Гангутское сражение — Морская сила (Часть 1)

ГАНГУТСКОЕ СРАЖЕНИЕ — морское сражение у полуострова Гангут (Ханко) между русским и шведским флотами во время Северной войны 1700—1721. В 1714 русскому галерному флоту под командованием генерал-адмирала Ф. М. Апраксина (99 галер и скампавей с 15-тысячным десантом) была поставлена задача пройти к Або-Аландским шхерам и высадить десант. Однако вышедшая 9 мая из Кронштадта русская флотилия была вынуждена остановиться у Тверминне, т. к. дальнейший путь был прегражден шведским линейным флотом (15 линейных и 14 более мелких кораблей) вице-адмирала Ватранга. Чтобы обойти шведские корабли, находившиеся у южной оконечности полуострова Гангут, было решено создать переволоку в узкой части перешейка и по ней перетащить галеры в тыл основных сил шведского флота.

Шведы направили отряд контр-адмирала Эреншельда (1 фрегат, 6 галер и 3 шхербота) к конечному пункту переволоки, а отряд контр-адмирала Лилье (8 линейных и 3 других корабля) к Тверминне для атаки против русской флотилии. Воспользовавшись разделением шведских сил и штилем, Петр I решил прорваться вдоль берега. 26 июля русский авангард (35 скам-павей) на веслах обошел полуостров Гангут и блокировал отряд Эреншельда в Рилакс-фьорде, 27 июля к нему присоединились главные силы. 27 июля авангард атаковал отряд Эреншельда, который после упйрного боя сдался. Шведы потеряли 10 кораблей с 116 орудиями, 361 человека убитыми, 350 ранеными и 237 во главе с Эреншельдом пленных. 28 июля шведский флот ушел к Аландским островам. Гангутское сражение, явившееся первой крупной морской победой русского флота над сильным противником, обеспечило русским войскам овладение всей Финляндией. В память победы была учреждена медаль, а на берегу у Рилакс-фьорда поставлен памятник.

Введение

Так определили русский царь Петр I в начале XVIII и американский моряк Мэхэн на рубеже XIX—XX веков свои взгляды на влияние морской силы — флота — первый — на судьбу державы, второй — на современность.

Видный американский военно-морской теоретик пришел к этой мысли, скрупулезно исследовав войны европейских держав и Америки XVII—XIX веков. Неспроста возник интерес Мэхэна к этому вопросу. Его родину отделяли от остального мира два океана. Через них тянулись жизненные торговые артерии, питающие ее экономику.

Рассматривая войны, Мэхэн делает вывод о решающей роли морской силы в схватке между ведущими странами Европы — Испанией, Францией, Англией и их союзниками. В частности, причину поражения Наполеона он трактует исходя из превосходства флота англичан над французами.

Из шестисот страниц своей книги «Влияние морской силы на историю» Мэхэн лишь одну страничку отводит описанию Северной войны на Балтике, между флотами России и Швеции, причем делает это предвзято.

Чувствуя неминуемое поражение шведов, на помощь им «Англия послала на Балтику свой флот, — говорит Мэхэн. — Царь в испуге отозвал свой флот. Это случилось в 1719 году».

Известно, что Петр I был осторожен, но никак не из пугливых монархов. Как раз в том году русские моряки одержали первую победу в морском сражении со шведами на траверзе острова Эзель. Отряд кораблей капитана 2-го ранга Наума Сенявина пленил шведский линейный корабль, фрегат и бригантину. Более того, Петра I нисколько не смутило появление на Балтике английской эскадры адмирала Норриса. На шведское побережье высадился 5-тысячный русский десант. В окрестностях Стокгольма, наводя страх на шведов, появились разъезды казаков. В следующую кампанию, невзирая на эскадру англичан, русский флот вновь десантировал войска на побережье Швеции и одержал победу при Гренгаме.

Однако эти факты не смущают Мэхэна, и он продолжает развивать свою версию: «Но Петр, хотя и уступивший, не был еще покорен. В следующем году вмешательство Англии повторилось с большим эффектом, хотя и недостаточно вовремя для спасения шведских берегов от нанесения им серьезного вреда русскими силами; но Петр, поняв настойчивость цели, с которою ему приходилось считаться, и зная из личного наблюдения и практической опытности действительность английской морской силы, окончательно согласился на мир».

Все поставлено вверх ногами.

Мэхэну было известно, что еще два десятилетия назад шведский флот — полсотни линейных кораблей и фрегатов — безраздельно господствовал на Балтике. Русские же не имели в водах Балтики ни одной рыбацкой лодки.

Как случилось, что спустя всего два десятилетия «война между Швецией и Россией, — как вынужден признать Мэхэн, — имела результатом превосходство последней на Балтийском море, низведение Швеции — старой союзницы Франции — на степень второразрядного государства и определительное начало приобщения России к европейской политике».

Подробно излагая историю вековечного противостояния на море западных держав, столетиями создававших свою морскую силу, американский историк умалчивает о зарождении и становлении русского флота на Балтийском море.

Видимо, ему не было досконально известно о том, каким образом Россия за весьма короткий для истории срок, всего за два десятилетия, создала на Балтике морскую силу, которая сокрушила гегемона на этом море. Быть может, Мэхэну пришлось бы объяснить, как русский адмирал Петр Романов попросту игнорировал флот англичан, помогавший шведам, и принудил-таки короля Фридриха заключить мир, означавший поражение Швеции. И все это свершилось, как говорил Петр, «при очах английских».

Но подобные выводы звучали бы диссонансом в концепции Мэхэна, превозносившего Британию как «владычицу морей».

Примечательно, что прозорливый Петр Великий на полтора столетия опередил Мэхэна в рассуждении о значимости флота в вооруженной борьбе приморских держав. Отсюда и верное стратегическое направление усилий, предпринимаемых Петром Великим. Тяжко, с неимоверными потугами выпало русскому люду выполнять предначертания своего государя. Однако русский народ выдюжил. Подобных примеров история прежде не знала. Каким же манером перед удивленной Европой неожиданно явилась морская сила России? О том речь...

Глава I ВЛАДЕТЕЛИ БАЛТИКИ

Необычно весело и беззаботно встречали шведы первое Рождество в наступившем восемнадцатом столетии. На всем Балтийском побережье, в городах и поместьях, от Умео на Севере и до Мальме у Датских проливов, непривычно для слуха, празднично трезвонили колокола лютеранских кирх. Пасторы восторженно прославляли недавнюю победу своего юного короля Карла XII, над «еретиками» русскими под Нарвой.

Под сводами кафедральных соборов звучали проповеди о попирании «свыше» царя Петра, посмевшего посягнуть на королевские владения в Ингрии.

— Господь раз и навсегда повелел, чтобы Прибалтика была шведской, а не русской!

— Царь Петр потерпел поражение потому, что восхотел нарушить волю Божию и поступил вопреки ему!

— Победа нашего славного короля должна почитаться скорее за проявление воли Божеской, чем человеческой!

— Московия должна раз и навсегда забыть об исконных шведских землях в Лифляндии и Ливонии!

Шведские пастыри напрочь «позабыли», а быть может, и не знали, что еще в прошлом веке земли в Прибалтике принадлежали русским. Все эти «вотчины и дедины» именовались издревле Ям и Копорье, Ивангород и Орешек, Ругодив и Юрьев1 и только в Смуту были отторгнуты от Руси.

Наставлял церковных проповедников из-за моря духовник Карла XII, Нордберг. Главный капеллан королевского войска не скупился на эпитеты, смешивая с грязью презренных русских «свиней».

Наслушавшись проповедей, сдобренных псалмами, паства возвращалась к делам мирским, растекаясь по сословиям...

Королевский сенат по традиции собрался перед Рождеством. С умилением дружно прославляли сенаторы подвиги молодого короля в минувшем году, сравнивая его с Александром Македонским.

После недавней победы над извечным соперником, Данией, на Балтике вновь безраздельно воцарилась шведская корона. Россия и Речь Посполитая, Пруссия, Померания и Голштиния совсем не имели флота, а датская эскадра весной приниженно капитулировала и уступила без боя проливы шведскому десанту.

В сенате задавали тон королевские советники Аксель Делагарди, Карл Гилленшерн, Кнут Поссе, Ар-вед Горн.

Первый напомнил сенаторам о недавних победах:

— Наш достославный король, едва ступив на Датскую землю, поставил на колени короля датского Фредерика, и отныне Зеландия в проливах будет служить нашим интересам.

Делагарди вторили остальные советники. Теперь шведская корона властвует над Балтийским морем. Разгром войск царя Петра утвердил монополию Швеции в сборе таможенных пошлин. Наши купцы наконец-то обретут главенство в торговле с Лифляндией, Эстляндией, Курляндией и будут задавать тон всем пришельцам из Европы. Там всегда собирают добрый урожай хлеба — подспорье для Швеции, — черпают корабельный лес британцы и голландцы. Их купечес-кие суда всегда норовили обходить стороной шведских таможенников.

Теперь казна не оскудеет, хотя король требует новых денег на войну. Сенаторы откровенничали, самодовольно ухмыляясь и поглядывая друг на друга. За их спинами стояли интересы дворян, владельцев железоделательных и медеплавильных заводов, бюргеров и купцов.

Недавно королевский флот доставил из Нарвы в Стокгольм первую партию пленных. На причалы, подгоняемые пинками, жмурясь и озираясь, выбирались из зловонных трюмов русские увальни. Вокруг толпились с довольными лицами бюргеры, присматриваясь и приценяясь, предвкушая свой прибыток от даровых работников.

Немало было поводов для ликования сенаторов, но далеко не все из них безудержно радовались первым успехам в начавшейся войне. Натянутые улыбки, а то и полное равнодушие отражались на лицах сенаторов-помещиков. Все больше батраков-кнехтов уходили в армию, почуяв возможность наконец-то обогатиться на войне и изменить свое жалкое существование. Постепенно росли необработанные пашни, сокращались доходы владельцев поместий и зажиточных крестьян.

Не ускользнули от внимания сенаторов и некоторые хмурые лица высшего, графского, сословия. Косили взглядом на возбужденных ораторов Иоган Стенбок и Бенгст Уксеншерн, а ведь они влиятельнейшие члены Государственного совета...

Минула Рождественская неделя, наступил Новый, 11701 год, и на первом же заседании Государственного совета выяснилось, что поводов для благодушного настроения у правителей Швеции не так уж много.

Выступая первым, как обычно, открывая заседание совета, граф Стенбок одновременно восхищался и сокрушался:

— Их величество, наш покойный король создал бесподобную армию в Европе. — Граф сделал паузу и, повернувшись, отвесил глубокий поклон в сторону Гедвиги-Элеоноры, вдовствующей королевы и регентши, расположившейся в позолоченном кресле на почетном месте подле королевского трона.

Гедвига-Элеонора поднесла батистовый платок к сухим глазам и слегка дотронулась до плечика сидевшей рядом с ней в таком же кресле младшей сестры короля, двенадцатилетней принцессы Ульрики, которая беззаботно болтала худенькими ножками и вертелась из стороны в сторону. Да, за минувшие годы в памяти Гедвиги не уменьшились ни на йоту воспоминания о свершениях ее покойного мужа, короля Швеции Карла X. Как женщина, она почти не касалась государственных дел мужа, но постоянно ощущала, с каким рвением отдавался он деятельности по укреплению армии и флота. И как ей было лестно слышать, что он превзошел в этом деле не только своего отца, Густава-Адольфа, но и европейских коронованных особ. Из письма своей тетки, матери курфюрста Саксонии и короля Польши, она знала, что Август II почти каждый день твердит всем и воздает хвалу ее сыну, внезапно скончавшемуся недавно, королю Швеции Карлу XI, за его военные реформы и восхищается его неутомимой деятельностью на этом поприще. Потому-то Гедвига после кончины сына, Карла XI, полностью перенесла свои прежние симпатии к военным делам на пятнадцатилетнего внука, получившего в наследство могущественную армию. Она с волнением перечитывала письма Карла, когда он двинулся на кораблях королевского флота в поход к берегам Дании. Правда, тогда она тревожилась, что шведские эскадры могут не выдержать схватки с сильным датским флотом. Но граф Пипер, ее верный друг и первый министр короля, заверил Гедвигу, что датские эскадры не посмеют помешать высадке шведов в Зеландии.

— Мы имеем твердые гарантии короля Вильгельма, флот Британии и Голландии надежно прикроет нас от датчан на морских дорогах к Зеландии и не допустит каких-либо противодействий со стороны датчан.

Заверения графа оправдались. Шведский флот без помех высадил вблизи Копенгагена двадцатитысячный десант. На горизонте крейсировала англо-голландская эскадра под флагом матерого британского адмирала сэра Георга Рука.

Эта армада опекала шведов от враждебных наскоков датчан на море, переправу через проливы и высадку войск Карла XII. Король Англии знал, кому доверить такое дело. Вскоре и сэр Рук обогатит Британию, завоюет ключи от Средиземноморья, скалу Гибралтар...

— Наш досточтимый король, как вы знаете, — продолжал между тем трескучим фальцетом Стенбок, — успешно приумножает славу своего родителя. Всего две недели понадобилось ему, чтобы поставить на колени Датское королевство. Узнав, что Август начал осаду Риги, его величество без промедления отправился на выручку нашего важного порта. Саксонцы трусливо убрались, но к нашим владениям двинулся извечный соперник с Востока, царь Петр.

При упоминании о царе граф Уксеншерн опустил веки, погружаясь в воспоминания о недавнем прошлом. Как глава Кане ли — Коллегии, ведавшей иностранными сношениями, — в свое время он внимательно следил за успехами армии царя под Азовом и проницательно заметил королю Карлу XI:

— Кто может знать, ваше величество, что таит против вас этот молодой честолюбивый царь? Ведь Ингерманландия и Кексгольм колют ему глаза...

Но, выражая тревогу, Бенгст Уксеншерн тогда не ведал, что вскоре у царя в Англии состоится примечательный диалог с глазу на глаз с королем Вильгельмом2, или, как называл его Петр, Вильямом. Случилось это во время вояжа царя в Европу, когда шведы присягали новому королю, пятнадцатилетнему Карлу XII...

...Обычно сдержанный, несколько замкнутый Вильгельм III старался не показать гостю своего превосходства и даже некоторой снисходительности. «Эта далекая загадочная Московия, где царь спит на медвежьей шкуре рядом со слугой. Однако у него есть войско, и, кажется, он уже одержал кое-какие победы над турками...»

— Как нравится вам Англия? — был один из первых вопросов к русскому царю.

— Ваше величество, трудно передать впечатления от всего виденного. Многое для меня пользительно. Но наиболее я восхищен вашими умельцами корабельными.

— Да, это, пожалуй, наши самые сведущие люди в этом важном для Англии деле. Вы, я знаю, тоже влюблены в море и собираетесь завести свой флот?

— Имею такую охоту.

— Позвольте дать добрый совет. Для флота нужен порт, а лучше, чем на Балтийском море, места для Московии не выбрать.

Вильгельм начинал понемногу проникаться симпатией к царю Московии, но это пожелание он высказал из чисто меркантильных соображений. Швеции надо связать руки на Балтике, чтобы она, не дай Бог, не примкнула к Франции.

Слушая короля, Петр усмехался: «Он в самом деле провидец, мысли мои читает».

— Ваше величество, я очень рад, что наши мысли совпадают. Но нынче для того времена не подоспели...

Также не знали ни Уксеншерн, ни Стенбок, что, когда шведы уже высаживались в Дании, Вильгельм послал приказ адмиралу Руку не трогать датчан и не содействовать высадке десанта шведских войск. Но, увы, адмирал получил этот приказ слишком поздно...

Откашлявшись, Стенбок продолжал воздавать хвалу королю:

— Слава Провидению и Господу Богу, что свершилось чудо, что королевские войска растерзали русского медведя под Нарвой.

Несколько утомившись, Уксеншерн выпрямил спину, продолжая размышлять. Пора начинать разговор о главном, о чем накануне они договорились со Стенбоком и вскользь намекнули об этом Гедвиге-Элеоноре. Дело касалось ее внука.

Отъезжая на войну, король обязал Гедвигу вместе с принцессой Ульрикой присутствовать на всех заседаниях Государственного совета.

Сейчас маленькая принцесса, скучая, позевывая, думала только о том, как бы поскорее закончили свои монотонные тирады эти важные люди в пышных, напудренных париках.

Ульрика, чтобы не обижать брата, не показывала виду, но ей всегда претило высиживать часами среди напыщенных королевских советников, об этом она откровенно сообщала в письмах любимому брату Карлу, но тот сердился и строго внушал ей не пропускать ни одного заседания.

Услышав слова Стенбока о русском медведе, она ткнула туфелькой лежавшую на полу медвежью шкуру и грустно улыбнулась.

Казалось, совсем недавно она забавлялась с братом, в шутку пряталась от него со старшей сестрой Софией, а теперь коротает время одна. Брат, король, выдал сестру замуж за герцога Голштейна3, и та очень довольна выбором брата. Но Ульрике от этого не легче. А братец теперь стал вдруг знаменитым и, кажется, на самом деле увлекся войной и упивается своей славой...

В голосе Стенбока Ульрика уловила новые, досадные интонации. Граф высказывался о дальнейших планах брата. Оказывается, король це собирается возвращаться домой, а задумал еще раз поколотить царя а главное, заодно и саксонского курфюрста Августа. Стенбок вдруг заговорил о непомерных расходах на войну, непосильных для королевской казны.

— Граф Пипер сообщает, что его величество настроен решительно, чтобы не только поставить на колени Петра, но и расправиться с Августом. Такие обширные действия не под силу нашей казне. Надобно убедить его величество искать выгодный мир с Августом, а потом только разделаться с русскими. — Отдуваясь, вытирая платком вспотевшее лицо, Стенбок наконец замолчал и опустился в кресло.

Следом поднялся Бенгст Уксеншерн. Его, пожалуй, больше других присутствующих волновало будущее.

— Швеция уже влезла в долги, — сетовал он, — в случае войны и против короля Августа, и царя Петра страна не выдержит и попадет в безвыходное положение. Для управления королевством надобно поддерживать крепкую власть, особенно во время войны, а чиновники, опора государства, бедствуют на нищенской зарплате. Страдают земледельцы, сокращается торговля с Польшей и Курляндией. Из провинции в Государственный совет то и дело поступают жалобы на тяжелое положение в уездах. — Уксеншерн высказался за специальное обращение к королю.

Постепенно трезвели головы советников от недавнего радужного похмелья, от первого успеха в стычке с русской армией. В Стокгольме уже поговаривали, что королевские полки не добились полного разгрома русского войска, а благоразумно уклонились от дальнейшей схватки и отошли на зимние квартиры в Эстляндию. Слушая Уксеншерна, не оставалась равнодушной и Гедвига. Она пожаловалась, что не раз просила в письмах Пиперу посоветовать брату не ввязываться в войну с Августом, а заключить с ним добрый мир.

— Но граф мне отвечает каждый раз, что переубедить короля невозможно, — грустно поведала Гедвига.

В конце концов Государственный совет отправил королю послание, в котором предостерегал его от опрометчивых планов.

«Если продолжить войну как против царя, так и против короля Августа, то ваше величество до такой степени погрузится в долги, что в конце концов невозможно будет добывать деньги для продолжения войны и для управления государством. Мы говорим также от имени бедных чиновников, которые за свою большую работу получают лишь очень малую плату или вовсе ничего не получают и изнуряются со своими женами и детьми, за многих бедняков, которых поддерживает государство. Из чувства подданнической верности и из сострадания к обедневшему народу мы просим ваше величество освободить себя по крайней мере хоть от одного из двух врагов, лучше всего от польского короля, после чего бы Швеция могла снова пользоваться доходами от пошлин в Риге».

Рассудительные члены Государственного совета ставили свои подписи под посланием и надеялись, что молодой король не будет опрометчив в своих замыслах. Почти все железо и медь идет на нужды войск и флота, заводчики пока терпеливо ожидают выплаты долга от державы, а казна пуста.

Другое дело, если Швеция навсегда закрепится на берегах Восточной Балтики. Король будет диктовать всей Европе условия торгового мореплавания на Балтийском море, и Швеция обогатится.

В отличие от сановников Государственного совета, флагманы и адмиралы королевской Адмиралтейств-коллегий были настроены благодушно ивесьма оптимистично. Король не бросил ни одного упрека в их адрес за все время военных действий.

Без единой задоринки шведский флот погрузил на корабли и купеческие суда двадцать тысяч войск, перевез их благополучно через проливы Зунда к берегам Зеландии и высадил в бухте Гумбилека, в семи милях от Копенгагена. Еще с весны шведские адмиралы оснащали корабли королевского флота к предстоящим схваткам с датчанами. Как-никак, а морские силы королевских флотов Дании и Швеции были примерно равными. Перегруженные же войсками шведские эскадры могли потерпеть поражение от датчан, и тогда вся операция пошла бы насмарку. Но, слава Богу, королевские дипломаты заключили с Вильгельмом секретное соглашение о помощи Швеции в этом деле. Эскадрам англичан и голландцев, адмиралам Руку и фон Алемонде английский король4 приказал соединиться со шведским флотом и «поддержать мир» в проливах. Датчанам отводилась роль посторонних «зрителей» в этом спектакле. Превосходство на море предрешило успех и на берегу. Карл XII верно выбрал направление удара. Войска датчан во главе с королем Фредериком IV нерешительно копошились далеко на юге у границ Голштинии. Беспрепятственно осадив Копенгаген, под угрозой полного разгрома его величество заставил капитулировать датчан.

Вспоминая чисто морские эпизоды минувшей кампании, шведские флагманы удовлетворенно посмеивались:

— Отныне Балтийское море становится нашей вотчиной. — Адмиралы не скрывали своего довольства. — Мы будем править на морских дорогах, и Балтика будет нашим more castrum5.

Расправившись с датчанами, молодой король не мешкая отправился с войсками на помощь осажденной армией Августа II Риге. Теперь шведский флот безбоязненно перевез королевскую армию через всю Балтику и высадил ее в Пярну, на берега Эстляндии, Узнав об этом, испуганный Август II тут же снял осаду Риги и спешно отошел в Речь Посполитую. Хвалебный тон в адрес короля задавал старший флагман, адмирал-генерал Ганс Вахтмейстер. Ему вторили все адмиралы.

— Но его величество, наш король, оказался молодцом, — оживленно переговаривались флагманы, — он без промедления двинул полки к Нарве и в пух и прах разделал войска царя Петра. Теперь навсегда отвадили московитян от моря...

На заседаниях королевской Адмиралтейств-коллегий флагманы выговаривались официальным языком и, как говорится, не отводили при этом душу.

Покинув резиденцию Адмиралтейств-коллегий, они не спешили расставаться, по сложившейся традиции кучковались по схожести характеров, прежней дружбе и взаимопониманию.

Барон, адмирал Кристиан Анкерштерн обычно приглашал в свой уютный особняк старинных приятелей — вице-адмиралов Карла Нумерса и Густава Шеблада.

Расположившись в полутемной, освещенной несколькими свечами гостиной, подле ярко пылающего огня в камине, моряки, смакуя, отпивали ром из пузатых бокалов и не торопясь вспоминали примечательные случаи из морской жизни на подопечных кораблях и фрегатах в минувшей кампании, а кроме того, откровенничали о том, чего не полагалось высказывать вслух в стенах королевской Адмиралтейств-коллегий.

