообразования можно дать противоположные оценки, сосредоточивая внимание либо на его архаике, либо на удивительной результативности. Прибегнем к примерам.

Целый ряд существительных в айнском языке образован прибавлением характеризующего корня к слову пе, бе (предмет, вещь, существо, дело). Так, ибе (еда) дословно означает «вещь кормления», коропе (добро) – «предмет владения», соответственно экаси коропе (предков предмет владения) – это наследованное имущество. Помпе (малое существо) означает нерпу, тамампе (длинный предмет) – меч, вемпе (злая вещь, злое дело) – войну. Сампе (предмет сбоку) – так называли айны сердце человека. А скажем, ткацкий станок именовали аттуси карпе (аттус + кара + пе) – «предмет, делающий одежду».

Анализ многих айнских существительных раскрывает оригинальную образность мышления, посредством которой шли от конкретного к абстрактному и метафорической характеристике одних предметов и явлении через другие. Слово сири, первоначально означавшее «земля», затем стало передавать и понятие погоды, а также времени. Так, сири вен (буквально: «злое время») – это ненастная погода. Наоборот, сири пирика (буквально: «земля хорошая») означает ясную погоду. Слово икири, икиру (шов, линия) было обобщено до понятия поколения людей и судьбы человека. Рождались весьма прихотливые образы. Ворона называли паскуру – «(черный как) уголь человек». Палец можно было назвать момпе (мо – «малый» + ун – частица притяжательного падежа + пе), а можно и аскепет – «река ладони». Это слово «второго языка», высокостилевой лексики. В фольклоре и мифологии встречается изобилие торжественных иносказаний, когда, например, понятие «след» предпочитают передать не обычным словом ру (путь), а поэтическим маветоко, буквально: «исток запаха (дыхания, эманации)». При описании огня в очаге появлялось словосочетание ни яу – «язык дерева», т. е. «пламя». Надгробие называли райку ни (рай – умирать + куру – персона + ни – дерево). Нельзя не признать великолепным словообразование камуи мау (наитие), буквально: «дыхание богов». Отменные по красоте образы использовались и в повседневной речи. Так, слово сиретоко (мыс) происходит от сири (земля) + этоко (исток, начало). Аракойнока – это месяц май (аракой – корюшка + нока – образ), когда изголодавшиеся за зиму люди грезят скорым подходом косяков вкусной рыбы. Атуинау (осьминог) – буквально: «инау (священные стружки) морю». Млечный Путь называли Пет Нока (образ реки), поскольку считалось, что это отражение Исикари в небесах. Соединением слов то (грудь) и бе (вода) получали понятие материнского молока – тобе. Однако ни тобе (молоко дерева – березовый сок) – это уже метафорическое образование. О рассвете айны говорили систоно (глаз дня), веки называли сисца (рот глаз).

Множество идиоматических выражений осложняет труд по адекватному переводу. Когда айн ставил ловушки на пушного зверя, он, пройдя 10-15 километров по речной долине, останавливался на ночлег в таежной хижине (куца). Утром он «делал лицо наоборот» (хорока инон кара), т. е. поворачивал назад к дому, выбирая из ловушек соболей. Вместо того чтобы сказать: «Я рассердился», говорили: «Моя душа стала тяжелой». Выражение эток оровано (от истока) означает «испокон веку»; антонимичным является оборот мосири кес пахно (до конца земли, т. е. до скончания века). Про группу гуськом идущих людей говорили: «Усегуру кампа (друг друга на спине несущие)». А если внезапно исчезал человек или терялась вещь, употребляли выражение «ушел, как в подмышки», поскольку айны имели привычку таким образом что-либо прятать. Если русский скажет своему врагу: «Не попадайся мне на глаза», то айн предупредит его: «Не входи мне в ухо», т. е. чтобы даже шагов не было слышно. О рассвирепевшем: «У него кровь чуть не вышла», имея в виду побагровевшее лицо.

Мы не будем вдаваться в характеристику морфологических и синтаксических явлений, отметим лишь некоторые моменты. Поскольку в айнском, как и в некоторых других языках, одно и то же слово может выступать и существительным, и прилагательным, и глаголом, то, как правило, смысл предложения зависит от порядка слов в нем. Предложение «айну исо койки» переводится как «человек убил медведя», но «исо айну койки» — «медведь убил человека».

Существенной особенностью айнского языка является необязательное употребление в ряде случаев формы множественного числа. Чтобы подчеркнуть единственное число, перед существительным ставится числительное сине (один). Если перед существительным стоит любое другое числительное, показатель множественного числа необязателен. Если числительного нет, то, как правило, подразумевается множественность. Но показатели множественного числа все же есть. Айну означает и «человек», и «люди». Словосочетание сине айну означает «один какой-то человек», ту айну – «два любых человека», айну утара – «люди».

Функцию определенного артикля выполняют окончания ха, хе, хо, ху. Так, айнуху – «данный человек», но возможно и сочетание тан айну – «этот человек».

Множественное число неодушевленных существительных образуется прибавлением к определенной форме единственного числа окончания цин: су — котел, сухецин – котлы. Для глаголов показателем множественного числа, к которому, однако, прибегают не всегда, служит частица хци (си). Если сказуемое употреблено во множественном числе, то подлежащее может оставаться в единственном: камуи рикипахци – «боги вознеслись (на небо)».

В обыденной речи айны игнорировали многие нормы и правила грамматики, что подчас и ставило в тупик исследователей-любителей, делавших из этого выводы о «примитивности», «неразвитости» айнского языка. Между тем в любом языке такие явления очень распространены, тем более у бесписьменных народов, не изучавших язык по учебникам.

