«Таинственный остров»

Жюль Верн — писатель теплый, домашний, волшебный, писатель из страны детства. Любовь к нему в зрелые годы сохраняется еще и потому, что имя это в воспоминаниях переплетается с порой сладкой безмятежности. Впрочем, это взрослые нарекли детство безмятежным, а ведь оно не в меньшей степени, чем мужская и женская жизнь, и даже, возможно, в более острой степени, заполнено страстями.

Страсти эти с высот зрелости кажутся маленькими и смешными: зовут тропические дебри, манят белые паруса, влекут таинственные пещеры, зовут, манят, влекут умные, смелые, добрые люди. Надо идти, плыть, лететь. Надо искать, защищать, спасать. Надо непременно думать, принимать решения и совершать, — что же тут маленького и смешного?

И разве во взрослой жизни, оставив в прошлом монгольфьеры, крокодилов и пиратов, не должны мы все это делать? Ведь в том, что в зрелости мы редко открываем книги Жюля Верна, — не вина этого замечательного писателя, а наша беда. И спасибо памяти, — достает еще ума приберечь старую книжку для сына или дочки. Память уже не хранит иностранные имена, географические координаты и такелажную терминологию, но сохраняет ощущения. Сохраняет до самой смерти.

Верн давно примеривался к робинзонаде. Вновь и вновь начинал и снова бросал, — не получалось, не то получалось. Понимал, что герой великой книги Дефо — выдумка. Знал, — был реальный Робинзон Крузо — Александр Селькирк, и судьба его была совсем другой. В 1704 году этого английского моряка за оскорбление капитана высадили на необитаемый остров Хуан Фернандес неподалеку от берегов Чили. Ему оставили ружье, фунт пороха, свинец для пуль, топор, котелок, нож, пачку табаку и Библию. Выдуманный Робинзон Дефо был не на много богаче, но реальный Селькирк не построил хижины, не приручил козу, не научил говорить попугая. Деградировал стремительно, скатился в полную дикость. Мохнатый человек научился ловить на бегу коз, но говорить разучился, хотя прожил на острове меньше пяти лет. В мир людей его вернул пират Вуд Роджерс. Верн ясно представлял себе, что в одиночестве человек теряет человеческое. Тогда, может быть, написать вариацию "Швейцарского Робинзона"?

В школьные годы в старом книжном шкафу мы с приятелем нашли эту книжку, написанную швейцарским писателем Иоганом-Рудольфом Висом до рождения Верна — в 1812 году. Там на необитаемый остров попадает целая семья: папа, мама и многочисленные дети, все, однако, уже не малыши, самостоятельные, энергичные подростки. Сколь не требовательными читателями были мы тогда, но все-таки помню, что идиллическое существование этого семейства, окруженного неизбывно плодоносящей природой, вместо положенной зависти, вызывало иронию. Робинзон был неправдой, швейцарские робинзоны — полуправдой. Верн искал правду. Не нашел. Его "Дядя Робинзон", написанный еще в совсем молодые годы, роман неудачный, вялый, сладкий. 38-летний Верн переписывает его, через четыре года в письме к другу снова отмечает, что "полностью переписал первый том "Дяди Робинзона", обещает закончить всю рукопись через шесть недель, увязает в исправлениях, увлекается, пишет издателю: "Работа над "Робинзоном" в полном разгаре, я нахожу удивительные вещи! Всецело поглощен первым томом и не могу думать ни о чем ином".

Ему приходит в голову замечательная мысль: надо протянуть и перевязать в новом романе сюжетные нити двух других, ранее написанных и до того никак друг с другом не связанных. Там есть недоговорки, "Дети капитана Гранта" и "20 тысяч лье под водой" требуют продолжения. Надо решить судьбу предателя Айртона, злого гения экспедиции лорда Гленарвана и объяснить, кто же скрывается в океанских глубинах под псевдонимом капитана Немо. И вот уже не на недели, — на месяцы и годы идет счет. Понимает ли он, что пишет одну из главных книг своей жизни, вечную книгу, книгу-символ? Нет, наверно. Во всяком случае, уже в феврале 1872 года в другом письме к тому же издателю Этцелю Верн пишет: "Я полностью занят "Робинзоном", или, вернее, "Таинственным островом". До сих пор все идет как по маслу, хотя, надо сказать, немало времени приходится проводить с профессорами химии и на химических заводах. На моей одежде нередко остаются пятна, которые я отнесу на Ваш счет, потому что "Таинственный остров" будет романом о химии". Не понимал, не представлял, что вовсе не о химии пишет он роман, что химия — деталь, частность, один мазок кисти на полотне.