Собеседники впервые сошлись вместе после долгого перерыва. В минувшую кампанию они находились в разных местах. Анкерштерн и Шеблад поначалу возглавляли эскадру и отряд, обеспечивая переправу шведской армии через Зунд. Нумере верховодил отрядом кораблей далеко на востоке, охраняя морские рубежи королевства в Финском заливе и Ладожском озере.

Раскуривая трубки, бывалые моряки, улыбаясь в полутьме, собираясь с мыслями, припоминали, чем потешить или удивить своих коллег и, несмотря на дружеские взаимоотношения, не нарушить при этом субординации, в пределах всегда соблюдаемой ими корректности.

Как и бывало прежде, первым, прерывая тишину, заговорил хозяин дома. На этот раз его грубоватый голос с хрипотцой звучал необычно резко:

— Как ни странно, коллеги, за последние годы у меня сложилось убеждение, что его величество недооценивает нашу с вами деятельность, как и значимость для королевства нашего морского могущества.

Младших флагманов не удивила реплика с довольно откровенным выражением недовольства верховной властью. Среди офицеров королевского флота давненько поговаривают, что с кончиной отца короля, Карла XI, флот все более становится похожим на пасынка его величества...

Пригубив рома, адмирал не уклонился от взятого им курса:

— В самом деле, на первый взгляд, в летнюю кампанию его величество не бросил ни одного упрека нашему флоту, но мы и не заслужили ни одной похвалы. Припомните, в какую пушечную перепалку поначалу вступила наша эскадра с неприятелем, который пытался помешать высадке королевских полков. Слава Богу, эскадра англичан и голландцев вовремя подоспела и датчане присмирели. Только несколько странно, что адмирал Рук тут же получил приказ короля Вильяма не вмешиваться в наши распри с датчанами. Хорошо, что курьер с этой депешей прибыл, когда мы закончили высадку наших войск, иначе мы могли бы попасть впросак.

Анкерштерн запыхтел, раскуривая трубку и продолжал:

— Не в пример нашему юному сюзерену, король Вильгельм знает цену флоту. Не будь у него в Ганновере отличной эскадры, ему никогда бы не владеть английской короной.

Гости одобрительно закивали, а Нумере вспомнил прошлые времена — выбрал удачный момент. Английские моряки не любили короля Джемса, и голландцы беспрепятственно пересекли канал и высадились в Британии. Пять сотен транспортов и пять десятков кораблей под флагом Голландии выбросили на берег пятнадцать тысяч войск, и роковой приговор королю Джемсу был произнесен на деле. Флот Вильяма решил судьбу Англии.

Анкерштерн с довольной миной на лице поднял вверх большой палец левой руки, как бы подтверждая высказывание Нумерса, а Шеблад, улыбаясь, заметил:

— Нельзя забывать о странной нерешительности в ту пору короля французов. Мне до сих пор непонятно, почему Людовик не воспрепятствовал Вильяму? Ведь его флот, мог с успехом разрушить планы штатгальтера Голландии, но Людовик отправил его в это время в Средиземное море.

Никто не возразил, и стало ясно, что собеседники согласны с мнением товарища.

После небольшой паузы Анкерштерн возобновил беседу. Повернувшись к Нумерсу, он спросил:

— А что новенького на наших остовых румбах, дорогой Карл?

— В моих акваториях полнейший порядок, — благодушно проговорил Нумере, — в Финском заливе и наших крепостях на Неве моряки скучают. Их покой тревожит лишь крик залетных альбатросов. На Ладожском озере мы полные властители, а московиты забились в устьях рек, точно пескари.

Нумере глубоко затянулся, закашлялся и, отдышавшись, закончил важно:

— Но мы не даем им дремать и ради потехи шквальным огоньком подпаливаем их деревеньки на другом берегу. Наши матросики не забывают их пошерстить, при этом не упускают шанса прихватить все, что плохо лежит. Русские как очумелые убегают в лес.

Адмиралы, довольные шуткой, ухмыльнулись и не сговариваясь пригубили ром.

— И все же мы еще не отсекли напрочь московитов от моря, — неожиданно, прервав молчание, заговорил Шеблад.

Анкерштерн и Нумере недоуменно переглянулись, а Шеблад пояснил:

— Я имею в виду северный порт московитов на Белом море, Святого Архангела. Как-то я слышал сетования Уксеншерна, что там вольготно торгуют англичане, голландцы, французы. Без пошлин они берут там лес, пеньку, смолу, а главное, прекрасные меха

зверей, которыми славится Московия...

Продолжая беседу за обеденным столом, адмиралы, разомлев, вновь заговорили о юном короле, на этот раз восхищаясь его безудержной смелостью. При подходе эскадры к берегу к свисту ветра в судовых снастях прибавился посвист пуль, долетавший от ружейного огня датчан.

— Что это? — удивился Карл.

— Сиё поют пульки неприятеля, ваше величество, — поеживаясь, пояснил Вахтмейстер.

— О, такая музыка мне по душе, — беззаботно рассмеялся король, — я готов ее слушать бесконечно.

Когда началась высадка десанта, он вскочил в одну из первых шлюпок, направлявшихся к берегу. Солдаты пригибались под ружейным огнем и не решались прыгать за борт. Подавая пример, Карл бесстрашно выпрыгнул из шлюпки и сразу погрузился по шею в воду. Отфыркиваясь, он зашагал к берегу, размахивая поднятой шпагой, и тогда десятки и сотни пристыженных солдат как горох посыпались из шлюпок и, обгоняя короля, ринулись в атаку...

Обо всем этом вспоминали, дополняя друг друга, Анкерштерн и Шеблад. Глядя на них, несколько флегматичный по натуре Нумере в душе радовался, что ему пока выпало служить подальше от взбалмошного его величества...

Покидая метрополию, Карл XII неожиданно для окружения объявил, что в его отсутствие впредь всем иностранным послам следует обращаться только в Государственный совет.

Молодой король, по складу характера довольно замкнутый и молчаливый, почти никогда не делился своими сокровенными мыслями и замыслами даже с близкими из его окружения людьми, такими, как граф Пипер или льстивый фаворит генерал Аксель Спарре. Непомерно гордый и самоуверенный Карл безотчетно уверовал в свой гений, не желал слушать советов, особенно штатских людей в кружевных жабо. Запретив иностранным послам появляться в его ставке, он фактически поставил себя особняком среди европейских монархов и довольствовался докладами из Стокгольма о том, что происходит в Европе. В начале весны, получив одно из первых посланий Государственного совета в Дерптском замке, Карл разгневался.

— Эти пигмеи ничего не смыслят в стратегии, — горячился он, слушая своего постоянного спутника и советника первого министра, графа Пипера, — два моих заклятых врага, царь Петр и Август, должны быть поставлены на колени. Никаких сделок с Августом я заключать не намерей до тех пор, пока не изгоню его из Речи Посполитои и он не сложит оружие в Саксонии.

Граф Пипер привык к таким тирадам и заметил:

— Но, ваше величество, королевская казна почти пуста, а война против Саксонии и Московии требует слишком больших денег. Разумнее было бы искать покорства Августа мирным путем.

При упоминании Августа король снова разгневался:

— С этим негодяем я-таки разделаюсь рано или поздно. Деньги в Стокгольме найдут, пускай потрясут кошельки наших бюргеров. В крайнем случае займут у голландцев.

— Ваше величество, мы и так должны им, год не платим проценты.

Король остановился у пылающего камина и продолжал разговор, будто и не слышал доводов первого министра.

— Мне нужны только пушки, ядра, порох и рекруты. Моя армия сама себя прокормит на неприятельской земле. Я не намерен быть жалостливым к иноземцам. Каждый мой солдат стоит дюжины жизней этих русских и польских плебеев.

Карл подошел к столу, где лежал ворох карт, и жестом пригласил своего министра:

— Первый удар мы направим на Московию. — Король провел линейкой по карте к Новгороду и Пскову. — Для этого подождем пушки и порох из Стокгольма, потом перебросим два полка драгун из Сконе и пехоту из Голштинии. Я уже дал указание генералу Стюарту готовить план похода. Я намерен пополнить армию и местными рекрутами из Лифляндии.

Пипера всегда удивляла молниеносность решений, принимаемых королем. Между тем Карл переворошил карты на столе и наконец нашел то, что нужно.

Несколько минут прошло в молчании. Карл, выпрямившись, усмехнулся.

— Наши матросы в Стокгольме и Карлскроне наверняка беспробудно пьянствуют в тавернах, а флагманы занимаются пустопорожними беседами. — Король небрежно махнул кружевным платком вдоль карты. — Вы помните, дорогой граф, что Уксеншерн

не раз твердил мне, что русские беспошлинно торгуют с англичанами и прочими европейцами через свой порт на Севере. Так вот, я решил заткнуть эту отдушину, заодно и отвлечь внимание царя Петра от наших планов.

Глядя на несколько опешившего первого министра, Карл повелительно произнес:

— Итак, граф, берите бумагу, чернила и перья. Мы не откладывая отправим повеление нашему Адмиралтейству.

Не ожидая, пока Пипер расположится за столом и привычно сочинит предисловие королевского указа, король рублеными фразами излагал наставление о снаряжении весной эскадры с десантом в Белое море для пресечения русской торговли с европейскими странами. Приказ не оставлял никаких сомнений в конечных целях экспедиции.

— Сжечь город, корабли, верфи и запасы продовольствия, — с каким-то упоением диктовал король, — после того, как высаженный экипаж успеет согласно воинскому обычаю захватить пленных и уничтожить или разрушить все, что может быть

приспособлено к обороне, каковая задача, должно надеяться, будет исполнена при помощи Господа Бога...

В отличие от лютеранских кирх Европы, в православных храмах на Рождество Нового, 1701 года перезвон колоколов звучал по-иному. В Пскове и Новгороде, Смоленске и Твери, да и во многих других городах, весях и монастырях немало звонниц помалкивало. Грустно чернели они пустыми глазницами в окрест на снежных просторах. По царскому указу с колоколен в сугробы летели большие и малые колокола, кололись на части. Осколки медных колоколов грузили на сани, везли на переплавку на Пушечный двор. Под Нарвой полки оставили полторы сотни пушек, почти всю армейскую артиллерию.

Прихожане испуганно глядели на происходящее, в душах царило смятение, — «никак антихрист вот-вот наведается». Священники в приходах насупленно помалкивали об истинных причинах происходящего, православные в страхе крестились: «Свят, свят, изы-ди, сатана...»

Ни днем, ни ночью не знал покоя в те дни царь Петр, на счету был каждый день, каждый час. Одного остерегался он, как бы шведское войско не двинулось к Москве.

Весть о разгроме принес поручик при Шереметеве, Павел Ягужинский6. Рядом стоял новгородский воевода Ладыженский.

— Слыхал?! — с перекосившимся от гнева лицом крикнул ему Петр. — Ступай немедля, поднимай всех на ноги, собирай поголовно мужиков, сыскивай все зелье огневое, рвы копай. Вечером поедем, осмотрим.

Повернулся к генерал-фельдмаршалу Головину7:

— Езжай, Федя, в Псков, изготовь там оборону.

Подумал несколько мгновений, позвал Меншикова:

— Данилыч! Сыщи немедля ко мне капитана Салтыкова8.

Быстро, через ступеньки, взбежав в воеводские палаты, Салтыков застал царя за конторкой, он что-то размашисто писал. Кивнул Салтыкову: жди.

Закончив писать, пробежал глазами, поманил Салтыкова.

— Ты, я вижу, горазд в политесе. Сей же час скачи в Митаву, разыщешь короля саксонского Августа, брата моего, — Петр криво усмехнулся. — Запоминай, с чего начнешь. Государь так передать велел: мол, он отъехал из Нарвы для встречи с ним, Августом. Получив известие от войска, посылаю тебя доподлинно оповестить его, Августа, дабы клевету отвести. — Петр взял с конторки исписанный лист. — Садись, вчитывайся, все до слова мне молвишь. Потом перескажешь Августу.

Салтыков взял бумагу, сел на лавку.

— «Дабы от неприятелей общих не внушен был и своей персоне, что противное получил, никогда от его союза и отечественного наследия не отступить, как еще при приходе своем к Нарве писал, так и ныне желает видеться не мешкая на праздник Рождества Христова. Велели войскам генерала Репнина с 12 000 человек пехоты быть в Новгороде, а гетману Черкасскому с 8000 конных и 10 000 пехотных быть в Пскове, также которые отстали от Нарвы полки к обороне развернули», — читал вполголоса Салтыков.

Когда Салтыков заучил написанное, Петр взял бумагу:

— Уясни генеральное. Нам Август потребен, дабы шведа отвлекать. Штоб он знал — мы союзу верны и силу имеем. А с братом Карлом, придет срок, сочтемся.

Салтыков умчался, а царь проверял готовность войск для отпора нашествию Карла XII.

Обновлялись, пополнялись пушками, припасами, рекрутами крепости Новгорода, Пскова и Гдова, опоясались они рвами, ощерился пушками Печерский монастырь.

Первые донесения о сражениях под Нарвой не весьма огорчили Петра. Войска в полном порядке отходили от Нарвы.

Прибывшим к нему генералам Борису Шереметеву, Петру Апраксину9, Аниките Репнину сразу выговорился:

— Все вы в батальях с турками бывали, однако ты, Борис Петров, опытен, а сплошал у Пуртцы, тогдаб с шведами иначе обошлись мы под Нарвой.

Шереметев виновато развел руками, а сам, грешным делом, подумал: «Ты-то тож хорош, от Нарвы утек неведомо зачем, когда узнал, что швед близко, да кумандиром над нами оставил иноземца».

За три недели до сражения под Нарвой конница Шереметева сначала успешно атаковала там передовой отряд шведов генерала Велинга, однако, вместо того чтобы закрепиться, Шереметев решил отступить к деревне Пюхайоги в 30 верстах от Нарвы. Царь сделал ему выговор и наказал держаться. И опять граф сплоховал, начал отступать под напором шведов к Нарве...

— Ну да будет, — примирительно сказал Петр, — авось грехи замолишь делами. Нарва же, одним словом сказать, яко младенческое играние было, а искусства ниже вида.

Царь шагнул к разложенной на грубо сбитом столе походной карте и поманил прибывших:

— Ты, Аникита, — начал он с Репнина, — принимай под начало войско у Новгорода, сбирай по всей округе воев, которые от Нарвы отошли. В подмогу тебе приписаны свежие рекруты. Оградишь от шведа с норда, ежели он к Москве вознамерится идти.

— Борис Петров, — без остановки продолжал царь, — с заглавными полками ополчения московскими и новгородскими оборону Пскова станешь держать. Тебе в подмогу из Малороссии семь тыщ казаков идут. Держи ухо востро, шведа сторожи, не мешкая доноси.

Петру Апраксину поручалось особое задание, но царь начал издалека.

— Штоб все вы знали, нынче почнем воевать море с другой стороны, от Ладоги к Неве и далее, к Финикусову10 заливу. Об этом, окромя вас, никто ведать не должон.

Царь оживился, глаза его засверкали привычными прежде огоньками, как всегда, когда он был в добром расположении духа.

— Для того, ты, Петр, сядешь воеводой и на Ладоге. Войск тебе под начало будет тыщ десять, наперво отваживай шведов от наших берегов на Ладоге. Перепиши на Ладоге, Онеге и в реках окрест все струги до единого. Тамошних людей поспрашивай подробно о путях водных между Соловками, Онегой и Ладогой. Далее поглядим, а нынче указ выйдет в Архангельский, Прозоровскому, крепостцу ладить на двинском устье. Брат Карл беспременно навестит те места. — Петр выпрямился, ухмыльнулся, не спуская глаз с Апраксина. — А што, тебе братец Федор весточку не дает из Воронежа? Давненько от него слуху нет.

— В аккурат, государь, получил от него письмецо на Рождество, похваляется диковинным кораблем, денно и нощно с ним трудится, к спуску готовит.

Апраксин доподлинно знал, чем порадовать царя. Петр заулыбался:

— Молодец. Отпиши ему, вскоре буду. Надобно поспеть «Предистинацию»11 самому спровадить со стапелей12 на воду.

Генералы отъехали, а Петр начал перебирать и просматривать почту. Редкий день теперь не жаловались послы, что при иноземных дворах после Нарвы надсмехаются над ними.

Обычно донесения докладывал Головин, а сейчас Петр сам вчитывался в слезливые строчки. Сверху лежал распечатанный конверт от Андрея Матвеева из Гааги. «Жить мне здесь теперь очень трудно: любовь их только на комплиментах ко мне, а на деле очень холодны. Обращаюсь между ними, как отчужденный; а от нарекания их всегдашнего нестерпимою снедаюсь горестью».

Царь закашлялся, вспомнил поездку в Голландию, тогда все улыбались и раскланивались...

Самым горестным тоном выделялись откровения князя Голицына. Он сообщал об издевках венского двора: «Главный министр, граф Кауниц, и говорить со мною не хочет, да и на других нельзя полагаться; они только смеются над нами... всякими способами надобно добиваться получить над неприятелем победу. Хотя вечный мир учинить, а вечный стыд чем загладить. Непременно нужна нашему государству хотя малая виктория, которою бы имя его по-прежнему по всей Европе славилось. А теперь войскам нашим и управлению войсковому только смеются».

Петр тяжело вздохнул, нехотя взял донесение Петра Толстого из Стамбула. Тот сообщал, что турки обнаглели, требуют возврата Азова, уничтожения кораблей флотилии. Крымские татары начали тревожить набегами.

— Паскуды! — одним словом ожесточился царь и снова перечитал письмо Матвеева. От последних строк повеяло теплом. Оказалось, из Лондона передавали, что Вильгельм при всех чужестранных министрах всенародне заявил, что лифляндские города «были отчиной» Петра I, сожалея, что поход русских начался «в осеннее, самое жестокое время».

Ну что ж, Вильям покуда держит слово, а в сию пору наиглавное передохнуть, собраться с силами, для того Карла надобно отвлечь. Так или иначе, для державы нет иного пути, дабы выкарабкаться из невежества, окромя как прикоснуться грудью к морю. Там раздолье для торговли, надобно растормошить Русь. Для того не миновать с Европой столковаться, придется где ловчить, где хитрить. Не зря же почти два года мерил версты по Европе от Лондона до венского двора... Потому сейчас и поскачет в Биржи, на встречу с Августом. Надо уломать его сразиться с Карлом. Нам свою выгоду держать потребно.

Всего триста верст отделяли местечко Биржи в Ливонии от Дерпта, где зимовал Карл XII с войском. Он и не подозревал, какие сети плетет для него русский царь.

Долго пришлось Петру «уламывать» своего «союзника» Августа. Тот не без оснований опасался, что русский царь метит обосноваться в Нарве, где мечтал обрести земли сам Август. Пришлось усыпить его волнения, договориться, что Россия уступит Августу и Ливонию, и Лифляндию, и Эстляндию. Весомым, а быть может, и решающим доводом стала подачка — 100 тысяч рублей в год и 100 тысяч нудов пороху. В подчинение Августу пришлось придать и 20 тысяч пехоты для противостояния шведам...

В Биржи «вдруг» оказались и французы, и послан-цы Пруссии, и поляки. Почуяли легкую добычу от Русских после Нарвы.

Подканцлер Литвы, Щука, сразу позарился на Левобережную Украину с Киевом, но получил отповедь, Француз Иерон начал заигрывать с польскими противниками Августа, надеясь примирить Польшу с шведами, а потом рассчитывая вместе с турками на-править их против России...

Петр узнал о происках французов и не погнушался встретиться с Иероном наедине. Прекрасно зная о вражде Франции и Голландии в Европе, царь намеренно выразил недовольство голландцами:

— Они супротив нас выступили на деле, помогая шведам, а с Францией мы готовы выгодно торговать, ваши купцы желанные гости в Архангельском.

Иерон несколько смутился. В Париже его наставляли не связываться с Россией.

А русский царь, зная о намерениях посланника Людовика XIV, сделал совсем неожиданный ход:

— Ежели мы договоримся с его величеством королем Франции, то, возможно, и поможем вам возвести на польский престол другого монарха, любого Франции...

Так или иначе, Петр покинул Биржи, окрыленный поддержкой саксонских войск, которые слыли в Европе крепкими бойцами. Теперь он держал путь на Воронежские верфи, где готовили к спуску его первенца «Предистинацию».

По пути вновь мучительно размышлял царь о неудачной попытке пробиться к морю. «Там ли верно сделан первый шаг?» — думал он. Не всегда короткая дорога к цели самая верная и надежная. Вспоминал опять северные земли, где бывал после Плещеева озея ра. Там пока единственная тропка к морю, ее оберегать надобно. Давненько зарятся шведы на северные морские ворота России. Добро, царь побывал там прежде.

От берегов Белого моря думы Петра опять возвращались к Балтике. Здесь придется ломать новую брешь к морю.

В Воронеже царя ждали. К ему приезду отделали государев дворец в Нагорье и отдельные избы для Меншикова и Головина. Апраксин вместе со Скляе-вым придирчиво осматривали «Предистинацию».

— Мотри, Федосей, государь сюда первым делом нагрянет. Сам ведаешь, его первый детинец.

— Ведаю про то, господин адмиралтеец, — ухмыльнулся Скляев. — Петр Лексеич, как ни приглаживай, отыщет зазубрины.

— Но-но, ты не шуткуй, гляди-ка, на втором деке еще и орудийные порты не прилажены. Попадет нам с тобой, тем паче государь-то, видно, не в духе.

Всего четыре месяца прошло после нарвской неудачи, и предположения Апраксина были закономерны. Но на этот раз адмиралтеец не угадал.

Петр приехал солнечным полднем, как раз на равноденствие. Улыбаясь, он жмурился на солнце. Окинув взглядом Апраксина, Крюйса, Реза, Игнатьева,13 подозвал стоявшего чуть поодаль, рядом с иноземными мастерами, Скляева14:

— Ну-ка, Федосей, похвались, веди на Божий корабль.

Царь поманил англичан Ная и Козенца, похлопал их по плечу:

— Обжились на Воронеже? Ну, и слава Богу. Аида с нами на корабль.

Едва поспевая за размашистым шагом царя, Апраксин в душе радовался: «Петру Алексеичу, стало быть, любо по-прежнему корабельное дело».

И в самом деле, едва взбежав по трапу на «Предистинацию», царь, казалось, забыл обо всем окружающем. На верхней палубе сразу подошел к фок-мачте. Там как раз плотники устанавливали первую снизу фор-стеньгу. Скинув кафтан, он тянул, подводил к месту оструганное, без единого сучка бревно, командовал, поругиваясь, пока стеньга не встала на место и ее не стали крепить к мачте.

Все это время сопровождавшие неловко переминались, переглядываясь. Только Скляев, Апраксин и Меншиков последовали примеру царя. Сбросили кафтаны, схватились за оттяжки и тали.

Довольный Петр вытер рукавом рубахи лоб, кивнул Головину:

— Федор Алексеич, ступай с Апраксиным и Крюйсом, оглядывай кумпанейские15 корабли, а я тут задержусь.

В следующие дни поехали в Ступино, Чижовку, Коротояк, оценивали пригодность кумпанейских кораблей. Итоги оказались печальными. Из двадцати пяти кораблей только девять годились к службе, да и то требовали доделок.

