Лондон не похож ни на один другой город. Он не обладает ни древним величием Рима, ни цветистой атмосферой Парижа, ни авантюрной аурой Нью-Йорка... Город вечных туманов, казалось бы, создан для того, чтобы хранить самые мрачные тайны... Это город обуреваемых темными страстями и невзгодами персонажей Диккенса, город, где расследует ужасные преступления знаменитый герой Конан-Дойля Шерлок Холмс, город, где из тумана рождается вторая, жуткая сущность человека — как в истории Роберта Стивенсона о докторе Джекиле и мистере Хайде...
Как сообщает Ирина Донскова в книге «Тайны Лондона», этот город, воздвигнутый на реке Темза, берет свое начало от кельтского «Luan-dun» — «Город Луны». В римскую эпоху он носил имя Лондиниум. А история его возникновения связана со знаменитым Лондонским камнем.
Это отнюдь не только миф... В Сити, близ церкви Святого Свитина, напротив входа на станцию метро «Кэннон-стрит», в стене Китайского банка, есть ниша. Там, за резной викторианской решеткой, и покоится легендарный камень.
Как свидетельствует историк XII века Готфрид Монмутский, некогда Бруту, правнуку троянского царя Энея, находившемуся в рабстве у греков, явилась сама богиня Диана и повелела ему увести за собой остальных порабощенных троянцев. Под покровительством богини Брут и его соплеменники достигли острова Альбион, носившего имя в честь Альбы — старшей дочери римского императора Диоклетиана. Как гласит легенда, Альба и ее сестры убили своих нелюбимых мужей, за что были посажены на корабль и отправлены в открытое море; судно прибило к необитаемому острову треугольной формы, где жили демоны. Женщины-фурии совокуплялись с ними, и так на свет появилась раса великанов. К тому времени как на остров прибыли троянцы, из потомков дочерей Диоклетиана и демонов здесь остались только двое — близнецы Гог и Магог, в которых при помощи волшебства превратился гигант, имя которому было, по одним источникам, Гремагог, а по другим, Гогмагог. Он мог быть одновременно единым существом, а мог «делиться надвое».
Брут и его люди высадились в районе современного Девона и дошли до Темзы, где богиня Диана приказала им возложить на вершину холма Ладгейт Хилл камень, который они привезли с собой из Трои как талисман. Некоторые исследователи считают, что на этом месте проводили свои ритуалы друиды. Впоследствии там был построен храм Дианы, а много столетий спустя — собор Святого Павла.
Но прежде троянцам пришлось вступить в бой с Гогом и Магогом. Победу над ними одержал лучший воин Брута — Кориней. Он сражался с чудовищем как с единым существом и в конце концов сумел сбросить его со скалы, так что великан разбился о прибрежные камни. Скала же после этого получила название Лангнаног — «Прыжок Великана». В награду за победу Брут даровал Коринею западную часть острова, которая в честь своего владельца получила название Корнуом. Остров же, по имени Брута, назвали Британией.
По другой версии, Гога и Магога изловили и посадили на цепь у дворцовых ворот — охранять покой короля...
Во всяком случае, и по сей день статуи Гога и Магога украшают Гилдхолл, здание ратуши Сити. Правда, они пришли на смену более древним статуям, разрушенным во время войн, пожаров и от нашествий мышей и крыс. Говорят, первые изображения чудовищных близнецов были изготовлены из гипса и ивовых прутьев...
И поныне Гог и Магог считаются духами-хранителями Лондона. Со времен правления короля Генриха V по улицам старинного квартала Сити проходит процессия, которая несет сплетенные из ивовых прутьев фигуры братьев-великанов...
Кроме «троянской» версии происхождения кельтов, самых древних жителей Британии, есть еще и «римская». И историки считают ее более достоверной. Согласно им, Лондонский камень находился в центре поселения, основанного римлянами на берегах Темзы, и выполнял функцию дорожной вехи или столба.
Со временем Лондонский камень стал своего рода символом власти. Объявление правителями каждого нового закона обязательно сопровождалось ударом по Камню. Кстати, по удивительному совпадению, первым мэром Лондона в XII веке стал Генри Фицэйлуин де Лондонстоун, фамилия которого буквально означала: «Лондонский камень»!
Впоследствии Камень перенесли из центра старого города в нишу в стене церкви Святого Свитина, где он находился вплоть до Второй мировой войны. Во время бомбежек церковь нисколько не пострадала, да и сам город, казалось, хранили Высшие силы, и это чудесное спасение тоже приписывают Камню. Старинное же поверье гласит, что «до тех пор, пока камень Брута находится в безопасности, Лондон будет процветать».
Но большинство исследователей убеждены, что Лондон по сути остается языческим поселением.
