В борьбе против идейного влияния революции роялисты создали настоящий культ «мучеников» — Людовика XVI и Марии-Антуанетты. Но при этом сразу возникло одно неприятное обстоятельство: как объяснить, что не только народ не вырвал из рук «злодеев», т. е. революционеров, «обожаемого монарха», но и дворяне оказались также бессильными спасти короля и королеву. Эта немощь роялистского сопротивления «кучке злодеев» никак не поддавалась удобному объяснению.
На этой почве очень рано возникла легенда: если не удалось вызволить короля, то зато роялисты сумели тайно похитить и увезти из Франции его сына и наследника, которого в эмигрантских кругах именовали Людовиком XVII. Спрос рождает предложение. Когда после 1815 г. спрос увеличился, Людовик XVII вскоре нашелся. Правда, было сразу несколько Людовиков но все они оказались не очень искусными мошенниками и были разоблачены без особого труда.
Претендент обнаружился даже за океаном. Им оказался уроженец штата Нью-Йорк метис Элизар Вильямс, который имел немалое число последователей. В разное время объявилось до 40 претендентов! (Окончательно деградировавшего представителя этой малопочтенной компании «Людовиков XVII» весьма красочно изобразил Марк Твен, повествуя о приключениях Гекльберри Финна.)
Все эти Людовики, следует повторить, быстро были разоблачены. Все, кроме одного, с которым дело обстояло далеко не так ясно.
Дофин (наследный принц), сын Людовика XVI и Марии-Антуанетты, Шарль-Луи герцог Нормандский был во время революции отдан в семью башмачника Симона. Эта мера была продиктована вовсе не желанием «наказать» 7-8-летнего ребенка, а, напротив, верой во всемогущество воспитания, убеждением, что лишь в честной, трудовой семье «сын тирана» превратится в полезного члена общества. Левый якобинец Шомет выразил желание, чтобы «маленький волчонок забыл бы о своем ранге». Слухи, распространявшиеся в роялистских кругах, о том, что супруги Симон жестоко обращались с порученным их попечениям ребенком, были лишены основания. Симон, убежденный якобинец, стремился воспитать мальчика преданным сторонником республики, а его жена явно полюбила доверенного ей мальчика.
Во время острой политической борьбы жирондистов и якобинцев и позднее внутри якобинского блока столкнувшиеся фракции обвиняли друг друга в стремлении использовать дофина в политической игре. Это отразилось и на обвинениях, выдвинутых против жирондистов, которым, в частности, приписывалось намерение «захватить Тампль и провозгласить королем Людовика XVII». Эбертистам и дантонистам также инкриминировались аналогичные стремления, планы реставрации монархии во главе с малолетним сыном казненного короля. Стоит добавить, что это не были просто обвинения, выдвигавшиеся с целью дискредитации противника. Различные политические группировки действительно подозревали друг друга в подобных намерениях, и эти подозрения, поскольку дело шло о некоторых лидерах, включая будущих участников контрреволюционного переворота 9 термидора, не были лишены основания. Известна угроза Дантона: «Пусть Робеспьер опасается, чтобы я не вставил ему дофина как палку в колеса». Дантонист Фабр д'Эглантин наряду с немалым числом ему подобных считал, что возведение на трон «Людовика XVII» было бы лучшим средством... «спасти республику». Один из влиятельных деятелей революционного правительства, скрытый противник Робеспьера, лукавый интриган Барер сообщает в своих мемуарах, что весной 1794 г. он получил от одного очень «известного» лица из Швейцарии предложение организовать бегство дофина в Базель. Барер, опасаясь ловушки, сообщил об этом предложении другим членам правительства. (Впоследствии во время переворота 9 термидора тот же Барер клеветнически обвинял Робеспьера в намерении «возвести на трон сына Людовика XVI».) Английский шпион доносил в это время о планах робеспьеристов увезти дофина из Парижа на юг, если неприятельские армии приблизятся к столице. Среди бумаг Робеспьера были обнаружены деловые записи его сторонника Пэйяна, который в марте 1794 г. стал национальным агентом Коммуны Парижа. В этих заметках, относящихся, вероятно, к маю 1794 г., содержатся следующие пункты: «1) назначить повара; 2) приказать арестовать старого; 3) принять на службу Виллера, друга Сен-Жюста; 4) Поручить мэру и агенту Коммуны увольнение; 5) Николя обучит Виллера; 6) опиум; 7) врач; 8) назначение членом Совета; 9) дополнительно ввести в первые же два или три дня; 10) представляемый нам отчет».