— Остальные суда, которые негодные вовсе, разобрать, другие переделать под провиантские, пускай послужат, — окончательно решил царь.

Каждый день он теперь пропадал на «Предистина-ции», а Апраксину дал задание:

— Готовь к спуску «Черепаху», яхту и кумпанейские корабли, которые годные.

Зима выдалась малоснежная, в половодье река в некоторых местах не дошла до стапелей, корабли так и остались ждать следующей весны.

— То ли дело на море, — недовольно сопел Крюйс, — всегда ветерок нагонит воду на верфи, нет такого сраму.

В эту весну спустили только пятидесятипушечную «Черепаху», двенадцатипушечную «Святую Наталью» и два сорокапушечных кумпанейских корабля.

Как всегда, церемония кончилась праздником. За столом никто не вспоминал о неудаче под Нарвой, но Петр сам начал разговор:

— Нынче мы против турка готовим силу на море. Пускай видят, мы не таимся. А что Карл нас под Нарвой поколотил, ему спасибо, мы умней стали. Погодим малость да с другого боку к нему зайдем.

Апраксин сидел рядом с царем. Слова Петра пробудили в нем мысли, которые он давно вынашивал:

— Петр Лексеич, позволь умишком скудным присоветовать?

— Валяй, Федор, мы, чай, свои, компанейские.

Адмирал начал издалека:

— Ты, Петр Лексеич, прежде баил, тебе Азов морем воевать близко и любо потому.

— Было дело, што с того? — вскинулся Петр.

— Слыхал я в Москве, што братец Петруха на Ладоге да на Волхове ладит струги?

— Есть такая задумка, — запыхтел трубкой Петр.

— Так я к тому, Петр Лексеич, ежели шведа турнуть с Онеги?

— Коим же разом туда добраться? — спросил царь, смутно догадываясь, о чем поведает Апраксин.

Апраксин хитро улыбнулся:

— В бытность на Соловках сказывали мне монахи, есть такая деревенька Нюхча, напротив Соловков. От нее до Онеги волокут в кою-то пору они свои лодьи да к Ладоге, потом плавают до Канцев швецких подле Невы.

Петр слушал молча, уткнувшись в тарелку, ковырял вилкой, потом отложил ее, глаза смотрели приветливо:

— А ты, я погляжу, на Двине-то не зря сидел, спасибо. — Налил бокал Апраксину, рядом сидевшему Головину: — Здравие адмиралтейцу нашему!

Почти месяц, с перерывами, Петр корпел над чертежами нового, самого крупного, восьмидесятипушечного корабля. Дневал и ночевал царь в своей рабочей избе рядом с верфью вместе со Скляевым. Частенько на ночь отпускал Меншикова. В эти вечера Апраксин обычно зазывал Данилыча в гости, избы стояли рядом. Засиживались за полночь, было что вспомнить, о чем поговорить. Как-то получилось, еще с Плещеева озера, что прониклись они взаимной симпатией, часто без утайки делились сокровенным, давно крепко уверились друг в друге, несмотря на разницу в возрасте и положении. Меншиков не стеснялся затевать запросто и деликатные разговоры, за что знатные бояре его чурались, обходили стороной.

— Слыхал я, Матвеич, ты до сей поры без баб здесь находишься? Не возьму в толк, как тебе терпится?

Апраксин потягивал вино из бокала, отшучивался:

— Наперво к сему не приворожен я, да уж и пятый десяток разменял. Баб лучше сторониться, меня Пелагеюшка в Москве этим зельем до отвала, почитай, на годик насытила. Как Соломон сказывал: «Утешайся женою юности своей». А ты, чаю, все по девкам озоруешь?

Меншиков заржал:

— Ты-то откель ведаешь? Умеючи надобно. — Залпом осушил бокал, зачавкал моченым прошлогодним яблоком. — А так-то ты верно сказываешь. — Меншиков оглянулся на дверь, зашептал: — Бабы, они все дрянь. Сам-то вон благоверность к Монсихе питает, а эта курва хвостом виляет.

Апраксин закашлялся:

— Знать, верный слушок мне братец нашептал в Москве, насчет саксонца-то?

Меншиков, нахмурившись, прижал палец к губам, молча кивнул головой, схватил штоф и взахлеб выпил остатки...

В конце мая заложили на верфи новый корабль по царским чертежам. Петр торжественно объявил:

— Нарекаем его по имени нашего первенца, «Старым Орлом», а главным етроителем назначаем Федосея.

Рядом, на соседних стапелях, заложили два семи-десятипушечных корабля, и царь поручил строить их молодому англичанину Козенцу, которого давно звал в Воронеж.

Спустя две недели, в начале лета, Петр уезжал к войскам. Накануне собрал всех адмиралтейских чинов.

— Султан во сне видит, как бы ему вернуть Азов, изгнать нас из Рога Таганьего, устья Донского. Потому и флот Азовский крепить будем далее непрестанно новыми судами. Господин адмиралтеец, изволь своих адмиралов прихватить, — царь кивнул на Крюйса и Реза, — и на построенных кораблях отправиться к Азову. В море стражу выставить, обустраивать крепости, оборону держать от крымцев.

Адмиралтеец Апраксин думал не только о кораблях:

— На такую махину кораблей сколько людей на добно, матросов, офицеров!

— Добро мыслишь, Федор Матвеевич, командиров у нас днем с огнем не сыщешь. Токмо иноземных зазываем. Нынче дело это поправим.

Спустя месяц в Москве Петр подписал указ: «Великий государь, царь, ревнуя древле во всяком устроении государствие самодержавия своего и иных в Европе ныне содержащихся и премудро тщательно управляемых государей... указал именным своим указом на славу и пользу... быть математических и навигацких, то есть мореходных, хитростно искусств учению... А тех наук ко учению усмотрел избирать добровольно хотящих, иных же паче и со принуждением и учинить неимущим во прокормление поденный корм.„» Подписав указ, вызвал Федора Головина: — Принимай под начало школу сию Навигацкую, учителя засиделись без дела, — чай, знаешь их англицких математиков знатных, Андрей Форварсон со товарищами. Разместишься в Кадашевских палатах в Замоскворечье, на первый случай.

На Воронежских верфях время для Петра летело стремительно. Там он отдыхал и душой, и телом. С утра до сумерек не покидал верфи. То брался за топор и долото, подгонял по месту шпангоуты, бимсы, пиллерсы16, становился на помосте рядом с конопатчиками, хватал чекмарь — молоток, лебезу — железную пластину, загонял в пазы между досками обшивки просмоленную пеньку.

На другой день корпел в конторе над чертежами будущих судов Азовской флотилии, делился задумками с Федором Апраксиным:

— Нам бы годик-другой в затишке побыть, сотворим добрую эскадру, обоснуемся в Таганьем Роге, а потом помаленьку начнем теснить крымского хана, подбираться к морю Черному, на простор...

Разговаривая с адмиралтейцем, Петр радовался, что не ошибся в выборе, назначая Федора Апраксина главным строителем кораблей в Воронеже вместо проворовавшегося Протасьева. Знал стольника Федора с малолетства, бок о бок строили первые суда на Пле-щеевом озере. В бытность воеводой в Архангельском Апраксин основал там первую судоверфь в Соломбале и сооружал яхты и шхуны. Теперь все добротно налаживал в Воронеже.

— Мотри, Федя, — как обычно, по-родственному, обращался царь к Апраксину, — эскадру для Азова готовь к весне, однако поимей в виду, и на Севере тебе вскорости не миновать суда ладить.

Апраксин недоуменно поднял брови, растерянно улыбнулся, теряясь в догадках.

— Правда твоя, — пояснил царь, — я и сам грешным делом после Нарвы об том думал, как брата Карла пихнуть от моря с другого бока. Вскорости почнем ладить не струги, а морские суда где-либо на Ладоге,

Тебе и там работа сыщется. Нам без морской силы к Балтике неча соваться...

Петр мечтал о походе на Константинополь, а в думы назойливо закрадывалось сомнение: «Далече сии места от Европы». Поневоле вновь обращался к берегам Балтики. Там прямая дорога на Запад, рукой подать до Речи Посполитой, Пруссии, Мекленбурга, Дании. За ними Голландия, Франция, Англия. Зримо вставали картины виденного три года назад: «Сие не Османская орда, там для Руси и выгода, и примерность, есть чему поучиться...»

Переводил дух, озирался, возвращался к обыденному. Ждал вестей от Петра Апраксина из Новгорода о готовности войск, постройке сотен стругов на Свари и Тихвине. Томился ожиданием донесений от Шереметева и Репнина о движении шведских войск. «Поведет ли Карл XII армию к Москве?» Гнал гонцов к Архангельскому, датские и голландские купцы намекали, что шведы вербуют матросов для похода на Север.

Тусклое светило ненадолго показалось над лесистыми холмами Двинского устья. Отзвенела Масленица, весна только-только начиналась. Реки и озера стояли крепко скованные льдом, и укатанные розвальнями дороги блестели на солнце, в редких селениях над избами высоко тянулись нитяные струйки дыма и таяли в безоблачном небе. В ту пору гонец из Белокаменной привез царский указ. «В лето от Рождества Христова 1701 весною Великого Государя указ прислан на Двину, — отметил в Двинской летописи думный дьяк, — Преосвященному Архиепископу, также и к воеводе князю Алексею Петровичу Прозоровскому, чтобы городы Архангельской и на Холмогорах крепить и жить в великом опасе от шведов, для того, что летом будут к городу воинские швец-кие корабли, и в Новой Двине, в корабельном уском проходе, строить вновь для крепости город камен-ной, со всякой крепостью».

Первым, вроде бы не по чину, в царском указе значился владыка Холмогорский и Архангельский. Дважды побывал в этих краях Петр, и его наметанный глаз заприметил, царь твердо убедился, что пра-вит там не только душами поморов, но всеми мирскими делами, Преосвященный отец Афанасий.

Такого же мнения о своем владыке держались и братия в двинских храмах и монастырях, и поморские прихожане. «Бысть убо пастырь изящный, пи-сания довольный, сказитель громогласен, речист, по премногу остроразсудителен, чина церковного опасный хранитель, ревнитель к вере, на раскол разрушитель, трудолюбив, много зданий каменных со-здатель...»

. Читая царский указ, воевода кичливо топырил губы. «Опять государь привечает Афанасия. Чего он в нем сыскал дивного?» Кряхтя позвал дьяка, велел подавать санки, — так или иначе, архиерея не миновать. Не привык воевода по нраву с кем-либо делить власть, но тут случай был особый. А ну как шведы посунутся да побьют? Тогда вдвоем-то легче оправдываться, а то и всю промашку на владыку переложить.

Афанасий, как обычно, встретил воеводу почтительно и приветливо. Велел подать чаю.

— Какая беда случилась? С чем пожаловал, Алексей Петрович?

Воевода, хмурясь, протянул Афанасию свиток:

— Поутру, владыка, указ привез гонец, вести от государя. К нам супостат грозится пожаловать.

Архиерей пригласил воеводу в светелку, сели к столу. Пока подавали чай, надел очки. Неторопливо развернул свиток. Читал про себя без видимого волнения.

— Вишь, государь о державе печется. — Афанасий положил свиток на стол. — Знать, у него верные люди, да лазутчики о всем проведывают, упреждают государя.

Глядя вопросительно на воеводу, Афанасий отхлебнул горячий чай из блюдечка, хитро прищуриваясь:

— Што будешь делать, князь?

Воевода недовольно засопел, подумал про себя: «Выспрашивает меня, будто я под его рукой хожу».

— Наперво, пока санный путь, пошлю стрельцов в дальние остроги — Кольский, Пустозерский, Сумской да Мезень.

Афанасий согласно поддакивал:

— Так-то оно так, не позабудь про Кемь и Соловецкий монастырь. Туда припасы пушечные надобно пополнить. А где крепостцу надумал соорудить?

«Лукавит Афанасий, — слушал Прозоровский владыку, — ведь лучше меня знает весь край,». Но ответил в тон владыке:

— Само собой, в Березовском устье.

— Хм, устье-то велико, — Афанасий понял, что от воеводы ничего нового толком не услышишь. Он из своей избы дальше Гостиного двора за минувший год после приезда нигде не бывал.

— На Линском прилуке будем творить крепостцу, — как о деле решенном, твердым голосом проговорил Афанасий. — Там оно само ходкое русло для судов, саженей девять десятков по ширине. Пушки наши ворога там достанут при всяком случае.

— И то верйо, — сразу согласился Прозоровский, в глаза не видавший того острова и никогда не бывавший в тех местах.

Афанасий всегда имел правило доводить суждения о мирских делах до полного завершения.

— Дело это наипоспешное и безотлагательное, боярин. Покуда Двина во льду, надобно на Линский прилук для строения крепостцы камень да деревянные припасы доставить.

Прозоровскому явно было не по натуре слушать наставительные речи архиерея, но он слушал молча, слегка потупив взор, чтобы-не выдать своего неприязненного расположения духа.

Чувствуя настроение воеводы, архиерей подсластил сказанное:

— А коли речь о судьбах отечества зашла, так я безотлагательно распоряжусь, воевода, со всех монастырей свезти на Линский прилук какой ни есть камень.

Царь, как правило, не ограничивался указующими бумагами. Не прошло и недели, как у воеводы появился стольник Сильвестр Иевлев из Москвы для надзирания за работами.

— Государь повелел строение крепости возложить на семь городов. — Иевлев протянул воеводе список.

Там значились Устюг Великий, Вятка, Соль-Выче-годск, Тотьма, Чаронда, Кеврола и Мезень. Оттуда надлежало выделить для работ 1800 человек.

Вместе с Иевлевым приехал инженер Егор Резан. Он составил чертежи крепости и с жаром взялся за сооружение цитадели. Нельзя было исключать, что шведы могут прорваться мимо крепости. Было очевидно, что главная их цель уничтожение города и порта. Для обороны же собственно Архангельска обращено было внимание, с одной стороны, на вооружение «каменного города», т. е. Гостиных дворов и всего городского берега, местной артиллерией, состоявшею из 100 пищалей, а также и из пушек, позаимствованных на летнюю пору с иностранных торговых кораблей; с другой стороны, был усилен и самый городской гарнизон переводом из Холмогор двух стрелковых полков, составивших с имевшимися тогда в городе стрельцами всю боевую силу в количестве 1821 человека, к которым были присоединены прибывшие из Москвы и малолетние драгуны в числе 534 человек.

Такою ничтожною силою, неопытною в боевом деле, при тогдашних плохих пушкарях думали оградить город от нарвских победителей. Притом воевода, обязанный защищать все подступы к городу, оказался не только неспособным к распорядительности, но даже и не храбрым, как показали дальнейшие события. Душою обороны в данном случае был архиепископ Афанасий, приставленный Петром к Прозоровскому в качестве советника. Он принимал деятельное участие во всех мероприятиях по обороне и по постройке самой крепости, пожертвовав для последней весь строительный материал монастырей.

«Относительно безопасности двинских устьев царь повелел засорить Пудожемское русло, на Мурманское послать 300 человек стрельцов с пушками, чтобы в узких местах окопаться шанцами и стеречь накрепко приход неприятеля, не допуская его войти в самое устье. Такие шанцы, или батареи, сооружены и у новостроившейся крепости, в числе четырех, из которых три, вооруженные десятью, тремя и двумя пушками, находились в близком расстоянии от крепости на том же берегу, а четвертая с 15 пушками — на острове Маркове, лежащем по другую сторону Малой Двины. На всех этих батареях имелось 400 солдат под командой солдатского головы полковника Животовского. Лоцмана были переведены с Мудъ-южского острова к этим же батареям и могли высаживаться на приходящие с моря корабли не иначе как по донесению воеводы от поставленного на Мудь-южском острову военного караула, что, мол, пришедшие корабли подлинно торговые, идут туда-то и такой-то нации... Указ царя предупреждал поморских жителей не выходить на промыслы. Все торговые суда по сему случаю были задержаны при порте. В крайнем случае велено приготовить брандеры». Так гласит летопись.

В первые дни мая последние льдинки унеслись, подхваченные половодьем, через устье Двины в Белое море. В Архангельском Гостиный двор, проснувшись от зимней спячки, гудел, как потревоженный улей. Ждали первые купеческие суда с иноземными товарами, готовили свои, завезенные зимой, припасы на продажу. Но при всей, с первого взгляда, беззаботной суете разношерстного люда в самом городке, и особенно в прибрежных улицах, в поведении и настроении людей чувствовалось какое-то напряжение. Оно задавалось и разгуливающими по городку и набережной стрелецкими нарядами, и появившимися на берегу пушками, возле которых дневали и ночевали в палатках пушкари, и вестями с Двинского устья, где уже поднялись с человеческий рост крепостные стены, в проемы которых на весеннем солнцепеке чернели и нагревались пушечные жерла. Потому теперь частенько невольно, с некоторой тревогой поглядывали горожане в сторону Двинского устья...

Весеннему солнцу всегда рады в северных краях. Вместе с теплом оживает помаленьку природа. Чернеют проталины на наезженных санями зимниках, серпами окольцовываются стволы деревьев вдоль лесистых опушек, кое-где, вдоль крутых берегов рек, вокруг островов на озерах, робко проглядывают иссиня-черные каемки оттаявшего ледяного панциря. Вода, одно из чудес природы, приобретает свое первородное свойство, воскрешая все живое в себе и вокруг.

В Европе Скандинавию издревле относили к Северным землям. Но если ближе к Нордкапу зима хозяйничала обычно весь отведенный ей календарем срок, то на юге, у Датских проливов, морозы уступали свое место оттепели задолго до этого времени.

Поэтому шведские эскадры на зиму в основном уходили на юг, отстаиваться в Карлскрону, основную базу флота. Сюда-то и прибыло в разгар весны распоряжение Адмиралтейств-коллегий, готовить согласно королевскому указу эскадру для похода в неблизкий путь — к берегам России.

После недавнего «чуда» под Нарвой король Карл XII был уверен как в явном превосходстве своих войск, так и в неспособности русской армии противостоять шведам. Перед своими генералами он не раз снисходительно высказывался по этому поводу:

— Нет никакого удовольствия биться с русскими, потому что они не сопротивляются, как другие, а бегут.

Отдавая приказ стереть с лица земли Архангельский, король не сомневался в успешном рейде королевской эскадры. Такого же мнения придерживались и флагманы Адмиралтейств-коллегий. Старший среди них адмирал Вахмейстер, ознакомившись с королевским указом, без особых раздумий назначил флагмана похода на Север:

— Вице-адмирал Шеблад давно грозит проучить русских. Ему и карты в руки.

Королевский совет не колеблясь утвердил предложение Адмиралтейств-коллегий. Шеблада перед отъездом в Карлскрону наставлял адмирал Вахмейстер:

— Приказ короля ясен и прост: смести с лица земли Архангельский. Ваша миссия обречена на успех. У русских нет там ни единого военного судна. Я думаю, что для вас это будет легкой прогулкой, и надеюсь, вы прославите еще раз нас и флот его королевского величества. Постарайтесь держать все приготовления в секрете. Для сокрытия запаситесь английским и голландским стягами. Мы постараемся раздобыть вам карты у англичан, ну а лоцманов вам придется поискать самому.

Перед отъездом Шеблад пригласил отметить назначение прежних друзей-приятелей.

Анкерштерн поздравил первым:

— Откровенно, мой друг, я завидую вам. Вторую кампанию я сушу паруса в Стокгольме. Стволы на ших пушек заплесневели, там свили гнезда ласточки и воробышки. Я от души желаю вам удачи и попутного ветра.

Адмиралы чокнулись бокалами, а Нумере, обращаясь к Шебладу, продолжал начатый разговор:

— Вам повезло, мой дорогой Густав, ваш поход будет подобен легкой увеселительной прогулке. Хороший ветерок освежит вашу душу и укрепит тело, а мне, — лицо Нумерса покрылось недовольной гримасой, — вновь предстоит скучная работа на этом озере. Откровенно, моим матросам надоело шарить по скудным хуторам русских на Ладоге. Там нет доброй добычи, а без нее матросы предпочитают отлынивать от службы.

Шеблада интересовало другое:

— Неужто русские и впрямь, как выражается его величество, наш король, спасаются от наших гренадеров бегством?

— Да, они бегут без оглядки, едва прозвучит наш первый залп.

Собеседники пригубили вина, и первым, несколько озабоченно, заговорил Шеблад:

— Но я никогда не был в тех краях, и говорят, подходы к тому городу весьма неприветливы. Там обычно всегда берут местных лоцманов.

На помощь пришел бывалый Анкерштерн:

— Думаю, что в Копенгагене вам следует потолкаться в тавернах. Наверняка в них отыщется какой-нибудь шкипер, голландец, который бывал в тех краях. На худой конец, мне кажется, и среди русских могут быть здравые люди, чтобы сопроводить вас безопасными фарватерами. Звон серебра имеет одинаковую притягательную силу во всех портах. Кроме прочего, на вашей стороне будут сила и превосходство. Кстати, что соизволило выделить вам наше Адмиралтейство?

— Генерал-адмирал назначил в мою эскадру две шнявы и пять галиотов17.

— Ну что же, этого будет вполне достаточно, — прикинул Анкерштерн, — почти сотня пушек снесет русские хибарки, а наши мушкетеры довершат дело на берегу.

Анкерштерн поднял бокал:

— Семь футов под килем, удачного плавания и возвращения с викторией, наш дорогой Густав...

В последних числах мая шведская эскадра бросила якоря на Копенгагенском рейде. Шеблад отправил на берег только капитанов:

— Пройдитесь по всем тавернам, нам требуется два-три сведущих лоцмана для плавания к Архангельскому. За деньгами не стойте, но вербуйте хороших шкиперов.

Появление шведов в Копенгагенской бухте, целых семь вымпелов, в тот же день заметили не только завсегдатаи таверн по новым посетителям.

— Ваше степенство, — докладывал вечером дьяк русского посольства своему начальнику, — с прибывших швецких судов капитаны выискивают знающих шкиперов по Архангельскому, кто там бывал.

Недавно назначенному послу Измайлову такие вести следовало бы без промедления передать в Москву, но быстрее и надежней сделает это многоопытный Андрей Матвеев в соседней Гааге, посол в Голландии.

— Значит, так, — посол в упор смотрел на дьяка, — поснедай и не мешкая сбирайся в путь. Седлай лошадей и скачи к Матвееву, в Гаагу. Дорога тебе знакомая. Передашь на словах все, что зрел и слыхал про суда неприятельские.

Измайлов поступил правильно. Истинную цену таким сведениям знал только Андрей Матвеев. В прошлые времена он, не один год сидя воеводой в Архангельском, с давних пор был на лучшем счету у Петра, знал на деле, каким образом переправить такую важную весть царю. Минула еще неделя, и, меняя коней, курьер из Гааги спешил со срочной депешей в Посольский приказ. Он вез канцлеру Головкину тревожную депешу: шведы миновали проливы Зунд и направляются к Архангельскому...

Не ведал, конечно, Матвеев, что и флагман шведской эскадры пребывал в расстройстве.

— Все таверны Копенгагена обошли, герр адмирал, — оправдывались с похмелья капитаны, — ни датчане, ни голландцы в тех местах не бывали, а если и хаживали, так то, быть может, утаивают, ни за какие гульдены не соглашаются.