Широкое исследование, какое предпринял Б. Пилсудский, опираясь на предшественников, прежде всего на М. М. Добротворского, выявило и вполне определенные нормы, и разнообразные от них отступления Айны сравнительно редко прибегали к будущему времени и часто обходились без прошедшего (сравните русское: «иду вчера, гляжу...»). При наличии притяжательных местоимений они вольны были заменять их личными: вместо куани цисе (мой дом) говорили ку цuсе (буквально: «я – дом»). Далее, обычай многих племен вести речь о себе в третьем лице, бытовавший и у айнов, привел к смешению категорий первого и третьего лица, поэтому а-кон, ан-коро означает и «мой», и «его».

Исследования айнского языка велись не только в русле постижения его закономерностей и строя, составления словарей и других практических задач. Как уже говорилось, было много попыток (они не оставлены и поныне) его анализа с позиций сравнительного языкознания, прежде всего в контексте айнской проблемы, решения вопроса о происхождении айнов.

Изолированность языка, как представляется, еще не означает отсутствия генетического родства с другими – скорее такое родство не обнаружено. Возможно, подобным образом обстоит дело и с айнским. Его сравнивали с десятками других языков тех или иных семей. Обнаруживались (или казалось, что обнаруживались) некоторые, отдаленные и спорные, параллели с малайско-полинезийскими, кавказскими, тунгусо-маньчжурскими и т. д. Наиболее убедительной считается гипотеза о родстве айнского с языками народов индонезийско-океанийского (австронезийского) региона. Так, в некоторых работах вслед за Л. Я. Штернбергом подчеркивается, что и в айнском, и в японском прослеживается единый австронезийский или древнемалайский компонент (субстрат). Но это еще ничего не доказывает, кроме контактов предков японцев и айнов с малайско-полинезийскими племенами. Родство айнского языка с малайско-полинезийскими отсюда не следует.

Другое дело – заимствования, в том числе языковые. На заре японской истории, как свидетельствуют источники, народ Ямато жил в окружении туземных «варваров», осаждавших его и с севера и с востока, и с запада, и с юга. Эбису-айны, без сомнения, длительное время контактировали с индонезийскими по происхождению кумасо (хаято). И наоборот: древность автохтонного обитания предков айнов на Японском архипелаге, уходящая в палеолит, ставит под сомнение верность выводов Л. Я. Штернберга, в том числе в части айнского языка.

Из новейших изысканий обращают внимание попытки ленинградского этнографа А. Б. Спеваковского подойти к проблеме этногенеза айнов путем сравнения их номенклатуры родства с таковой у тунгусо-маньчжурских, тюркских и монгольских народов. Автор пишет: «Если число айнских терминов, совпадающих по фонетике и значению с алтайскими, составляет примерно 1/3 часть основного списка системы терминов родства... то термины родства таральского, индонезийского и других языков, сопоставимые с айнскими, исчисляются или единицами, или вообще отсутствуют. Вместе с тем близость или тождественность по значению некоторых айнских... и тунгусо-маньчжурских терминов не может быть объяснена просто их контактами последнего времени, а, возможно, указывает на древние связи этих народов».

Мы не стремимся входить в дискуссии по малознакомому нам вопросу. Однако считаем нужным сообщить о своих наблюдениях, которые неизбежно накапливаются при работе с айнским языковым материалом.

Напомним о неоднократно поднимавшейся на щит и не единожды оспаривавшейся гипотезе – о европеоидном происхождении туземцев Айнумосири. Б. Чемберлен, профессор Токийского университета, потративший много труда на изучение айнов, не смог ни подтвердить, ни, заметим, опровергнуть тезис о принадлежности айнского языка к «арийским». И. Думэн указывал на «исход» айнов из области Гималаев. Были и другие сторонники этого взгляда. до поры до времени мы скептически относились к подобным гипотезам, всецело приняв приговор М. Г. Левина: «Утверждения о принадлежности айнов к кругу европеоидных типов противоречат фактам о южном их происхождении». Под южным происхождением он понимал примерно то же, что и Л. Я. Штернберг. Однако...

Когда день за днем вчитываешься в айнские тексты, незнакомый язык вдруг начинает казаться в чем-то неуловимом очень и очень знакомым. Сквозь общий гул пробиваются где-то не раз слышанные слова... Пожалуй, первое подозрение, что это не просто иллюзия привыкания, зародилось после прочтения следующей фразы в одной из книг, посвященной древностям острова Пасхи: «Отголоски связей с древней Индией прослеживаются среди загадочных айнов... Так, в айнском языке имеется специфический индийский звук, которого нет больше ни в одном языке мира».

Ведь и вправду, пожалуй, есть он, этот отголосок: звук т/р. В целом ряде айнских слов т легко заменяется на р (и наоборот), а иногда появляется звукосочетание тр. Так, ру (путь), рам (душа), ре (три), рай (умереть) могут произноситься как тру, трам, тре, трай. В других словах имеет место замена тр на т: трех – тех (борода), треки – теки (рука), трис – тис (сухожилие), троко – токо (янтарь). Такое явление прослеживается и в некоторых индийских языках. Так, название древнего канона «Трипитака» («Три корзины») иногда транскрибируется как «Типитака»; слово сутра (свиток) произносится и как сутта. Один из разделов «Трипитаки» так и называется: «Сутта питака». Язык канона — пали относится к индоиранской группе индоевропейской семьи.

Это совпадение можно было бы считать безусловной случайностью, если бы на глаза то и дело не попадались айнские слова, поразительно схожие с латинскими, греческими, древнерусскими... Просмотрев тексты, собранные Б. Пилсудским, сделав экскурс в словарь М. М. Добротворского, более внимательно прочитав комментарии к языку айнского фольклора, мы обнаружили около 50 корневых параллелей, причем добрая половина этого списка кажется нам сомнительной, другая же довольно убедительной. Есть и очевидные соответствия.

