В это погожее январское утро 1907 года глава черносотенного «Союза русского народа» доктор Дубровин проснулся в прекрасном настроении. Вчера генерал Трепов сообщил, что его вместе с ближайшими сподвижниками по союзу приглашает на очередной званый ужин во дворец Николай II.
Эта новая царская милость давала все основания думать, что возглавляемая Дубровиным организация вновь получит на свою деятельность солидные субсидии из царской казны. Дубровину казалось, что император любил, хотя и всегда тайно, принимать во дворце черносотенцев; он чувствовал себя в их среде исключительно весело и непринужденно.
В назначенное время Дубровин со своей командой прибыл к царскому дворцу. Как всегда, у входа их встретил генерал Трепов и провел в одну из комнат-зал, где стоял стол, уставленный бесчисленными бутылками с винами, водкой и всевозможными закусками.
Ужин прошел на славу. Изрядно подогретые возлиянием, присутствующие с чувством, под аккомпанемент оркестра народных инструментов, исполнили популярные русские песни. В хоре принимал участие и Николай. Когда все уже порядком захмелели, царь подал знак оркестру, и он заиграл «Барыню». Выйдя на середину комнаты, царь, одетый в малиновую косоворотку, подпоясанную шнурком, и широкие защитного цвета шаровары, заправленные в сапоги, пошел танцевать под восторженные крики и громкое хлопанье в ладоши присутствующих; он выделывал при этом такие коленца, которых уж никак нельзя было ожидать от такого с виду флегматика. В пляске приняли участие все присутствующие.
Наплясавшись, все снова уселись за стол. Держа бокал с шампанским, Николай II поднялся. Все почтительно замолчали, ожидая, что скажет император. Обращаясь к собравшимся черносотенцам, царь произнес тост: «Да будет мне «Союз русского народа» надежной опорой. Желаю вам счастья, господа. Ура!»
Черносотенцы так громко гаркнули ответное «ура», что, казалось, в окнах вылетят стекла. Послышались возгласы:
— Надейся на нас, надежа-государь, мы за тебя в огонь и в воду! Смерть крамольникам и их покровителям!
Провожая гостей после затянувшегося далеко за полночь ужина, Трепов задержал у выхода Дубровина:
— Нам надо поговорить, господин Дубровин. Не соблаговолите ли пройти в мой кабинет?
Когда они уселись в креслах друг против друга, Трепов начал без предисловий:
— Господин Дубровин, не могли бы вы и ваши люди оказать одну очень важную услугу государю? Мне известно, что вы не любите графа Витте. Признаюсь вам по секрету, что и государю он весьма не по душе. Вчера он мне сказал: «Терпел и терплю этого субъекта по чисто тактическим соображениям. Но моему терпению, кажется, пришел конец». Витте по всем вопросам имеет собственное, отличное от мнения государя, суждение и при этом, как видно, в грош не ставит мнение его величества. Все его поведение, особенно после вырванного им у государя Манифеста 17 октября 1905 года, говорит за то, что граф забыл, кто в России император. Пришла пора ему об этом напомнить. Мне стало известно, господин Дубровин, что Витте собрал какие-то материалы. Он намеревается использовать их для компрометации в печати государя, наших финансов и нашего управления. Не случайно к нему зачастил его сотрудник – в бытность Витте министром финансов – некто Гурьев. Это опытный публицист, с бойким пером. Все наши попытки через Фредерикса (министр двора) заставить графа Витте передать государю материалы, которые он хранит в своем особняке, ни к чему не привели. На все вопросы Витте говорит одно: никаких материалов у него нет и ничего сенсационного он публиковать не собирается. А вместе с Гурьевым готовит якобы совершенно нейтральную работу – об экономике Дальнего Востока, и если она и будет опубликована, то только после его смерти. Между тем Витте лжет. Мы точно знаем, что материалы, о которых идет речь, у него есть.
Не могли бы вы, — продолжал Трепов, — через ваших наиболее надежных людей как-нибудь изъять или по крайней мере уничтожить материалы, которыми располагает Витте. Мне бы не хотелось привлекать к этому, не скрою от вас, весьма щекотливому делу подчиненную мне секретную полицию. Если изъятие бумаг у Витте вдруг получит огласку в газетах и все узнают, что в деле замешана государственная секретная полиция, это вызовет крайне нежелательную сенсацию. Если же обвинят так называемых «правых», то есть вас, это никого не удивит, будет воспринято как должное. Я говорю так, на всякий случай. Я не сомневаюсь, что все удастся сохранить в строжайшей тайне.
— Позвольте, генерал, искренне поблагодарить за столь высокое доверие, оказанное мне, — после некоторого молчания заговорил Дубровин. – Хочу вас заверить, что мы сделаем все возможное, чтобы защитить обожаемого нами государя.
Дубровин замолчал, словно что-то обдумывая, и продолжил:
— Мне думается, что легче всего было бы эти виттевские документы уничтожить вместе с его особняком. Бах – и ничего нет, — рассмеялся Дубровин.
Выждав небольшую паузу, он, как бы подбирая нужные слова, проговорил:
— Однако в этом случае могут пострадать и Витте, и его близкие.
Трепов чуть заметно усмехнулся:
— Все мы в руках Божьих.
На другой день после беседы Трепова с Дубровиным на Мойку, в дом № 12, к начальнику Петербургского охранного отделения, жандармскому полковнику Герасимову, слывшему мастером политического сыска, пожаловали генерал Трепов и его помощник сенатор Гарин. Герасимов засуетился, стараясь как можно лучше принять именитых гостей. Но от предложенного им чая с бисквитным печеньем и вина те отказались, перейдя сразу к делу.
