Александровский бунт

Александровский бунт

В июле 1961 года всего в ста километрах от Москвы местные жители громили милицию.

«Вооружившись палками и брусьями от садовой изгороди, хулиганы стали бить стекла в окнах милиции с криками: „Бей, громи, жги!“ Они выломали входную дверь с площади, забрасывали окна и двери кирпичами и камнями…»

Это отрывки из уголовного дела № 2-56, рассмотренного в октябре 1961 года судебной коллегией Владимирского областного суда. По делу проходили 33 человека, обвиняемых «в особо циничном хулиганстве, разбое и бандитизме».

Средства массовой информации об этом не сообщали.

Очевидцев событий того страшного вечера оказалось найти еще труднее, чем документы на эту тему.

Сколько ни колесили мы по Александрову, сколько ни расспрашивали местных жителей про события давно минувших лет, все, будто сговорившись, твердили: «Не помним. Не видели. Не знаем». Ощущение такое, что 37 лет назад в этих людях напрочь убили желание за что-то бороться, против чего-то протестовать.

Впрочем, одного человека, который рассказал обо всем без характерного для его земляков испуга, мы все же нашли. Вспоминает Михаил Андреевич Сергеев, в ту пору старшина милиции, участник подавления мятежа:

Дело было в 8 вечера. Я дежурил. Вижу – идут через центральную площадь два солдатика. Сильно пьяные. Я их остановил и задержал, они сопротивляются, буянят. Ну, все-таки взял я их и повел в отделение. Аккуратно вел, не бил. Тут какая-то женщина начала кричать: мол, вот, менты поганые, солдатиков мучают! А народу вокруг много было, как всегда вечером, поддатые. Ну и начали тоже возмущаться, кто-то предложил освободить солдат. Еле их довел. Сдал Коле Лутохину, дежурному. А люди в это время совсем раззадорились. Смотрю – уже бегут к отделению с камнями, зажигают факелы из газет, кидают в окна. В отделении, как назло, никого почти не было – я да дежурный. Что делать? Врываются остервенелые люди с молотками, булыжниками – и давай рыться в столах, жечь документы… Открыли дверь в вытрезвитель, всех выпустили. Потом зажгли мотоцикл и толкнули его на тюремные ворота, чтобы и уголовников освободить… Начальник тюрьмы Хаметдуллин взял на себя ответственность – открыл огонь по хулиганам, убил одного. Но зэки уже вырвались на волю, побежали по площади. Я вынул пистолет и кричу: «Кто убежит, убью!»

Всю ночь стреляли, кругом горело. Пожарные машины не могли подъехать – мятежники их не подпускали. Вводили войска, конечно, брали всех под стражу, кто бежал – стреляли. Троих, помню, убили, многих ранили. Страшная была бойня. Мне потом за участие в подавлении мятежа благодарность объявили, премию дали 20 рублей.

Михаил Андреевич вспоминает о бунте даже охотно: «А чего мне таить? Чего бояться? Я служил честно, супротив совести не шел».

Судя по уголовному делу, все осужденные были, что называется, люмпены: с образованием в 4–7 классов, многие ранее судимы за хулиганство, разбой и хищения госимущества, «морально-неустойчивые личности и пьяницы». И все как один, согласно документу, «находились в нетрезвом состоянии». Свою вину они признали лишь частично, и обвинение строилось главным образом на показаниях свидетелей. Так ли все просто в действительности? Почему именно этот год стал столь богатым на народные волнения (незадолго до этого был муромский мятеж)? Почему, если дело только в водке, все так тщательно скрывалось?

Начавшаяся «оттепель», можно предположить, стала течью, прорвавшей плотину терпения людей. Жизнь в захолустье была удручающе бедна и однообразна, а на экранах телевизоров, которые в несметном количестве гнали на местном радиозаводе, уже показывали белые заморские пляжи и нездешних красоток. По воспоминаниям старожилов, с продуктами тогда было тяжело, жизнь казалась каторгой, рабочие ходили вечно хмурые и недовольные.

Ситуация с солдатиками, которых встретил милиционер, видимо, стала последним словом в долгом разговоре александровцев о гадостях жизни. Какие-то искры зажгли костер этого бессмысленного бунта…

Добавить комментарий