Эти 34 элемента из айнского словарного запаса, в той или иной степени свойственные и языкам индоевропейской семьи, мы посчитали возможным представить вниманию читателей (и специалистов). Большинство параллелей выявлено путем поверхностного просмотра текстов – они сами бросаются в глаза. Именно поэтому нам кажется, что дальнейшие изыскания могут быть плодотворными. Скажем, нам представлялось сомнительным сопоставление айнского корня мат с индоевропейским mat, поскольку в первом случае он означает «женщина», а во втором – «мать». Но сомнения разрешило первое же обращение к литовскому тексту – в этом языке слово materis означает именно «женщина», как в айнском – мат, мах, ма, матне.

Полученные результаты, весьма удивившие нас, требуют объяснения. Более или менее удовлетворяющее нас мы попытаемся изложить.

Если искать самые древние истоки предков айнов на материке, это должен быть какой-то район обширнейшей территории – от Сибири и Алтая до Гималаев, от Средней Азии (а может быть, и Кавказа) до Тибета. Общность в словарном фонде айнов и индоевропейцев, если таковая доказуема, не указывает на Индию как айнскую прародину. Речь не об этом.

Учитывая глубокую древность обитания протоайноидного населения на Японском архипелаге, можно лишь предполагать, что эта общность – отражение того периода, когда еще не сложились языковые семьи, реликт предшествующей языковой ситуации. Айнский язык как весьма изолированный (ввиду своей периферийности), таким образом, законсервировал элементы, которые при иных конкретно-исторических обстоятельствах могли исчезнуть. Из этого следует, что в нем вероятны и элементы, присущие ряду других, кроме индоевропейской, языковых групп, носители которых населяли (или населяют до сих пор) указанный регион. Поэтому небезрезультатным должен быть и поиск параллелей с языками алтайской семьи, и, возможно, правы исследователи относительно древности языковых связей айнов и тунгусо-маньчжурских народов.

Вспомним, что арии в Индию пришли с более северных территорий. Южная Сибирь, Алтай, Иранское нагорье, Средняя Азия и Тибет – зона, ставшая колыбелью многих народов, впоследствии растекшихся на север и восток, юг и запад. Один из примеров – литовцы, сохранившие в речи поразительные параллели с индийскими ариями. Как знать, не из этих ли пределов вышли и отдаленные предки «мохнатых островитян», чтобы обосноваться в Айнумосири, куда принесли они на устах так знакомо звучащие слова: сине, ту, ре, гон, мат, рус, вакка, мон, каси, итак, кем, пони, этако?..

До сих пор мы вели речь в основном о лингвистической стороне айнского языка. Но с точки зрения этнографа, язык интересен прежде всего как основа народной культуры и средство духовного общения. Б. Пилсудский и другие авторы не раз отмечали не только особую певучесть речи айнов, но и ее несомненное литературное богатство. Айны высоко ценили дар слова, у них существовал культ ораторского искусства, художественной речи. Высмеивая бесталанных болтунов, они глубоко почитали красноречивых людей, особенно старых, умудренных опытом, умеющих глубоко мыслить и говорить не просто убедительно, но изящно и образно. Пословица «Ни руэ гуни асива цуситэкуно окай» («Подобно дереву стоять и молчать») говорит о том, что айнам не импонировал тип замкнутого человека с неразвитой речью.

Помимо обычных разговоров, которые ведут люди во время работы или досуга, у айнов существовали устоявшиеся, сопровождавшиеся торжественными церемониями формы речевого общения. Это была речь, уснащенная сложными риторическими фигурами, эстетически богатая, насыщенная эпитетами, сравнениями, метафорами. Во многих случаях они прибегали к речитативу, ритмическому слогу са коро итак (слова с интервалами).

В этом отношении айны существенно выделялись из массива северо-восточных племен. У чукчей, нивхов, коряков, эвенков, ительменов, алеутов, как правило, не было детально разработанных ритуалов приветствия. Зачастую появившийся мог без особых церемоний устроиться в кружке людей у очага, при этом кратко констатировав: «(Я) пришел», а то и промолчав. Встретившим его людям также достаточно было риторического вопроса: «(Ты) пришел?» Выдерживалась пауза, человеку наливали чаю или набивали трубку табаком. Через некоторое время начинались односложные, произносившиеся как бы нехотя вопросы и ответы. думается, этот крайний лаконизм во многом проистекал от особенностей суровой внешней среды, накладывавших отпечаток на психологию людей.

В корне противоположная картина наблюдалась в айнском обществе. Взрывной темперамент этих людей рождал широкие амплитуды эмоций. Взрослый мужчина-айн мог легко расплакаться, встав перед неожиданной трудностью, горем или расчувствовавшись. При этом он не стеснялся слез. Столь же неожиданно айны переходили к бурному веселью, жестоким перебранкам, а то и к смертельным поединкам. Нивхи, увещевая капризничавших детей, говорили им: «Вуунд куги варанд» (плачешь, как айн).

Но возможно, именно эти особенности психологии и привели к выработке детально регламентированного церемониала, чтобы дисциплинировать эмоции, направить их в русло пристойных выражений и благородных жестов. Нельзя не учесть и общественный строй, в котором социальные отношения, в том числе субординация, зашли достаточно далеко в своем развитии. Следует высоко оценить традиционный этикет айнов, ибо известно, как важен ритуал в системе коллективной психорегуляции.

