Гибель «Ондины», 1928

Рассказывает французский писатель Робер де Лакруа

— Есть вести от «Ондины»?

— Никаких.

— Когда от нее было получено последнее радиосообщение?

— 3 октября, в полдень. Лодка тогда находилась в 25 милях к северо-северо-западу от Эль-Ферроля.

— Она молчит уже третьи сутки. Вас это не тревожит?

— Знаете, затри дня, все равно что за один час, может произойти все что угодно.

— Что вы хотите этим сказать?

— Беспокоиться нужно либо каждую минуту, либо вообще никогда. Да и потом, честно говоря, что может угрожать подводной лодке в рейсе из Шербура до Бизерты?

— А как насчет погоды?

— Вот-вот, на всем пути «Ондины» не было ни одного шторма. Метеосводки и «радио» от судов, находившихся в тех водах, не вызывают ни малейшего беспокойства.

— Но почему она все-таки молчит?..

— Тут нет ничего странного. Я просмотрел отчеты об учебных плаваниях некоторых подводных лодок и заметил, что «Реньо», к примеру, не давала о себе знать почти неделю. То же самое и «Тетис». А «Кайман» и «Калло», так те вообще молчали десять дней. Да нет, поверьте, пока не стоит бить тревогу.

В августе 1925 года конструкцию лодки разрабатывали достаточно долго, как это зачастую бываете опытными образцами, так что заключительные испытания она прошла только осенью 1928 года.

И вот, наконец, 1 октября 1928 года«Ондина» подводная лодка новой серии, весом 770 тонн, а в длину имела 64 метра в длину, вышла в пробный рейс из Шербура в тунисский порт Бизерту, оттуда — в Аяччо, на Корсику, и затем в Тулон. Лодка шла на малой скорости и на дизельном двигателе, окутанная клубами серого дыма и увенчанная радиотелеграфной мачтой, которую ставили всякий раз, когда передвигались в надводном положении. На борту «Ондины» находились тридцатитрехлетний капитан 1-го ранга Брейтмайер, командир лодки, его старший помощник и сорок человек матросов, в том числе старшины и боцман.

Брейтмайер участвовал во всех ходовых испытаниях «Ондины», прошедших довольно успешно, и надеялся не ударить в грязь лицом и во время пробного рейса, который должен был продлиться неделю. По всем расчетам, приход «Ондины» в Бизерту ожидался 9 октября.

А разговор двух офицеров главного штаба французского ВМФ в Шербуре, с которого мы начали наш рассказ, состоялся 6 октября. В тот день молчание «Ондины» пока еще не вызывало серьезного беспокойства. Как заметил один из участников беседы, во время перехода лодке практически ничто не могло угрожать. И даже если бы разразился сильный шторм, Брейтмайер без особого труда сумел бы укрыться в любом близлежащем порту.

Молчание «Ондины» можно было объяснить либо неисправностью бортовой радиостанции, либо помехами в эфире — неблагоприятные условия наблюдались как раз с 3 по 6 октября. К тому же подводные лодки прибрежного действия типа «Ондины» были оборудованы маломощными радиопередатчиками.

По крайней мере, именно такие предположения выдвигались поначалу. И они, во всяком случае, не были лишены основания, тем более что утром 6 октября молчание нарушилось. Что же случилось? Да, в общем, ничего особенного: подводную лодку якобы видели на траверзе Орана, и Брейтмайер, по сообщениям оттуда, проходя мимо, просигналил на берег семафором.

Утром 7 октября об «Ондине» опять не было никаких вестей.

«Похоже, она идет с опозданием на сутки», — рассуждали штабисты французского ВМФ.

Однако, судя по всему, «Ондина» шла с опозданием уже на двое суток, потому как восьмого числа ее тоже никто не видел. Тогда в Шербуре решили отправить телеграмму в Тулон.

«Такая задержка, естественно, кажется странной, — думали в Шербуре, — тем более что подлодка и в самом деле как будто в воду канула, и не где-нибудь, а вблизи берега, на оживленном судоходном участке».

9 октября двум сторожевикам — «Кале» и «Дордони» — было предписано обследовать воды на всем протяжении от Бизерты до Гибралтара в двадцатимильной прибрежной полосе, в то время как три эскадренных миноносца должны были идти параллельным курсом и мористее.