Глядя на красные физиономии посоловевших капитанов, Шеблад про себя чертыхался, жалея о потерянных двух днях. Остается доверять английским кгфтам, но ни в одной из них не обозначены фарватеры и глубины на подходах с моря к Архангельскому. Видимо, без промеров не обойтись, а быть может, повезет отыскать лоцмана на месте, в Беломорье...

В низовьях Двина раздваивается на добрый десяток верст, рассыпается на рукава-устья — Никольское, Пудожемское, Мурманское, Двинское, Березов-ское. На сорок верст протянулось Двинское устье.

В этих местах, богатых рыбой и морским зверем, осели много веков назад русаки, бежавшие от врагов из-под Новгорода, Пскова, Ругодива, Шелони...

Кормились рыбой: сельдью, навагой, лососем. Запасались впрок. Зимой били на льду тюленей, мясо — в котел, шкура — на одежду. Самые отважные помо-ры ходили на китовый бой к Груманту-Шпицбергену. Со времен Ивана Грозного повадились за добротными русскими товарами иноземные купцы в эти края, к Архангельскому.

На подходах к острову Мудьюг берут лоцмана, без него не обойтись в коварном, изобилующем подводными камнями и косами Березовском устье на пути к Архангельскому. Спускаясь к южной оконечности Мудьюга, лоцман указывает, где положить якорь, остановиться для таможенного досмотра, предъявить брандвахтенному судну положенные бумаги на купеческое судно и груз. Так было до недавнего времени, пока не поступил царский указ. Нынче с Мудьюга напрочь свезены все службы, не выставляется брандвахта18. С поморья на воде убраны все вехи и лоцбочки, обозначающие фарватер. Таможня, лоцманы и караулы перевели на Линский прилук, где растут крепостные стены, обозначились редуты.

А что поморские жители? Испокон веков кормились они рыбкой. Царский указ для них не помеха. Светлыми сумерками пробирались вдоль бережка на дощаниках, выходили подальше к Мудьюгу, закидывали снасти. На берегу их улова ждали женки да малые детки...

В море в одиночку рыбаки не ходят. Раньше ходили ватагами, теперь шли крадучись по двое-трое, разбредались по знакомым прежде «клевым» местам, в азарте уходили далеко за Мудьюг. Среди них ходили на своих дощаниках — плоскодонных лодках, служка николаевского Корельского монастыря Иван Рябов да его приятель «толмач» Дмитрий Борисов, ходили без боязни, хотя уже весь Архангельский городок полнился слухами о скором приходе сюда «свейских» военных кораблей для насилия.

В середине июня один за другим пришли два купеческих судна, английское и голландское. Первый шкипер сообщил, «что на море есть корабли незнаемые», а второй уверенно подтвердил «ведомость, что военные корабли, из Шведской земли, неприятельские пришли на устье».

Архиерей Афанасий сам приехал к Прозоровскому:

— Чтой-то ты не тревожишься, воевода, взял бы гукор какой да сходил бы на взморье, к Линскому, проведал воинство.

«Без твоего ума обойдусь, — зло подумал Прозоровский, — неча мне высовываться зазря». И все же, однако, не подавая вида, на рыбацкой лодке — гуко-ре — отправился к острову. Там он не задержался, накричал на Сильвестра Иевлева, что работники ленивы, медленно крепость строят.

— Не гневись, воевода, — спокойно ответил стольник, — людишки без понуканий круглый день ладят крепость, смотри, стены почти в рост выложили.

— А ты мне не перечь, — вскипел воевода, — сам вижу. Отряди четыре сотни холопов, они на Мурманское устье пойдут с полковником Ружинским.

Он поманил полковника Желтовского:

— Будь здесь в опасении. Чаю, в скорых числах свей пожалуют. Гляди в оба...

Не задерживаясь, Прозоровский отправился на гу-коре на дальнее Мурманское устье, где на мелководье никогда не ходили суда. Давно скрылся из вида Лин-ский прилук, прошел час-другой, солнце, как обычно, в эту пору не заходило — катилось под горизонт. Вдруг издалека донеслись пушечные залпы.

Воевода испуганно пригнул голову, перекрестился:

— Ворочай немедля в обрат, — хрипло крикнул он кормщику, — правь к Архангельскому напрямую!

Бывалый краснолицый помор с короткой русой бородкой ухмыльнулся, перекладывая кормило: «Однако, ты, брат воевода, нехраброго десятка, никак струсил...»

За два дня до этого эскадра Шеблада, прижимаясь к скалистому Тарскому берегу, миновала горло Белого моря.

— На румб зюйд, — скомандовал в полночь Шеблад. В его голосе проскальзывали нервные нотки: что ждет их впереди?

— Слева, герр адмирал, парусное судно обгоняет нас, — доложил капитан шнявы.

Шеблад поднял подзорную трубу. «Так и есть, опять англичанин. Спешит небось в Архангельский. Ему-то нипочем, шкипер наверняка здесь не впервые».

Шеблад вскинул голову. На грот-мачте трепетал на ветру голландский флаг.

— Определите курс, которым следует англичанин, и склоняйтесь постепенно ему в кильватер, — кивнул Шеблад в сторону капитана.

Прошел час-другой, и парусник скрылся из глаз. После полудня впереди на горизонте обозначился полоской едва видимый приземистый, холмистый берег, сплошь покрытый лесами.

Один за другим вслед за флагманом ворочали шведские корабли, вытягиваясь цепочкой параллельно берегу. Оттуда потянуло ласковым ветерком с терпким привкусом молодого ельника, словно чем-то напоминая далекую Скандинавию.

Шеблад взглянул на карту. Где-то здесь по курсу скоро появится остров.

— Герр адмирал, впереди слева под берегом две лодки с людьми, — необычно громко проговорил капитан, не отрываясь от окуляра подзорной трубы.

Шеблад увидел их почти одновременно с капитаном.

— Капитан, нам наконец-то повезло, они-то Должны знать верную дорогу к Архангельскому. — Повеселев, Шеблад, оторвавшись от окуляра, скомандовал: — Приспустите паруса и держитесь ближе к этим лодкам.

На этот раз шведский адмирал угадал. Это были лодки архангельских поморов Рябова и Борисова...

Увлекшись, забрели они далеко, — Мудьюг едва виднелся.

— Глянь-ка, Вань, никак купцы жалуют.

Рябов оторвался от уды. Прямо на них под парусами шел морской караван.

— Один, другой, третий, четвертый... — сбился со счета Борисов. — Кажись, англичане, а вона и голландец.

Рябов присмотрелся: что-то много пушек для купцов.

Пока рассуждали, головной корабль подошел на десятка два саженей. На палубе что-то кричали в рупор, махали руками.

Борисов немного знал голландский, кое-что разобрал.

— Призывают, Ваня, к себе, токмо на голландский не похоже, да и не аглицкие...

— Зовут, стало быть, надобны мы им. — Рябов вынул весло, сделал несколько гребков.

С борта выкинули веревочный шторм-трап, просили подняться.

— Пойдем, што ли, — неуверенно сказал Борисов.

Иван закрепил лодку и первым полез по трапу...

Не успели оба рыбака спрыгнуть на палубу, как их плотным кольцом окружили солдаты с ружьями.

— Мать честна, — прошептал Борисов, — кажись, шведы.

Толстый офицер похлопал его по плечу:

— Ты есть русский, из Архангельского?

— Положим, так, — угрюмо кивнул Борисов.

— Становись к штурвал, веди корабль в город.

Офицер схватил Рябова за плечо, подтолкнул на корму. Переглянувшись с напарником, Иван крутанул плечом, оторвал руку офицера и в тот же миг получил удар прикладом в спину.

— Иди к штурвал, не противься, показывай рулевому верный путь.

На юте несколько офицеров о чем-то переговаривались. «А ведь у них, пожалуй, Господи, не менее четырех десятков пушек».

— Есть ли пушки в устье Двины? — спросил тотлее офицер.

Рыбаки не сговариваясь покрутили головами, -нет. Офицер крикнул что-то, паруса наполнились свежим ветром, и галиот двинулся вперед. Рядом справа и слева от штурвала стояли настороже по два солдата с мушкетами и палашами.

— Вань, а Вань, —- шепнул Борисов, — в Березовском бы надо посадить их, там меляки, в отлив скоро Двина пойдет.

Рябов скосил взгляд на солдата, прищурился:

— Так несподручно, уйдут они. Пойдем к Линскому, там пушечное зелье, сам видел.

На фалах корабля затрепетали сигналы. Весь караван стал на якоря.

Шеблад собрал капитанов:

— Всей эскадре незачем идти вместе, раскрывать карты. Вперед пойдут шнява и два галиота. Разведайте все и нам подадите сигнал тремя пушками.

Березовское устье встретило настороженной тишиной. Вдали показался Линский прилук... Ветер зашел за корму и стих. На галиоте разобрали весла, двинулись вперед, набирая ход.

— Держи, Вань, вправо, там меляки, — прошептал Борисов.

Офицеры на палубе о чем-то быстро заговорили, указывая на остров.

Там возвышались невысокие каменные стены.

Вдруг на баке испуганно закричали. Все бросились к борту. Идущая позади шнява уткнулась в мель и накренилась. Еще несколько мгновений — и под днищем зашуршал песок, галиот вздрогнул и замер. Спешно отдал якорь. Порыв ветра кинул его на мель. Подскочивший офицер схватил за штурвал и рванул его влево. Солдаты ругались, сбили с ног Рябова и Борисова, колотили прикладами, вязали руки.

Поволокли к мачте, мушкетеры дали залп, оба свалились на палубу. Борисов замертво, а Рябов чудом остался жив, затаился, будто мертвый. Когда шведы сбежали в спешке, он с трудом подполз к борту, перевалился, плюхнулся в воду, поплыл к Лин-скому...

От пристани Линского к севшим на мель кораблям отвалил карбас.

«За три часа до ночи, — рассказывал потом стольник Иевлев, — пришли два фрегата да яхта с воинскими людьми и, не доходя той крепости сажен за пятьсот, увидели они те фрегаты и яхту; а те воинские люди на тех фрегатах и яхте паруси опустили и пошли к той новой крепости: фрегат, да яхта на веслах, а третий фрегат поостался позади и шел за ними без гребли. И остановились за двести сажен».

— Не разберу, полковник, оные суда не то аглицкие, однако мало похожие на торговые, а более смахивают на воинские, — вглядываясь в сумеречную пелену, размышлял стольник.

— Ты, Сильвестр, присматривай за ними, — сказал Иевлеву полковник, — а я с солдатами, пойду досмотр проводить англичанам или голландцам, черт их разберет.

Полковник крикнул сержанту прихватить для порядка, как положено, знамя и барабан.

От пристани отошел карбас с пятнадцатью солдатами. Желтовский стоял на носу.

— Видать, шняву да второй корабль на меляку угораздило. Што-то для купчишек пушек многовато.

Желтовский поманил сержанта:

— Пойдешь первым, ежели што, крикни и в карбас сигай.

По веревочному трапу сержант полез вверх, к нему потянулись руки, приветливо улыбались моряки.

Сержант добрался до верхних откинутых пушечных портов. В прорезь он вдруг увидел на палубе десятки распластавшихся солдат с мушкетами.

— Шведы! — крикнул сержант и по трапу скользнул в карбас.

Едва карбас начал разворачиваться, как с палубы загремели выстрелы. Потом из-под кормы шнявы выскочила шлюпка со шведами.

— Братцы, навались! — крикнул, отстреливаясь, Желтовский.

Один из гребцов вскрикнул и повалился замертво.

С борта изрыгала пушка, но ядро легло далеко в стороне.

И вдруг с Линского грянул залп. Шлюпка со шведами сразу же поворотила и пустилась наутек. А с Линского раздалась канонада, пушки били прямой наводкой по неподвижным целям.

На шняве и галиоте забегали шведы, откидывали порты, нацеливали орудия. Успели дать несколько выстрелов по карбасу. Убили еще двух солдат, Жел-товского и нескольких солдат ранило. «Как в приходе тех воинских кораблей учал быти бой, и в то время работные люди многие испужалисъ, побежали, и он-де, Селивестр, стал на тех работных людей кричать и говорить им, будет кто из них побежит и он-де будет их колоть копьями или он, Селивестр, побежит, чинили б и ему тож; так же и солдатам

которые с ним были, он говорил то же и укреплял, чтоб они стояли мужественно, помня свое великое государю крестное целование, не опасаясь ничего. Сильвестр с инженером велели из батарей, в которых они со служилыми людьми были, также и из иных батарей из пушек стрелять, и его, Григория, с солдаты тою стрельбой очистили и воинских людей отбили и фрегат и яхту тою стрельбой разбили, а воинские люди с тех кораблей, пометався в мелкие суды, побежали на третий корабль. И те корабли он, Сильвестр, велел привести наДвинку к новой крепости со всякими припасы, а яхту везть было невозможно для того, что он пшенного боя была разбита; и с той разбитой яхты велел он, Сильвестр, служилым и работным людям пушки, и порох, и ядра и вся-кие припасы выбрать и перенести в новоустроенную батарею, что в башне. Сильвестр, опасаясь приходу неприятельских людей, тот взятый корабль послал к городу Архангельскому к нему боярину и воеводе, июня 28 числа, а тот его поворотил... И воевода к крепости на Малую Двинку приехал, стал Сильвестра бранить матерны, для чего ты не в свое воин-ское дело вступаешься... Учал его, Сильвестра, бить своими руками шпагою и разбил ему голову...»

«Хороша благодарность», — утирал с лица кровь Сильвестр Иевлев, а Прозоровский, увидев сидевшего в стороне Ивана Рябова с перевязанной грудью, спросил: «Кто таков?» Узнав, в чем дело, воевода вошел в раж:

— Как ты, такой-сякой, посмел царский указ порушить — на своей лодье с устья в море плавать?! В остроге твое место отныне.

Не давая Ивану опомниться, Прозоровский приказал полковнику Желтовскому нарядить двух солдат-отвезти Рябова в архангельскую каталажку.

По пути в город настроение воеводы поднялось.

Смекнул князь о главном: «Немедля отписать надобно государю победную реляцию».

Все успехи и трофеи он изобразил красочно, выставляя напоказ и свои заслуги. Запамятовал только воевода упомянуть о расторопности стольника Сильвестра Иевлева и подвиге поморских жителей Дмитрия Борисова и Ивана Рябова.

В Москву пошла победная реляция, а Шеблад со своей эскадрой в сильном раздражении спешно убрался с Двинского устья.

Но что делать дальше? Итоги плачевные. Королевский приказ не исполнен, потеряны два судна, на палубах остались тела убитых — поручика и четырех мушкетеров. Погреба полны ядер, пушечные припасы не израсходованы. Шеблад развернул карту, скользнул взглядом по береговой черте. «Должны же, черт возьми, хоть где-нибудь на берегу быть хутора. Не живут же русские в земле, как кроты».

— Поднять паруса! — приободрился вице-адмирал. — Курс вест!

«Уж там-то мы отведем свою душу! Да и будет о чем рапортовать начальству и рассказывать байки Анкерштерну и Нумерсу!»

В Москву известие о разгроме шведов пришло как раз вовремя. Головин в Преображенском докладывал Петру о Навигацкой школе.

— На Полотняном дворе школа ни к месту. Тесно там и классов нет.

— Давай помыслим, дело важное. — Петр задумался. — На Сретенке башня с часовым боем, лучше не сыскать. Торчит, будто машта на корабле, с нее весь горизонт обозришь, с астролябией сподручно управляться. К тому же четыре яруса, надобно все приказы и караулы оттуда убрать.

— Еще, Петр Лексеич, послы наши доносят, надсмехаются над нами опять голландцы да цесарцы за Нарву, а ответить нечем.

— Погоди, — нахмурился Петр.

В дверь постучались, необычно проворно вошел сияющий Виниус с бумагами:

— Государь, дозволь, пошта из Архангельского.

— Што там?

— Виктория над шведом.

Петр схватил бумаги. По мере чтения лицо его менялось, усики топорщились, и наконец губы растянулись в улыбке.

— А ты толкуешь, Федор, нечем. Вот тебе и ответ насмешкам. Молодчаги архангелогородцы, первыми утерли нос шведу, к тому же на море. Отвадили от наших морских ворот. Два корабля, тринадцать пушек, две сотни ядер, пять флагов и протчая захватили у шведа.

Петр внезапно остановился, глаза сверкнули:

— Слыхал я, брат Карл мнит себя Алесандром Македонским, однако во мне Дария вовек ему не сыскать.

Вспомнив о чем-то, напомнил Головину:

— Назавтра призови ко мне Петьку Апраксина, с Федором мы потом потолкуем.

В Москву Апраксин приехал с докладом по вызову царя. Добирался в сумерки. Аккурат к Рождеству. На заставе в Замоскворечье послышалась пушечная пальба. Апраксин высунулся из возка, крикнул стражнику у рогатки:

— Пошто пальба-то?

— Нынче боярин Шереметев шведа поколотил, государь велел празднику быть, — с трудом шевеля языком, объяснил подвыпивший стражник.

На Красной площади всюду горели плошки, жгли костры, жарили баранов, на длинных столах стояли закуски, ведра с медом, бадьи с пивом, виночерпий ковшом наливал из бочки вино, отталкивая упившихся.

Родное подворье встретило приятной неожиданностью. Не успел Федор выбраться из тулупа, двери сеней распахнулись, и он оказался в объятиях Петра и Андрея.

— Братуха, в кои годы свиделись!

Наверху десницы стояла мать, опершись на палку. Рядом поддерживала ее за руку жена, Пелагея. Федор взбежал, тревожно забилось сердце: «Совсем бабы оплошали».

— А я, братец, бобылем нынче. Женка в Новом городе пребывает, сынком меня одарила, — похвалился Петр за столом.

Федор добродушно улыбнулся:

— Теперь есть кого гостинцами угощать. Ты-то по какому случаю в Москве?

— Государь велел спешно быть, гонца прислал. Завтра-послезавтра призовет. Ваньке Татищеву тоже наказал быть.

— Который струги ладил?

— Он самый. Расторопный, воеводой у меня в Кашине правил исправно. Государь его приметил, когда он пушки хитро торговал у шведа до войны...

Первым к царю вызвали старшего брата. В светлицу вошли вместе с Иваном Татищевым — так велел царь.

:— Молодец, новгородец, — похвалил царь старшего Апраксина, — не спишь, летось шведу покою не давал, подмогу Шереметеву учинил. В сем лете також будешь в Ингрии с полками. — Петр подвел Апраксина к карте: — Отсюда твои полки отвлечь шведа должны. Сызнова вместе с Шереметевым покою неприятелю не давать, а при случае и побить знатно. — Петр поманил Татищева и продолжал водить пальцем по карте. — Другое дело великое на Новгородский приказ возлагаю. Ты, Иван, нынче же, без мешкоты, поезжай к Ладоге на речку Сясь, пройди от верховья до устья. Сыщи, где поудобней место для верфи корабельной. Тут же с воеводой имайте людишек, плотников да кузнецов по уездам, лес вали, руби верфь. По весне заложим полдюжины кораблей. Указ о том получите днями...

Федор Апраксин, пока суть да дело, наведался в Приказ воинских морских дел. Как раз застал там своего начальника и старшего товарища. Генерал-ад- . мирал Головин запросто обнял тезку.

— Замотался я, Федор Матвеевич, — с одышкой, с трудом переводя дыхание, пожаловался начальник Приказов Морского флота, Посольского, Ямского, Монетного двора, Оружейной, Золотой и Серебряной палат, — не знаешь, куда с утра голову приложить. Государю во всех делах помочь надобно, а ты сам знаешь, ворюги всюду водятся, норовят урвать у державы.

Выслушав Апраксина, вздохнул, проговорил с сожалением:

— А я-то с той поры, как на «Крепости» побывал, в море и не хаживал. А нет-нет да и похочется на волнах ветра свежего прихлебнуть. — Генерал-адмирал понизил голос: — В нынешнюю кампанию отправлюсь с государем в Архангельский, там на корабликах море-то попытаю.

— В моих прошлых вотчинах побываешь, Федор Лексеич, кланяйся там архиерею, в дружбе с ним я состоял.

— Непременно. Я чуть не позабыл. Поедем-ка нынче в Сухареву башню! Проведаем диковинку знатную государеву — школу Навигацкую. Тебе тоже надобно видеть, где нынче куют российских кумандиров флотских да штюрманов...

Вечером опять сошлись три брата Апраксиных. Старшие братья помалкивали, слушали Андрея. Больше года не были они в родных местах, все их интересовало.

— Нынче третье Рождество по-иному отмечаем, знатно, весельем прилюдным, с гульбой. По случаю виктории Шереметевой опять же празднество.

— Знамо, — перебил, насмешливо улыбаясь, Петр, — под Нарвой-то он задницу шведам показал без боя, а теперь оправдался. Данилыч к нему поскакал, государь пожаловал Шереметева фельдмаршалом и Андреем Первозванным.

— То след, — добродушно порадовался за приятеля Федор, — Борис Петрович основательный воевода, без поспешности, но своего не упустит. А пошто, Андрейка, на площади Красной скоморохи на помостах кривляются?

— Государь велел киянтер сподобить для увеселения народу, по иноземному обычаю. На Москве с каждым годом иноземцев прибавляется, осмелели, наглеть починают.

Разговор невольно свернул в сторону.

— Государь-то к ним благоволит, — заметил Федор.

Андрей криво улыбнулся:

— Доверчив он, будто дитя малое. Сам-то все в отъезде, а его зазноба на Кукуе шашни бесстыдно водит. Пол-Москвы об этом толкует, а Петру Алексеичу невдомек...

Разговор Петра с адмиралтейцем получился обстоятельным. Начали с кораблей. Первым делом Петр спросил о «Предистинации».

— Малость застопорилось, Петр Лексеич. — Апраксин видел, что царь нахмурился. — Плотников, искусных в отделке, нынче в Воронеже нет, которые были, померли от болезней, иные хворают. Не каждому на твоем корабле работу доверить мочно. Федосейка два месяца хворал, а без него ни один гвоздик на корабле не забьют.

— Сие правда твоя. Что на «Старом Орле»?

Петр допытывался о каждом корабле дотошно, как о своем детище, интересовался делами в Азове, Таганроге.

— С матросами и особо с офицерами на кораблях в Азовском флоте худо, государь. Нынче корабли в море отправить немочно, экипажа нет.

— Ведаю про то, — нервно оборвал Петр. — Отбери преображенцев сотню-другую, из бывалых, которые в Москве, обучай в Воронеже. А по весне заберу у тебя Крюйса, Памбурга.

— Ей-ей, государь, в море-то кто поведет корабли?

— Пришлю тебе офицеров, сам поведешь, мню, нынче султан в море утвердится. А мне эти люди потребны. Сам ведь баил про Нюхчу? То-то, в кампанию туда двинемся.

— Великое дело замыслил, государь.

— Слава Богу, уразумел.

Петр вдруг замолчал, подошел к замерзшему окошку. Вслух делился мыслями с Апраксиным:

— Ныне шведы в Польшу ушли. В Европе со смертью короля гишпанского сеча великая разгорается, война общей сделалась. Дай Боже, чтоб протянулась. Нам хуже не будет. — Царь обернулся с довольной ухмылкой, продолжал: — На Воронеже спустишь на воду те кораблики, что я указал. Еще поимей в виду, адмиралтеец, вскоре на Севере о море почнешь заботиться. Чаю, тебе братец похвалился?