Даже во время встреч рядовых людей, скажем родственников или друзей, прибегали к обряду уверанкарап, переходя при этом на торжественный речитатив. Когда же встречались два знатных соплеменника, церемония проходила в атмосфере неподдельного пиетета. Обмен любезностями занимал немало времени, речь велась возвышенным архаическим языком, изобилуя ссылками на предания и ойна. Нередко в таких случаях высокопоставленные лица переходили на песенный слог. То же самое происходило и на церемониях расставания.

Когда два поссорившихся айна принимались мириться, они проявляли большой такт и великодушие, прощая обиды и выражая надежду на безоблачный мир и крепкую дружбу. При этом они умели не принизить себя, как это водилось у японцев, которые считали долгом всячески превозносить заслуги визави и преуменьшать значимость своей особы. Айн же старался сохранить и собственное достоинство, и отдать должное партнеру. Вот образец речи человека, который предлагает другому мировую: «Мы согласны не ссориться между собою. Поэтому если немножко взаимно сблизиться, то, вероятно, настанет взаимное согласие, вероятно, мы проложим друг к другу дорогу. Отныне, конечно, не будет разладицы, а будет, когда мы немножко уступим друг другу, взаимный мир. Взаимное озлобление исчезнет. Иду!»

Поскольку существовал своеобразный культ слова, а также и убеждение, что «ловкому молиться удается все», айны развивали все виды и приемы ораторского искусства, будь то общение с родственниками, соплеменниками, чужеземцами или божествами.

С десяти лет, когда ребенок получал имя, его начинали приобщать к камуи эуцакасно – «учению о вере», обучая молитвам, ритуалам и приемам торжественной речи. Эту важную функцию социализации выполняли сведущие старики.

Интересно, что существование наряду с обыденной речью сложной ораторской системы, языка для торжественных случаев, эпоса, мифологии и молитв сочеталось с полным отсутствием тех слов, которые мы называем нецензурными. Был целый ряд запретных имен божеств, умерших предков, промысловых животных. Например, не полагалось на медвежьем празднике произносить название медведя.

И наоборот: слова, которые у европейцев старательно обходят или обозначают иносказательно, например из области взаимоотношений полов, — у айнов были вполне употреби мы как в бытовой речи, так и в поэтической, не считались грязными или зазорными. Более того, сексуальная сфера и соответствующая ей терминология и символика окружались особым почитанием.

Уровень языковой культуры айнов, конечно, не мог остаться незамеченным. Айнский язык ценился: «иноpoдцы» Сахалина, как отмечено в «Сахалинском календаре» за 1898 г., «хорошо владеют и айнским, который является на острове общеразговорным для всех почти инородческих племен между собою, с местной администрацией и японскими рыбопромышленниками».

Среди малоисследованных проблем айнской культуры мы хотим здесь разобрать еще одну – проблему сохранения и передачи информации. Дж. де Анжелис, охарактеризовав айнов как «примитивное племя», констатировал: «У них нет ни бонз, ни жрецов, ни храмов или каких-нибудь мест, где бы они собирались для молитвы. Никто из них не умеет читать и писать». В ХХ в. К. Киндаити подтвердил: «У айнов не было азбуки, поэтому не сохранилось ни письменных памятников, ни надписей...» Между тем в конце XIX в. Н. Кириллов, к слову вполне убежденный в «примитивности» айнской культуры, оговаривался: «У них, правда, начиналась письменность иероглифического характера, судя по письменам, открытым на скалах подле Отары...» Это свидетельство привел и Д. Н. Позднеев – в 1909 г. он сообщил о находке в местности Темия, пригороде Отару, на Хоккайдо, памятника древнеайнской культуры. Здесь обнаружили каменное оружие, глиняную посуду, черепа и надпись на скале, сильно поврежденную временем. Надпись была скопирована и в копии хранилась в Токийском университете. В одной из своих работ Дж. Бэчелор также написал о ней и даже привел ее рисунок. Известно о сенсационных находках на о. Итуруп в середине нашего столетия, ныне тщательно изучающихся. Предполагается, что открытому здесь поселению, по всем признакам древнеайнскому, и связанным с ним пиктографическим памятникам более 3 тыс. лет.

Названные и некоторые другие сведения заставляют по-иному взглянуть на айнскую культуру. На наш взгляд, правомерно говорить о существенных достижениях айнов по сравнению с нивхами, ительменами, ороками и т. д., если обратить внимание на совокупность черт экономического и социального строя, на многие реалии духовного мира, на своеобразие религиозного мировоззрения, на фольклорные данные. Напомним о свидетельствах древности земледелия на севере Хонсю и на Хоккайдо, о развитом культе оружия, о сложной иерархической структуре, уходящей корнями в историческое прошлое, о значительном имущественном расслоении и т. д. Влиянием японской культуры нельзя полностью объяснить своеобразный феномен культуры айнов в том числе их «устной литературы».

Б. Пилсудский отмечал: «Айнский фольклор, по общему признанию дальневосточных племен, исключительно богат. Число айнов, знакомых с тем или иным видом его... больше по сравнению с гиляками. Их творчество в красноречии, ораторстве и песнопениях совершенно изумительно, что уже отмечалось некоторыми путешественниками». Ему вторит К. Киндаити: «Легенда, которую мне рассказал один из сказителей... по размеру превышала... тысячу страниц. Кроме того, этот же человек знал генеалогию нескольких десятков семей главных вождей племен восточного Эдзо до такой степени что мог составить огромное генеалогическое древо вплоть до наложниц и детей от них». Он сравнил айнские поэтические произведения с греческими «Илиадой» и «Одиссеей», индийской «Махабхаратой». Если бы удалось собрать их, результатом был бы, как выразился автор, «айнский Ветхий завет». Говоря о преданиях в культуре бесписьменных народов, Н. В. Кюнер подчеркивал, что айны «пошли далее таких устных рассказов, и тысячелетняя история этого народа поныне ограничивается многочисленными циклами преданий, которые за давностью времени приняли баснословный характер и превратились в священную неписаную книгу религии».