Между тем из Тулона вышли еше три эсминца — «Пантера», «Шакал» и «Тигр», им надлежало обследовать воды у северного побережья Средиземного моря, хотя было маловероятно, что «Ондина» вдруг ни того ни с сего решила изменить курс.

Второму дивизиону во время поисков, судя по всему, должно было повезти больше, поскольку потом он получил задание идти вдоль берегов Испании — курсом «Ондины», только в обратном направлении.

Как бы то ни было, успех подобных поисковых операций чаще всего зависит от воли случая. В самом деле, если предположить, что у «Ондины» вышли из строя механизмы, ветром и течением ее могло отнести от начального курса. Стало быть, лодку следовало искать не вблизи берега, а значительно мористее — другими словами, в огромном районе, точные границы которого определить было практически невозможно.

О ходе поисков корабли докладывали каждые три часа. И большая часть поступавших от них радиосообщений сводилась к следующему: ничего подозрительного не замечено. Из Шербура запрашивали и экипажи рыболовных судов. Но подводную лодку никто из рыбаков не видел. Вскоре к делу подключились испанцы и португальцы — район поисков расширился до Канарских островов и Мадейры. Однако следов «Ондины» нигде обнаружено не было.

Наступило 11 октября. Участь «Ондины» по-прежнему была окутана тайной. Стали появляться всевозможные домыслы и предположения. Быть может, на лодке вышел из строя двигатель? Но тогда она должна была бы послать в эфир сигнал бедствия. Или сломался радиопередатчик? И это было вероятнее всего: по крайней мере, в таком случае можно было объяснить, почему лодка молчала двое-трое суток. А что, если «Ондина» потерпела кораблекрушение? Ведь в Бискайском заливе немного штормило. Да, но урагана-то как такового не было. Во всяком случае, даже если он и был, подлодке не составило бы труда укрыться у берега.

Нет, здесь могло быть только одно объяснение: «Ондина» ушла под воду — вышла из строя система продувки балласта, и лодка не смогла всплыть на поверхность. Однако на эту версию тут же нашлись возражения: согласно рейсовому предписанию, подлодка не должна была совершить ни одного учебного погружения. В этом рейсе «Ондине» предстояло показать свои возможности во время плавания только в надводном положении. И капитану Брейтмайеру вряд ли могло прийти в голову рисковать лодкой, совершая погружения на мелководье.

11 октября Министерство военно-морских сил Франции решилось огласить факт исчезновения «Ондины». В заявлении тем не менее, оговаривалось, что надежда найти лодку еще не потеряна, поскольку, как известно, бывали случаи, когда подводные лодки не давали о себе знать в течение десяти дней, а то и больше. Однако «Ондина», увы, побила все рекорды молчания, что, собственно, и вызывало тревогу.

Между тем эсминцы продолжали вести поиски. Все отчего-то решили, будто необъяснимая авария, повлекшая за собой исчезновение «Ондины», произошла в Атлантике. Впрочем, такое предположение основывалось на том, что «Ондина» должна была послать контрольное радиосообщение при подходе к Средиземному морю. Значит, она могла исчезнуть где-то между Эль-Ферролем, откуда от нее пришло последнее «радио», и Гибралтаром.

Но исчезла ли «Ондина» на самом деле? И если да, то как и почему? Чтобы ответить на эти вопросы, надо было отыскать хоть какой-нибудь след или свидетельство очевидца. Однако ни того, ни другого найдено не было — невзирая на все усилия экипажей эсминцев, продолжавших с упорством и настойчивостью бороздить море. Корабли несколько раз прошли по маршруту подводной лодки-призра- ка — туда и обратно, но на море было пусто. При встрече поисковые корабли поднимали флаги, обмениваясь одними и теми же сигналами: «Видели "Ондину"», — «Нет...»

Затем эсминцы расходились, и моряки в тревоге, без всякой надежды заступали каждый на свою вахту. Тишина тяжелым, непроницаемым покровом окутала тайну «Ондины». И казалось, что тишина эта так и останется мертвой.

Телефон звонил долго — до тех пор, пока трубку наконец не сняли. Когда он перестал трезвонить, за окнами вновь ожили таинственные звуки, переполнявшие погруженный в ночь Роттердам. И лишь изредка эти звуки заглушал вой сирены корабля, покидающего порт.

