5 часов утра. Наполеон уже встал. В домашнем халате, красных кожаных шлепанцах, в плантаторской шляпе с широкими полями он с нетерпением ожидает восхода солнца, когда английские караульные уйдут со своего ночного расположения, где они размещаются вплотную к дому.
Они уходят, и он тут же появля ется в саду с большим колокольчиком в руках. Как только сквозь расщелину в горах проникает первый луч солнца, Наполеон гром ко звонит, нарушая покой Лонгвуд-хауза... Но не лучше ли предоставить слово Сен-Дени, по прозвищу Али, его слуге?
«Император пребывал в хорошем настроении. Он поднимался в 5 часов или половине шестого и нетерпеливо ждал ухода караульных, чтобы выйти в сад. Он приказывал открыть окна своих комнат и отправлялся на прогулку в небольшую рощицу, беседуя с тем из слуг, кто нес дежурство.
Как только взошло солнце, он посылает будить всех. Если я не дежурю, он начинает бросать в мое чердачное окно кусочки земли:
— Али, Али, ты спишь?
И напевно приговаривает:
— Ты выспишься как следует, когда вернешься к себе домой.
Он продолжает напевать, а я открываю окно.
— Выходи, лентяй, разве ты не видишь, что встало солнце?
В другой раз он просто зовет меня:
— Али, Али, эй-эй, Аллах, уже день.
Так же будит он и Маршана, но не столь часто, потому что обычно не ходит к той стороне дома, где расположена комната первого слуги.
— Маршан, мамзель Маршан, — зовет он, — поднимайтесь уже светло.
Потом, смеясь, говорит появившемуся Маршану:
— Достаточно ли вы спали сегодня? Никто не нарушил вашего сна? Не будете ли вы чувствовать себя скверно весь день, подняв шись так рано?
И, наконец, обычным тоном:
— Ну, пошли, бери лопату и мотыгу и вырой мне яму, чтобы я мог посадить дерево.
Пока Маршан роет, Наполеон прохаживается и, увидев недавно посаженное дерево, просит:
— Маршан, принеси немного воды, полей его.
Кому-нибудь случившемуся поблизости он приказывает:
— Скажи Аршамбо, чтобы привез навоза, а китайцам, чтобы подвезли дерна для газона...
Увидев, что я нагружаю тачку землей:
— Как, ты еще не закончил?
— Нет, сир, хотя я не прохлаждался.
— Кстати, плутишка, ты закончил главу, что я тебе дал вчера? (Обладая лучшим почерком в Лонгвуде, Сен-Дени всегда переписывал окончательный вариант наполеоновских диктовок.)
— Нет еще, сир.
— Ты предпочел поспать, так ведь?
— Нет, сир. Ваше Величество дали мне ее только вчера вечером.
— Постарайся закончить ее сегодня, у меня уже готова следующая.
Обращаясь к Пьеррону, повару, укладывающему дерн вдоль ограды:
— Как, ты еще не закончил ограду? У тебя хватит дерна?
— Да, сир.
Император снова подходит ко мне:
— Во сколько я разбудил тебя сегодня?
— Сир, было 2 часа ночи.
— Вот как!
Потом спрашивает меня:
— Монтолон проснулся?
— Не знаю, сир.
— Поди посмотри, только не буди его, пусть поспит.
Подходя затем к Новерра, работающему лопатой:
— Ну-ка поддай (с упором на это слово). Послушай, лентяй, это все, что ты сделал за утро?
— Вчера Ваше Величество просили меня просмолить ванну. Охотников помочь мне не нашлось, и я сделал все сам.
— Сир, господин Монтолон идет...
— Здравствуйте, Монтолон.
Генерал почтительно приветствует императора:
— Как себя чувствует Ваше Величество?
— Неплохо, а вас не разбудили?
— Нет, сир, я уже встал, когда ко мне заглянули...
— Ничего нового? Говорят, какое-то судно на горизонте.