Каким образом передавалась из поколения в поколение столь обширная информация? Не приходится сомневаться, что для этого в полную силу использовались обычные методы, свойственные бесписьменному обществу (другой вопрос, могло ли это быть достаточным). В общем виде они сводятся к определенной организации информационного запаса, обеспечению его преемственности, строгой регламентации способов передачи и принятию мер против искажения. Важную роль должны были играть, как мы уже писали, сакрализация и канонизация наиболее значимой информации с одновременным художественно-стилевым и ритмическим ее оформлением, а также с внешней привязкой к атрибутике и обрядности. Имел место жесткий отбор лиц – носителей этой информации.

Ряд элементов такого информационно-передаточного комплекса хорошо выявляется у айнов. Уже отмечалось, что к «учению о вере» (камуи эуцакасно) они начинали приобщаться с раннего возраста с помощью уважаемых старых людей. Н. А. Невский писал, что беседы старших у домашнего очага долгими зимними вечерами выполняют роль школы для молодежи. Б. Пилсудский, собирая фольклор, столкнулся с характерной трудностью: никто из айнов не хотел брать на себя роль информатора в любое время и в любых условиях. Они «только у себя дома и в среде, которая не создает никакой неловкости, говорят свободно и без стеснения. Некоторые сознавались мне, что одна домашняя обстановка у очага, при треске пылающего и согревающего огня, привычный способ сидения имеют важное значение для легкой работы мысли и памяти и вызывают охоту к разговору». Очевидно, все это имело немаловажное значение для стимуляции памяти и вдохновения информатора. Определенный интерьер рождал привычные ассоциации, и тогда выплывали из небытия древние образы, а за ними и нужные слова.

Б. Пилсудский заметил особую ревностность, которую проявляли к порядку, стилю•и содержанию изложения. У айнов явно действовали запреты на передачу искаженной информации. «Айны верят, будто тому, кто много рассказывает о старых временах, грозит опасность... К такому часто является в вихре песка домовой, требуя повторить, что говорилось о нем; рассказчик вынужден пересказывать свой рассказ еще раз, и горе ему тогда, если он не расскажет верно». Перед нами образчик рационального требования под оболочкой суеверия: страх перед мистическим экзаменатором удерживал от пустого фантазерства, заставляя выполнять традиционные предписания.

Среди средств канонического оформления культурнои информации следует назвать типичные поэтические приемы, облегчавшие запоминание объемных мифов и фольклорных произведений. Слова в них тщательно подбирались, широко использовались параллелизмы и антонимы, нередкой была рифмовка. Текст разбивался на ритмические отрезки, куплеты могли перемежаться рефреном. Таким стилем (са коро итак) излагались ойна, т. е. религиозные мифы, трактующие, так сказать, «официальную доктрину» мироздания, и юкар – песни, имевшие «артистический, литературный характер». При этом ритм мог отбиваться ударами палочки о дерево, например о раму очага. На Сахалине сказители пели лежа, закрыв глаза и отбивая ритм ладонью по своему телу.

Отбор хранителей культурной информации привел к выделению по сути профессиональной прослойки сказителей. Юкаркуру, народный певец, занимал весьма почетное положение, и эта «должность» могла передаваться по наследству. Сохранение информации религиозного характера было функцией шаманов. Описанный К. Киндаити ритуал, предшествующий творческому акту тусу матнеку и направленный на ее психическую активизацию, дает представление об отношении айнов к поэтическому творчеству как к мистической деятельности продиктованной свыше.

Теперь предстоит разобраться, какие же средства, специфические для айнского общества, служили фиксации и воспроизводству культурной информации. Речь пойдет о создании определенной знаковой системы. Ввиду крайней малоизученности вопроса мы посчитали небесполезным привлечь все, с чем знакомы в этой связи.

Из японских источников следует, что в древности айны не только владели высоким искусством и секретной тактикой боя, которой страшились самураи, но и располагали соответствующей литературой. По японской сказке «Ои-дзоси симаватари», Есицунэ попал к «Великому королю» Цисимских островов (напомним, что под этим названием некогда подразумевался и Хоккайдо) и похитил у него «книгу военной тактики». Д. Н. Позднеев резюмировал: «Если всмотреться... то нетрудно будет прийти к заключению, что эта сказка заимствовала свои материалы из айнских преданий». Мы уже писали, что дело могло обстоять наоборот. Но писали и о другой версии, айнской, пересказанной Б. Х. Чемберленом: туземцы Хоккайдо были убеждены в том, что ранее у них имелись книги, которые похитил Есицунэ.

Далее следует обратить внимание на ряд достоверных свидетельств существования у айнов символических знаков, входивших в систему информации. В первую очередь это связано с икуниси (икубась, ику-пасуи, кикеуси-пасуи), ритуальными предметами, называемыми в русской литературе усодержателями. Они применялись в ритуалах пития саке.

