Стен Форсхувуд разглядывал женщину, ради встречи с которой приехал в Лондон. Леди Мэбэл Брукс — привлекательная элегантная семидесятипятилетняя дама, с четко очерченным лицом, прямым взглядом голубых глаз и утонченными манерами. Она принимает Форсхувуда в гостиной своих апартаментов в Гровенор-хаузе, на Парк-лейн, одном из лучших отелей английской столицы. Типичная аристократка конца века, подумал Форсхувуд; в молодости она, должно быть, была красавицей.
Леди Мэбэл — супруга знаменитого чемпиона по теннису сэра Нормана Брукса, родом из Австралии. Написала несколько книг и активно отдается общественной деятельности (последнее ее достижение — открытие женской больницы). Она приходится правнучкой Вильяму Бэлкомбу, и именно этим вызван ее интерес к работам Форсхувуда.
Несколько месяцев назад в Мельбурне, где обычно живет, она прочла статью в «Медикэл джорнэл оф Острэлиа», содержавшую ссылку на первую публикацию Форсхувуда и его коллег, представляющую версию об отравлении Наполеона. Это должно было произойти приблизительно в то же время, когда статью увидел и К. Фрей. Леди Мэбэл написала шведу на адрес британского журнала «Нейчер», где была напечатана оригинальная статья. В письме сообщалось, что у нее есть две пряди волос императора: одна из них принадлежала Бетси Бэлкомб и была получена во время ее прощального визита в Лонгвуд, она так и осталась в семье Бэлкомбов; другая — та, что Фанни Бертран передала майору Джону Тиду в январе 1816 года; леди Мэбэл купила ее у потомков офицера. Она готова послать часть и той, и другой пряди Г. Смиту в Глазго.
Форсхувуд полон энтузиазма: его усилия привлечь внимание людей, обладающих волосами Наполеона, уже второй раз за несколько месяцев увенчались успехом. Ему еще раз удалось прорвать «французскую блокаду». Из мемуаров Бетси он знал о подаренной ей пряди, часто мечтал заполучить оттуда волосок. Но он не знал, где живут потомки Бетси и существует ли еще та прядь. И вот теперь письмо от леди Мэбэл. Она также предлагала весной, когда будет в Лондоне, встретиться со шведом.
Прядь была вовремя послана в Глазго, анализы проведены, и Форсхувуд сейчас может рассказать о результатах.
— Вы доказали, что император был отравлен, я рада, что вам это удалось. — говорит леди Мэбэл, предлагая собеседнику чашку чая. — Вы знаете, мой прадед всегда был в этом убежден. В раннем детстве я часто слышала, как он об этом говорил. Его слова передавались из поколения в поколение. Как родственница Вильяма Бэлкомба, я выражаю вам благодарность за ваше старание раскрыть это преступление. Скажите, а посланные мной доктору Смиту образцы были вам полезны?
— Конечно, мадам, и я очень вам признателен.
Форсхувуд коротко излагает суть метода, изобретенного Смитом. а также результаты первых тестов. Волосы, ранее исследованные, были сбриты после смерти Наполеона. Теперь впервые в распоряжении исследователей оказались волосы, относящиеся к предшествующему периоду жизни Наполеона, и их анализ подтвердил, что император получал яд и тогда.
Два волоска из пряди, подаренной Бетси, были разделены на три сегмента, по одному сантиметру каждый: содержание в них мышьяка колебалось от 6,7 до 26 на миллион, то есть весьма значительно превышало норму (0,8). Из пряди, полученной от Тида, исследованию были подвергнуты три волоска, разделенные на сантиметровые сегменты; в них обнаружили мышьяк в пропорциях от 3,5 до 76,6 на миллион, а обрывки волос, исследованные все вместе, показали 37,6. Такие существенные колебания содержания яда в сегментах не могут быть результатом медленного заражения организма из окружающей среды, они еще раз подтверждают, что отравление было умышленным.
— Наибольший интерес для нас представили пряди, принадлежавшие мадемуазель Бетсии.