— Жидда слушает, — проговорил в трубку тридцатипятилетний мужчина, опустившись в кресло за рабочим столом.

— Рад, что связался с вами, — послышался голос с другого конца провода. — Простите за беспокойство, но мне хотелось бы вам кое- что сообщить. Думаю, вас это заинтересует. Четыре дня назад в Роттердам зашел греческий сухогруз «Екатерина Гуландрис». Ему нужно было в сухой док.

— Извините, — перебил Жидда, — но это самое обычное дело, и я не вижу тут...

— Послушайте. Вчера вечером я сидел в портовом кабачке с друзьями — в Роттердаме они проездом.

— Ну... — тяжко вздохнул Жидда, досадуя на то, что вынужден выслушивать длинную историю какого-то навязчивого типа.

— А за соседним столиком как раз сидели матросы с этой самой «Екатерины Гуландрис». Они болтали о том да о сем и случайно обмолвились, что, когда шли вдоль берегов Испании, с их судном произошла странная штука. Дело было ночью, свободные от вахты спали у себя в каютах. Но тут всех разбудил сильный удар — как будто судно наскочило на какой-то здоровый предмет, плававший на поверхности. Вахтенные потом уверяли, что видели корабль — совсем рядом.

— Наверно, это были просто обломки кораблекрушения, а может, рыбацкий баркас.

— Вот-вот, сначала я и сам было так подумал. Но после мне вдруг пришло в голову — а нет ли тут совпадения? «Екатерина Гуландрис» пришла в Роттердам 8-го числа. Значит, у берегов Испании она была 4-го или 5-го. Вы же наверняка слыхали, что пропала подводная лодка — «Ондина»?

— Ну разумеется.

— Так вот, как раз в то время «Ондина» находилась у испанских берегов.

— И выдумаете — произошло столкновение...

— Вот именно, хотя это всего лишь мое предположение, я тем не менее решил поставить вас в известность.

Жидда поблагодарил звонившего и повесил трубку. Некоторое время он сидел неподвижно, уставившись отсутствующим взглядом в противоположную стену кабинета. Неужели тайна исчезновения «Ондины», будоражившая Европу уже целую неделю, разрешилась так просто, в кабинете у него — Жидда, атташе французского консульства в Роттердаме?

Честно говоря, Жидда казалось маловероятным, что греческий сухогруз столкнулся с подводной лодкой. Но даже если так, почему капитан сухогруза в таком случае умолчал о случившемся?

Как бы там ни было, Жидда решил передать содержание телефонного разговора консулу Нико — пусть начальство решает, как следует поступить.

На следующий день утром Нико связался с греческим консулом. И тот обещал посмотреть судовой журнал капитана «Екатерины Гуландрис» Киртатаса. В журнале действительно упоминалось, но довольно туманно, о том, что во время рейса судно столкнулось с обломками какого-то корабля.

— Могу ли я сам переговорить с капитаном Киртатасом? — осведомился Нико.

И греческий консул, дабы не огорчать французского коллегу, решил удовлетворить его просьбу, правда, перед тем он сказал ему прямо, что этот разговор вряд ли что-либо прояснит. Тем временем Нико уведомил министерство ВМС Франции, и оттуда направили в Роттердам эксперта, которому надлежало присутствовать на предстоящей беседе Нико с греческим капитаном...

— Это случилось 3 октября, в 23 часа, на траверзе бухты Виго, — сообщил Киртатас.

— И после этого вы пошли своим курсом?

— Нет, остановился.

— Вы заметили на поверхности моря что-нибудь необычное?

— Небо было сплошь затянуто тучами. И было вообще трудно что-нибудь разглядеть.

— Вы упоминаете в судовом журнале про какие-то обломки. Почем вы решили, что это именно обломки потерпевшего крушение корабля?

— Потому что, если бы корабль был целый и невредимый, на его борту горели бы отличительные огни.

— Значит, по-вашему, на том корабле не было ни одного огня? Вы точно помните?

— Если б там горел хоть один огонь, столкновения бы не было.

Таким образом, капитан Киртатас решительно отрицал тот факт, что его вахтенные могли допустить навигационную ошибку — хотя бы по рассеянности. Впрочем, откуда Киртатасу было знать как все было, если в момент столкновения он отдыхал у себя в каюте? Тогда решили опросить вахтенных — штурмана и матросов, хотя французский консул был почти убежден, что те станут отрицать свою вину.