Эти краткие заметки для памяти возможно расшифровать. Повар Ганье оставался единственным, еще не удаленным из числа служащих Тампля; бывший драгунский офицер Виллер пользовался доверием Сен-Жюста и привлек к себе внимание Робеспьера; Николя – активный робеспьерист, был официальным издателем материалов Революционного трибунала. Новых лиц следовало ввести в Совет Тампля. Опиум нужен был для того, чтобы усыпить кого-то, а врач – для наблюдения за действием наркотика.
После крушения якобинской диктатуры в результате контрреволюционного переворота 9 термидора Симон погиб на эшафоте в числе других членов Парижской коммуны – сторонников свергнутого Робеспьера. Новые термидорианские власти решили содержать ребенка, объявленного за границей «королем Людовиком XVII», в тюрьме Тампль: слишком велика была опасность, что он будет похищен роялистами и станет центром сосредоточения сил дворян-эмигрантов; 8 июня 1795 г. 10 лет от роду «Людовик XVII» умер в Тампле. Есть документы, засвидетельствовавшие его смерть и погребение в общей могиле. Попытки найти останки дофина, предпринятые после реставрации Бурбонов, остались безуспешными.
Очень рано возникла версия о спасении дофина, появились претенденты на роль Людовика XVII. Так был завязан узел, распутать который пытались потом десятилетиями в ходе газетной полемики и судебных процессов, запросов в парламентах и официальных правительственных заявлений, в сотнях исследований, в работах специального Исторического общества и журналах, целиком занятых изучением этого вопроса.
Такому непрекращавшемуся вниманию способствовали личные и политические интересы влиятельных кругов. В эпоху Реставрации и июльской монархии притязания будто бы «спасшегося» дофина вызывали смущение среди приверженцев Бурбонов и нескрываемую иронию среди республиканцев, отмечавших это появление «самого законного», «легитимного» из всех претендентов на французский престол. Позднее, в конце XIX в., вопрос о дофине стал одним из излюбленных способов подогревания интереса обывательской публики к пропаганде монархистов. Тут переплелись и планы монархической реставрации во Франции в конце XIX В., и нравы падкой на сенсацию бульварной печати. Исследования, посвященные вопросу о «Людовике XVII», можно с основанием приводить в качестве примера занятия буржуазных историков малозначительными сюжетами и ухода от подлинно важных научных проблем. Все это так. И все же это вопрос, который нельзя обойти в повествовании о тайной войне.
Важен, конечно, вовсе не вопрос, были ли «законны» (с точки зрения легитимистов – сторонников «законной» монархии Бурбонов) притязания претендента на роль Людовика XVII. Куда интереснее установить, имела ли место та напряженная борьба разведок, которая должна была разыграться в случае, если Шарля-Луи действительно увезли из Франции и вместе с тем обеспечили его полное «устранение», по крайней мере из политической жизни. Если история бегства «Людовика XVII» не вымысел, то перед нами один из наиболее запутанных и совсем не столь уже маловажных эпизодов тайной войны в годы Великой французской революции и наполеоновской империи, в период, когда реставрация монархии Бурбонов была возможностью, остававшейся в сфере практической политики и потом превратившейся в действительность (1814—1830 гг.). Да и позднее возможность новой реставрации Бурбонов отнюдь не была исключена, причем многие современники считали ее значительно более реальной, чем она была в действительности.