— Не знаю, сир. Я еще никого не видел.
— Возьмите мою подзорную трубу, ступайте проверьте.
Наконец Наполеон вызывает своего врача, Франческо Антомарки:
— Здравствуйте, доктор. Вы довольны своим пациентом? Он достаточно послушен?»
Дадим теперь слово Антомарки:
«Наполеон держит на весу лопату и довольно смеется, посматривая на меня, трясет головой, показывая взглядом, что он сделал в саду: «Вот это стоит всех ваших пилюль, доктораччо! Больше вы меня не опоите лекарствами». Он снова начинает работать лопатой, но скоро останавливается: «Работа не из легких. Больше не могу. Силы в руках столько же, сколько и в теле. Руки заболели. Оставим до следующего раза». Он отбрасывает лопату. «Вы смеетесь. — говорит он, — я вижу, что вас веселит то, в каком виде мои руки? Оставьте, я всегда делал со своим телом, что хотел. Я еще заставлю его поработать». Действительно, он скоро привык и копался в саду с удовольствием.
Впервые за пять лет он работал физически, впрягался в тачки, возил землю, расшевелил весь Лонгвуд. Только дамы избежали барщины, хотя он и их чуть было не заставил впрячься в это ярмо».
Конечно, эта новая и неожиданная вспышка активности несопоставима с былой энергией, заставлявшей его метаться по Европе. Теперь поле ее приложения — маленький кусочек наполовину бесплодной земли на конце света. Вместо 600 тысяч солдат Великой армии или же префектов Франции, которых он регулярно вызывал в Тюильри для отчета о продвижении порученных им дел, в его подчинении горстка слуг да четыре китайца. Но имеет ли это значение? Ведь Наполеон в своей стихии — он работает. Все сходятся в том. что он действительно ожил, сбросил уныние впервые со дня своего приезда на остров.
Доктор Антомарки, кажется, добился успеха там, где проиграл его предшественник О'Мира. Сразу по приезде, в сентябре, он заставил Наполеона выходить на воздух и делать физическую разминку. Наполеон поначалу не желал показываться на глаза часовым.
— Двигаться, но где?
— В саду, на воздухе.
— Посреди красных мундиров? Никогда.
Но однажды в ноябре он без всякого объяснения меняет свое решение.
— Вам надо покопаться в земле, чтобы справиться с невзгодами и бездействием, — говорит Антомарки.
— Копать землю? Вы правы, доктор. Я буду копать землю.
Уже на следующий день он за делом. Берет на себя руководство садовыми работами и назначает Новерра главным садовником. Решает вырыть небольшие пруды, вода в них будет поступать из водопровода, недавно проложенного англичанами. Однажды Наполеон и Монтолон, раздевшись, искупались в одном из прудов.
Наполеон возобновляет верховые прогулки, едет осмотреть стройку своего нового дома. Еще раз он пользуется случаем посмеяться над англичанами, по-прежнему претендующими на то, чтобы видеть его дважды в день. Когда он выходит в сад, там всегда двое слуг, одетых, как он, в халат, красные домашние туфли и широкополую шляпу, чтобы провести английского караульного офицера, который должен удостоверять присутствие пленника.
Антомарки приехал на остров с «маленьким караваном» — двумя священниками и двумя слугами, посланными дядей Наполеона, кардиналом Фешем, из Рима по просьбе Бертрана. В Риме живет семейство Бонапартов, покинувшее Францию после Ватерлоо. Сударыня-мать с братом-кардиналом — во дворце на страда Джулия, где превосходное собрание картин итальянских и фламандских мастеров. Кокетливая, любвеобильная Полина — также в Риме. Выйдя замуж за принца Боргезе, она коллекционирует любовников. Луи и Люсьен останавливаются в Риме проездом. Сударыня-мать поддерживает переписку со всеми братьями и сестрами своего находящегося в изгнании сына.