Писатель Кирилл Андреев, много лет отдавший исследованию жизни и творчества Жюля Верна, автор лучшей русской книги о нем ("Три жизни Жюля Верна"), писал о "Таинственном острове": "Роман Жюля Верна — это подлинный гимн вдохновенному труду, быть может самый высокий во всей литературе XIX века. Труд их (героев "Таинственного острова") — не первоначальное накопление Робинзона Крузо, это творческое преображение косной природы, это вся история цивилизации, но на более высокой ступени идеального человеческого общества. Нужно было поистине огненное перо, чтобы перенести из реальной жизни в книгу романтику кирки и мотыги, красоту угля и металла, пафос победы над природой".

Вот вам и "роман о химии...".

Гражданская война в США, а точнее, как писали тогда: в САСШ — Северо-Американских Соединенных Штатах. Группка пленных северян, борцов с рабством, бежит из плена южан на воздушном шаре: инженер со слугой-негром, журналист, моряк и усыновленный им юноша. Дырявый баллон теряет подъемную силу, и беглецы вынуждены выбросить из пассажирской корзины не только балласт, но и все самое необходимое, личные вещи, пустяки из карманов, наконец, отрезать саму корзину. Висят, ухватившись за сетку, над ревущей океанской бездной. У юного читателя болит душа: спасутся ли? Читатель взрослый понимает: не может автор погубить героев, — ведь роман только начинается. Спасение приходит, когда надежд на спасение нет: их выбрасывает на необитаемый остров. Начинается робинзонада, так непохожая на Робинзона.

Согласно законам, открытым современной социальной психологией, в маленькой группе быстро определяется лидер. Впрочем, он и не думает самоутверждаться, — его первенство сразу признается бесспорно и однозначно. Первенство в чем? Ведь моряк сильнее, выносливее. Журналист наблюдательнее и стреляет лучше всех. Первенство лидера — инженера Сайреса Смита — в знании. Он много знает и умеет — это, по мнению Жюля Верна, основной критерий, определяющий человеческую ценность. В разумно организованном обществе такой человек не то что может, а обязан руководить другими людьми.

Сегодня, став массовой, профессия инженера в какой-то мере утеряла былую престижность. Во времена Жюля Верна инженер, это Инженер! Почти волшебник! Прототип Сайреса Смита, разумеется, не Александр Селькирк, а Сайрес Филд. В 1867 году Верн предпринял самое большое и самое важное для него, как для писателя, путешествие. На огромном корабле (почти 19 тысяч тонн, — это и сегодня не маленький корабль) "Грейт Истерн" он пересек Атлантику. Пятитрубный шестимачтовик был воистину чудом техники — роскошным плавающим городом, в котором жило три тысячи человек. Корабль прославился тем, что сумел разместить в своих трюмах 3400 километров кабеля и позволил инженеру Сайресу Филду после десяти лет неудач проложить, наконец, в 1866 году между Старым и Новым Светом телеграфный кабель. Это было выдающимся техническим достижением XIX века. Верн не мог не восхищаться им и, конечно, был увлечен личностью Филда, у которого на борту "Грейт Истерн" он взял интервью. Всесокрушающей энергией и энциклопедическими знаниями Филда он наделил своего Смита, сделав их тезками.

В считанные годы пребывания на острове голые и нищие поселенцы под руководством Смита засевают поля и огороды, возводят фермы, стригут шерсть, строят сначала плот, потом суденышко, плавающее по океану. От удочек для охоты на птиц и носилок для больного идут к гончарному кругу и плавильной печи. Не только металл плавят, — из жира дюгоня добывают глицерин, из водорослей — соду, — мыло варят! Тянут проволоку, собирают гальванические элементы, — создают телеграф!

В дневниках французского писателя Жюля Ренара есть запись о 20-ти книгах, "которые следует взять с собой на необитаемый остров". Под номером 17 значится: '"Том Жюля Верна". Брать надо было бы, конечно, "Таинственный остров". Для пленников необитаемого клочка суши эта книга была бы как борт-журнал для космонавтов: в ней с продуманной последовательностью записано все, что надо делать. Это не просто роман, это — роман-справочник. В отличие от многих книг Верна, в "Таинственном острове" нет ничего фантастического, если не считать "Наутилуса" капитана Немо, который приплыл сюда из романа "20 тысяч лье под водой". "Таинственный остров" — роман декларативно приземленный. В нем много приключений, сюжет закручен как всегда крепко, но все это не главное. Главное: смотрите, что может человек без спичек, без ножа, без крова, без еды. Все может, если знает и умеет. Не только выжить может, но жить счастливо.