Питер Акройд в «Биографии Лондона» сравнивает этот город с Древним Вавилоном. И не только из-за разноязыкости его населения (город давал приют многим беженцам). «В XII веке Вавилоном назывался отрезок городской стны, но причина такого наименования нам неизвестна, — сообщает исследователь, — возможно, жители средневекового города придавали этому участку каменной кладки некое язычески-мистическое значение. С этим обстоятельством невзначай перекликается простая настенная надпись, сделанная кем-то в конце XX века близ Хэкни-Марш: «Вавилондон». Может быть, простая игра слов — «ВавиЛОН» — «ЛОНдон»! Или нечто большее?
Называли Лондон и Вифлеемом, и происхождение этого «псевдонима» еще более туманно... Однако очень многие исследователи усматривают в самой лондонской атмосфере апокалиптические мотивы и пророчат городу грядущую гибель, как и многим великим городам прошлого.
«Верлен писал, что Лондон — «библейский город», созревший для того, чтобы его поразил «огонь небесный», — констатирует Акройд. — Лондон был настолько огромен, что, можно сказать, заключал в себе все прежние цивилизации, — считает Акройд. — К Вавилону прибавились другие великие империи. Нефы и трансепты Вестминстерского аббатства уподобляли «городу мертвых» близ Каира, Паддингтонский железнодорожный вокзал ассоциировался с пирамидой Хеопса. Архитекторы XIX века в воображении возводшш пирамиды на Трафальгарской площади и Шутерз-хилле, проектировали громадные пирамидальные захоронения близ Примроуз-хилла. Здесь мы видим, как мощь имперского Лондона творила, наряду с культом величественности, культ смерти...
...Если Лондон средневикторианской поры действительно, как пишет Достоевский, был городом языческого апокалипсиса, то лучшего монумента, чем воздвигнутый в 1878 году, для него и придумать было нельзя. Египетский обелиск, датируемый восемнадцатой династией, был отбуксирован в Лондон в железном цилиндрическом понтоне. До этого он тысячу шестьсот лет простоял перед храмом Солнца в египетском городе Оне (Гелиополе)... В 12 году до нашей эры его перевезли в Александрию, но так и не установили, и он пролежал на песке лежнем до самой отправки в Лондон.
Монолит, вытесанный рабами из розового гранита в одной из каменоломен Южного Египта, стоит теперь подле Темзы под охраной двух бронзовых сфинксов; на нем высечены иероглифы с именами фараонов Тутмоса III и Рамзеса Великого. Камень, получивший в Лондоне название «Игла Клеопатры», стал здесь неким покровительственным идолом. Один французский путешественник писал об этом участке берега Темзы: «Атмосфера давящая; явственно чувствуется тяжесть вокруг, сверху, тяжесть, которая гнетет, проникает в рот, в уши и как бы разлита в самом воздухе»... Из-за постоянного воздействия тумана и дыма гранит начал медленно портиться, иероглифы — блекнуть; бомба, взорвавшаяся осенью 1917 года, оставила на обелиске щербины и выемки. Но он стоит. В запечатанных в 1878 году контейнерах под ним по-прежнему покоятся мужской и женский костюмы, иллюстрированные газеты и детские игрушки, сигары и бритва; но первое по значимости для имперского монумента — это, конечно, вмурованный в его основание полный комплект монет викторианской эпохи...
...Есть и другие ассоциации, сокровенно связывающие Лондон XIX века с языческим миром. Здесь являлся людям Минотавр. Согласно языческому мифу, чудищу Лабиринта ежегодно давали семерых юношей и семерых девушек — и как пищу, и как плотскую дань. И вот викторианских борцов с бедностью и проституцией стали в печатных изданиях уподоблять Тесею, который убил чудище. Убил ли? В июле 1885 года в «Пэлл-Мэлл газетт» один журналист сравнил «ночное жертвоприношение юных лондонских дев» с данью афинян Минотавру, и создавалось впечатление, что «лондонский Минотавр поистине ненасытен». Его описывали еще как «лондонского Минотавра, который... разгуливает в хорошем сукне и тонком белье и выглядит респектабельно, что твой епископ». Образ ужасающий, достойный пера По или Де Куинси, однако любопытным образом представление о том, что языческий монстр жив и свирепствует, связано с бытовавшим в XIX веке мнением, что город действительно стал лабиринтом почище критского. Джордж Фредерик Уотте откликнулся на упомянутые публикации о детской проституции в Лондоне изображением рогатого чудища, получеловека-полубыка, глядящего на город поверх каменного парапета.
В «Останках язычества и иудейства» (1686) Джон Обри писал, что «южнее Тули-стрит, чуть западнее Барнаби-стрит и восточнее Боро есть улица, называемая Лабиринтом. Я думаю, что лабиринты эти мы получили от наших предков-датчан».