Такие знаки наносились также на инау и, видимо, на другие предметы. Б. Пилсудский подробно описал, как старый айн и молодой наследник дома, шаман, готовили к медвежьему празднику ритуальные принадлежности и посуду. «Тряпочкой перетирали они каждую вещицу и поглядывали на низ наружной стороны, где были особые знаки, вырезанные ножом. Для всего коллектива гостей не хватает посуды, и в таких случаях занимают посуду у соседей... и каждый хозяин помечает разными знаками свои вещи... » Можно понять что знаки не были произвольными, поскольку несли определенную информацию. Старик воспользовался случаем, чтобы передать ее молодому шаману, приехавшему в это селение из дальней местности с намерением остаться здесь. «Новый молодой хозяин узнавал... историю каждой вещи. Старик, иногда только задумавшись и повертев некоторое время чашку или палочку и сравнив ее с другими, отвечал на расспросы племянника... Оказалось, что одна чашка была привезена с западного берега прабабушкой старика, откуда последняя была родом; две чашки были получены дедом вместе с саблею и другими вещами как штраф за обиду, нанесенную айном соседнего села. Все... имели тоже свою точную родословную, как и палочки для поддерживания усов (iкунic), на которых были вырезаны рыбы, птицы, животные или облака, горы, цветы, а то одни незатейливые айнские узоры».

Следующий случай, происшедший на том же празднике, показывает, что сами айны ставили знак равенства между этими символами и русским письмом. «Ко мне подходит один из видных гостей с севера, — сообщал Б. Пилсудский, — и просит написать свою фамилию на свежевырезанной деревянной палочке, употребляемой для поддерживания усов при питье саке. Он впервые еще на празднике в с. Отасан и в память приятной встречи... просил отдельных гостей вырезать на верхней стороне палочки разные зарубки. Палочку эту он повезет домой и при всяком у него собрании людей и питье саке будет вспоминать веселые дни, проведенные тут вместе».

Некоторые авторы прямо указывали, что икуниси покрывались не просто орнаментальным узором, а пиктограммой. И. П. Лавров определил разного рода нарезки на икуниси как символико-пиктографические и задал вопрос: «Не являются ли икуниси в основе памятными дощечками, на которых отмечалось число убитых на охоте зверей и обстоятельства, при которых происходило это событие?» На наш взгляд, информация могла фиксироваться и через сочетание подобных нарезок с реалистическими изображениями и орнаментальным узором. Возможно, тесно связанная с религиозными ритуалами, эта система имела эзотерический характер и потому долго ускользала из поля зрения исследователей. Впрочем, японские ученые еще в 20-х годах нашего столетия издали альбом рисунков и фотографий предметов айнской культуры, в котором есть лист, где приведены пиктографические знаки, прослеженные по дзёмонской керамике и икуниси, — нечто вроде азбуки айнов. Над дешифровкой петроглифов Итурупа работает известный специалист по древним системам письма Ю. В. Кнорозов. Он оптимистично настроен по отношению к рисункам на скалах Итурупа и находит, что они идентичны пиктографии айнских икуниси.

Перейдем теперь к инау. Мы уже отмечали, что, судя по всему, инау играли важную роль в пространственно-временной ориентации айнов. Но кроме того, инау, как и икуниси, метились различного рода условными рисунками, узорами, знаками и их сочетанием. Х. Ватанабе поясняет, что эти символы (экаси итокпа) вырезались как на инау, используемых в ритуалах камуиноми (молитвенных действах в честь родовых или территориальных божеств-покровителей), так и на кике-уси-пасуи (т. е. икуниси), «особых жезлах для возлияний, применявшихся в честь некоторых важных камуи». При этом каждая родовая группа сине экаси икиру – «одного мужского предка поколение» обладала общим экаси итокпа, вырезаемым на всех камуиноми инау. Эти «фамильные гербы», по определению автора, «обнаруживают намерение айнов представить животное или, точнее, часть животного... отпечаток лапы бурого медведя или птицы, плавник дельфина...», т. е. определяют тотемическое родство. Встречались и сложные, комбинированные гербы. Все они несли необходимую информацию относительно родства и родовых связей.

Экаси итокпа играли важную роль в брачных отношениях: с их помощью выясняли, позволителен или невозможен тот или иной брак.

Но экаси итокпа выполняли и существенную социально-экологическую функцию. Они удостоверяли принадлежность определенного ивору данному лицу в соответствии с обычаями родового владения и пользования. «Только люди, владевшие аборигенной итокпа. связанной с данной рекой, соблюдающие соответствующий ритуал в честь местных божеств и живущие в долине этой реки, считались... имевшими право выступать охранителями речной долины...» Выставляемые в местах рыбалки и охоты инау с соответствующими «гербами» несли информацию о промысловике – владельце угодья. Очевидно, чтобы понять эту информацию, надо было знать язык символов, составлявших экаси итокпа. По мере замещения родовых связей территориальными на первый план выступала экологическая роль информации, передаваемой «фамильными гербами» айнов. Аборигены данного селения, умирая, завещали свои экаси итокпа новопоселенцам. Кроме того, усиу (слуги или, рабы, батраки) владели «гербами» своих хозяев, а человек, адоптированный в локальную группу извне, также получал ее экаси итокпа. Наконец, случалось, что, перейдя из одной локальной группы в другую, аин становился обладателем двух итокпа — прежней и новой. В результате разные итокпа соединялись в единый составной «герб»: Таким образом, «итокпа И камуин.оми через пространственную ориентацию... поддерживали постоянную связь айнов со средой обитания».

Все это вело к усложнению символики, наносимой на инay и икуниси, которая несла соответствующую информацию. А с другой стороны, неизбежной становилась стандартизация символики, с тем чтобы сделать ее понятной не только владельцам экаси итокпа. Возможно, это и был путь превращения тотемических рисунков в систему пиктографического письма. Крайняя неизученность не позволяет, конечно, сделать обоснованные заключения, определенный ответ могут дать лишь специалисты. Мы же хотим высказать надежду, что поиск перспективен при условии широкого привлечения образцов дзёмонской керамики, деревянной утвари айнов, икуниси, инау, эстампажей с могил и других культовых и бытовых предметов.