В претендентах, как уже отмечалось, недостатка не было. Один из них, авантюрист Жан-Мари Эрваго, пользовавший тайным покровительством наполеоновского министра полиции Фуше, умер в 1812 г. Среди других кандидатов были явные мошенники вроде Ришмона, который в 1834 г. был приговорен к 12 годам каторги. Единственным претендентом, притязания которого нельзя было отвергнуть с легкостью, был некий Карл-Вильгельм Наундорф, появившийся неизвестно откуда в Берлине и ставший часовщиком. В своих мемуарах, изданных в 1834 г. он рассказывает, как якобы его похитили из Тампля, положив в камеру большую куклу, как удалось обмануть полицию Директории, как ему пришлось кочевать из страны в страну. Его не раз какие-то таинственные враги бросали в тюрьму (предполагалось, что «дофина» преследовали агенты Людовика XVIII, находившегося тогда в эмиграции, поскольку спасшийся Шарль-Луи был бы в глазах роялистов законным королем Франции). В 1810 г. он явился к полицей-президенту прусской столицы и передал имевшиеся у него документы, свидетельствовавшие об его истинном имени и происхождении. Лекок взял бумаги для передачи прусскому королю, а взамен претендент получил паспорт на имя Наундорфа, уроженца Веймара, и поселился в городе Шпандау. Если в остальных своих частях рассказ Наундорфа не допускает проверки, то в данном случае бесспорным фактом является, что не удалось найти следов происхождения Наундорфа и прусские власти пошли на выдачу ему заведомо фальшивого паспорта. Это было установлено, когда Наундорф связался с какими-то темными личностями при покупке дома и в результате попал на скамью подсудимых. Выяснилось, что в Веймаре не родился и не проживал никакой Карл-Вильгельм Наундорф. Рассказы Наундорфа о своем происхождении вызвали, естественно, недоверие судей, и претендент, ставший к этому времени главой умножавшегося семейства, попал на три года в тюрьму (1825—1828 гг.). После выхода на свободу, получив известие о том, что прусский король якобы отдал распоряжение об его новом аресте, претендент бежал из Пруссии и после скитаний по другим германским государствам в 1833 г. прибыл во Францию.
Надо сказать, что и во время Империи, и после реставрации, и даже после июльской революции, когда Бурбоны лишились престола, но перспектива их нового возвращения к власти долго еще не считалась исключенной, притязания Наундорфа имели известное значение: он мог выступать как орудие каких-то влиятельных, скрытых сил. Поэтому вопрос о последних месяцах пребывания Шарля-Луи в Тампле и версия об его похищении снова и снова служили предметом внимательного анализа. При этом вскрылся ряд интересных обстоятельств. Имелись сведения, что присутствовавший при вскрытии тела агент Комитета общественной безопасности Сенар составил заметку, в которой указывалось, что умерший не дофин. Сам Сенар скончался через несколько месяцев после этого, в марте 1796 г. Врач Десо, наблюдавший дофина, умер 1 июня – за неделю до смерти своего пациента. Племянница Десо, мадам Тувенен, в 1845 г. уверяла, будто ее дядя сообщил нескольким депутатам Конвента, что дофин был подменен другим ребенком. После этого Десо был приглашен на званый обед, по возвращении домой почувствовал себя больным и вскоре скончался. Этот рассказ подтвердил в Лондоне доктор Аббейе, ученик Десо, который, по его словам, опасался также за собственную жизнь. Тюремные сторожа Гомен и Лан в эпоху Реставрации и июльской монархии твердили, что умерший ребенок – дофин. Однако они могли это утверждать в угоду сильным мира сего, явно не заинтересованным в установлении истины (оба сторожа получали пенсии и другие подачки). Были найдены письма третьего сторожа –Лорана, который был приставлен к дофину еще до того, как вступили в должность Гомен и Лан. Письма сообщают о подмене Шарля-Луи другим ребенком. Однако аутентичность самих писем может быть поставлена под сомнение, В последующие годы «дофина» встречали и «узнавали» различные лица, видевшие его ребенком в Версале. Когда же в 1834 г. в Париже появился Наундорф, его сразу признали Жоли, последний министр юстиции при Людовике XVI, и мадам Рамбо, гувернантка дофина. Другой вопрос, насколько имело цену это узнавание – отождествление пятидесятилетнего человека с пятилетним ребенком, которого они видели много десятилетий назад. Сестра Шарля-Луи Мария-Тереза герцогиня Ангулемская демонстративно отказывалась вступать в какие-либо переговоры с Наундорфом и обсуждать детские воспоминания, которые он рассказывал и которые, если бы они соответствовали действительности, могли принадлежать только Шарлю-Луи. Однако герцогиня была замужем за сыном графа Артуа, позднее короля Карла Х, и ее шансы стать королевой Франции зависели от признания брата умершим. По утверждению Наундорфа, на него не раз совершались покушения – в Париже и в Лондоне, куда он перебрался после высылки из Франции.