Прошло, однако, без малого двести лет, и возникли новые лабиринты. Артур Макен говорил себе, добравшись, как он считал, до окраины города: «Наконец-то я вырвался из этой могучей каменной пустыни!» Но не тут-то было. «Затем я сворачивал за угол, и передо мной внезапно вырастали ряды грубых краснокирпичных домов, и становилось ясно, что я все еще в лабиринте». О лабиринте как приеме теоретик архитектуры Бернард Тшуми писал: «Его нельзя ни полностью увидеть, ни выразить. Ты к нему приговорен — он не дает тебе выйти и взглянуть на целое».
Еще одно сравнение связано с Римом. По мнению Питера Акройда, старинная лондонская архитектура весьма напоминает древнеримскую. И тому есть немало свидетельств.
«Подвалы под «террасой Аделфи» напомнили одному историку архитектуры «древнеримские постройки»; созданную Джозефом Базалгеттом систему канализации часто сравнивали с римскими акведуками, — рассказывает Акройд. — Величественность, соединенная с триумфальным имперским духом, — вот что производило на этих наблюдателей Лондона XIX века сильнейшее впечатление. Побывав в туннеле под Темзой, который уподобляли самым крупным достижениям римского строительного искусства, Ипполит Тэн назвал его «огромным и мрачным, как кишка некоего Вавилона». Затем Тэна захлестнул поток ассоциаций и параллелей между цивилизациями.
«Я неизменно нахожу в Лондоне сходство с Древним Римом...
...За образец для арки, ведущей во «двор слитков» Английского банка, архитектор сэр Джон Соун взял древнеримскую триумфальную арку; стены соседнего Лотбери- корта были украшены аллегорическими фигурами из римской мифологии. Массивный угол банка там, где сходятся Лотбери и Принсез-стрит, представлял собой подобие храма Весты в Тиволи. Интерьеры банка тоже создавались с оглядкой на Рим. Многие его помещения — в частности, зал дивидендов и фондовый зал — были спроектированы по модели римских терм; главный кассовый зал размером сорок пять на тридцать футов напоминал интерьер римского храма Солнца и Луны. Здесь, таким образом, налицо впрямую выраженный и апеллирующий к римским верованиям культ денег; во всех ассоциациях с древним городом главенствует тема языческого триумфа...
...Итак, в одном контексте Лондон сравнивается с величайшими цивилизациями прошлого, с Римом или Египтом, в другом — стремительно рушится, обретая черты яростной пустыни, дикого места, где нет никакого удержу и никакой жалости. Когда Карлейль добавляет, что Лондон «подобен сердцу Вселенной», можно понять его так, что город воплощает все самые мрачные силы и все крайности бытия. Так что же это — сердце империи или сердце тьмы ? Или эти сердца до того срослись, что человеческое усилие и труд стали всего лишь выражением свирепости и желания властвовать?»
Все здесь будто бы пронизано сакральностью. Впечатление усиливает готический стиль старинных лондонских зданий.
«Николас Хоксмур, великий архитектор лондонских церквей, дал определение стиля, который он назвал «английской готикой», — пишет Акройд. — Этот стиль отличали резкая, подчеркнутая симметрия и возвышенная непропорциональность. В конце 1780-х годов, элегантно сплавляя в здании Гилдхолла индийские и готические мотивы, Джордж Дане возрождал дух экстравагантной живости и воздавал должное великой древности города. Но, указывая на старину, готика в то же время была проявлением благоговения. Вот почему церкви Хоксмура, где бы они ни стояли — в Сити, в Смитфилде, в Лайм-хаусе, в Гринвиче, — так мошно дают ощутить свое присутствие. Флаксман, художник XVIII века, сказал о гробницах Вестминстерского аббатства, что это «образчики величественности... властно направляющие наше внимание и мысли не только к иным временам, но и к иным ступеням бытия». В Лондоне определенно есть нечто «не от мира сего».
«Может быть, тогда Лондон — это просто состояние души? — спрашивает Питер Акройд. — Границы его все расплывчатей, натура — все переменчивей, и не стал ли он теперь совокупностью человеческих установок и предпочтений? На протяжении его истории не раз говорили, что он содержит в себе целый мир или миры. Теперь его называют «глобальным городом»... Да, он действительно заключает в центре своем некую сумеречную вселенную, подобную плотному, вращающемуся облаку. Именно по этой причине миллионы людей называют себя лондонцами, пусть даже они живут за много миль от внутреннего города. Лондонцами они считают себя потому, что испытывают чувство принадлежности. Лондон уже две с лишним тысячи лет служит местом человеческого обитания — в этом его сила и притягательность. Он дает ощущение постоянства, твердой зеши под ногами».