И действительно, вахтенные слово в слово повторили показания своего капитана: нет, никаких огней — даже слабого огонька — они не видели.

— Какой формы были обломки? — допытывались французы у вахтенного штурмана.

— Трудно сказать, — отвечал тот.

— Может, своими очертаниями они напоминали корпус подводной лодки?

— Обломки едва торчали из воды — вот и все, что я могу сообщить.

Опрос закончился, и представители французской стороны призадумались. В сущности, разговор с греками не принес в эту историю ничего определенного. «Екатерина Гуландрис», следовавшая по маршруту «Ондины» — в обратном направлении, наскочила на неопознанный предмет, но доказать, что этим «предметом» могла быть подводная лодка, не удалось. К тому же в тех водах было полно рыбацких суденышек. Может, с одним из них и столкнулся греческий сухогруз?

Следственные комиссии, работавшие во Франции, Испании и Португалии, пытались выяснить, не пропадало ли у испанских берегов какое-нибудь судно. А пока одни следователи выясняли что к чему на месте, их коллеги начали прорабатывать новую версию — в надежде, что, быть может, она поможет наконец решить эту сложную загадку.

Итак, в один прекрасный день в Министерство ВМС Франции поступило еще одно сообщение, имевшее прямое касательство к делу об исчезновении «Ондины». Только на сей раз не от какого-то неизвестного из Роттердама, а от господина Вакье — окружного администратора по учету и призыву моряков рыболовного и торгового флотов в Руане. К Вакье попал рапорт капитана французского сухогруза «Альберта-Леборнь», в котором тот докладывал, что вечером 3 октября его судно находилось как раз в тех водах, где «Гуландрис» столкнулся с обломками неизвестного корабля.

— А вы случайно не заметили там что-нибудь необычное? — спросил Вакье у Карона, капитана «Альберты-Леборнь».

— Если вы имеете в виду обломки, на которые наскочила «Гуландрис», то, должен вам сказать, я их не видел. И все же...

— Что — все же?

— Произошла одна странная штука — думаю, она поможет вам кое-что прояснить. Я имею в виду «радио».

— Какое «радио»?

— Вот я и говорю. Четвертого октября, утром, Мариани, наш радист, поймал сообщение. Передавала радиостанция на мысе Финистерре. Честно говоря, это было даже не сообщение, а скорее навигационное предупреждение.

— Оно что, имело отношение к интересующему нас делу?

— В эфире в этот раз были сплошные помехи. Да, точно, как раз подошло время — было ровно восемь утра — всем торговым судам выходить на связь со своими судовладельцами. Мариани показалось — финистеррская станция предупреждала, что столкнулись два корабля. И просила все проходящие мимо суда идти в район столкновения — с такими-то координатами. В том районе «Гуландрис» и наскочила на обломки.

— Вы изменили курс?

— Мы находились в девяноста милях севернее указанного места. Потом, в конце концов, это было самое обычное предупреждение. И я, честно признаться, особого значения ему не придал.

— Может, береговая радиостанция сообщила тип корабля, с которым произошло столкновение?

— Еще раз говорю — в эфире были помехи. И большую часть слов радист не разобрал.

Однако именно эти слова и могли помочь делу.

Сообщение финистеррской радиостанции уже само по себе казалось странным. В нем явно прозвучала просьба идти на поиски. Значит, капитан — виновник столкновения, решил, что на пострадавшем корабле, возможно, есть жертвы. В таком случае почему он не сообщил на берег ни название своего судна, ни порт приписки?

— Так откуда было «радио»? — спросили капитана «Альберты-Леборнь».

— Я же говорил — со станции на мысе Финистерре.

— Неужели береговые радисты не уточнили, как называлось судно, повинное в столкновении?

— Нет. А может, мы просто не разобрали. Повторяю, связь была ужасная.

Министерство ВМС Франции запросило радиостанцию на мысе Финистерре. Тамошние радисты ограничились лишь тем, что повторили сообщение капитана, виновного в столкновении, — и название своего судна тот действительно не указал.