— Есть малость, Петр Лексеич, мы друг дружке доверяем.

— Так ты не откладывай, точи блоки, юнферсы, канаты для такелажа плети. Указ тебе будет. Морскую силу станем ладить и для Балтики.

Разъезжались Апраксины в разные стороны: Петр на север, Федор на юг. Следом в Новгород пошел царский указ: «1702 года января в 22 день. В. Г. указал по своему В. Г. именному указу во оборону и на отпор

против свейских войск на Ладожское озеро сделать военных 6 кораблей по 18 пушек на корабль из новгородского приказу, которым быть в полку ближнего окольничего и воеводы Петра Матвеевича Апраксина со товарищи и делать те корабли на реке Сяси, которая впала в Ладожское озеро от Ладоги в 30 верстах, у дела тех кораблей быть из Великого Новгорода Ивану Юрьеву сыну Татищеву».

Пытливым взором присматривался Петр I к заварившейся бойне в Европе за испанское наследство. Одну из противоборствующих сторон он воочию наблюдал и в «низах», и в «верхах» во время своего путешествия по Европе в конце прошлого века.

Голландия и Англия запечатлелись в его памяти как две державы, могущество которых покоилось на морской силе. По сути, эта столетиями взращенная громада на море — флот — приносила обильные доходы от торговли с заморскими странами, расширяла границы метрополий новыми землями в океанах и морях.

Успел побывать Петр I и у «сухопутного» союзника Англии и Голландии, в империи Габсбургов. Не успел разглядеть ее изнутри, но зато потешные царя, Скляев и другие, досконально штудировали корабельное строение в имперской вотчине, на верфях и в арсеналах Венеции.

О стороне противостоящей, Франции и Испании, Петр I знал понаслышке, но неоспоримо ведал, что эти державы также являли собой примерно равную соперникам морскую мощь своих флотов.

Поводом для схватки двух коалиций стал спор об испанском престолонаследии после кончины в конце 1700 года бездетного короля Карла II Габсбурга.

Каждая из сторон жаждала отхватить лакомый Кусок. А «делить» было что: Миланское герцогство,

Неаполь и Сицилию в Средиземном море, Фландрию в Европе, богатые колонии в Атлантике и Америке.

Если на сухопутье после стычки французских и австрийских войск в Северной Италии наступило затишье, то на морских путях к Испании англичане потеснили французов. До больших сражений еще не дошло, но адмирал Рук лихим налетом на порт Виго захватил крупный конвой, только что прибывший из американских колоний. В руки англичан попало весьма много серебра, ценных товаров на большие суммы.

Пламя войны разгоралось, ее ненасытное горнило требовало хлеба и корабельных припасов. Все это торговали английские и голландские купцы до сих пор только в Архангельском. За событиями в этом крае пристально следил царь Петр I.

Так уж привелось, что при царе Алексее Михайловиче в царских покоях без какого-либо покровительства обосновались осиротевшие отпрыски скромного стольника Матвея Апраксина, давно погибшего от татарских лиходеев в Астраханских степях...

Старшую сестру, Марфу, присмотрел себе в жены царевич Федор Алексеевич. Видимо, пришлись по сердцу царю Алексею Михайловичу ее малолетние братья Петр и Федор. Их царь взял в стольники к своим сыновьям, к старшему Ивану и младшему Петру, будущим самодержцам.

За долгие годы царевич Петр сроднился со своим стольником Федором.

«Ты мой дядька», — частенько говаривал он в детстве Федору, который был старше него на одиннадцать лет.

Третий десяток лет на исходе, рядом с царем оба брата. Старший, Петр, командовал полками еще в Азовских походах. Младший, Федор, воеводствовал в Архангельском. Оставил о себе там добрую память. При нем в Соломбале сошел со стапелей первый парусник...

Эту вторую, военную, весну встречал в северных краях Петр Апраксин. Он, Ладожский воевода, окольничий, с самого начала войны оборону от шведов в своем крае держал надежно. Правда, досаждала безнаказанная наглость шведского адмирала Нумер-са. Вход в Неву сверху, с Ладоги, и обратно, из Финского залива, сторожили две добротные шведские крепости — Ниеншанц и Нотебург. Нумере свободно ходил с кораблями из Швеции до Кексгольма по Ладожскому озеру. Базируясь со своей флотилией в Выборге, он с наступлением лета обычно заявлялся с десантом бригантин, галиотов и опустошал незащищенные русские деревеньки на восточном берегу озера. Безнаказанность порождает у наглых людей благодушие, тем паче, когда на их стороне сила. Видимо, Шеблад на свой лад делился со своими приятелями и успехами, намеренно похваляясь.

Покуда Татищев был занят поиском места для верфи, Петр Апраксин, не ожидая царского указа, решил действовать:

— Будет Нумерсу, отвадим его от нашего бережка.

В мае, как обычно, шведская флотилия объявилась в Нотебурге, потом без хлопот перешла на север в Кексгольм и по старой привычке начала грабить и жечь русские селения на восточном берегу.

Апраксин не спускал с них глаз. Узнав от сторожевых постов о разбое шведов, он наказал подполковнику Островскому:

— Бери сотни четыре солдат, сажай на струги. Нынче объявился Нумере у Вороны. Прихвати с собой, кроме пищалей, фальконеты и дай затравку шведам.

Островский соскучился по настоящему делу, на стругах его солдаты возили припасы и провизию поредким заставам. Апраксин собрал поручиков и сержантов, всем пояснил, что к чему. Генерал напомнил Азовский поход. Там казаки лихим налетом абордажем на стругах отогнали турецкую эскадру.

— Подождем, пока стихнет ветер. Без парусов нам шведы не страшны, — сообразил Островский, — тогда мы Нумерса без опаски настигнем. А мои солдатики не подведут.

Июньские ночи здесь светлые. Батальон двинулся в путь на лодках ближе к полуночи, когда солнце спустилось к горизонту. Пробирались скрытно, вдоль берега.

После очередного разбойного набега шведы отсыпались на рейде в устье Вороны.

— Одна, две, три бригантины, — подсчитал Островский, всматриваясь в утреннее марево.

Солнце не взошло. Легкий ветерок изредка рябил гладь озера.

— Значит, всего осьм посудин. Заходить будем с двух сторон. Пищалями борта скрозь не порубишь, а людишек пошерстим, бить будем в упор, — передал по цепи подполковник.

Шведов крушили сонными. Перебили для начала гребцов, спавших вповалку на двух небольших лодках. На бригантинах и галиотах поднялась паника, забегали матросы. Одного за другим их снимали меткими выстрелами. Шведы заполошно тянули канаты якорей, низко пригибаясь к палубе. Потом начали отстреливаться из пушек. Островский приказал отходить. Спросонья шведы, не разобравшись в чем дело, струсили, заспешили убраться восвояси. На флагманской бригантине «Джоя» сияли дыры в парусах, болтались перебитые снасти, в трюме корчились раненые, на палубе лежали убитые. Следом тянулась шнява «Аборес» не в лучшем виде...

Минуло два месяца. Апраксин послал полковника Тыртова на тридцати стругах в главную базу шведов — Кексгольм. Теперь на стругах установили фальконеты.

— Перед тем пройдешь вдоль берега шведского, повороши ихние места. Они вовсе пороху не нюхали, — приказал Апраксин Тыртову. — Потом Нумерса вызволи из Кексгольма, старайся подгадать в штиль.

Все началось по замыслу Апраксина. И шведов на побережье попугали, и флотилию выманили из базы. Как раз заштилело. Паруса у шведов обвисли.

— Братцы, навались, — крикнул Тыртов, обнажая саблю, — возьмем шведа на абордаж19!

Шведы открыли огонь из пушек, отстреливались из мушкетов. Но через несколько минут русским удалось сцепиться с пятью шведскими судами.

Они ринулись на палубу, и завязалась рукопашная. В начале боя картечью сразило полковника Тыртова, однако солдаты не растерялись, а подполковник бросился в гущу схватки. Тогда две шхуны сожгли, две пленили, одну потопили.

Потеряв триста человек, не испытывая больше судьбу, Нумере покинул озеро и ретировался в Выборг.

Покидая Ладогу, Нумере бранился и плевался. Никогда он не терпел такого позорного исхода на море. Только теперь он вспомнил намеки Шеблада, что русские увальни не только несмышлены, а в схватках стоят насмерть...

Пока все ладилось по замыслу Петра I. Апраксин изгнал к осени с Ладоги флотилию Нумерса, путь к шведским крепостям на Неве был свободен. А в устье Невы плескались воды Финского залива, ветер нагонял балтийскую волну...

В первых числах августа на рейде Архангельского Развевались тринадцать российских вымпелов. Эскадрой командовал недавно прибывший от Апраксина, из Воронежа, вице-адмирал Крюйс.

Среди судов красовались два новеньких двенад-цатипушечных фрегата — первенцы баженинской верфи в Вавчуге. Две недели назад царь торжественно принял их в состав российского флота. Один назвал «Святой Дух» и отдал его под команду Памбур-га, второй, «Курьер», принял капитан Ян Варлант. В эскадру включили два трофейных шведских фрегата, захваченных год назад в Березовском устье, да еще арендованные русские и иностранные купеческие суда. На борту судов разместились четыре тысячи преображенцев и семеновцев, пушки и припасы, провизия.

На флагманском «Святом Духе» Петр собрал генералов, полковников, капитанов. Здесь же сидел принятый на службу французский инженер генерал Ламбер.

— Нынче отбываем на Соловки. Всем повестить, что идем воевать норвегов. Надобно, штоб неприятель нас не упредил...

На Соловки флотилия прошла без происшествий. Погода была на славу. Петр не уходил с верхней палубы, посматривал на корму, оценивал действия Крюй-са, капитанов.

На Соловках флотилия пробыла меньше недели, ждали лишь преображенца, сержанта Щепотьева. По заданию царя он больше месяца прокладывал дорогу от Нюхчи к Онежскому озеру. Тысячи мужиков рубили просеки, стелили гати на болотах, мостили речки.

— Дорога излажена, государь, — рапортовал сержант в конце августа.

«Молодец Щепотьев, постарался: почти в месячный срок прорубил он просеку, понастроил мостов, повырыл для стока воды канавы, а на подмогу царскому войску собрал для работ до 5000 человек народа».

В Нюхче же получил царь радостное известие от Шереметева о втором поражении генерала Шлиппенбаха 18 июля при Гумоловой мызе; после этой победы русские разорили весь Прибалтийский край так, что кроме больших городов — Риги, Ревеля, Дерпта и Нарвы — неприятель нигде не мог найти себе пристанища; «пленных было взято столько, что Шереметев не знал, куда их девать» — так описал историк это событие,

В Нюхче готовили к переволоке оба фрегата. Когда их подвели к устью небольшой речки, чтобы тащить на берег, случилась беда.

С первой втречи капитан Памберг и француз Ламбер не сошлись характерами. Капитану претили изысканные манеры генерала Ламбера, его ирония и насмешки, часто не по делу. Схватывались они частенько по мелочам. «Святой Дух» разгружали, чтобы вытащить на сушу. Ламбер все время вмешивался в распоряжения капитана.

После обеда царь с Крюйсом сошли на берег, а два соперника заспорили, разгоряченные вином. Выскочив на палубу, схватились за шпаги. Ламбер оказался удачливее, заколол Памбурга.

Запыхавшийся Меншиков отыскал Петра и Головина за сотню саженей от уреза воды и выпалил без остановки:

— Государь, тово, Памбурга закололи. Ламбер его укокошил на шпагах.

Петр, без кафтана, в одной распущенной рубахе, только что кончил тянуть с преображенцами карбас. Выругавшись, он размашисто, чуть не бегом, помчался к «Святому Духу». По дороге мелькал у него перед глазами Питер Памбург, бесшабашный отменный капитан. Невольно улыбнулся, вспомнил рассказ Украинцева. Два года назад на рейде Константинополя Памбург, капитан «Крепости», напился вдрызг на берегу с приятелями и, вернувшись среди ночи на корабль, приказал стрелять из пушек. Во дворце султана поднялся страшный переполох, дошло до того, что многие султанские жены, беременные, без времени младенцев выкинули...

На верхней палубе «Святого Духа», распластавшись, лежал Памбург. Лекарь разорвал окровавленную рубаху, на обнаженной груди слева чернела небольшая рваная дыра.

— В аккурат, государь, под сердце, — поднимаясь с колен, сказал лекарь.

Петр перекрестился, мрачно взглянул на стоявшего в стороне мертвенно-бледного, удрученного француза.

— По делу надо бы покойника за ноги повесить, а тебя за шею. Да Бог простит, иноземцы вы оба. — Царь страшно захрипел от гнева. — Надо же, не в бою с неприятелем, а здесь живота лишиться человеку! На службе оба, поди, государевой, а спесь свою выше долга вознесли. Будь моя власть, обоих бы колесовал.

Петр подозвал Крюйса:

— Собирайся с остатними судами, Памбурга, своего земляка, в Архангельском схорони. Тебе отправляться время. Вскорости Двина встанет.

По пути на Соловки царь озабоченно задумывался, советовался с Головиным:

— Нужда у нас, Федя, великая в матросах и офицерах, сам ведаешь. Пошлем Крюйса в Голландию сыскивать добрых моряков. Отпиши в Москву и Матвееву в Гаагу. Пускай за деньгами не стоят. Флот вскорости не токмо в Азове, здесь поднимать надобно. Одних

матросов на первый случай тыщу потребуется. По весне пошлем своих русаков на выучку в Голландию.

— В казне, государь, не густо.

— Пошукай, Федя, накинь по гривеннику какие подати...

На исходе лета вековую тишину дремучего Заоне-ясья расколол грохот. Через болота, речки, озера, леса по просеке двигалась армада полков. Волочили на своих плечах пушки, припасы, суда. «Тяжелая работа: невывороченные пни порубленных деревьев постоянно мешали движению, суда скатывались со своих катков, мосты были жидки и ломались под тяжестью орудий; приходилось все исправлять, за всем следить. Больше других работал Петр, он одушевлял всех своим примером; и днем и ночью был он на ногах, не сказом, а показом устраняя встречаемые трудности; а в отдых присаживался он к солдатской каше и ел с солдатами из одного котла».

Вязли ноги в раскисшей от дождей почве. Сырость и непогода несли недуги. На двенадцатый день показался первенец, засверкало Онежское озеро, полутора тысячами могильных крестов обвеховалась «осударева дорога»...

На Онежском озере дело пошло веселей, пересели на карбасы, фрегаты, струги. Ладога встретила неласково, начались осенние штормы. Но здесь царя порадовал Федор Салтыков. Десятки новых, добротных стругов, построенных на Сясьской верфи, вторую неделю ожидали войска.

Взобравшись на громадный валун, Петр, сняв шляпу, пристально вглядывался в непроницаемую даль. Глухо шумел прибой, штормовой ветер трепал волосы, каскады брызг холодили лицо.

— Бурю переждем, — крикнул он стоявшему внизу Головину, — генерально, что Апраксин выдворил Нумерса. К Нотебургу без опаски пойдем. Татищев с Салтыковым молодцы, лодьи изготовили.

Петр уехал вперед, оставив за себя Головина:

— Бери команду на себя, фельдмаршал, дожидайся. погоды. Я поскачу к Нотебургу. Там со дня на день Шереметев должен быть.

Наконец-то засеребрилась долгожданная Нева.

— В устье Невы Ниеншанц, — докладывал Шереметев, — за ним Финский залив. Нотебург перекрыл путь, у шведов полторы сотни пушек. В Неву на лодках не пройдешь.

— А мы перехитрим шведа, — ухмыльнулся царь, — возьмем его в мышеловку. Надобно отсечь Нотебург от моря. Прорубим в лесу просеку, переволочем полсотни лодок из Ладоги в Неву. Запрем крепость снизу. Пускай ведают, отступать им некуда.

Мушкеты солдаты составили в козлы, снимали амуницию, плевали на ладони. Заиграли полковые трубы, зазвенели топоры, солдатам было не привыкать. Через три дня по широкой просеке перетащили пятьдесят лодок в Неву, перевезли тысячу преображенцев на правый берег, захватили шведский редут на правом берегу, соорудили батарею. Напротив крепостных бастионов у входа в Неву выросли редуты, за валами разместились артиллеристы, полсотни мортир и пушек.

Осмотрев укрепления, Петр распорядился Шереметеву:

— Поначалу, Петрович, пошли Шлиппенбаху парламента. Нам пролитие крови ни к чему. Предлагай сдаться почетно.

Шереметев усмехнулся:

— Знамо, его старшему брату привелось мне малость бока помять. Авось этот будет уступчивей.

Комендант Нотебурга, полковник Густав Шлиппенбах, оказался поначалу несговорчивым. Надеялся на помощь, да и досадно было шведам капитулировать перед русскими. Парламентеру Шереметева ответил двусмысленно:

— Передайте фельдмаршалу Шереметеву, мне надобно для принятия решения четыре дня. Я должен испросить своего начальника генерала Горна, а он в крепости Нарва.

— Хитрость сия Шлиппенбаха нам понятна — протянуть время, — выслушав ответ коменданта, твердо сказал Петр, — начинай бомбардировку, Борис Петрович.

Загрохотали девяносто орудий и мортир. Все заволокло дымом. А на восточном берегу завязалась стычка. Генерал Кроншорт послал из Финляндии отряд на помощь осажденным. Два часа бились преображенцы и семеновцы. Сломали, сокрушили шведов, половину перебили, другую взяли в плен. Батареи окутались пороховым дымом, а над крепостью поднялись черные клубы пожарищ. На второй день из крепости вышел барабанщик с белым флагом. Огонь на время стих.

Прочитав письмо парламентера, Петр, не скрывая смеха, передал его Шереметеву:

— Почитай, каковы женки шведские хитры. Командантша просит отпустить ее со своими дамами, «дабы могли из крепости выпущены быть ради великого беспокойства от огня и дыму и бедственного состояния, в котором они обретаются».

Петр крикнул писаря, начал диктовать:

— Пиши дамам. Бомбардирский капитан Петр Михайлов не отваживается передать их просьбу главнокомандующему, «понеже ведает он подлинно, что господин его фельдмаршал тем разлучением с мужьями их опечалить не изволит, а если изволят выехать, изволили бы и любезных супружников своих вывести купно с собой».

Когда парламентер отъехал, Шереметев, сомневаясь, покачал головой:

— Изучил я хитрости шведские, время крадут.

— Подождем час и продолжим пальбу, ежели не ответят.

Шлиппенбах, как и ожидалось, не внял совету бомбардирского капитана, и целую недели на крепость с обеих берегов сыпались ядра, всюду заполыхали пожары. На военном совете решили штурмовать крепость. Стали отбирать охотников. Петр назначил штурм на 14 октября, командиром определил подполковника Михаила Голицына, семеновца:

— Ты в атаку ходил и под Азовом, и под Нарвой, не мне тебя поучать. Пойдешь на рассвете, отчаливай на лодках скрытно, сигнал к штурму — троекратный выстрел из мортиры.

Охотники высадились на узкую прибрежную полоску и бросились на штурм.

Атакующих встретил залп картечи. Пали первые убитые, раненые. Вторая волна семеновцев бросилась к пролому. Оттуда опять изрыгнулась свинцовая смерть. Шведы на этот раз бились насмерть. Со стен поливали кипятком, горячей смолой, кидали головешки. На беду, штурмовые лестницы оказались короткими. Петру все видно было как на ладони. Семе-новцы явно замешкались, что-то не ладилось. Десять часов с начала атаки, а в крепость еще не проникли. Кое-где солдаты попятились к лодкам.

Голицын матерно ругался, сам подбежал к берегу, сталкивал лодки в воду:

— Не хрена вам задницу шведу показывать!

Петру картина боя до боли напоминала первый штурм Азова. Он уже послал ординарца дать отбой атаки.

— Рановато, — пробурчал Головин, — Голицыну помочь надобно.

Меншиков не выдержал. Он уже успел отобрать отряд охотников.

— Мин херц, дозволь. Сколь можно позорно отходить нынче, подмога нужна свежая, преображенцы рвутся, засиделись...

Мрачный Петр, не оборачиваясь, махнул рукой.

— Добро.

Меншиков и Голицын с обнаженными шпагами первыми ринулись в атаку и переломили ход штурма.

Лучи заходящего солнца высветили белое полотнище на крепостных стенах. Шведы сникли и капитулировали.

Радость победы захлестнула царя, сделала милосердным. Оставшихся шведов — восемьдесят человек под ружьем и сто пятьдесят раненых — отпустили на лодках вниз по Неве.

— Пущай плывут, токмо обуза нам, их ни кормить нечем, ни сторожить некому.

От шведов достались сто сорок пушек, десять тысяч ядер. Как всегда, штурмующие войска потеряли больше, чем шведы в два раза. Под стенами крепости полегло пятьсот шестьдесят офицеров и солдат. Как ни горьки утраты, но явный успех подбодрил царя. Разогнал сумрак прежних неудач.

Тут же Петр разделил радость с приятелем, гене-рал-фельдцейхмейстером Виниусом в далекой Москве: «Таким образом, через помочь Божию отечественная крепость возвращена, которая была в неправедных неприятельских руках 90 лет; правда, что зело жесток этот орех был, однако, слава Богу, счастливо разгрызен...» В первый день отправляли пленных, хоронили убитых, подсчитывали трофеи. Потом началось торжество.

— Назовем сию крепость по праву Шлиссельбургом, — сказал, открывая застолье, Петр, — ибо она есть ключ к нашему морю Балтийскому. Поручику Меншикову быть начальным комендантом сей крепости. Полковника Голицына прошу любить и жаловать.

Пировали несколько дней, как всегда, пили до помрачения ума. Не все выдержали непомерную нагрузку. Саксонский посланник Кенигсен перебрал до того, что в темноте, переходя ручей, свалился в воду и захлебнулся. Вытаскивал его Павел Ягужинский, с недавних пор адъютант Петра. Случайно в кармане саксонца он обнаружил любвеобильные письма к посланнику от Анны Монс. В отличие от только что «расколотого» Орешка, для Петра так и остались нераскрытыми тайные мотивы поступков любимой женщины. Ведь он уже подумывал жениться на своей фаворитке... Но протеже Лефорта вела двойную жизнь, оказалась легкомысленной и неверной.

Заныло где-то под сердцем у Петра. Прежде такого не испытывал. «Баба мне, царю Всея Руси, рога наставила».

Судьба моряка неразрывно связана с морем. На берегу он гость. Гость, он и есть гость...

Еще не прошло похмелье первой победы, а Петр устремился на Ладогу с Головиным и Меншиковым.

Во время осады Орешка все время под рукой был Федор Салтыков. Флотилия малых судов, построенная на Сяси, встретила петровские полки еще на Ладожском озере. На небольшой шняве Салтыков сопровождал караван судов к Нотебургу, сноровисто управлял судном.

— Пойдем поначалу к тебе на Сясь, — вспрыгнув на шняву, распорядился Петр.

На Сясьской верфи царя с небольшой свитой встретил Иван Татищев. На крайнем стапеле шпангоуты обозначили головной фрегат. Плотники начали обшивать их досками.

— Первенец наш на Балтике. — Петр погладил шпангоут.