Отбор, произведенный кардиналом Фешем, достаточно странен. Личный врач Наполеона на Эльбе и в период Ста дней Форо де Борегар вызвался поехать на Святую Елену, но кардинал отказывает ему из-за того, что тот требует слишком больших денег и хотел бы взять с собой жену: кардинал славится легендарной скупостью, если только речь идет не о покупке картин. Поэтому в качестве личного врача едет тридцатилетний корсиканец Антомарки из флорентийского госпиталя, больше патологоанатом, чем терапевт, никогда не имевший дел с семьей Бонапартов.
Еще более странен выбор священников. Кардинал знает, что его племянник не любит церковь. Наполеон никогда не скрывал своего презрения к священникам и особенно к монахам. В результате одного конфликта с Римом он даже засадил за решетку папу. Он разрешал церковную деятельность только при подчинении ее режиму конкордата, строго ограничивавшего право церкви вмешиваться в гражданскую жизнь. В письме Бертран просил, «чтобы выбрали человека знающего, не старше 40 лет, мирного нрава, не настроенного „антигалльски"». Лицо, посланное Фешем, не отвечает ни одному из этих пожеланий. Вместо просвещенного церковника, с пониманием относящегося к специфической роли религии в общественной жизни Франции, человека, который мог бы поддерживать с Наполеоном интеллектуальную беседу, на остров едет Антонио Буонавита — больной старик 60 лет, почти всю жизнь проживший в Мексике. Говорит он не только не изысканно, но и просто невнятно — из-за перенесенного недавно апоплексического удара. Под тем предлогом, что церковные законы требуют наличия всегда двух священников для взаимного отпущения грехов, кардинал послал еще полуграмотного корсиканца Анджело Виньяли.
Слуги оказались не лучше. Мажордом Жак Курсо полон лучших намерений, но не умеет сварить и кофе; повар Жак Шанделье — мастер хороший, но слаб здоровьем.
«Моя семья посылает мне только идиотов; невозможно было выбрать хуже этих пятерых», — сказал Наполеон Монтолону, который занес эти слова в дневник.
Но дело в том, что и кардинал, и мать Наполеона «знают», что в путешествии «маленького каравана» нет никакого смысла, и потому профессиональные качества едущих несущественны. Оба уверены, что Наполеона «уже нет на Святой Елене». Они «знают» об этом уже давно. Оба находятся под влиянием немецкой ясновидящей, которой сама Богоматерь поведала истину... Полина так пишет об этом одному из своих друзей: «Его Величество был перенесен ангелами в другую страну, где он находится в добром здравии». Когда пять отобранных покидают Рим, Феш пишет Лac Казу, живущему под Франкфуртом: «Маленький караван отбыл из Рима, но мы сомневаемся, что он окажется на Святой Елене, так как нас кое-кто уверяет, что накануне 19 января император получил разрешение покинуть остров, и англичане отправляют его в другое место. Что я могу сказать? В его жизни так много чудес, что я склонен поверить и этому». Позже он пишет Лас Казу: «Без сомнения, английский тюремщик на острове вынуждает графа Бертрана писать вам так, как если бы Наполеон еще находился за решеткой». Полина подсмеивается над невероятной доверчивостью матери и дяди, но в конце концов разделит их уверенность, чтобы избежать раздора.
Если Наполеона действительно нет на Святой Елене и он с ангелами в стране, где со здоровьем у него все в порядке, тогда, конечно, нет причин для спешки с отправкой ему запрошенных людей. Феш подбирал «маленький караван» целый год; покинув Рим 19 февраля, он только через два месяца достигнет Лондона! В английской столице министерство колоний продержит их еще три месяца под предлогом, что английские чиновники не знают даты отправления ближайшего судна на остров. Англичане уверяют, что Наполеон совершенно здоров, и дают понять, что пятеро посланцев могут со спокойной совестью отказаться от своей миссии.