Соответствующее уведомление было направлено в штаб-квартиру Ллойда, в Лондон, однако большого значения ему там не придали. Единственно, 5 октября в Ллойдовском бюллетене о случившемся факте вышло короткое сообщение — в рубрике «Морские катастрофы».

Однако, за исключением станции на мысе Финистерре, ни одна другая береговая радиостанция — ни в Португалии, ни в Испании, и слыхом не слыхала, уж не говоря о том, чтобы принять, о печально знаменитом «радио». Из Порту сообщили только, что до них дошли едва различимые сигналы бедствия — они звучали в эфире между 20 часами и полуночью, то есть спустя полсуток после вероятного столкновения. Но кто подавал эти сигналы?

История эта и правда казалась темной. Расследование по делу исчезновения «Ондины» так и не сдвинулось с мертвой точки. Да и какими, собственно, фактами располагало следствие? Ничего конкретного известно не было: с одной стороны, греческое судно якобы наскочило на неопознанные обломки кораблекрушения, дрейфовавшие в том месте, через которые пролегал курс подводной лодки, а с другой — французский сухогруз получил странное предупреждение о столкновении, но кто послал это предупреждение —- никто толком не знал.

Капитан «Гуландрис» ни словом не обмолвился о том, что посылал в эфир «радио». Во всяком случае, то, что он не просил находившиеся поблизости суда идти на поиски обломков, это точно. К тому же, если б он действительно послал такое «радио», он наверняка предупредил бы всех капитанов о том, что в точке с такими-то координатами дрейфуют неопознанные обломки.

А мог ли капитан греческого судна что-нибудь напутать — и принять подводную лодку за обломки кораблекрушения? Нет — и уж тут он был тверд в своем мнении, — поскольку ни одного сигнального огня на неопознанном корабле видно не было.

— В любом случае ходовые огни можно было бы заметить даже у подводной лодки, — подтвердил капитан «Прадо», другого грузового судна. — Я видел «Ондину» у берегов Португалии в ночь с 3 на 4 октября. Ее огни были заметны на расстоянии трех миль. Помимо судовых огней — зеленого и красного, на радиомачте у нее горел белый сигнальный фонарь.

— По-вашему, выходит, подводную лодку просто нельзя было не заметить?

— В безоблачную погоду — да. А в ту ночь видимость была хорошая.

И снова — уже в который раз — следственная комиссия вернулась к исходной точке в этом чересчур запутанном деле.

Итак, в ночь с 3 на 4 октября на траверзе Порту находились: подводная лодка «Ондина»; греческий сухогруз «Екатерина Гуландрис»; французский сухогруз «Альберта-Леборнь».

Из трех означенных судов исчезает подводная лодка — после того как с «Прадо» видели, что она идет нормальным ходом. Это — единственный, доподлинно установленный факт. И притом прискорбный.

Дальше греческий сухогруз сталкивается с неопознанными обломками.

«Альберта-Леборнь» получает «радио», в котором якобы идет речь о каком-то столкновении. При этом, однако, остаются неизвестными ни характер обломков, ни первоначальный отправитель радиосообщения.

Быть может, тут произошло случайное совпадение, а на самом деле перечисленные три факта не имеют между собой ничего общего? Однако не исключено также и то, что все три факта совпадают. В таком случае кто-то из двух капитанов — «Екатерины Гуландрис» или «Альберты-Леборнь» — говорит неправду.

В Роттердаме следственная комиссия вновь допросила капитана Киртатаса — его судно все еще стояло в сухом доке.

Киртатасу сказали про «радио», полученное «Альбертой-Леборнь».

— А вы не получали похожего сообщения? — спросили греческого капитана.

— Вы имеете в виду «радио», где упоминалось про столкновение с обломками кораблекрушения?

— Вот именно.

— Ну да, — сказал Киртатас, — речь, наверно, идет о том самом «радио», которое послал я.

— Значит, вы все-таки послали в эфир сообщение?

— Понимаете, после того как произошло столкновение, я решил предупредить другие суда, что в тех водах дрейфуют неизвестные обломки: ведь они же представляли опасность для судоходства.

Члены следственной комиссии в недоумении переглянулись.

— Вы помните точный текст вашего сообщения?

— Нет. Я составил его впопыхах и тотчас отдал радисту. Но сам текст у него не сохранился.

Ответ капитана казался довольно странным, тем более что все судовые радисты обязаны хранить тексты как передаваемых сообщений, так и получаемых.