Вдруг скинул кафтан, выхватил у растерявшегося плотника топор, согнувшись, полез к корме. Там плотники веревками притягивали к шпангоутам очередкую доску обшивки. Через минуту рядом зазвенел топором неразлучный Меншиков. Весь день не выпускал царь топор из мозолистых рук, посмеивался:

— Гляди, отвык топориком помахивать, волдыри вскочили.

Вечером обговаривал с корабельщиками планы:

— Отсель пойдем на Свирь. Будем глядеть место для новой верфи, поболее вашей. Весной отвоюем Ниеншанц, а там море. Флот зачинать будем Балтийский — силушку закладывать морскую.

По берегу Свири пробирались на лошадях. Облюбовали большую поляну на берегу.

— Быть здесь полю лодейному, — утвердил Петр.

Ни с кем из своих приближенных царь не общался столь часто и душевно в письмах, как со своим «дядькою» Федором Апраксиным. Из Воронежа к царю почта шла месяц, а то и больше. Но в походах по Северу, пробираясь сквозь крепостные заслоны к морю, где все побережье сплошь принадлежало шведской короне, Петр на коротких привалах ждал вестей с южных рубежей. Там под присмотром Апраксина на верфях Воронежа прирастала морская мощь для осуществления державных замыслов о выходе в Черное море. Он же, адмиралтеец, надежно правил всей обороной и на Азовском море, поступал часто по своему разумению, не ждал царского повеления.

Прибыло два полка Охраны верфей от набегов татар, но в Москве почему-то указали им рубеж обороны чуть ли не под Харьковом. Опять поступил по своему разумению, разместил полки поблизости от верфей. О всех событиях донес царю, который с полками был где-то на пути к Архангельскому. «На Воронеже ми-лостию Божей все благополучно, и вода была превеликая, какой давно не бывало, и кораблей выведено на устье 11, да еще ведут два корабля, «Божие предвидение», трудов твоих государевых, да «Черепаха» строения Осипа Ноя. Только безмерно жалею, что сей весны не отпустил в Азов, зело, государь, времени и воды жаль.

Еще милости твоей доношу: по указу твоему велено быть полкам для охранения Украины и стоять им велено в Рыбном, а по моему размышлению, пристойнее им стоять в близости от Воронежа, чтоб верстах в 10, или как воля твоя для охранения флота, дабы злодей, мусульманин какой хитрости не учинил».

Когда провожал в Архангельский Крюйса и Памбурга, те недоумевали: «Для какой цели?» Апраксин шутя успокаивал офицеров:

— Там не Воронеж, государь вам скучать не даст, шпагами баловаться времени не будет.

Вчерашние морские забияки хохотали, не подозревая, что одному из них судьба уготовила смерть от шпаги в тех местах...

По указу царя Федор Матвеевич Апраксин отправил на Белое море сотню матросов и сам схватился за голову. Настало время самому плыть к Азову, а экипажей кот наплакал.

«Умилосердись, государь, — слезно просил он царя, — прикажи нанять матросов, ей-ей, смертная нужда и русские в расходе у города Архангельского 120 человек, в Азов послано 150 человек, умерло человеке 150.

Об офицерах и писать не смею, сотвори, государь, милость, ей-ей, нужда».

Покидая верфи, наказал помощнику Игнатьеву:

— Гляди особо, Петро, за «Предистинацией», Скляеву штоб отказа в работных людях не было.

Прощаясь с добрым помощником и товарищем, не знал, что видится с ним в последний раз...

В Черкассах отряд Апраксина встречал капитан Бергман. Тот докладывал:

— Все исполнено, как ты указал, господин адмиралтеец. На стражу отрядил один корабль, другой на смену держу. Остальные без матросов и канониров, нет вовсе. В Таганрог доставляем припасы, исправляем суда, что в зиму пообветшали.

— Чинишь-то где, в Азове?

— Более негде, тут все под рукой.

— Там как дела?

— Все в порядке, токмо воевода Ловчиков занемог, свалился, вторую неделю дома лежит. Управляемся без него.

В Азове первым делом Апраксин поехал к больному дяде. Старик лежал в постели, виновато улыбался, шелестел:

— Удар меня свалил, Феденька. Невмочь ни рукой правой, ни ноженькой шевельнуть. Нынче-то ножка отходит помаленьку.

— Не тормошись, Степан Богданович, отлеживайся, я нынче здесь останусь до осени, разберемся.

В тот же день с помощниками осмотрел крепость, проверил орудия, запасы пороха. Бергману велел готовить галеру:

— В Таганрог завтра пойдем.

Но утром со стороны Азовского гирла раздались три пушечных выстрела; спустя час прискакал казак сторожевой заставы:

— Два турка пришли с моря. Сказывают, товары привезли. Досмотрели те суда, по две пушки на них, более зелья не видать.

«Доброе начало, — размышлял Апраксин, — стало быть, султан о торге заботится». Распорядился Бергману:

— Отправь к устью толкового капитана на яхте, пускай турецких гостей проводит к Азову.

Оказалось, турецкие суда привел грек, капитан Стоматия, привез разные товары, пряности торговать. С Апраксиным греческий капитан откровенничал:

— Нам торговать с вашим краем выгодно, мы всегда рады. Только хан крымский противится, подбивает Муртозу-пашу в Керчи не пускать нас с товарами.

— Торг должен к выгоде вам быть и нашим купцам, — выслушав грека, ответил Апраксин, — любо, ежели обе стороны выгодой располагают. — А сам размышлял: «Сей миг невозможно упускать. Через торговлю мир с турками укрепим. Наши гости купеческие выгоду обретут, державе на пользу».

Не отлагая Федор Матвеевич снарядил два корабля с товарами. Командира «Благого начала» капитана Лоби наставлял:

— Ты первый наш человек к туркам идешь. В Керчи не скупись на подарки, одаривай Муртозу-пашу. Просись идти в Константинополь, надобно нам через проливы в теплые моря подаваться, торговлю обустраивать...

«Благое начало» с первым попутным ветром подняло паруса, а галера с Апраксиным, лавируя между отмелями, ушла к Таганрогу. Там день и ночь наращивали крепостные стены, рубили срубы из бревен, опускали на дно, заполняли камнями, сооружали защитный мол для гавани...

Вернувшись через месяц в Азов, Федор Матвеевич разбирал почту. Первое же известие ошеломило. Скоропостижно скончался в Воронеже верный товарищ по адмиралтейским делам Игнатьев. Получил первую весточку от царя из Архангельского. Сокрушался царь, что не все суда в Воронеже спущены со стапелей, обещал прислать матросов, передавал поклон дяде.

«Отписать бы надобно, печется Петр Алексеевич о делах».

Поначалу отписал о Таганроге: «Доношу тебе, государь, в Троицкой милостью Божиею и дела по воле твоей строятся». Теперь и о своих печалях можно: «Болезнь дяди прибавила хлопот излишних. И о себе, государь, доношу, товарищ мой Петр Игнатьев волею Божиею скончался и что ныне на Воронеже делается, Бог весть».

Апраксин прислушался: в соседней комнате стукнул костыль, дядя пытался встать. Крикнул Козьму:

— Пойди к воеводе, подмоги в чем надо.

Распечатав следующий конверт, содрогнулся. Брат Андрей сообщал о кончине Пелагеюшки. Все случилось враз, писал брат, сначала пошла кровь горлом, потом схватило кишки. Ездили за лекарем на Кукуй, тот приехал, развел руками: внутренности, мол, прорвало напрочь, лекарства не помогут. Похоронили ее честь-честью.

Не дочитав, опустил руки, зарыдал... Потом писал сквозь слезы ответ... Перечитал написанное, присыпал песком. Завтра почта повезет письмо в далекую Москву, потом на Двину. Где-то там в Ингрии старший брат службу правит. Спохватился: «Надобно в церковь пойти завтра, панихиду отслужить по Пелагеюшке...»

Воронеж накануне Покрова встретил Апраксина дождем с мокрым снегом. Под ногами хлюпало, ступни вязли в стылой жиже. В адмиралтейской избе среди груды бумаг он сразу отличил по упаковке и большой сургучной печати пакет от царя. Письмо пришло из Нюхчи. Царь описывал плавание от Архангельского до Соловков, приход в Нюхчу, высадку.

Рука вдруг вздрогнула, опустилась. Апраксин перевел взгляд на слюдяное оконце, тоскливо вздохнул.

Петр сообщал о смерти Памбурга: «Господин Пам-бург на пристани Нюхчи от генерала Ламберта заколот до смерти, которой он сам был виною, о чем, чаю, вам не безызвестно».

Апраксин грустно усмехнулся: «Ты первым повестил меня, Петр Лексеич, в этот раз не угадал. — Шмыгнул носом. — Вот так-то добрые знакомцы ни за што ни про што живота лишаются».

Федор Матвеевич снова вздохнул, перекрестился. В дверях появился Козьма с охапкой дров, и Апраксину пришла мысль разделить с кем-нибудь свою унылость.

— Ты сбегай-ка к Федосею, покличь борзо его да крикни прислугу, собери на стол.

После отъезда Крюйса он стал чаще общаться с корабельными мастерами. Как-никак, а добрую дюжину лет близко знакомы по общему ремеслу, с которым поневоле они спознались по царской пылкой приверженности к нему, а мало-помалу и сами заразились страстью к корабельному делу. Из преображенцев Петр больше всех почитал Скляева за мастерство и искусство строения судов, смекалку и умение орудовать на стапелях. Федору Апраксину же были созвучны многие свойства его характера: трудолюбие и бессребренничество, скромность, бесхитростность и добропорядочность.

В Воронеже Скляев обосновался с семьей, с женой и младенцем, жил он через три дома от адмиралтейца. А иногда, по праздникам, тот гостил у него и немного завидовал семейному уюту корабельного мастера.

Скляев ждать себя не заставил, спустя четверть часа отряхивал в сенях дождевые капли. Узнав о смерти Памбурга, откровенно огорчился:

— Добрый моряк был, а умер по-дурацки.

За столом первой чаркой помянули голландского капитана, а потом выпили за упокой Петра Игнатьева. Вспоминали об их добрых делах. Скляев заговорил о Памбурге:

— Помнится, когда он появился, «Крепость» на воде достраивали. Многое он подсказывал, переделывал по-своему, но с пользой.

— Матросом он службу-то начинал. Корабли от киля до клотика прошнырял, — согласился Апраксин. — По морям далеким хаживал, по окиянам. Дедевонный адмиралом был, так он от его покровительства отказался. Своим горбом чины добывал.

Собеседники выпили еще по чарке. Скляев видел неустроенность жизни адмиралтейца, знал о его недавнем горе и потому старался хоть как-то утешить старшего товарища.

— Всякому свое на этом свете предписано, Федор Матвеевич, Бог нам всем срок определил. Бона, возьми твоего подручного, Петра Матвеевича покойного, царство ему небесное. — Оба вздохнули, перекрестились. — Добрый служака был, взыскивал, но не воровал, жил по совести. К людишкам ласков был, особливо к болезным. С Кикиным или с тем же Данилычем не сравнишь. Те себе на уме. Для них простолюдин ничто. Было бы свое благополучие. — Голубые глаза мастера подернулись грустной поволокой. — А вишь, вон Господь-то к себе добрых людей прибирает до срока, ему бы еще жить да жить...

Не чокаясь, помянули Игнатьева, и Скляев перевел разговор:

— Как-то там на Ладоге нынче государю приходится?

— Господь ему в помощь, одолеет супостата...

На следующий день почта принесла долгожданную весть из Шлиссельбурга: «Объявляю вашей милости, что, помощию победивца Бога, крепость сия по жестоком и чрезвычайно трудном и кровавом приступе (который начался в 4-м часу пополуночи, а кончился в 4-х часах пополудни) задался на окорд, по котором комендант Шлиппенбах со всем гарнизоном выпущен.

Истинно вашей милости объявляю, что через всякое мнение человеческое сие учинено и только единому Богу в честь и чуду приписать».

Тут же, не откладывая, Апраксин дописал начатое еще на прошлой неделе письмо о делах в Азовском крае: «В гавани, государь, зимуют десять кораблей, да две галеры, да яхта, а остальные зимуют в Азове, для того, что требуют почины».

Адмиралтеец прочитал доклад, скрупулезно вспоминая, не забыл ли о чем. Вроде бы все упомянул: и про Таганрог, и Троицкую, про крепости, шанцы и гавань. Государь-то все до мелочи помнит. Теперь о своем безутешном горе. Рука дрожала, нахлынули воспоминания о милой, верной и безропотной супруге.

В конце письма выплеснулось одно желание; «Зело, государь, скучно на Воронеже, ежели тебе, государю, не во гневе, повели мне быть к тебе, государь, видеть твои государевы очи, не дай нам в продолжительной печали быть».

Долгожданный ответ пришел из далекого Шлиссельбурга без задержки. Видимо, царь, как всегда, смотрел в корень дела: «Ежели вам нынче не для чего, понеже сего лета не чаем, а опасно в будущее лето... — Но в то же время и хотел утешить своего старшего друга: — Пожалуй, государь, Федор Матвеевич, не сокруши себя в такой своей печали, уповай на Бога, что же делать, и здесь такие печали живут, что жены мрут и стригутся».

Читая письмо, Апраксин недоумевал и огорчался: «На Азове-то как бы утихомирилось, понапрасну тревожится, а меня-то, вишь, не пускает... А насчет женок-то он, пожалуй, прав, всякое случается».

Вспомнилась ему почему-то Евдокия Лопухина, когда увозили ее в Суздаль. «Красавица-то была писаная. А вот не пришлась ему по нраву. Чужая душа потемки, особливо в бабьем деле».

Заснеженная Москва встречала победителей с берегов Невы шумно — колокольным перезвоном, пушечной пальбой, фейерверками.

На въезде в Москву Петр обронил Меншикову:

— Забери у Монсихи мою персону с алмазами, более ничего не трогай. Накажи ей со своей челядью из Москвы не съезжать, ежели хочет куда в деревню, пущай едет, под присмотр.

Обычно он всегда был во главе веселого загула, но в этот раз на людях появлялся редко, большую часть времени проводил в Преображенском. Лефортов дворец теперь опустел, на Кукуе делать было нечего.

После Крещения царь уехал B Воронеж. Первым делом выслушал Федора Апраксина. Адмиралтеец всю кампанию провел на Азовском море. В Таганьем Роге работы подвигались.

— Нынче, Петр Лексеич, я оставил на зиму в Таганьем Роге десять кораблей, две галеры и яхту. Другие неисправные суда отправил в Азов.

— Што татары?

— Поговаривали, крымский хан собирается на Азовский край. Но там нынче надежно. Донское гирло закупорил сваями, оставил один рукав для прохода, Кривую Кутюрьму. Ее же цепями перегораживаем постоянно.

— Ты, Федор, за Азовом присматривай крепко, нам он дорого стоит. К весне веди туда новопостроенные корабли. «Предистинацию» сам поведешь. Да и за Воронежем приглядывай. Не то крымский хан подберется неожиданно, все спалит. Пришлю сюда

вдобавок батальон преображенцев.

Несколько дней корпел вместе со Скляевым над чертежами пятидесятипушечного корабля «Ластка». В перерывах у отдельной пристани по привычке работал за плотника, то на «Предистинации», то на «Старом Орле». За год корабельный мастер Петр Михайлов по ведомости получил триста шестьдесят шесть Рублей. Подмастерье Федор Скляев стоял в списке строкой ниже, следом Лукьян Верещагин. В Воронеж нет-нет да и заглядывали любопытствующие заморские гости. Не забывали старые знакомцы из Голландии. В этот раз восхищался «Предистинацией» путешествующий Корнелиус Бруин. «Один из военных кораблей, выстроенных под надзором и по указанию царя, блистал перед остальными всевозможными украшениями, в нем капитанская каюта обита ореховым деревом».

Вечером, в день приезда, Петр надолго задержал у себя Апраксина. Пили изрядно, но не хмелели. Сначала помянули близких, покинувших этот свет.

— Што поделаешь, Федя, все под Богом ходим. Один Всевышний ведает наш предел живота. То ли пуля тебя шальная прикончит, то ли в море сгинешь, то ли в постели занедужишь под бабьим крылом. — Петр резко схватил полный бокал, жадно выпил все

без остатка. — Бабы из нас, поди, готовы все соки вытянуть, им бы токмо свое удовольствие иметь. Еще не ведому кому более везет, бобылю или женатому.

Царь примолк, потирая переносицу, о чем-то задумался.

«Тебе-то ведомо ли было про кралю свою немецкую? Небось никто не повестил, боязно», — подумал Апраксин и, отвлекая царя, заговорил о делах в Азове. Петр слушал внимательно, изредка о чем-то спрашивая, и остался доволен.

— Гляди-ка, Федя, ныне особо надобно опасаться здесь, в Воронеже. Не токмо турок, а шведы своих шпионов подсылать сюда могут, пакостить станут.

Апраксин вспомнил о Татищеве:

— Што, на Сяси-то налаживается верфь?

Петр решил не откладывать новость, раз пришлось к слову:

— Дело пошло, Иван Татищев молодец. Однако ево под твою руку отдаем.

— С чего бы, Петр Лексеич?

Петр неожиданно повеселел:

— Дела у нас на Балтике затеваются великие. Станем верфи новые зачинать на Свири и в других местах. Ты-то у нас кто? — Петр ехидно усмехнулся: — Адмиралтеец. Стало быть, в твоих руках все корабельное строение станется. Не токмо на Воронеже,

а всюду. И спрос с тебя велик будет. Держись.

Апраксин, слушая царя, от неожиданности даже вспотел. А царь, продолжая улыбаться, налил вина, подмигнул:

— Указ получишь днями. Здравие твое, адмиралтеец.

На следующий день Петр умчался на верфи в Таврово, к своей ненаглядной «Предистинации», а через неделю, не задерживаясь, уехал в Москву.

Он, верно, еще не доехал до столицы, когда в Воронеж поступил указ:

«К тому корабельному делу послать из Адмиралтейского же приказу, и о том его В.Г. указ в приказ адмиралтейских дел к тебе, адмиралтейцу, Федору Матвеевичу со товарищи посланы с ним его В.Г. указом».

В прошлую кампанию 1702 года, пользуясь некоторой распыленностью войск Карла XII в Лифлян-дии, крупные русские отряды конницы и пехоты нанесли несколько ощутимых ударов неприятелю. Первым потерпел поражение генерал Шлиппенбах, большая часть шведской пехоты была уничтожена, а сам Шлиппенбах с конницей едва успел унести ноги в Пернов. Вслед за ним на речке Ижоре горечь поражения испытал генерал Кроншорт.

Узнав об этих неудачах, опьяненный недавними Успехами в сражениях с саксонцами Августа II, король Швеции особенно не возмущался, но графу Пи-перу с некоторым раздражением заметил:

— Примите все меры, чтобы в Европе не болтали о наших неудачах в Лифляндии. Заткните рот этим газетным писакам гульденами, денег не жалейте.

Король Швеции намеревался двинуться пока в Польшу, чтобы окончательно изгнать оттуда Августа II и посадить на престол преданного человека.

Накануне похода он распорядился навести порядок на северных рубежах:

— Передайте приказ Адмиралтейству загнать русских в их стойло в дремучих лесах.

Со своей стороны, Петр I старался как можно крепче пристегнуть основные силы шведов к среде неустойчивой и весьма переменчивой в настроениях шляхты Речи Посполитой. Усыпляя спесь и гонор и прельщая высокомерных панов, царь направил к ним Манифест: «Лифляндия не должна принадлежать никому, кроме Речи Посполитой, а Москва торжественно отрекается от всех прав на эту шведскую провинцию».

В эту пору отдохнувшие за зиму войска строились в боевые порядки.

Едва прошел лед на Неве, в конце апреля 1703 года, Шереметев двинул полки вниз по правому берегу к Ниеншанцу, или Канцам, как называли новгородцы эту крепость сто лет назад. Войска впервые шли налегке. Петр на яхте20, ботах, водой доставил осад-ную артиллерию: шестнадцать мортир, сорок восемь пушек, десять тысяч бомб. По пути из Шлиссельбурга Петр спросил полушутя Головина:

— Господин адмирал, не желаете ли выйти в море?

Головин так же в тон ответил:

— Как пожелаете, господин капитан Петр Михайлов.

Выгрузив орудия, припасы, осадный инструмент, царь вместе с Шереметевым осмотрел со всех сторон крепость.

— Сие не Шлиссельбург, господин фельдмаршал, крепостца хлипкая, землей одета. Мню, без меня управитесь с осадными хлопотами. Мортиры надобно поставить там, — протянул руку влево, — пушки напротив, вдоль берега Охты. Я с вашего позволения отлучусь на взморье. Надобно проверить, нет ли там Нумерса.

— Мотри, капитан Петр Михайлов, крепостца-то земляная, ан пушки у шведов чугунные.

Погрузив на яхты и боты сотни преображенцев, прижимаясь к левому берегу, флотилия проскользнула мимо крепости. Пальнули шведские пушки, ядра легли с недолетом, и пушки примолкли — берегли огневое зелье.

Яхта шла головной. Половодье было в разгаре, и разлившаяся Нева сильно притопила левый, низменный берег. Справа потянулись острова, тоже притопленные, с редким сосняком. Правый берег сплошь закрывал сосновый бор. В дельте река делилась на рукава.

Небо над заливом постепенно распогодилось, кое-где в разрывах серых облаков уже проглядывала голубизна, изредка на воду прорывался скупой солнечный луч. С моря потянуло прохладой. Петр облизнул верхнюю губу, засмеялся:

— Солоно. Вот оно, нашенское море-то. — Нашел глазами Наума Сенявина. — Суши весла, Наум.

— Весла суши! — понеслась зычная команда.

На адмиральскую яхту равнялись другие суда. Небольшая волна, булькая, подбивала к борту.

— Глянь, господин адмирал, вроде бы горизонт чист, — Петр протянул подзорную трубу Головину, — оглядися.

Слева на болотистом берегу просматривалось устье небольшой речки, из нее фонтаном выбивалась струя, сливаясь с невской водой. Справа тянулся поросший лесом остров.

— На море покуда тихо, — опустив трубу, чуть с одышкой проговорил Головин.

— То-то и оно, что пока.

Где-то далеко за кормой бабахнула пушка.

— Начинается еще одна Кутюрьма, — повел плечами Петр. — Наум, весла на воду, правь к берегу.

На острове, осмотревшись, Петр приказал Меншикову:

— Сей же час, поручик, отбери десятков пять солдат с сержантами и образуй здесь караул. К вечеру тебе подвезут шатер, припасы. Назавтра пришлю Василия Корчмина с пушками. Передовая застава будет. Оставляй три бота. Чуть что, мигом нам доноси.

С Канцами оказалось немного проще, чем со Шлиссельбургом. Закончив осадные работы, Шереметев, прежде чем открыть огонь, испросил Петра.

— Пошли коменданту капитуляцию, — посоветовал царь, — авось он поумней своего собрата из Шлиссельбурга.

Комендант долго не размышлял, у него большой гарнизон — семьсот человек.

— Комендант велел передать, — доложил посланец, — что «крепость вручена ему для обороны».

Вечером заговорили русские пушки, а в пять часов утра 1 мая шведы выбросили белый флаг. Как и прежде, гарнизон отпустили со знаменем и снабдили провиантом до Выборга.

— Ну вот, слава Богу, и мы окончили поход, стали другой ногой на море Балтийском, — не скрывал радости Петр.