Хочу поделиться личными сопереживаниями. Сейчас я читал Жюля Верна, разумеется, другими глазами, чем в четвертом классе. И прочитанное вызывало другие мысли. Я закончил десятилетку в столице, а затем МВТУ им. Баумана, — один из лучших вузов страны, еще в давние годы прославленный и международными премиями отмеченный именно за широту и универсализм преподавания. Меня учили сопромату, теории машин и механизмов, металловедению, гидродинамике, электротехнике и другим премудростям. Я работал на всех станкаж, плавил металл, занимался сваркой, слесарил. Короче, — получил великолепное техническое образование т, таким образом, являюсь коллегой Сайреса Смита... Разделяющее нас столетие должно, казалось бы, гарантировать мое превосходство в знаниях и опыте. Что было бы, если бы я попал на таинственный остров вместо Смита? Ну, лифт мы с грехом пополам построили бы. Может быть (хотя вряд ли), додумался бы до увеличительной линзы из двух стеклышек от часов. Но сумел бы я выплавить металл, получить порох, сваршть мыло, изготовить из шерсти муфлонов пусть самуко примитивную и грубую одежду? Честно сказать — не сумел бы. Нашел бы железную руду по рыжему цве:ту, тяжести ее камней, а что с ней дальше делать? На ум приходят не дела, а слова: "обогащение", "флотация", "флюсы", "шихта". Как "обогащать"? Что за "флюсы'"? Я знаю, что в состав пороха входит селитра, но не :знаю, как она выглядит. Совершенно не представляю), как сварить мыло. Пусть я плохой инженер (иначе не дезертировал бы в журналистику), но я задавал эти вопросы хорошим инженерам, действительно знающимл, остепененным. Они принимались рассуждать, объяснять, но все это было не живое, а книжное знание, мыла они тоже не сварили бы.

Мне могут возразить: у нашего современника мало шансов попасть на необитаемый остров. Так зачем же ему варить мыло, коли есть мыловаренная промышленность? И слава богу, что не учат детей изготовлять порох, — с учетом детской фантазии мы могли бы недосчитаться многих промышленных и культурных сооружений. Да и зачем на дому валять шерсть? Не есть ли все сказанное — скрытый призыв к натуральному хозяйству? Вот китайцы тоже ставили во дворах доменные печки, а что вышло?

Все правильно. Но человек — созидатель по природе. Труд сделал его человеком и дальше доделывать будет. Политехническое образование — нужное, полезное дело. Но не абстрактно политехническое, а конкретно политехническое. Мне кажется, не надо учить плавить чугун "в общих чертах". Надо или его действительно плавить, или не засорять юный мозг незавершенными полусведениями, пусть останется место для завершенных. Муфлонов у нас нет, и учиться валять грубую шерстяную одежду вряд ли нужно, но замечательно, если бы в деревнях учили валять валенки, теплые, мягкие деревенские валенки, по всем показателям превосходящие фабричные колоды, которые пачкают ноги и гнутся хуже, чем лунный скафандр.

Жалуемся на молодежный инфантилизм. Одно из его проявлений — "безрукость". Юные техники создают фотонные звездолеты, но в массе умеют ли мальчишки держать рубанок, паять, крышу на избе починить? С тревогой писал о "безрукости" в "Литературной газете" Аркадий Удальцов. В "Комсомольской правде" напечатал статью о русской печи Василий Песков. Оказывается, не так много на Руси осталось умельцев, способных грамотно сложить печку. Несостоявшиеся потенциальные печники работают на ТЭЦ, тянут газопроводы, это — престижнее, об этом — фотографии в газетах...

Эка куда завели нас размышления об инженере Сайресе Смите...