Антомарки использует вынужденную задержку, чтобы проконсультироваться у двух своих коллег, которые лечили его будущего пациента, — О'Миры и Стокоу (только что прибывшего с острова и отправляющегося обратно, чтобы предстать перед военным трибуналом), а также у английских специалистов по тропической медицине. Он подписывает также контракт на английское издание книги знаменитого анатома Паоло Масконьи, завершенной им после смерти автора.
Во время долгого путешествия до Святой Елены члены «маленького каравана» были свидетелями необычайной сцены, подтверждавшей всемирную славу свергнутого императора, которому они должны служить. Их корабль «Снайп» делал последнюю остановку на западном берегу Африки перед тем, как пуститься в плавание по Южной Атлантике. Стоя на палубе, Антомарки наблюдает за пирогами негров, подвозящих к «Снайпу» провизию на продажу. Пироги легки и быстры; гребцы мускулисты. Путешественники рады свежим продуктам, так как капитан ревниво хранит лучшие запасы, чтобы продать их на острове. Антомарки слышит, как с пироги спрашивают:
— Куда вы направляетесь?
— На Святую Елену.
— Святую Елену? Это правда, что он там?
— Кто? — спрашивает капитан.
Африканец смотрит на него с презрением, подплывает к нам и повторяет вопрос. Мы отвечаем утвердительно. Он в упор смотрит на нас. качает головой, и у него вырывается:
— Это невозможно.
Мы переглядываемся. Мы не представляем, кем может быть этот дикарь, говорящий по-английски и по-французски и для кого Наполеон так много значит.
— Вы знакомы с ним?
— С давних пор.
— Когда вы его встречали?
— В расцвете его славы.
— Часто?
— В Каире, в пустыне, на поле боя.
— Где вы служили?
— В 21-й полубригаде, с которой побывал в Бир-ам-Баре, Саманхуте, Коссьере, Кофтосе — всюду, где сражалась эта отважная часть.
— Вы помните генерала Дезе?
— Никто из тех, кто принимал участие в походе по Верхнему Египту, не забудет его. Он был храбрым, пылким, великодушным; я был под его началом длительное время.
— Вы были солдатом?
— Не сразу. Я был рабом и принадлежал одному из сыновей короля Дарфура. Меня привезли в Египет, плохо со мной обращались. потом продали. Я попал к адъютанту «Справедливого» (армейское прозвище генерала Дезе). Меня одели в европейское платье, поручили работу по дому, с которой я хорошо справлялся; хозяин был доволен мной, приблизил к себе. Будучи солдатом и гренадером, я готов был отдать всю кровь до последней капли за Наполеона. Одного его слова было достаточно, чтобы снять усталость. Наши чаяния исполнялись, с ним мы ничего не боялись.
Вы сражались под его командованием?
Я был ранен при Кофтосе и эвакуирован в Нижний Египет. Я был в Каире, когда появился Мустафа. Армия пришла в движение. я следовал за ней и оказался в Абукире. Какая точность, какая ориентировка и трудоспособность отличали Наполеона! Не может быть, чтобы он был побежден, чтобы он был на Святой Елене.
В Лонгвуд-хаузе Антомарки чувствует себя как в клетке. Он часто вызывает гнев Наполеона, хотя тот следует совету врача и занимается физическими упражнениями. Этот молодой корсиканец независимого нрава чужд затхлому мирку узников. По прошествии четырех лет Лонгвуд оказался в чудовищной изоляции, дни здесь тянутся с мрачной монотонностью. Те, кто не смог приспособиться, уже покинули остров. Офицеры, как и слуги, выезжают из Лонгвуда все реже и потеряли почти всякий контакт с внешним миром. Ежедневная рутина по-прежнему определяется молчаливым присутствием их господина. У Наполеона случаются периоды полной отрешенности, когда он может неделями не проронить ни слова. Но все должны быть к его услугам в любой час дня и ночи.