На следующий день семеновцы и преображенцы втянулись в крепость, а Петр заканчивал письмо Ро-модановскому: «Господь Бог заключительное место сие даровал. Извольте сие торжество отправить хорошенько, и чтоб после соборного молебна из пушек, что на площади, было по обычаю стреляно».

К обеду вдруг показался бот с низовья Невы. Гребцы, видимо, спешили, усиленно выгребали против ветра и течения.

В палатке у Шереметева уже приготовились начать празднество, как вошел солдат, посланный Меншиковым:

— Велено доложить, на взморье появился неприятель с кораблями.

Не долго думая, Петр распорядился:

— Поперву поднять над Канцами шведский флаг. Никому не бродить в округе, полки под лесом держать, чтобы неприятель не узрел. Я сей же час пойду на розыск. Ежели швед объявится, сигналить пушками, ответствовать таким же числом.

...Вице-адмирал Нумере, как и в прежние кампании, едва сошел лед в Финском заливе, повел эскадру из Выборга к Ниеншанцу. Стоя на мостике, он внимательно всматривался в едва видневшуюся на горизонте крепость. Встречный ветер гнал воду в залив, значит, устье реки обмелело.

«Крепость должна иметь надежную опору с моря. Эти русские просочились уже в Ладожское озеро». Нумере недовольно поморщился, вспомнив о прошлогоднем бегстве в Выборг... Пришлось оправдываться в кругу друзей-приятелей, Анкерштерна и Шеблада: «Русские оказались не такими дурнями, как я предполагал. Они выждали, когда ветер стих совершенно и наступил полный штиль. На своих галерах они подобрались на зорьке, а я ничего не мог поделать, паруса повисли, словно простыни...»

— Герр адмирал, в Ниеншанце все в порядке, на крепости наши флаги, — доложил капитан.

Нумере кивнул головой и ответил:

— Передать на корабли — салютовать крепости и становиться на якоря.

Едва смолкли корабельные пушки, крепостная артиллерия Ниеншанца в ответ, как положено, двумя выстрелами приветствовала приход шведской эскадры.

На следующий день Нумере вызвал капитанов де-сятипушечного галиота «Гедан» и восьмипушечной шнявы «Астрильд»:

— Ваши суда с небольшой осадкой. Завтра снимайтесь с якоря и лавируйте к Ниеншанцу. Комендант крепости уведомит вас о необходимой помощи.

Два дня лавировали, выбираясь против ветра, галиот и шнява и только вечером б мая вошли в устье Невы и бросили якоря. Капитаны распорядились утомленным офицерам и матросам отдыхать. Сытный; ужин, сдобренный хорошей порцией вина, разморил уставших моряков, и вскоре ничего не подозревавшие шведы беспечно похрапывали в каютах и кубриках... Они и предположить не могли, что этого только и ждут за крепостными стенами Ниеншанца.

Два дня Петр пытался разгадать намерения шведов. Едва завидев, как два судна направились к устью Невы, он созвал военный совет.

— Другому случаю не бывать, — начал он, глядя на Шереметева, — надобно этих свейских попытаться полонить.

— Ваше величество, — начал осторожно Шереметев, — для сего сведущие в морском деле поручики потребны...

— Адмирал у нас есть, — лукаво ответил Петр, кивнув на Головина, — а понеже иных, море знающих, никого, кроме меня с Меншиковым, нет, нам и быть за тех поручиков...

Петр развернул карту:

— Умысел мой таков. Отберем сотни три преображенцев и семеновцев. Посадим их на три десятка ботов. Ночь светлая, ан шведы все равно храпеть будут. Половина ботов со мной пойдет на взморье, вдоль берега. Отрежем пути отхода. Ты, поручик, с остальными ботами насядешь сверху, по течению. Мотри на меня. Раньше чем я не зайду с моря, не высовывайся. Как узришь наши боты, так и начинай атаку. — Петр отодвинул карту. — Шведов будем брать на абордаж, кошки припасти надобно, гранаты. Ты, поручик, сцепляйся с галиотом, а я возьмусь за шняву, которая мористее.

Едва солнце скрылось за горизонтом, в светлых сумерках 7 мая к устью Невы на лодках направились два отряда — преображенцев и семеновцев. Вооруженные ружьями и гранатами, морские солдаты, как назвал их царь, в предрассветной дымке незаметно подошли к шведам и сцепились с ними на абордаж. Петр первым вскочил на палубу «Астрильда», схватился с услышавшим шум и выбравшимся на палубу офицером. Атаковали шведов с обоих бортов. Прогремели первые выстрелы. Еще несколько мгновений, и десятки русских гренадер рассыпались на палубах. На выстрелы из люков выскакивали заспанные, полуодетые матросы и офицеры. Да где там, разве устоять в рукопашной против русского солдата!

На верхней палубе завязался жестокий бой, часть шведских моряков бросилась выбирать якоря, другая пыталась поднять паруса...

На флагманском корабле в бессильной ярости перебегал от борта к борту с развевающимися седыми волосами Нумере. Лицо его от волнения то покрывалось багровыми пятнами, то становилось бледнее мела. Руки его судорожно сжимали подзорную трубу, Которую он то и дело поднимал к налитым кровью глазам.

При звуках первых выстрелов он прервал завтрак, без шляпы выбежал на палубу и метнулся на нос. Так и есть. Русские опять его провели. Вокруг галиота и шнявы, как пчелы, теснились юркие лодки с русскими солдатами, которые карабкались на борта шведских судов.

На эскадре давно сыграли тревогу, начали сниматься с якорей, но, как назло, остовый, противный ветер усилился, развел крупную встречную волну. Не прошло часа, как стрельба прекратилась на шняве и галиоте...

Схватка была короткой, но кровавой. Из семидесяти семи шведов на обоих кораблях погибли шестьдесят четыре человека.

Убитых предали морю, пленных заперли в трюм. Последовала команда Петра:

— С якоря сниматься, паруса ставить!

Первым шел на восьмипушечном «Астрильде» Петр, за ним в кильватер десятипушечный «Гедан» под командой Меншикова.

Журнал Петра отметил: «...а мая 8-го о полуночи привели в лагерь к фельдмаршалу оные взятые суда, борт адмиральский, именуемый «Гедан», на оном десять пушек 3-фунтовых, да шняву «Астрелъ», на которой было 14 пушек. Людей на оных было всего 77 человек, из того числа побито: поручиков — 2, штурманов — 1, подштурманов — 1, констапелей — 2, боцманов — 2, боц-манатов — 2, квартирмейстеров — 1, волонтеров, матросов и солдат — 47 человек, в полон взято: штурман — 1, матросов и солдат — 17, кают-юнг — 1».

Крепостные стены озарились залпами салюта. Русские полки приветствовали первый корабельный трофей на море.

Военный совет состоялся в тот же день и был единогласен. Капитана Петра Михайлова и поручика Меншикова наградили орденом Святого апостола Андрея Первозванного. Кроме того, государь получил чин капитана-командора.

Петр радовался беспредельно.

— Не припоминаю, Федор Лексеич, — сказал он Головину, — была ли прежде такая виктория российская? Любопытно мне. Отпишука нынче Тихону, пущай в прошлом покопается.

Долгое время не отзывался ему старый приятель Тихон Стрешнев, упорно искал то, чего не было. Наконец ответил:

«А за такую, государь, храбрым привотцам преде всего какие милости бывали, и того в Разряде не сыскано, для того, что не бывало взятия кораблей на море никогда; и еще в сундуках станем искать, а, чаю, сыскать нечево, примеров таких нет».

Вдвое ликовал Петр, повелел выбить медали — офицерам золотые, солдатам серебряные. На них изображение боя со шведскими судами обрамляла надпись: «Небываемое — бывает».

Радость победы не туманила разум. На горизонте продолжала маячить эскадра вице-адмирала Нумер-са — видимо, чего-то выжидала... Отвоеванное, исконное следовало удержать...

Придя в себя, Нумере собрал капитанов:

— Русские и на этот раз оказались проворнее нас. Такого позора шведский флот еще не испытывал на Балтике.

Нумере обвел взглядом хмурые лица капитанов. Каждый из них должен знать меру своей ответственности.

— Море есть море, оно не прощает-промахов. — Голос адмирала стал жестким. — Капитаны шнявы и галиота распустили слюни, наверняка все перепились и никакой вахты на верхней палубе не выставили. Полагаю, они ответят по закону, если еще остались живыми. Мы продолжаем блокаду выхода в море из реки, нам не известны замыслы русских. — Нумерс сделал паузу. — Еще не все потеряно. Я послал курьера к генералу Кронгиорту, думаю, он сумеет прогнать русских из устья...

Целую неделю ходил Петр на яхте по руслу Невы от озера до взморья, высматривал место для новой крепости.

На военном совете доложил:

— Прежний Канец нам ни к чему, ни то ни се. Крепость надо основательную, ближе к взморью ладить. Там приступ для неприятеля сделать невозможным. А вкруг крепости места раздольные, селения поставим.

Шереметев засомневался:

— Какое раздолье, государь? Лесом берега сплошь заросли.

— А нам тот лес по нужде — для корабельного строения. Все под рукой, возить не надобно. Готовь, Данилыч, закладку крепости. Пошли на остров, к Василью, призови его, он горазд по инженерному делу.

В тот же день Василий Корчмин начал изыскания, набросал чертеж крепости.

— Подсыпать землю не миновать, в большую воду остров притопляет Нева, — сразу предупредил царя Корчмин.

Пока готовили закладку крепости, Петр опять отправился на яхте проверить верфи. На Олонце осмотрел заложенный фрегат «Штандарт», предупредил Салтыкова и Татищева:

— В этом году по осени должен быть готов. На взморье выходить пора нашим кораблям. Не позабудьте заготовить мой штандарт для фрегата, как сказывал, о четырех морях нынче.

До этого на желтом царском штандарте — личном корабельном флаге Петра — двуглавый орел в когтях держал карты трех морей — Белого, Азовского, Каспийского. Теперь добавилась Балтика — четвертое море.

Настал день закладки крепости. В поденной за-писке Петра появилась новая знаменательная строка: «По взятии Конец отправлен воинский совет, тот ли танец крепить или новое место удобное искать (понеже оный мал, далеко от моря и место не гораздо крепкое от натуры), в котором положено искать новое место, и по нескольких днях найдено к тому удобное место, остров, который называется Люст Елант, где в 16 день мая (в неделю пятидесятницы) крепость заложена...».

С того дня и взяла свое начало северная столица России.

Для ускорения строительства Петр установил каждому из шести бастионов приписать немедля людей из новгородской земли, согнав окрестных жителей.

Выбор Петра оказался удачным. С трех сторон окружала остров невская вода, а с четвертой — небольшая протока. Так что неприятелю не подступиться.

На плане крепости Петр пометил все шесть бастионов именами — Александра Меншикова, стольника Юрия Трубецкого, князя Никиты Зотова, кравчего Кириллы Нарышкина, стольника Гаврилы Головкина. Шестой бастион оставил себе.

— Пускай каждый из вас, — объявил он сподвижникам, — денно и нощно смотрителем будет за своим бастионом. Спрашивать с вас стану каждый божий день.

И земляные стены росли не по дням, а по часам, строили-то мужики новгородские, солдаты царские, их женки. Тысячами носили землю в мешках, рогожах, подолах. Лопат не хватало, землю руками копали. А жили-то как: «Бедным людям очень трудно пропитаться, так как они употребляли в пищу больше коренья и капусту, хлеба же почти в глаза не видят». Но как бы то ни было, дело спорилось. Шести недель не прошло, поднялись земляные стены-валы, выдвинулись углами раскаты с пушками. Какая же крепость без церкви! В Петров день, именины царя, закладывал церковь сам Петр, с песнопением и пушечной пальбой. По дню основания она получила название во имя «Святых Апостолов Петра и Павла», само собой и крепость назвали Петропавловской. А городу дали имя Святого Петра — Санкт-Питербурх... Вскоре и вся Россия узнала об этом из первых русских «Ведомостей»: «И тое крепость царь на свое государское наименование прозвали Петербургом обновити указал». А земляные стены крепости увенчал скоро по периметру бревенчатый частокол, внутри появились магазины для пороха, начали рубить избы для офицеров и солдат — зима не за горами.

Приглянулась царю лужайка напротив крепости, на большом острове к северу.

— Вели, Данилыч, сюда лес везти, будем избу рубить. Обживаться станем. Теперь мы здесь навсегда.

Бревна тесали вместе с Меншиковым аккуратными четырехгранниками, тщательно подгоняли друг к другу. Меншиков глянул на эскиз, набросанный Петром, сразу подметил:

— На голландский манер думаешь рубить избу?

— Што худого? Надобно все доброе перенимать у иноземцев. Не всю жизнь в курных избах чахнуть людишкам.

Суета первых радостей обустройства у самого взморья прерывалась тревожными вестями.

— Чухонцы ведают, государь, на Сестре войско шведское изготавливается, — сообщил Шереметев царю. — Беспременно Кронгиорт силу собирает, не иначе Канцы да Нотебург замыслили отбить у нас. У него тыщ осьм, не менее, поди.

Направляясь с армией в Польшу, Карл хоть и упивался победой под Нарвой, но значительную часть своих войск все же оставил для прикрытия берегов Балтики. В Эстляндии приморские берега охранял отряд генерала Шлиппенбаха, а в Ингерманландии — отряд под командой престарелого генерала Кронгиорта.

Если Шлиппенбах обладал талантом полководца, то его сосед на севере был никчемным воякой, сделавшим карьеру на паркете королевских покоев. Среди коллег авторитет его был невысок, но король питал к нему симпатии за его безмерную жестокость и к своим подчиненным, и к гражданскому населению, как у себя на родине и особенно в заморских землях. За всю службу, в свои почти семьдесят лет, Кронгиорт не переставал утолять свою, пожалуй, единственную страсть, которую питала природная жадность, обогащение за счет казны. Не утруждая себя, обычно он отсиживался в Выборге, посылая для отражения наступавших русских отдельные отряды.

Перед осадой Нотебурга один из таких отрядов наголову разгромил на рубеже Ижоры генерал Петр Апраксин, а Кронгиорт и пальцем не шевельнул, чтобы помочь осажденным.

Весной генерал рассчитывал на помощь эскадры Нумерса, но в начале мая у него появился посланец Нумерса с настоятельной просьбой изгнать русских из устья Невы, отбросить от моря.

«Без твоих воззваний это мне известно», — озлобленно размышлял Кронгиорт. Только что он выслушал жалостливый рапорт коменданта Ниеншанца о сдаче крепости.

— Передайте Нумерсу, что я питал надежды на нашу морскую силу для помощи Ниеншанцу, — скрипучим, недовольным тоном сказал Кронгиорт морскому офицеру, — но, видимо, королевский флот хорош только для парадов и прогулок у Стокгольма.

Генерал помолчал и надменно закончил:

— Исполняя волю его королевского величества, мои славные полки выполнят свой долг и сомнут русских, как это было под Нарвой.

Узнав ответ Кронгиорта, Нумере приободрился: «Еще не все потеряно. Главное, чтобы Кронгиорт отбил Ниеншанц, тогда можно уповать на Бога, рассчитывать на успешное завершение кампании...»

Так относительно радужно питали надежды на успех шведы, не зная доподлинно русского характера и совершенно не представляя, с кем имеют дело...

Выслушав генерала, князя Михаила Голицына, о скоплении шведских войск на берегах речки Сестры, Петр распорядился:

— Подымай гвардейцев и драгун. Я сам померяюсь силами со шведами.

Короткими внезапным ударом шведов выбили из укреплений, отбросили далеко к Выборгу. И «было побито неприятелей с тысячу человек».

...Не дослушав до конца своих полковников о происшедшей схватке с русскими, Кронгиорт в ярости схватил стоявшую в углу трость и начал полосовать ею спины побледневших офицеров, приговаривая:

— Так-то вы выполнили волю его величества, нашего короля, как свиньи бежали от русских лапотников! В следующий раз я сам поведу полки в бой!

Офицеры не увертывались от ударов. Видимо, их спины уже были привычны и не впервые испытывали подобные наказания...

Пришла радостная весть и от Шереметева. Он с войсками теснил шведов в Ижорской земле. Один за другим сдавались приморские гарнизоны в Яме, Ко-порье, Мариенбурге.

Царь отписал Федору Апраксину в Воронеж: «Итак, при помощи Божьей, Ингрия в наших руках».

Каждому делу свое время. Петр ушел на Олонецкие верфи, в конце августа спустили на воду «Штандарт». На гафеле затрепетал царский флаг. Привезли, как раз вовремя, двадцать восемь орудий, на олонецних заводах, начали изготавливать для них ставки. Петр ругался с Татищевым:

— Блоков-то не хватает, посылай нарочного на Вычугу к Бажениным.

Ставили мачты, поднимали стеньги, обвязывали такелаж, пригоняли паруса.

Близилась осень, на западе заволакивало небо тучами, часто хлестали дожди. Из новой крепости приходили весточки. Нет-нет да вздыхали закаленные бойцы. Пришло письмо от Преображенского генерала Репнина.

— Гляди, — Аникита плачется, — Петр протянул письмо Меншикову, — сколь на море бывал, фрегат под Азовом водил, а ныне водицы убоялся. «Зело, государь, у нас жестокая погода с моря, и набивает в нашем месте, где я стою с полками, воды аж до самого станишку, а ночесь в Преображенском полку в полночь и у харчевников многих сонных людей и рухлядь их помочило. А жители здешние сказывают, что в нынешнем времени всегда то место заливает».

В сентябре «Штандарт» поднял паруса, отошел от пристани. На Ладоге зашумели осенние ветры, забурлило озеро...

Новая крепость на Неве салютовала первенцу Балтийского флота. Петр удивленно оглядел берега:

— Гляди-тко, не спят. Сколь изб нарубили мужики.

Комендант крепости, генерал Брюс, довольно ухмыльнулся:

— Сие, государь, хлопотно, но дело к зиме идет, мужики да бабы померзнут в холоде.

— Мотри за ними, установи порядок, где избы ладить. Мне доложишь. Весной план города править будем.

Еще летом Петр узнал от местных чухонцев, что верстах в двадцати от устья Невы, в заливе, есть большой остров. Тогда же появилась у него мысль. «Крепость на Неве добрая, но для обороны с моря открытая. Ежели флот шведский насядет, туго придется».

В устье стояла шнява на брандвахте, то и дело снималась с якоря, выходила на взморье. Поглядывали моряки вдаль на шведские корабли, а Меншиков ругался: «Не убрались, сукины дети».

— Покуда Нумере маячит, пойду на Ладогу, — сообразил Петр.

Меншиков, как всегда, схватил на лету указания царя, а тот молвил:

— Надобно «Штандарт» обхаживать. Ты за взморьем гляди. Нумере слиняет — дай знать сразу.

Осенние штормы накатывались один за другим, с каждым днем холодало. Только зимние квартиры в Выборге манили шведских моряков.

Нехотя Нумере покидал взморье. Так или иначе, предстоит держать ответ перед королем и адмиралами в Карлскроне. Потеряли два боевых корабля и ни одного залпа не сделали по русским, надеялись на генерала Кронгиорта, но тот сам едва унес ноги от царя Петра.

Не ведал шведский вице-адмирал, что никогда больше не ступит нога иноземца на берега Невы.

А Петр нетерпеливо ждал каждую почту. Не любил он пустословия... А Данилыч в очередном письме, как нарочно, начал с солнца, дождя, заговорил вдруг о ветре «способном», пора, мол, возвращаться. Наконец-то разошлись хмурые морщинки у Петра. «Доношу вашей милости, что господин вице-адмирал Нумере, который перед устьем стоял, виват ofr тября 1 отдав, не беспечально о том, что за противным ветром больше кораблей в устье не ввел, и так отъехал...»

— Держать на Шлиссельбург, — скомандовал Петр. Подозвал Федора Салтыкова: — Я перейду на яхту, а фрегат отведешь к себе на верфь, все недоделки устранишь. Не забудь про «Мункер», за Немцовым приглядывай.

За прошлый месяц на Ладожских верфях — в Сясе, Лодейном Поле, Старой Ладоге — Петр заложил несколько фрегатов, шняв, десятки галер. По своим чертежам начал строить на Олонецкой верфи быстроходную шняву «Мункер». Да разве везде успеешь! Поручил достраивать шняву архангельскому умельцу Ивану Немцову. Помнил искусного мастера по Воронежу, перевел в Олонец.

На взморье яхта вышла рано утром на следующий день. Рядом с Петром стояли Головин, Меншиков, Корчмин, Брюс. Шли ощупью. Ветер ночью стих. Море начало успокаиваться. Впереди на носу, расставив широко ноги, чуть прогнувшись вперед, прикипел к палубе с лотом21 Наум Сенявин. То и дело забрасывал его вперед и кричал:

— Лот проносит!

Через час-полтора впереди показался остров. Петр обрадовался:

— Добрый плацдарм для фортеции. Сказывают, сей остров Котлином зовут.

Сначала, подобрав паруса, ощупью пытались обогнуть остров с севера, но там оказались сплошные мели. Наум сразу, не бросая лот, заголосил:

— Впереди отмель!

Прямо по носу, в кабельтове, вода пенилась от всплесков. Как раз выглянуло солнце, и сквозь толщу воды темнела каменная мель. Едва успели отвернуть. Спустили шлюпку, начали промеры.

— То нам любо, — обрадовался почему-то Петр, — здесь шведы не сунутся, сплошная мель до берега тянется, вся в каменьях.

Высадились на Котлин. Гуськом двинулись по южному берегу, заросшему кустарником и лесом. Пустынный остров тянулся версты на две. Не теряя времени, царь прикидывал, как лучше обороняться.

— Здесь обоснуем батарею, пушек с дюжину-другую, — сразу определил Петр и зашагал к шлюпке, крикнул: — Наум, захвати лот, промерим южный фарватер.

От берега правили строго на зюйд. Лот долго проносило, отошли от берега на версту с небольшим. Се-нявин, закинув лот в очередной раз, крикнул:

— Глубина тридцать футов! Глубина двадцать! Глубина пятнадцать!

Прошли вправо, влево, глубина не менялась.

— Добро, — прищурился, что-то обдумывая, Петр, — гребем на зюйд.

Отмель шла почти до самого южного берега залива. Поднявшись на яхту, Петр сразу начал делать наброски на бумаге. Меншиков с Брюсом стояли рядом. Головин сел напротив.

— Значит, так, — Петр пододвинул листок, — на острове, как сказывал, по весне не мешкая развернете батарею. Сразу валы и ограду ладить. Избу рубить. Теперь другое, генеральное. — Петр ткнул в кружок южнее острова. — Сие место мы вместе с Наумом нынче промерили. Глубина там малая, нам на руку. Лед намерзнет, везите сюда лес да каменья. Солдатам ряж рубить великий, саженей пятнадцать впоперек, прямо на льду.

— Для чего все? — недоумевал Брюс.

Петр кашлянул недовольно и продолжал:

— В сруб каменья наложите, поверх бревна настелите. По весне лед подтает, ряж с каменьями на мель сядет, из воды ряж поднимется, фундамент выйдет. Чуете?

Все только головами покачали. Всегда царь замыслит такое, что никому и на ум не взбредет.