— Ну ладно, капитан Киртатас, подумайте хорошенько. Точного текста своего радиосообщения вы не помните. Пусть так. Тогда постарайтесь вспомнить хотя бы то, о чем вы собирались предупредить другие суда.

— Повторяю, я хотел их предупредить о возможной опасности — об этих чертовых обломках.

— Но ведь вы же просили другие суда выйти на поиски обломков — почему?

— Что-то не припоминаю, чтобы я просил их об этом.

— И все же в сложившихся обстоятельствах поиски были необходимы — разве не так? А вы даже палец о палец не ударили...

— Я же говорил — мы дали стоп.

— Вы четко видели обломки?

— Настолько, насколько позволяли условия: ведь темень стояла, хоть глаз выколи.

— Вы можете их описать?

— Это было похоже на корпус корабля с плавными обводами, только без надстроек.

— Вы уверены, что это была не подводная лодка?

— Точно сказать не могу.

— Следовательно, это вполне могла быть подводная лодка?

— Ну да, возможно, — признался Киртатас и отвернул голову. А потом прибавил:

— Но это вы так решили, а не я.

После слов Киртатаса члены следственной комиссии оторопели — но не от удивления, а скорее от возмущения. Еще бы! Прошло столько времени, а греческий капитан лишь сейчас соизволил признаться, что его судно, «возможно», столкнулось с подводной лодкой, которой, вне всякого сомнения, могла быть только «Ондина».

— Как долго вы пробыли в том месте, где произошло столкновение? — спросили Киртатаса.

— Часа два.

— Почему вы не стали ждать, пока рассветет?

— Почему? Да потому, что после столкновения могло произойти одно из двух: обломки или сразу пошли ко дну, или их унесло слишком далеко — попробуй разгляди. Все, что я мог сделать, так это предупредить по радио другие корабли.

— А что, если это действительно была подводная лодка?

— Повторяю, тогда мне это и в голову не могло прийти.

Поведение Киртатаса изменилось. Он уже не свидетельствовал, а защищался. В самом деле, теперь против него выдвигались сразу два тяжких обвинения: во-первых, по вине вахтенных, допустивших навигационную ошибку, его судно наскочило на подводную лодку; во-вторых, после столкновения он не предпринял никаких мер, чтобы отыскать следы корабля, потерпевшего крушение по его же вине. А между тем несчастные французские подводники, должно быть, всю ночь напролет вели отчаянную борьбу с морем. Тут же напрашивался еще один прискорбный вывод: сигналы бедствия, что береговая радиостанция в Порту приняла 5 октября, между 20 часами и полуночью, — ведь их могла передавать только «Ондина». Разве нет?

Однако Киртатас все отрицал, причем на редкость упорно, и некоторые члены следственной комиссии уже засомневались — а виновен ли он на самом деле. Сомнения их основывались главным образом на том, что нельзя объяснить причину столкновения одной лишь рассеянностью вахтенных «Екатерины Гуландрис»... И греческого капитана подвергли очередному допросу.

— Каким образом вы столкнулись с обломками?

— Кормовой частью правого борта.

— То есть вы хотите сказать, что наскочили на них кормой?

— Выходит, так.

— С какой стороны ваше судно получило повреждения?

— Со стороны носовой части правого борта.

— Следовательно, по вашим словам, получается, что подводная лодка — если только это действительно была она — шла вам наперерез?

— Вот именно. И это еще раз доказывает, что мы столкнулись не с «Ондиной».

— Что вы хотите этим сказать?

— А то, что французская подводная лодка, тем более военная, навряд ли могла совершить такую ошибку при маневрировании.

— Но ведь лодка могла вас просто не заметить?

— Исключено. У нас на борту горели все ходовые огни.

Киртатас говорил уже более уверенно. Конечно, он догадывался, что члены следственной комиссии считают его виновным. К тому же ни для кого не было секретом, что греческие моряки систематически нарушают международные правила судоходства...

Однако если вопрос об истинном виновнике столкновения так и остался невыясненным, участь «Ондины» не вызывала никаких сомнений: жестокая, бесспорная правда заключалась в том, что обломки лодки навсегда исчезли в бездонных глубинах Атлантического океана, откуда их уже вряд ли удастся извлечь.

Добавить комментарий