Впервые в истории литературы превратив знания в главного героя, сделав пути науки и техники основными линиями, создав неведомых роману XIX века ученых, изобретателей, инженеров, натуралистов, Жюль Верн по праву считается одним из великих литературных реформаторов. Современники не сразу это поняли, говорили о поисках юношеского жанра, о детской занимательности, упирали не на цель творчества, а на средства ее достижения. Принял Толстой. "Романы Жюля Верна превосходны, — говорил он. — Я читал их совсем взрослым и все-таки помню, как они меня восхищали..." А послушали бы вы, с каким восторгом отзывается о нем Тургенев! Толстой называл Верна "удивительным мастером". Горький настаивал, чтобы Верна переводили и издавали без редактуры и сокращений, как классика.

Романы французского писателя по общему признанию исследователей его творчества разных стран пробудили творческую мысль многих выдающихся деятелей науки и техники. Да они и сами часто признавались в этом. Менделеев называл Верна "научным гением". Умирая, просил читать ему "Приключения капитана Гатгераса". Циолковский писал: "Не помню хорошо, как мне пришло в голову сделать вычисления, относящиеся к ракете. Мне кажется, первые семена мысли заронены были известным фантазером Ж. Верном..." О своем восхищении творчеством Жюля Верна и влиянии его книг на свою работу говорили русский палеонтолог академик Обручев, бразильский авиатор и строитель дирижаблей Сантос-Дюмои, американский конструктор подводных лодок Лейк, итальянский радиотехник Маркони, норвежский путешественник Нансен, французский спелеолог Кастере, — перечислять можно бесконечно.

В то же время именно натуралисты и изобретатели подвергали самой язвительной критике произведения Верна. Без конца подлавливали его на неточностях то в подводной лодке, то в лунном снаряде, упрекали, словно Верн не романы писал, а в КБ работал. Досталось и "Таинственному острову". Возможно ли такое минералогическое разнообразие на острове вулканического происхождения да еще в верхних осадочных породах? Где это видано, чтобы на маленьком острове жили орангутанги, ягуары, кенгуру, однокопытные онагры, бараны, тетеревы, глухари, — просто не остров, а ноев ковчег! Нет таких островов на земном шаре!

Островов нет, а шар — есть, и писатель превращает остров в его символ. Все богатства планеты отдает он капле человечества — горстке трудолюбивых людей, которые работают для себя, работают с радостью, не ведая никаких правовых запретов, не испытывая никакой эксплуатации. Дословный (если это разрешается) перевод фамилии Смит — Кузнецов. Это самая распространенная в мире английского языка фамилия, как Кузнецов — самая распространенная фамилия в России. В этом тоже символ: Смитов много, им, опытным и знающим кузнецам богатств человеческих, принадлежит будущее.

После разгрома Парижской коммуны в хижине ссыльных коммунаров на острове Новая Каледония висел портрет Жюля Верна. Он никогда не был революционером, но в течение многих лет находился под влиянием близких ему идеалистов-утопистов, среди которых были многие друзья писателя. Он разделял их взгляды. В конце романа спасенные герои организуют трудовую коммуну, переносят островной опыт жизни и труда в штат Айова. Во времена Жюля Верна утопист Этьен Кабе предпринимал попытки создать такие поселения свободных тружеников в США. Попытки остались безуспешными, поселенцев заглатывал капитализм. И Верн знал об этом. Однако нас, пусть скороговоркой, на одной страничке, убеждал: все хорошо, "колония процветала... Все жили в такой же дружбе, как и прежде, и были, наконец, счастливы...". Видно, очень ему хотелось, чтобы было так, звал: попробуйте, может быть, получится...

Надо, чтобы Жюля Верна читали все без исключения мальчишки и девчонки, да и взрослые тоже, — все получат удовольствие, каждый — свое. Слава этого писателя незакатна, люди любят его за человечность и фантазию, за доброту. По числу переводов Верн занимает третье место в мире. Приятно отметить, что больше всего его книг напечатано на русском языке. Общий тираж произведений Жюля Верна, изданных в нашей стране, превышает 30 миллионов экземпляров.

Внук писателя Жан Жюль-Верн писал в шестидесятые годы: "Жюль Верн — один из тех, кто оказал влияние и на свою эпоху, и на нашу... Этот покойник еще живет". Верн умер от диабета в 1905 году. Ему было 77 лет. В старости он ослеп, но продолжал работать до последнего дня, хотя разобрать его рукописи, где строки налезали друг на друга, было трудно. Памятник на могиле писателя называется "К вечной юности". Мраморный Жюль Верн поднял плечами могильную плиту, вся фигура устремлена вверх. К звездам? Или к счастью?

Добавить комментарий