— На том фундаменте крепость изладим, пока из дерева. Чертежи и модель я вам перешлю. Сей морской бастион с любым кораблем совладает, и к нему не подступиться.

Прежде чем уйти, на берегу против мели поставили несколько знаков из бревен и камней, промерили расстояние до мели.

На обратном пути небо вдруг запасмурило, надвинулись с севера мрачные тучи, пошел снег.

— Слава Богу, успели! — перекрестился Петр.

На веселом острове, как прозвали его строители солдаты-преображенцы, посредине Петропавловской крепости высилась нарядная церковь. На колокольню блоками как раз поднимали колокола. И скоро они подали свой голос.

Со стороны Финского залива в устье Невы показался первый иноземный торговый корабль.

В разгар минувшего лета передал Петр наказ в Архангельский: «Повестить всех иноземных купцов, ныне новая гавань российская на Неве, Питербурх, основалась. Пущай товары везут, кто первый привезет — награду получит».

С тех пор пытались некоторые купцы пробраться в новую гавань, но Нумере не пропускал. И все же купец есть купец, для него главное — нажива. Один голландский капитан дождался-таки в Ревеле известия об уходе шведов и сразу вышел в море, направился к Неве.

Его-то и встречали колокольным звоном и пушечным салютом в Петербурге. Петр обнял голландского шкипера:

— Молодец, не убоялся шведских каперов22. Получай сто червонцев, и каждому матросу по триста талеров. Што привез?

— Вино и соль, государь.

— Сие нам зело потребно, — захохотал царь, — передай товарищам, за доблесть купеческую награждать первенцев стану. Да пускай не боятся, скоро шведа боронить почнем, токмо кораблики наши силу наберут.

Как раз пришла весточка с Олонецкой верфи от Салтыкова.

«По вашим указаниям, — сообщал Салтыков, — осмотря здешние судовые работы, объявляют тебе, великому государю, наше сего, — перечислил Федор состояние дел на верфи, а в конце сообщил близкое для Петра известие — о родном «Мункере» — на вашей, государь, шняве, что вы изволили основать, у которой ныне Иван Немцов делает балку-вегерс и огибает их снаружи. По твоему же, государь, указу послал к тебе чертеж, который ты сам изволил чертить шняву...»

«Добро, — прочитав письмо, похвалил про себя Салтыкова. — Пора и в Воронеж наведаться».

На прощальное застолье военный совет собрался в домике Петра.

Первое слово по старшинству держал генерал-адмирал:

— Нынешняя кампания наша началась у Варяжского моря и закончилась на Балтийском. Так и навсегда прозываться станет оное. — Головин повернулся к Петру: — Твоя, государь, лепта главная. Не обессудь, без лести, ты многие нам тропинки указал, кото

рые к генеральному свершению привели. Отныне не токмо на юге отечеству дороги к морю проложены, но и здесь, в сердце России, кораблям ворота распахнуты.

В новую крепость на Неве доставили первую почту. Разбирая ее в новой, только что отстроенной избе; Петр отложил письмо Апраксина. Когда заглянул Головин, протянул ему листы:

— Прочитай, о чем адмиралтеец ведает, худо у него. Терпилий, наш добрый мастер, Богу душу отдал.

— «...волею Божию плотниками стало зело скудно, — читал вслух Головин, — много больных, а и мертвых не нет. На Устье, государь, дано было для починки 150 человек и на нынешнее число 32 умерло, да 103 человека больных, а на работе 15. А больных плотников у Федосея Скляева 200, у Козен-ца да у Нея с 150 человек... А и сам лежу, тому уже четыре недели не вставал с постели».

— Вот так-то дела на Воронеже, а потребно ему еще матросов и офицеров, да кораблей нехватка.

...По зимнему первопутку царь уехал в Воронеж. В Москве первым делом подписал указ: «Набрать на Москве и в городах из всяких чинов людей в матросскую службу тысячу человек... жалования будет дано тем людям на платье по дварубля, да годоваго 12рублей человеку; да им же во время работы дано же будет хлеб, соль, мясо и рыба».

В Воронеже обнялись по-родственному с Апраксиным. Глаза адмиралтейца повлажнели:

— Скучно мне тепереча здеся, Петр Лексеич, без тебя-то. Женка покинула меня, осиротел я...

Петр вздохнул:

— Тебя-то по Христовому, Божьему повелению, а меня лиходейка вокруг пальца обвела.

Вечером засиделись допоздна, а Петр под конец все-таки спросил:

— Как далее-то подумываешь? Неужели вдовцом все остатные дни проведешь?

Апраксин вздохнул, но ответил твердо:

— Дело решенное, Петр Лексеич. Не к лицу мне дважды судьбину испытывать. Провекую, чай, и сам. У Петрухи и Андрюхи племяшей много, а без женки обтерпится. Служить стану отечеству по силе ума и велению сердца...

В отличие от прежних посещений, Петр не сразу отправился на стапели, принялся что-то считать, потом вычерчивать на листе какие-то построения.

— Новые места на Неве оборонять надобно, — пояснил Апраксину, — на море силы у нас нет» а шведы по весне, не миновать, явятся потерянное отвоевывать. Порешили мы крепостцу на фарватере в заливе соорудить. Нынче я Данилычу отправлю

чертежик того бастиона, время не ждет, каждый день на заметке.

Покончив с чертежами, Петр поехал с Апраксиным в Ступино, Тавров. На стапелях строилась добрая дюжина кораблей. Половину из них готовили к спуску на воду.

— Нынче заложим еще три корабля. Покуда есть тому возможность, будем ладить корабли. Все равно придется воевать у турка Черное море.

По ходу проверил не только корабли, но и присматривался к тем, кто их строил. Апраксин же, не дожидаясь вопросов, докладывал:

— Федосей всему делу голова. Не токмо твои корабли ладит, за всем присматривает. Санька Кикин от него мало отстает. Гаврилка Меншиков, Пальчиков — все добрые корабельщики.

— Сам вижу. Иноземцы-то как?

— По делу. Най да Козенц примерны. Токмо Най домой просится.

Петр ухмыльнулся:

— Мы ему денег посулим, отпускать не стану. Вернувшись в Воронеж, царь по привычке взялся за топор. Орудовал на «Предистинации» бок о бок со Скляевым. Отдыхая, вынимал трубочку, а Федосей отворачивался, не переносил табачного дыма. Царь смеялся, обкуривал его:

— Нынче, Федосей, на Сяси, Олонце и Ладоге почти два десятка кораблей для моря ладим. Но сии верфи далеко от моря. — Петр затянулся, выпустил дым в сторону. — Отобьемся от шведа, соорудим станеля в устье Невы. Готовсь туда ехать.

— А здеся кто?

— Приноравливай замену. Покуда Гаврилка и Пальчиков. — Царь вспомнил главное. — Задумку имею бригантины23 ладить на новый манер.

Скляев загорелся, — царь задел любимую струну.

— В чем новизна, Петр Лексеич?

— Узрел я на Балтике особый бережок приморский. Сплошь в скалах, островках и заливах. Развернуться фрегату немочно, тесно, а шведа-то из тех мест выбивать будем все одно. Аида в модель-камеру.

По царской указке Апраксин построил прошлой зимой добротную избу. Собрал туда чертежи всех кораблей, модели судов, разных приспособлений. Заведовать поставил Скляева.

В избе Петр чиркал мелом по грифельной доске:

— Там надобно иметь суда юркие. Помнишь венецианскую галеру?

Скляев кивнул.

— А мы сделаем поменьше на треть. Ты и кумекай, цифирь прикладывай, чертежом обозначь.

— Почему, государь, такие суда ладить?

— Да на парусах в узкостях не развернешься. Но машты оставь, одну-две, парусы все равно иметь будем. Пушек определи дюжину.

— Какой срок?

— К весне готовь чертежи и приезжай в Питербурх. Я тебя вызывать не стану. Апраксин все знает.

С адмиралтейцем Петр делился задумками вечерами, в застолье:

— Гляди, Федор, нынче Кикина я у тебя захвачу, потом Скляева, Ная, Козенца. Флот подымать станем на Балтике.

— Здесь-то кто на стапелях останется?

— Хватит с тебя Меншикова, Верещагина, Пальчикова. Сам обучай, пришлю толковых людей. Еще матросов сотни две заберу. Тож рекрутов набирай, вышколи, тебе здесь легче, обжился. Скоро Крюйс пришлет иноземных людишек корабельных, легче станет.

Накануне отъезда Петра адмиралтеец загрустил:

— Вольготно мне с тобой, Петр Лексеич, так бы с тобой и полетел. Куда ты, туда и я.

Петр расхохотался:

— Девица я, што ли, тебе?

— Невмочь, Петр Лексеич, скука порой одолевает. С тобой и в деле, и в потехе весело.

— Ишь ты, — Петр сбросил усмешку. — В эту кампанию, Федя, будем воевать у шведа Нарву, по морю двинемся. Там и твой братец с Шереметевым руку приложат. Флоту простор надобен. А ты у меня первый адмиралтеец, и на юге, и на севере за все в ответе. В эту кампанию потерпи, следующим летом призову в Питербурх, узришь новые верфи.

Глава II ПОДУШКА ДЛЯ ПИТЕРБУРХА

Любимец английского короля Вильгельма III, герцог Мальборо, Джон Черчилл, слыл не только талантливым полководцем. Пройдоха и политикан — отзывались о нем в парламенте, казнокрад и лихоимец — величали генерал-фельдцейхмейстера подчиненные офицеры, ловелас и селадон — откровенничали обойденные его вниманием дамы высшего света. После кончины своего покровителя герцог не ушел в тень. Безвольная и недалекая королева Анна Стюарт, сменившая на троне Вильгельма, без особых колебаний благосклонно приняла ухаживания пятидесятилетнего поклонника, и Мальборо вскоре наделе стал первым министром Англии. На континенте назревали первые схватки морских держав — Франции и Испании с Англией и Голландией в борьбе за испанское наследство. Обе стороны искали союзников и с надеждой поглядывали на север Европы, пытаясь заполучить в друзья шведского короля. До правителей Англии дошли слухи, что Людовик XIV намерен привлечь на свою сторону по старой дружбе шведскую корону. А тут еще из Голландии донеслись восторженные возгласы купцов о появлении на Балтике нового соперника на море. В устье Невы русский царь построил крепость и приглашает в гости всех торговых людей. Правительство королевы Анны задумало шведскими руками «таскать каштаны из огня». Пускай царя Петра укрощает король Швеции, они оба потеряют силы, а Британия окажется «третьей радующейся стороной» — так задумал Мальборо...

Но на деле оказалось все непросто.

Карл XII с прежним легкомыслием пока продолжал колесить по Саксонии, преследуя отборные войска Августа П. Разбив их, он двинулся в Речь Посполитую. Там еще оставались боеспособные полки Августа, опора польской короны, которую Карл XII непременно решил отобрать у ненавистного Августа и надеть на голову любой подвернувшейся персоны из верных шляхтичей. Но временами радостное настроение короля омрачалось появлением его первого министра. В последнее время граф Пипер все чаще напоминал о русской занозе.

— Из Стокгольма сообщают, ваше величество, что генерал Горн крайне озабочен и встревожен. У него в Нарве малый гарнизон, а русские уже оседлали устье Невы. Там они соорудили крепость и заложили город. Не исключено, что царь Петр двинется в Ингрию, к Нарве.

Карла всегда раздражали упоминания о любых успехах царя, но он по-прежнему презрительно отно-си лея к таким новостям.

— Утешьтесь, дорогой Пипер! — Улыбка не сходила с лица короля. — Ведь неприятель не может утащить к себе этот город! — Король оседлал любимого конька. — Пусть царь трудится над закладкой новых городов. Мы оставляем за собой честь вскорости забрать их под нашу корону.

По привычке в такие минуты Пипер смиренно переводил взгляд книзу, разглядывая серебряные шпоры на королевских ботфортах. За три с лишним года он детально изучил их устройство и знал безошибочно количество зубцов на позвякивающих колесиках. Но это стоило немалого труда и большого терпения. Колесики беспрерывно вращались, молодой король довольно редко останавливался или усаживался в кресло. И сейчас он на ходу чеканил свои мысли:

— Так и быть, Пипер, дайте знать нашему совету, чтобы усилить гарнизон в Нарве. Пускай эскадра возьмет у генерала Майделя тысячу гренадер и перебросит их в Нарву на помощь Горну. После сего эскадре надлежит атаковать устье Невы и вместе с войсками Майделя стереть в порошок все укрепления царя Петра, — король усмехнулся, — и те хутора, которые он назвал своим именем. Настала пора показать русским, кто истинный хозяин Ингерманландии.

Мартовское солнце припекало санную колею на Ладоге. Во льду кое-где уже темнели проталины. Глядя на них, Петр ухмыльнулся: «Не за горами ледоход» . Не останавливаясь в крепости, поехал на верфи. Во льду стояли шнявы, галеасы24.

Первой на пути лежала Сясьская верфь. У достроечной пристани борт о борт вмерзли в лед четыре восемнадцатипушечных фрегата25. На них уже ставили мачты, устанавливали орудийные станки, прилаживали пушки.

— К началу лета кораблям быть на Неве, — предупредил Петр Ивана Татищева. — Пока фрегаты не приведешь, не отлучайся.

В прошлом году царь назначил его воеводой в Новгород.

— Принимай Новый город под начало, присмотри места для верфей на Волхове и Ладоге, будем там галеры ладить для флота.

На Лодейном Поле в Олонце любимец Петра Иван Немцов встретил царя на стапелях.

Доморощенного мастера из двинских крестьян, сметливого самоучку-корабела, когда-то приметил архангельский воевода Федор Апраксин, отправил в Воронеж с таким же умельцем, братом. За год Немцовы здесь, на Сяси, выстроили две шнявы. Краснея, слушал Немцов похвалы Петра. На его стапелях строилась по царским чертежам шнява «Мункер». Неделю стучал царский топор на шняве.

Как-то на перекуре Немцов осмелел, глянул на царя вопрошающе. Петр кивнул головой — «спрашивай, мол».

— Имя-то «Мункер» что обозначает, государь? Царь затянулся, ухмыльнулся:

— Ты, Иван, голландский разумеешь? Ну, сие ближе к французскому, мон кер, что значит «мое сердце».

— Забавно, — разглаживая усы, засмеялся Немцов.

По ночам на Ладоге грохотало, трещали льдины, озеро просыпалось от зимней спячки. Озерная вода тянулась вниз, к Неве, а дальше к морю.

Всю зиму по санной дороге возили тес, камень с Котлина. На ветру мерзли солдатские лица, руки, леденели шинели от водных брызг. Ряж рубили не останавливаясь. Тут же заготавливали тес для трехъярусной крепости, бастиона. Меншиков редкую неделю не наведывался на остров. Поджимало время, да и знал, спрос будет строгий. Ряж изладили до ледохода. Прорубили лед, и он опустился на дно. Ряж до верхней кромки заполнили камнем. Рассчитали все верно. Над поверхностью воды торчал сруб — фундамент полсажени. Сверху настилали внакат бревна, несколько слоев. С ходу начали возводить стены десятигранной башни крепости.

Тем временем на острове расчищали места для батарей, размещали траншеи, валили лес, рубили просеки, ставили избы.

По Неве еще шел лед, а Меншиков ушел с царем на Котлин. Отправились на только что построенном, легком на ходу, с малой осадкой, шестипушечном флейте «Бельком».

— На фрегате идти несподручно, осадка большая, — пояснил Меньшиков, — ветер с оста зайдет, воду сгонит, маяться придется. А флейт подойдет близко, рядом на якорь станет.

Едва покинули устье Невы, Меншиков протянул царю подзорную трубу:

— Взгляни, Кроншлот видно.

В самом деле, прямо по носу из воды торчал купол башни с флагштоком.

— Пушки завезли?

— Еще по зиме, мин херц.

— А на остров?

— Там траншеи наполовину отрыли, пушки все на месте. Полковник Толбухин и полуполковник Островский командуют.

— Которые на Чудском озере шведа побили?

— Они, мин херц.

7 мая 1704 года Кроншлот встречал гостей. Петр, Меншиков, митрополит Новгородский и большая свита прибыли на торжества и освящение крепости. Комендант крепости полковник Тимофей Трейден салютовал флейту «Бельком». Следом прогремел салют береговой батареи.

На острове выстроились полки, белели палатки, торчала дюжина срубленных изб.

— Успели, черти, это к добру, — похвалил Пётр полковников.

На трех ярусах Кроншлота митрополит кропил пушки, стены, бойницы.

«Тогда наречена оная крепость Кроншлот, сиречь коронный замок, — появилась запись в журнале Петра, — и торжество в ней было трехдневное». Бог троицу любит.

Торжество закончилось, Петр выдворил свиту на флейт, оставив лишь Головина, Меншикова и Брюса, полковников Толбухина и Островского, и занялся делом с комендантом.

— Сие наставление тебе пушечному искусству, ежели неприятель явный прибудет и на другие случаи, дабы впросак не попасть и честь соблюсти. Читай.

Полковник взял бумагу. Наперво «содержать сию ситадель с Божьей помощью аще случится хотя до последнего человека и когда неприятель захочет пробиться мимо оной, тогда стрелять, когда подойдет ближе, и не смешить стрельбою, но так стрелять, чтобы по выстрелянии последней пушки первая паки была готова и чтоб ядра даром не тратить».

После первой статьи Петр прервал коменданта:

— Уяснил? — Трейден кивнул, а Петр ткнул пальцем Толбухина и Островского: — Сие вас касается також. Чти далее.

Все предусмотрел Петр. И встречу торговых и нейтральных судов, и салютование. Последняя статья предостерегала от брандеров:

— Сие вам смертельный враг. Как завидите по ветру, без кормила пускает неприятель посудину, стреляйте в упор. Здесь рисована сия злыдень.

Перед уходом предупредил:

— Шведы вас в покое не оставят, ждите гостей.

На обратном пути поучал и Меншикова:

— Крепость авантажная. В ней припасы огневые и провизия всегда-должны быть в избытке. То ли шторм, то ли неприятель блокаду учинит. Озаботься.

Ежели шведы нагрянут, в подмогу отряди полдюжины галер, шняву, флейт — на случай кто прорвете.

Из Питербурха, не останавливаясь, Петр отправился к Нарве.

Лифляндия со времен хозяйничания на ее земле Тевтонского ордена тяготела к Западу. Весь уклад жизни, язык, обычаи, как и в соседних Эстляндии и Курляндии, имели много общего с приморскими странами.

Неудивительно, что король Густав Адольф сотню лет тому назад, поздравляя риксдаг с присоединением к шведской короне Эстляндии и Ингрии, даже не упомянул Лифляндию как само собой разумеющуюся вотчину Швеции.

Из Лифляндии в королевскую казну текли обильные потоки таможенных пошлин, а метрополия всегда рассчитывала на ее хлеб и мясо.

Но кроме этих выгод, королевская армия всегда пополнялась рекрутами-лифляндцами. Знатные лиф-ляндцы охотно поступали в королевскую рать наемниками-офицерами.

С приходом войск Карла XII в Прибалтику среди них выделялся полковник Иоганн Майдель. За время последних кампаний он отличился, и король произвел его в генералы и доверил командование корпусом в Финляндии. На первых порах новоиспеченный генерал оплошал. Он получил приказ привести отряд войск к армии короля. Уже давно Май-деля упрашивал о помощи из соседней Лифляндии генерал Шлиппенбах. После тяжелого поражения под Эрестфером он слезно просил у короля помощи, но безуспешно. Вняв просьбам знаменитого генерала, Майдель выделил ему 600 солдат. Когда же он предстал перед королем, то пожалел о своей опрометчивости.

— Как вы посмели ослушаться приказа своего короля? — гневно кричал король, злобно стуча тростью по спинке кресла...

Вернувшись в Выборг, Майдель усердно готовился выполнить волю короля — изгнать русских из устья Невы. Но вскоре из Стокгольма поступило распоряжение отрядить в Нарву тысячу двести солдат для помощи генералу Горну.

В солнечный летний день на рейде Выборгского залива появилась морская армада: линейный корабль под флагом вице-адмирала, пять фрегатов, десяток шхун, вооруженных пушками, два десятка купеческих транспортов. Майделю нанес визит вице-адмирал де Пруа.

— Имею честь, — надменно произнес француз и протянул генералу бумагу, — я должен взять у вас тысячу солдат, боевые припасы для крепости Нарвы.

Приняв десант и припасы в Выборге, эскадра де Пруа в шестнадцать вымпелов в начале мая бросила якоря на рейде, неподалеку от устья Нарвы. На борту тысяча двести солдат, порох и ядра, провизия. Их надо доставить по реке в крепость. Осмотрев берег, де Пруа направил к нему мелкосидящие шхуны. Едва шхуны вошли в устье Нарвы, засвистели ядра, загудела картечь... Испуганные капитаны едва успели развернуться, показывая корму. На этот раз шведы опоздали. Почти месяц назад по приказу царя обложил Нарву окольничий Петр Апраксин. Русские пушкари приловчились бить по судам на Ладоге под Шлиссельбургом.

Вице-адмирал отстаивался на рейде, не решаясь рисковать кораблями. В конце мая под Нарву Петр перевел семнадцать тысяч пехоты. Узнав о шведской эскадре, сразу поскакал к морю.

— Переправляй пушки на левый берег. Оседлаем устье — шведы не пройдут. Припасы из Питербурха будем теперь морем поставлять, на галерах, — распорядился Апраксину.

На следующий день развернули батареи и войска, окопались на обоих берегах. Осмотрев укрепления, Петр собрался уезжать к Нарве, но, как всякий моряк, бросил прощальный взгляд на водную гладь. А в это время с севера подул свежий ветерок, развело волну. Вдали от стоявшей на рейде шведской эскадры вдруг отделились две шхуны28.

«Так и есть. Видимо, они снялись с якоря, а противный ветер несет их к берегу».

Петр оглянулся на Апраксина:

— Крикни солдат, пускай берут мушкеты и мигом в лодки садятся.

Между тем шхуны сдрейфовали к устью реки и приткнулись близко к берегу. На палубах суетились фигурки моряков, махали беспомощно руками. Солдаты в лодках тоже замешкались, не могли выгрести против ветра.

«До шхун рукой подать, а как их взять? Раз сели на мель, значит, футов пять-шесть глубины, не более».

— Эх-ма! — крикнул Петр и приказал подбежавшему рослому сержанту: — Бери солдат с мушкетами, долгих, себе под стать, и айда за мной.

Оторопевший Апраксин схватил поводья, а царь, ударив шпорами, направил лошадь к урезу воды...

Спустя полчаса все было кончено. Схватка была короткой и без потерь с нашей стороны. В Поденной записи появилось сообщение о происшедшем: «Мая в 31 день о полудни изволил Великий Государь ходить с исправною Преображенских солдат ротою к Нарв-скому устью, получа ведомость, што шведского флота две штуки сорвало с якоря и снесло на мель по великому шторму. Сам Великий Государь в первых верхом и при нем некоторые солдаты бросились во всем платье в воду вброд и вплавь, тотчас взошли и овладели оными. На тех обоих шхунах взято в плен: 2 поручика, 1 шкипер, 1 аудитор, штурман, 25 матросов, 1 сержант, 75 человек солдат, флаг шведский, 100 мушкетов. Шведский вице-адмирал посылал корабли, отбили и корабли».

Добавить комментарий