В 1845 г, претендент умер. Его наследникам, натурализовавшимся в Голландии, нидерландский король предоставил право носить фамилию Бурбонов. Французские суды столь же неизменно отказывали им в этом праве. Вопрос постепенно терял политическое значение, превращаясь в одну из неразгаданных загадок истории. Интерес к ней подогрел известный французский историк А. Кастело, опубликовавший в 1947 г. книгу «Людовик XVII. Раскрытая тайна». Главное внимание в этой книге привлекал рассказ о произведенной судебно-медицинской экспертизе – сравнении прядей волос Наундорфа и дофина (сохранившихся в его деле). Экспертиза подтвердила, что они принадлежат одному и тому же лицу! К середине 50-х годов число книг о «тайне Тампля» далеко перевалило за две сотни. К ним надо добавить процесс в Высшем апелляционном суде, который был затеян потомками Наундорфа, настаивавшими на аннулировании акта о смерти дофина и признании его умершим в 1845 г. В ходе судебного разбирательства была внесена ясность в ряд вопросов.
Например, было установлено, что переговоры с Мадридом могли побудить некоторых членов термидорианского правительства участвовать в похищении мальчика или способствовать усилиям роялистов в этом деле. Испанские Бурбоны ставили условием заключения мира (весьма выгодного для Франции, которая была вынуждена воевать с вражеской коалицией держав) выдачу дофина. Открыто согласиться с этим требованием термидорианцы не могли, не роняя своего престижа, тем более желательным становилось для них «исчезновение» Шарля-Луи.
Выявилось также непонятное и подчеркнутое равнодушие Людовика XVIII к памяти племянника. Он был единственным из членов королевской семьи, по которому на протяжении всего периода реставрации не служились поминальные обряды.
Многие считали утверждение Наундорфа о том, что он передал свои бумаги полицей-президенту Лекоку, выдумкой и притом не очень ловкой. Трудно представить себе, чтобы бумаги могли сохраниться после всех тех бесчисленных приключений и злоключении, которые, по уверению Наундорфа, ему пришлось пережить. Однако один немецкий аристократ клятвенно засвидетельствовал в 1949 г., что принц Август-Вильгельм Прусский сообщил ему в 1920 г., будто видел в немецком архиве эти бумаги, безусловно подтверждавшие притязания Наундорфа. Таковы новые аргументы «за». Но число доводов «против» или, по крайней мере, недоуменных вопросов возросло еще более. Мог ли Наундорф не знать французский язык, если он был дофином и до 10 лет говорил только по-французски? Между тем в своей декларации Наундорф прямо заявил, что «забыл» родной язык. Сторонники его пытаются ослабить силу этого аргумента «против» ссылками на то, что после приезда во Францию Наундорф уже умел говорить по-французски, объясняясь со многими «признавшими» его лицами. Очень серьезным доводом «против» является отсутствие малейших сведений о том, кем именно было осуществлено похищение. Письма Лорана, о которых речь шла выше, теперь признаются подделкой даже частью приверженцев Наундорфа.