Леди Мэбэл не может удержаться от смеха, услышав, что швед называет Бетси Бэлкомб так, как когда-то ее называл Наполеон.
Форсхувуд подчеркивает, что благодаря воспоминаниям Бетси известен точный день, когда волосы были срезаны, — 16 марта 1818 года. Временем их роста можно считать конец 1817 года — первые месяцы 1818 года, и это позволяет точно датировать периоды, когда императору давали яд.
О'Мира и Маршан сообщают, что в эти месяцы Наполеон болел несколько раз, являя симптомы мышьячного отравления.
— Это верно, моя двоюродная бабушка также отмечала, что Наполеон страдал в этот период.
Форсхувуд не сразу свыкается с мыслью, что эта очаровательная пожилая дама — внучатая племянница проказницы из Бриар!
Леди Мэбэл интересуется:
— А что показали волосы, принадлежавшие майору Тиду?
— С этой прядью дело обстоит не столь просто, — объясняет Форсхувуд. — Мы знаем, что Фанни Бертран дала волосы Тиду 14 января 1816 года, но неизвестно, в какое время они были срезаны и на каком расстоянии от корней. Если срезали накануне 14 января и под корень, анализ говорит о том, что отравление началось с первых дней по прибытии императора на остров. Если они были срезаны раньше — на недели или месяцы — или же далеко от корня, тэ можно предположить, что Наполеон получал яд уже во Франции, в период Ста дней.
Они беседуют о том, как путешествовали эти крошечные, но столь важные улики: с затерянного острова в Южной Атлантике в Англию, затем в Австралию и теперь в лабораторию в Шотландии.
— У Наполеона были примечательные волосы, — говорит леди Мэбэл. — Моя бабушка писала, что их нежность и шелковистость свойственны волосам ребенка. Доставшиеся мне пряди именно этим и отличаются.
— Ваша бабушка была права. Два года назад в Париже, когда французские специалисты еще оказывали мне поддержку, майор Лашук рекомендовал меня принцессе Клотильде-Матильде Бонапарт, сестре принца Наполеона, которая также владела прядями волос своего предка. Эта дама была очаровательна и остроумна. У нее действительно была прядь, но заделанная в медальон, и она сказала мне: «Я не думаю, что она может оказаться вам полезной, так как была отрезана у Наполеона в детстве». Но теперь, когда я уже имел дело с другими волосами императора, я предполагаю, что и та прядь могла принадлежать взрослому Наполеону. Как бы то ни было, ей неизвестно время стрижки волос, поэтому они не могут служить точным источником информации.
— Смогут ли пряди, которые я вам дала, помочь раскрыть преступника?
— Вернее было бы сказать, что они помогли нам отвести подозрение от некоторых лиц.
Удостоверившись, что Наполеон получал мышьяк в 1818 году и ранее, мы можем исключить из круга подозреваемых тех, кто прибыл на остров позднее; так, доктор Антомарки приехал в Лонгвуд в 1819 году. Точно так же вне подозрения те, кто покинул остров до того, как наступил последний период болезни императора.
Форсхувуд медлит, чтобы более весомо прозвучала следующая фраза, и добавляет:
Это означает, что теперь абсолютно вне подозрений Вильям Бэлкомб.
— Как, — восклицает леди Мэбэл, — вы хотите сказать, что вы его подозревали? Но Вильям Бэлкомб был большим другом императора и слишком порядочным, чтобы совершить подобное!
Форсхувуд смеется.