Антомарки не создан для такого существования. Ему 30 лет, у него черные вьющиеся волосы, приятные черты лица, он элегантен и подвижен; хотя он добровольно вызвался «посвятить себя человеку века», но, тем не менее, не склонен поставить крест на собственной жизни. По утрам он пользует своего знаменитого пациента, но после полудня отправляется верхом в Джеймстаун в поисках какого-нибудь случайного развлечения и часто не оказывается на месте, когда его зовет Наполеон. По природе своей Антомарки бунтовщик и плохо переносит строгий придворный этикет. которому продолжают следовать все домочадцы императора. Они осуждают Антомарки, кому зачастую случается обращаться к императору на «Вы», а не в третьем лице — «Ваше Величество» или «Его Величество». Маршан пытается вразумить врача: «Будьте серьезны, когда отвечаете на вопросы императора, и остерегайтесь, говоря о графе Монтолоне или гофмаршале, называть их просто Монтолон или Бертран. Наполеон называет их так, но вы не можете себе этого позволить».
Но в промежутках между приступами раздражения Наполеон так же охотно беседует с ним, как раньше с О'Мирой. Антомарки, занявший комнату О'Миры, как и его предшественник, заносит в дневник все разговоры с императором и заметки о состоянии его здоровья. Наполеон расспрашивает врача о его учебе на медицинском факультете и просит показать анатомические таблицы в опубликованной им книге. Изучив их, он замечает:
— Два часа урока по анатомии для человека, который никогда не выносил вида трупа! Можете себе это представить, доктор? Лучше и не скажешь, и не придумаешь. Вы соблазнитель. Пожалуй. вы уговорите меня принимать ваши пилюли!
В одно из первых посещений Наполеон замечает, что новый врач разглядывает часы с маятником.
— Вас заинтересовали эти часы? Они служили будильником Фридриху Великому и достались мне в Потсдаме: это все, чего стоила Пруссия.
Потом вспоминает родную им обоим Корсику, где он думал провести свое первое изгнание. Он описывает доктору, как стал бы управлять островом, если бы ему это было позволено.
— Солончаки Аяччо хороши для возделывания кофе и сахарного тростника, это уже доказано. Я собирался воспользоваться этим, планировал развивать промышленность, торговлю, сельское хозяйство, науки и искусства. В мои намерения входило предоставить льготы местным жителям, привлечь иностранных колонистов, принять меры к увеличению населения. Одним словом, я думал повести дело так, чтобы остров производил все, что нужно, и не зависел от рынков континента. У меня был давно обдуманный план строительства укреплений, которые сделали бы Корсику неприступной.
Потом он меняет тему, жалуется Антомарки на свои хронические запоры и рассказывает о «героическом средстве» против них— «супе королевы».
— Эта смесь молока, яичного желтка и сахара действует как легкое слабительное и благотворно влияет на меня, это единственное лекарство, какое я принимаю.
Если Антомарки и раздражает порой Наполеона, то двое посланных его дядей Фешем священников вызывают открытое недовольство императора. Он надеялся побеседовать на темы теологии, но вместо этого, как он выразился, кардинал «прислал мне миссионеров, агитаторов, будто я кающийся грешник». Он не выносит шепелявой речи старшего, который, кажется, «приехал на остров Святой Елены только для того, чтобы здесь умереть». Наполеон велел ему отправляться восвояси, что тот и сделал.
Однажды младший из священников, Виньяли, имел несчастье заявить, что Александр был самым великим человеком античного Рима. Для Наполеона это уж слишком, и он приказывает церковнику читать каждый день по 200 страниц «Древней истории» Рол- лена, делать выписки и показывать их ему.
Наполеон позволяет священникам превращать столовую в часовню для воскресных утренних богослужений, но уточняет, что мессу они могут служить только по случаям, предусмотренным конкордатом, который он в свое время заключил с папой. В минуту особого раздражения кардиналом Наполеон рассказывает Антомарки. как однажды в его детские годы к тяжелобольному старому корсиканскому пастуху был приглашен аббат Феш. «Охваченный святым рвением, Феш пускается в нудную проповедь, но умирающий не выдерживает этой пытки и прерывает его; видя, что Феш собирается продолжать, пастух говорит: „Да оставьте вы наконец, мне жить лишь несколько мгновений, и я хочу посвятить их своей семье"».