Сторонники Наундорфа в течение целого века упорно утверждали, что герцогиня Ангулемская сообщила всю правду в своем завещании, которое, по ее желанию, должно было быть вскрыто через 100 лет после ее смерти, т. е. 19 октября 1951 г. Однако и после этой даты не было найдено никаких следов завещания. Вместе с тем опубликованные сравнительно недавно письмо герцогини Ангулемской доказывают, что она, вопреки своим публичным заявлениям, не верила в смерть брата в Тампле.
Новая экспертиза волос (даже если считать, что это действительно волосы Наундорфа и волосы дофина) выявила, что они принадлежат разным лицам. Кастело пришлось выпустить новое издание своей книги, доказывая, что Наундорф – самозванец.
Установлен был и дополнительный акт. Дофину были сделаны прививки на обеих руках. А на теле умершего Наундорфа такая прививка была обнаружена только на одной руке. Но, может быть, это лишь более поздняя прививка, сделанная всем жителям Берлина в 1810 г.?
Выяснились и некоторые обстоятельства, связанные с кончиной дофина. Незадолго до смерти его посещали чиновники Коммуны — Герен, Дамон, которые знали его ранее и должны были бы обнаружить подмену. Оба они подтвердили (один – в 1795 г., другой – в 1817 г.), что виденный ими ребенок был дофин. Что касается смерти Десо – она последовала, к слову сказать, 20 мая, а не 1 июня 1795 г., как утверждалось ранее, — то в ней вряд ли было что-либо таинственное. В госпитале, где он служил, вспыхнула эпидемия, от нее, помимо Десо, умерло двое его коллег – Дюбю и Ферран, которые не видели дофина, Так что нет никаких доказательств отравления.
Один из еще неопровергнутых аргументов защитников претендента – это сохраняющаяся неизвестность места рождения Наундорфа. Но мало ли людей, происхождение которых не удается выяснить, особенно если они сами принимали меры, чтобы скрыть свое прошлое. Поиски обнаружили, что Наундорф даже после своей женитьбы вел некоторое время себя как лютеранин, а не как католик Путем сопоставления ряда бумаг из немецких архивов можно с известной долей правдоподобия отождествить Наундорфа с Карлом Вергом — дезертиром из прусской армии.
Тем не менее это отождествление базируется лишь на предположениях. К тому же во время произведенного в сентябре 1950 г. медицинского анализа останков Наундорфа эксперт, доктор Хулст, заявил, что, судя по скелету, исключено, чтобы Наундорф умер в возрасте старше шестидесяти лет. Если бы Наундорф был дофином, ему в момент смерти, в 1845 г., было бы как раз шестьдесят лет. А Карлу Вергу, родившемуся в 1777 г., было бы 68 лет. Имеется свидетельство, что будто бы дочь герцога Беррийского подтверждала признание ее отцом притязании Наундорфа – о чем претендент неоднократно заявлял и что считалось лишним доказательством обмана. Очевидно также, что часовой подмастерье в 1810 г. возбуждал почему-то особый интерес берлинского полицмейстера Лекока.
Вместе с тем экспертиза волос дофина и ребенка, умершего 8 июня 1795 г. в Тампле, говорит о том, что они принадлежали разным лицам. Может быть Наундорф имел какое-то отношение к бегству из Тампля, если оно имело место. Это может объяснить знание им каких-то подробностей жизни дофина, чем он и убедил мадам Рамбо и других бывших придворных Марии-Антуанетты.
Хотя французский суд отверг ходатайство наследников Наундорфа, его сторонники и не думают складывать оружие. Ажиотаж вокруг «тайны», питаемый главным образом страстью к сенсации, но нередко приобретающий реакционную политическую окраску, по-прежнему не стихает.