Так или иначе, айны накопили в народной памяти огромное фольклорное наследие, богатство которого поражало всех, кто с ним соприкасался. Б. Пилсудский и Н. А. Невский сетовали, что этот неисчерпаемый кладезь плохо изучен, и хотя с тех пор немало сделано и делается по сей день для сбора, публикации и исследования устного творчества айнов, конечно же многое безвозвратно потеряно, исчезло навсегда.

Подробную характеристику жанров айнского фольклора дал Н. А. Невский. Он уточнил и дополнил классификацию Б. Пилсудского. Устное литературное богатство айнов, помимо уже упоминавшихся песен религиозно-мифологического характера (ойна) и прозаических, но нередко приближающихся к ним по содержанию (уцаскома) представлено широким классом который объединен понятием юкар, юкара. Выделяются так называемые усладные напевы (синотца,) элегические (яйсяманэна), любовные, часто тоже грустные песни (яйкатекара), праздничные, торжественные голошения (хауки), «винные г ласы» (сакехау,) «старые вести» (хуско вебекере), а также множество более мелких жанров: колыбельные, «бесцельные» песни-импровизации (яйюкара), поющиеся в пути «лодочные гласы» (цибо хау), пословицы, поговорки, загадки и т. д. Высокохудожественный жанр представляют собой молитвы, поэтические обращения к божествам – инонноитак.

Названия жанров на Хоккайдо и Сахалине часто не совпадают; фольклор же Курил остался вообще неизученным. То, что на Сахалине было известно как ойна хоккайдские айны называли камуи юкар – «песни богов». К ним могли примыкать и хоккайдские упаскума, в то время как уцаскома на Сахалине скорее прозаические произведения, которым на Хоккайдо соответствуют увепекер. Но и в том, и в другом случае их содержание чаще всего сводится к рассказам о происхождении божеств и героев, айнских родов.

В хоккайдских увепекер повествование ведется от первого лица, в конце же добавляется: «Так рассказал таком-то». Выслушав увепекер, мы с удивлением можем узнать, что его героем (и рассказчиком) является медведь или лисица, некое божество или демон, а то и... старая лодка. Уцаскома и увепекер иногда делятся на части, перед каждой из которых стоит фраза: «(Теперь) рассказывает тот-то».

Эмоциональный накал многих юкар таков, что, как писал Н. А. Невский, «В грустных местах у самого сказителя навертываются слезы, а при передаче героических мест отбиваемый такт становится бурным, и голос сказителя прямо гремит».

Н. В. Кюнер видел истоки камуи юкар в боговдохновенных изречениях женщин (т. е. шаманок-сказительниц). Постепенно, считал он, возник свод божественных песен. «В центре этих сказаний всегда стоит Аэойна камуи – добрый дух, первый предок айнов», т. е. Окикуруми. «Его древние дела и мудрость сделались основою для разрешения споров в качестве неписаного правового кодекса, для выработки религиозного ритуала и связанных с ним воззрений, питающих также искусство и философию (мировоззрение). Отсюда же почерпает содержание и неписаная история айнов» .

«Женская поэзия» являет собой оригинальный феномен культуры. Здесь именоко юкар (женские песни), и яйкатекара (грустная любовная лирика), и колыбельные (ихунки), и увепекер или уцаскома, рассказываемые от лица девочки-сироты или девушки, несчастной от неразделенной любви, вдовы, одинокой старушки.

Вот жалуется на свою долю сирота:

...У меня

нет ни братьев, ни сестер,

нет родственников,

если сравнить, то

листочек с дерева,

листочек, упавший с травы,

из земли растущая былинка,

подобно этому,

покинутая родственниками сиротка,

была я.

А вот образец любовной лирики:

Хочу стать ветром,

хочу стать птицей.

Если б так стало,

через две деревни,

через три деревни

я бы полетела...

Есть и совсем неожиданные сюжеты, словно бы созданные необузданной фантазией барона фон Дейникена. Говорит служанка богов Верхнего неба: накормив своих господ, «в пазуху золотой люльки вошла. По голове люльки ударяю, на плато страны айнов спускаюсь, громыхая...» Чем не приземление космического аппарата? Ведь то, что Н. А. Невский перевел как «люлька», — это та самая волшебная синта, нечто вроде ковра-самолета. Пейзажи Айнумосири описываются как бы увиденными с высоты птичьего полета. Служанка богов восклицает: «В стране айнов столь хорошей земли, как Сисиримука... нет!» А далее видит, опять же сверху, как на эту благословенную сушу надвигается волна (надо полагать, цунами) и спасает айнов от катастрофического наводнения. Вслед за тем рассказчица говорит: «Золотой люльке за пазуху я забираюсь, на Верхнее небо уношусь я...» Какой же силой художественной фантазии надо обладать «примитивным» рыболовам и охотникам, чтобы изобразить свою родину из поднебесья!

Среди «женских» сюжетов особо отметим различные вариации мифа, напоминающего древнегреческий, — об острове амазонок. «На Йезо, — писал Б. Пилсудский, — один старый человек уверял меня, что был целый остров, населенный женщинами... Они были, тем не менее, способны производить детей, подставляя себя восточному ветру, от которого становились беременными. Они обыкновенно убивали всех детей мужского пола и оставляли лишь своих дочерей». Этих женщин называли оймакус махнеку, т. е. «имеющими зубатые вагины». В версии, записанной Б. Пилсудским, рассказывается об одной такой женщине. Она заставила лодку айнов причалить к ее острову. Перед ночлегом оймакус махнеку предупредила гостей об опасности интимной близости с ней. Однако двое айнов пренебрегли опасностью и погибли. Третий же хитроумным способом избавил женщину от «пагубной вещи». Красавица щедро одарила оставшихся в живых путешественников и показала им дорогу домой. Великолепно подан образ этой волшебницы, вознешейся в небо: «...люди посмотрели в сторону земли тои женщины – эта женщина стояла в облаках».