— Нет, я никогда не подозревал вашего прадеда и объясню почему. На первый взгляд он как раз годится на роль отравителя, поскольку был поставщиком провианта для Лонгвуда. Но, если подумать, его кандидатура отпадает. Да, Вильям Бэлкомб мог бы отравить продовольствие, проходившее через его руки. Посмотрите, однако, что тогда случилось бы. Бэлкомб не мог знать, что именно съест сам Наполеон и только он. Значит, Бэлкомб должен был бы отравить всех обитателей Лонгвуда. А если бы все они одновременно заболели или умерли, разразился бы скандал, и все немедленно заподозрили бы яд. Было бы произведено вскрытие, и следы мышьяка найдены. Весь мир узнал бы, что англичане отравили императора. Такого не могли допустить! Мы всегда должны помнить, что первой задачей этого преступления было сделать так, чтобы оно осталось нераскрытым, чтобы смерть императора была приписана естественным причинам. Думаю, это означает, что преступника надо искать среди тех, кто жил в Лонг- вуд-хаузе. Никто извне не мог бы отравить Наполеона, не отравив при этом остальных. Так что англичане вне подозрения, и не только ваш прадедушка, но и Гудсон Лоу.
— Ужасный человек, этот Гудсон Лоу. Мой прадед считал его виновником смерти императора!
Форсхувуд думает про себя, что французские историки, стремясь взвалить побольше вины на англичан, несколько преувеличили дьявольскую злобность губернатора острова, но предпочитает не говорить об этом с членом семейства Бэлкомбов.
— Ужасный, может быть, но он не убийца. Он не имел возможности стать им.
— А Сиприани? — спрашивает леди Мэбэл. — Его смерть, случившуюся за несколько недель до отъезда Бэлкомбов, прадед считал столь же загадочной. Во время путешествия на остров Святой Елены я узнала странную вещь: могила Сиприани исчезла с протестантского кладбища, нет и надгробного камня, заказанного для него Наполеоном, а в книге гражданских актов острова не зарегистрирована его смерть. Что вы думаете об этом? Не мог ли Сиприани быть также отравлен?
Форсхувуд утвердительно кивает. Это весьма вероятно. Убийца Сиприани мог не принимать особых мер предосторожности, как с Наполеоном: вскрытия тел слуг не производилось. Поэтому Сиприани могли убить одной сильной дозой мышьяка. Смерть была бы точно такой, как она описана. Мотив преступления? — Особые отношения между слугой и императором. Ведь корсиканец был шпионом, доверенным агентом Наполеона. Если император попросил кого-нибудь последить за обитателями Лонгвуда, поискать возможного убийцу, то такое поручение он мог дать только Сиприани. И если кто-либо в Лонгвуде мог заподозрить, что в доме — отравитель, то только Сиприани. Для отравителя слуга был самым опасным персонажем Лонгвуда. Убийца имел все основания желать смерти Сиприани.
— А генерал Гурго? Его поведение всегда казалось мне странным.
— Фигура противоречивая, это верно. Но этот молодой человек с живым темпераментом не умел держать язык за зубами; я не могу представить его в роли тайного клеврета. К тому же он покинул остров в том же месяце, что и Бэлкомбы, что исключает его из числа подозреваемых.
Форсхувуд развивает свою мысль дальше: Гурго сам мог быть жертвой. Ведь он заболевал несколько раз, п симптомы у него были те же, что и у Наполеона. Известно также, что вина, подаваемые в Лонгвуде, вызывали у него сомнения. В 1816 году он просил О'Миру исследовать вино на предмет содержания в нем свинца, а на следующий год обсуждал с Наполеоном вероятность того, что предназначавшееся только ему вино этравлено.
— А самому императору приходила мысль о яде?
— На Наполеона за его жизнь покушались неоднократно. Поэтому, возможно, он думал о яде. Он упоминал об этом, живя в Лонгвуде, но всегда подозревал только англичан, и, думаю, зря. И потом, обвиняя англичан, он мог просто вести политическую игру. Но если он подозревал, что в его собственном окружении действует отравитель, с кем мог бы он решиться поделиться? Наверное, только с Сиприани. Так что мы никогда этого не узнаем.