Когда Наполеон работает в саду, к 11 часам, с началом жары, устраивается перерыв. Ему приносят плотный обед, он выпивает полбутылки вина из своих личных запасов. После короткого сна он часто диктует — Монтолону или Маршану. Он уже завершил большой труд, излагающий и оправдывающий содеянное им, над которым работал с Лас Казом первые 15 месяцев своего изгнания. Теперь он хочет, чтобы записывались все приходящие ему в голову мысли, например критические замечания по поводу только что прочитанных книг. Об «Энеиде» он говорит с позиций профессионала-военного:
— Вторая книга «Энеиды» считается шедевром этой эпической поэмы. Она заслуживает подобной репутации с точки зрения стиля, но ее содержание не отвечает этой характеристике. Деревянный конь—элемент народных преданий, но само это предание смехотворно и недостойно эпической поэмы; ничего подобного нет в «Илиаде», где все соответствует реальности и военной практике.
Он перечисляет неправдоподобные детали произведения Вергилия и заключает:
— Не так должен развиваться сюжет эпопеи, и не так поступает Гомер в «Илиаде».
В другой раз Наполеон отмечает, что трагедия Вольтера «Магомет» далека от совершенства, и спрашивает:
— Возможно ли устранить изъяны, не нанося ущерба сути произведения?
И сам отвечает на этот вопрос, диктуя Маршану длинный ряд изменений, которые он внес бы в пьесу, сцену за сценой. Наряду с прочим он предлагает исключить два эпизода, где Магомет отравляет своих врагов, ибо это недостойно того, кто является главным персонажем произведения. — а Наполеон считал пророка великим человеком. Если бы возможно было переписать в таком плане пьесу, она читалась бы «просвещенными людьми как Константинополя, так и Парижа без всякого возмущения».
Малая война между Наполеоном и губернатором идет своим чередом, но уже не с прежней горячностью, как если бы пленник утратил интерес к этому заурядному конфликту. Если Наполеон не выходит в сад и не ездит верхом — значит, он играет в прятки с английским караульным, обязанным фиксировать присутствие «генерала Бонапарта» два раза в день. Поскольку коренастый священник Виньяли одного с Наполеоном роста, тот заставляет его вырядиться точно в такую же одежду и знаменитую шляпу и усаживает около своего окна. Когда офицер приближается к дому, Виньяли приказывают внезапно повернуться лицом к нему, чтобы тот увидел, как над ним потешаются.
Иногда Наполеон выражает опасение, что англичане могут его отравить. По этому поводу Г.Лоу проводит даже совещание с иностранными комиссарами. Моншеню передает слова Монтолона: «Мы не опасаемся ничего такого, но упомянуть об этом будет нелишним».
Монтолон занял-таки главенствующее положение среди небольшой группы приближенных императора. Угодливый куртизан заменил своего соперника Бертрана в качестве лица, уполномоченного официально выражать мнение Наполеона. Он наносит частые визиты в Джеймстаун другому аристократу — маркизу Моншеню. Когда Монтолон оправился после серьезного заболевания, во время которого, по странному совпадению, Наполеон чувствовал себя исключительно хорошо, император предложил графу постоянно делить с ним его трапезу. Проводив семью, Монтолон все свое время посвящает императору. Граф никогда на это не жалуется, в то время как Бертран хочет уехать. Он просит предоставить ему девятимесячный отпуск, чтобы сопровождать семью в Англию, а затем вернуться на остров. Если Бертран уедет, то из четырех офицеров, пожелавших разделить судьбу Наполеона, на острове останется только Монтолон, человек, приближенный к императору гораздо позже других.