Вообще роль айнки в фольклоре очень важна: она может руководить локальной группой, вмешивается в схватки людей с богами, случается, показывает себя храбрее и искуснее мужчин. Когда же полюбившийся ей юноша или вождь в своих мужских заботах забывает о таком важном деле, как любовь, женщина или девушка напоминает о мужском долге и первой делает шаг к сближению.

Во многих фольклорных произведениях образы героев раскрываются в такой загадочной, сложной иносказательной форме, что подчас трудно определить, идет ли речь о животном или о божестве в облике животного; о божестве, живущем среди айнов, или, напротив, об айне, непринужденно контактирующем с богами.

На плавучем бревне,

растопырив крылья,

сижу я...

Ясно, в данном случае говорится о птице. В другом же увепекер узнаем, что

Лугом речной излучины

управляя,

проживал я…

Это рассказ божества, но нередко в подобном рассказе концовка свидетельствует, что все-таки имеется в виду какое-нибудь животное – выдра, журавль, лисица, баклан...

А вот о чем повествует уцаскома, записанная Б. Пилсудским на Сахалине. Мальчик воспитывается супругами-орлами. Повзрослев, он узнает, что есть такая земля, где боги устраивают игры и забавы. Сев в лодку, юноша отправляется туда. Укрытый ветвями ясеня, наблюдает, как с небес спускаются «могучие» И «слабые» боги, приземляются на гряде камней, выходят на сушу и, раздевшись, затевают празднество: поют юкара, хауки и ойна, рассказывают уцаскома и сказки, влюбившись в молодую красивую богиню, герой крадет ее одежду, так что она не успевает вознестись на небо и становится пленницей айна. Он привозит юную богиню домой и женится на ней. Тогда-то герой и узнает, что родом он из Турупы, но злое божество разорило эту легендарную местность, а добрые боги поручили орлам воспитать сироту. Оказывается, молодому храбрецу надлежит теперь в благодарность богам и орлам сооружать в их честь инау, и тогда земле обеспечено благополучие. Ну, а упомянутые в повествовании фольклорные жанры, объясняется под занавес, ведут свое начало именно с тех пор и именно от ребенка Турупы, воспитанного орлами.

Здесь явно проступает назидательная тенденция: юноша поступил так, как желал, и преуспел в своем поступке потому, что этого хотели боги. Однако порой бывает по-другому известный в фольклоре Самайекуру, являющийся братом самому Окикуруми, частенько попадает впросак, причем ставят его в неловкое положение смертные айны. Правда, в одной уцаскома утверждается, что Самайекуру – отнюдь не божество, а «человек, рожденный убогой землей», — с помощью младшей сестры несколько раз оставляет в дураках бога Верхнего неба. Сперва этот бог, желая завладеть сестрой Самайекуру, превращается в вяленую рыбу, таким образом замаскировавшись. Самайекуру, разгадав маневр, начинает жарить рыбу над очагом. Едва не сгорев, божество в ужасе и злобе пробивает крышу дома и возносится восвояси. В другой раз бог превратился в чашу. Самайекуру велит ее прокипятить, и бог ретируется прежним манером, изрядно ошпаренный. Наконец, он явился к дому Самайекуру «в своем божественном теле» и угодил в «маленький серебряный домик», так что на этот раз ему пришлось пробивать крышу нужника, а возносясь в небеса, он распространял не только шум, но и дурной запах.

Или сюжет, зафиксированный на Хоккайдо совсем недавно. Юноша из селения Синутапка встретился с другим молодым человеком, который предложил ему посостязаться. Сперва он показал собственные способности – «из кончиков его пальцев в небо взметнулось что-то похожее на паутину, и в небе появилась огромная сеть. Птицы попадали в нее головами и застревали». Тогда житель Синутапки помолился, достал из-за пазухи кухонный черпак и вмиг осушил море. Соперник, изумившись, открылся юноше, что он – бог пауков, и, признав поражение, вознесся в небо. Далее герой побеждает гигантских птиц симуритоно и злых, надо полагать, журавлей сарорункамуи, после чего берет в жены сразу двух красавиц.

Так очень часто фольклорные герои, вполне земные айны, подвергаются со стороны согов испытаниям и с честью выходят из положения.

Человек, каким его изображает айнский фольклор, охотно делит мир со множеством существ, которых считает равными себе, и с созданиями собственного воображения, которых лепит по своему образу и подобию. И при этом он оставляет за собой право либо прибегать к помощи высших сил, либо вступать с последними в борьбу. Он не теряет достоинства и присутствия духа и даже в молитвах обращается к высшим силам как к существам близким. Вот образец молитвы божеству домашнего очага (весьма могучему божеству, выступающему посредником между миром людей и «Олимпом»):

В котле над тобою

висит наша пища,

как на лекарстве,

на ней растем мы...

Благоволенье

к нам проявивши,

им нас пожалуй.

В этой и многих других молитвах нет раболепия, а содержатся просьбы и напоминания существам, которых уважают за их добрые дела.

Фольклор айнов дает превосходные по художественной силе и философской образности, совершенно убедительные примеры этнического общественного сознания, которое, целиком и полностью оставаясь в рамках религиозной идеологии, тем не менее не вопреки, а вполне согласно с генеральной мировоззренческой концепцией демонстрирует свободу духа и здравый смысл, смелость фантазии и представления об очевидной самоценности человека.

Добавить комментарий