По просьбе дамы Форсхувуд останавливается на некоторых подробностях. В воспоминаниях Маршана и О'Миры говорится, что на острове для борьбы с крысами хотели применить мышьяк. Следовательно, его можно было достать. Мы знаем также, что книга о маркизе Бренвийе, имевшаяся в Лонгвуде, является поистине руководством по скрытому убийству с помощью мышьяка. Техника обращения с ним была в ту эпоху превосходно отработана в Европе. Форсхувуд добавляет:
— История маркизы Бренвийе сыграла важную роль в моих собственных заключениях. В 1922 году, когда мне было 19 лет, я жил в семейном пансионе в Стокгольме. Однажды во время моей болезни хозяин принес мне книгу о маркизе Бренвийе. Когда 33 года спустя я прочел «Мемуары» Маршана, я был поражен совпадением некоторых деталей. Я сразу подумал о мышьяке. Наконец, читая дневник Гурго, я понял, что означало присутствие книги о маркизе в Лонгвуде. Так, признание маркизы позволило разрешить загадку еще одного преступления.
Форсхувуд объясняет, что количество мышьяка, достаточное для отравления человека, мизерно: на все шесть лет, что его давали Наполеону, хватило одного маленького пакетика.
Мэбэл Брукс наливает чашку чая, и собеседники возвращаются к семье Бэлкомбов. Леди Мэбэл — в некотором роде летописец этой семьи, хранительница традиции устного рассказа, унаследованной от деда, Александра, которого Наполеон качал на коленях в четырехлетнем возрасте. Она написала книгу о том периоде под названием «История Святой Елены».
— Наполеон оставил неизгладимый след в нашей семье. Ему я обязана тем, что являюсь австралийкой, а не англичанкой. Г. Лоу всегда сопротивлялся возвращению Бэлкомба на остров. В 1824 году тот был назначен колониальным казначеем в Австралию, и вся семья, кроме Бетси, вышедшей замуж, уехала в Сидней.
— Как сложилась жизнь мадемуазель Бетси после возвращения со Святой Елены? — спрашивает Форсхувуд.
— Не думаю, что она была очень счастлива. Кажется, ее брак оказался неудачным, хотя мы мало что знаем об этом. Мне попалось датированное 1826 годом письмо молодого морского лейтенанта Джорджа Хиткота, служившего на острове Святой Елены; он спрашивает Бетси: «Где же этот муж, который, по слухам, обращается с вами так жестоко?»
Позднее Бетси давала уроки музыки, чтобы дать образование дочери. Но она всегда поддерживала связи с Бонапартами. В 1830 году в Лондоне Жозеф посетил ее и подарил ей кольцо с камеей, которое теперь у меня. Спустя много лет Луи Наполеон, ставший императором Наполеоном III, подарил ей имение в Алжире. В его библиотеке хранился экземпляр ее «Мемуаров». Эта книга сейчас также принадлежит мне. Бетси умерла в Лондоне в 1875 году.
Леди Мэбэл замолкает на мгновение.
— Бедная Бетси! — продолжает она. — Думаю, она часто вспоминала об острове Святой Елены и о тех месяцах, что император провел в Бриарах. Это были самые счастливые мгновения ее жизни. Она родилась не вовремя. Все те качества, что восхищали в ней Наполеона, — мужество, ум, воля — не считались приличествующими женщине той эпохи.
Форсхувуд учтиво замечает:
— Видимо, эти качества, как и красоту, унаследовала ее внучатая племянница?
Леди Мэбэл улыбается, явно польщенная сравнением.
— Вы знаете, господин Форсхувуд, когда я была на Святой Елене, мне часто казалось, что я гуляю рука об руку с Бетси. Столько тропинок и уголков стали мне близкими по ее описаниям. Лонгвуд, Бриары, перекресток трех дорог, где похоронен Старый Гуфф...
Леди Мэбэл купила Бриары и подарила Франции в память о тех узах, что соединили императора и семью ее предков.
Форсхувуд отметил про себя, что Мэбэл Брукс посетила те места, которые в эти дни постоянно стояли перед его глазами. Она шла по стопам Бетси. Он идет по стопам Наполеона и его убийцы.
— Надеюсь, что и мне однажды удастся побывать на острове, — задумчиво говорит Форсхувуд. — Но это произойдет не раньше, чем я завершу работу.
— А когда это произойдет?
— Когда докажу, кто убил Наполеона.