Николая Степановича убили в самом расцвете его таланта; каждый новый сборник его стихов был новой гранью его творчества, новой вершиной, им завоеванной.
Мы не знаем, сколь мучительна была насильственная смерть Н. Гумилёва, но зато знаем, что умер он так же мужественно, как и жил: никого не предав, не оговорив никого из друзей и знакомых, не попытавшись спасти свою жизнь ценой подлости и измены.
Г. Иванов передает рассказ С. Боброва, поэта-футуриста, кокаиниста и большевика, возможно, чекиста, с каким достоинством Н. Гумилёв вел себя на расстреле: «Знаете, шикарно умер. Я слышал из первых уст. Улыбался, докурил папиросу… Даже на ребят из особого отдела произвел впечатление… Мало кто так умирает…»
В день ареста Н. Гумилёв провел свое последнее заседание литературного кружка, окруженный влюбленной в него молодежью. В этот вечер он был оживлен, в прекрасном настроении, засиделся, возвращался домой около двух часов ночи. Девушки и молодые люди провожали его. Около дома его ждал автомобиль. На квартире у него была засада, арестовывали всех пришедших, правда, потом освободили.
В тюрьму Николай Степанович взял с собою Евангелие и Гомера. Большинство знакомых Гумилёва было убеждено, что под арест он попал по ошибке и скоро будет освобожден.
О расстреле Гумилёва Петроград узнал 1 сентября 1921 г. из расклеенных по городу объявлений. Почему же гибель Н. Гумилёва так потрясла русское общество, уже привыкшее с февраля 1917 года к так называемому «красному террору»? После долгих лет забвения Николая Гумилёва, сопровождавших его посмертно лживых обвинений, мы еще не вполне ясно осознаем, что для многих его современников его расстрел был подобен убийству А. Пушкина.
Несмотря на всю рискованность такой акции, группа российских литераторов обратилась к советскому правительству с письмом в защиту Николая Гумилёва. Письмо подписали А. Волынский, М. Лозинский, Б. Харитон, А. Маширов (Самобытник), М. Горький, И. Ладыжников. Даже после расстрела многие не могли поверить, что советская власть решилась уничтожить Н. Гумилёва.
В наши дни печатаются выдержки из протоколов следствия по делу Гумилева, но много остается еще нераскрытым. Мы последовательно сначала узнали, что вина Николая Гумилёва была только в недонесении, хотя об этом, прочтя текст приговора, оказывается, писал еще А. Ф. Кони: «За это по старым прецедентам можно было только взять подписку о неучастии в противоправительственных организациях и отпустить».
Но неужели одна сплошная выдумка – мемуары учеников Гумилёва Ирины Одоевцевой и Георгия Иванова, в которых написано, что Гумилёв был членом контрреволюционной организации и даже возглавлял ячейку, написал (и читал Г. Иванову) прокламацию для моряков, в кронштадтские дни ходил, переодетый, вести агитацию в рабочих кварталах, во время поездки в Крым летом 1921 года участвовал в вербовке уцелевших белых офицеров в эту организацию и т. п.? И как это похоже на Гумилёва с его склонностью к риску!
А если всего этого нет в материалах следствия, то ведь это может означать и то, что следователю Якобсону не удалось получить от мужественного поэта нужных показаний. За всем этим постоянно чувствуется какая-то недоговоренность. Арестован Гумилёв был по показаниям В. Таганцева, но, оказывается, были и другие источники, которые остались нераскрытыми. Ряду арестованных после просьб общественности наказания были смягчены (от двух лет заключения до помилования), но формально ни в чем не повинного Гумилёва это не коснулось. Мы полагаем, что главная причина расстрела Н. Гумилёва – вовсе не «таганцевское дело» и не участие в иной недоказанной контрреволюционной группе. Если бы даже никакого «таганцевского дела» не было, он все равно был бы обречен. И он сам чувствовал это. Тут и его зловещее предвидение в стихотворении «Заблудившийся трамвай», написанном им все в том же роковом 1921 году:
В красной рубахе, с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне.
Она лежала вместе с другими
Там, в ящике скользком, на самом дне, —
и прямое указание в одном из последних стихотворений, что за ним ведется слежка:
После стольких лет
Я пришел назад,
Но изгнанник я,
И за мной следят.
…
Смерть в дому моем,
И в дому твоем, —
Ничего, что смерть,
Если мы вдвоем.
Главная причина его гибели – его необычайная популярность среди молодежи, его успешная деятельность в многочисленных поэтических школах и студиях (современники говорили, что те, кто побывал на гумилёвских семинарах, навсегда погибли для «пролетарского искусства»), его блестящие выступления на поэтических вечерах, наконец, завоеванный им пост главы петроградских поэтов, когда он при баллотировке обошел А. Блока. Могли ли советские руководители потерпеть такого явного лидера, кумира петроградской молодежи, не желавшего шагать в ногу с ними, да еще открыто объявлявшего себя монархистом? Скорее всего, по делу Гумилёва уже давно велась заблаговременная и тщательная подготовка.
Очень странным выглядит написание А. Блоком злой и несправедливой статьи «Без божества, без вдохновенья», направленной против акмеистов и лично Гумилёва в апреле 1921 года. Анна Ахматова говорила, что Блока «заставили» написать эту статью. Некоторые литераторы предполагали, что это друзья Блока потребовали от него, чтобы он рассчитался с акмеистами. В дневниковых записях Блока есть упоминание, что он несколько раз встречался с чекистом Озолиным в 1921 году и что, по крайней мере, при одной из таких встреч обсуждался провал Блока при перевыборах. И столь ли уж важно, получил ли Блок задание написать эту статью прямо из ЧК, или ему это передали через людей его окружения?
Интересно, что до опубликования эта статья стала всем известна, в том числе и Гумилёву, который в первый раз жестоко обиделся на Блока, но подготовил вполне корректный и обоснованный ответ (напечатанный после его смерти). Кто-то целенаправленно распространял статью А. Блока по городу. Но дальше еще интереснее – в 1921 году статья Блока так и не была опубликована: она вдруг стала не нужна. Гумилёва подключили к «таганцевскому делу», решено было осудить Гумилёва за причастность к Петербургской боевой организации (ПБО), что показалось проще и эффективнее, чем преследовать поэта на идеологической почве. Статья Блока была опубликована только в 1925 году, через 4 года после смерти и Блока, и Гумилёва, когда неиссякаемая популярность поэзии Николая Степановича, которого продолжали издавать посмертно, заставила искать средства его дискредитации.