— Вчера, — заговорил Трепов, — государь император сетовал на то, что подчиненная мне секретная полиция плохо борется с революционерами, в том числе и с террористами. Мы приехали, чтобы вместе с вами наметить практические мероприятия для усиления борьбы с революционным движением.
Трепов прошелся по огромному кабинету Герасимова, остановился напротив Гарина и закончил:
— Послушаем, что нам скажет такой опытный человек, как господин Гарин.
Гарин поднялся.
— Сидите, сидите, — остановил его Трепов. – Мы слушаем вас.
Гарин, попросив разрешения у Трепова, закурил, выпустил несколько колечек дыма и заговорил:
— А почему бы нам не начать активный индивидуальный террор против революционеров, ответить на их оружие их же оружием? Чем заниматься всякого рода ненужными судебными процессами над ними, куда проще и дешевле уничтожать самых активных революционеров руками их же товарищей.
Взглянув на недоумевающих слушателей, Гарин пояснил свою мысль:
— Среди революционно настроенных молодых людей, в том числе и рабочих, всегда найдется десяток-другой мечтающих всерьез заняться героической революционной деятельностью. Эти политические полукретины спят и видят, как бы войти в историю, прославиться как народные герои. Через нашу тайную полицейскую агентуру из такого сорта людей мы сколотим группки, которые от имени революционных партий будут вершить расправу над наиболее активными революционерами якобы за совершенные ими предательства революционного дела. для большей убедительности обвинений «в предательской деятельности» в охранных отделениях надо завести на всех крайне опасных для престола революционеров фиктивные дела. Важно, чтобы из этих дел было бы видно – эти лица – тайные агенты политического сыска. Надо обдумать и наметить пути, по которым содержание подобных досье регулярно становилось бы достоянием широкой общественности. Таким образом, мы обезглавим революцию не только физически, но и морально.
— Подобный метод борьбы с активными революционерами, — заговорил, обращаясь к Трепову, Герасимов, — конечно, попробовать можно. Но боюсь, что уж очень он откровенно авантюристичен. По-моему, революционеры очень скоро его разгадают, предупредят своих товарищей и перестанут верить данным, исходящим из полицейских источников. Наших же провокаторов просто перебьют. Но, повторяю, попробовать можно. Как временная мера этот метод может оказаться весьма эффективным.
Трепов в знак согласия покивал головой.
— Значит, решено, начинаем активный индивидуальный террор против крамольников, — сказал он. — И здесь приказ «патронов не жалеть», по-моему, тоже весьма уместен.
— Вы что-то хотели сказать, полковник? – заметив движение Герасимова, обратился к нему Трепов.
— Ваше превосходительство, — Герасимов вытер вспотевший лоб (как не хотелось бы ему в этом признаваться, но он очень боялся этих двух волков, приехавших к нему), — нужно существенно увеличить ассигнования на наших «стипендиатов» В высших учебных заведениях. Практика показывает, что подавляющая часть террористов – выходцы из студенческой среды. Чтобы держать эту среду под нашим контролем, требуется намного увеличить число таких «стипендиатов» (Петербургское охранное отделение еще со времен Зубатова практиковало прием на работу в охранку в качестве тайных агентов студентов высших учебных заведений. Они занимались политическим сыском в студенческой среде, выполняли самые «деликатные» провокаторские поручения и ежемесячно получали заработную плату от охранного отделения. В жандармской среде таких студентов иронически называли «стипендиатами охранки»).
Трепов опять прошелся по кабинету Герасимова.
— Можете увеличить число ваших «стипендиатов», — ответил он на вопрос Герасимова, — ассигнования будут. Вчера государь сказал мне, что на борьбу с революцией государство ничего не пожалеет.
— В последнее время, — продолжал Герасимов, — участились случаи освобождения арестованных революционеров за недостаточностью улик. На этом основании даже некоторые суды освобождают арестованных.
— Все еще не научились, как нужно работать, рассмеялся Гарин. — Если нет улик, их нужно уметь создавать. Надо как можно скорее научить наших людей во время проведения обысков умело подбрасывать и обнаруживать улики — ну, скажем, запрещенную литературу и оружие. Вот вам и улики. Пусть в таком случае какой-нибудь суд попробует оправдать лиц, арестованных охранными отделениями.
Гарин помолчал, по привычке побарабанил пальцами по столу.
— А знаете, полковник, — обратился он к Герасимову, — не кажется ли вам, что мы очень плохо используем в нашей тайной войне такое эффективное оружие, как девицы легкого поведения. Мужчинам свойственно в общении с прекрасным полом представлять себя этакими загадочными, романтичными героями. При этом даже некоторые опытные революционеры стараются создать себе героический ореол в глазах возлюбленной и нередко выбалтывают многие партийные тайны, подробно рассказывают о своей революционной деятельности. Вот это и надо использовать. Известно ведь, что проститутки (неважно, профессионалки они или развращенные любительницы, меняющие мужчин как перчатки) легко предают и продают своих революционных возлюбленных, и, как правило, за умеренную плату. Особенно когда на таких девиц собран или создан компрометирующий материал. Уж тогда-то они полностью в наших руках, и их можно заставить делать что угодно – получать нужные нам материалы на интересующих нас лиц или создавать вокруг них нужные ситуации. И что очень важно: не требуется даже утруждать себя разработкой сложных агентурно-оперативных мероприятий на подготовку компрометирующего материала на таких девиц. Их всегда можно обвинить в вымышленных кражах у их клиентов. Этого бывает достаточно, чтобы крепко держать их в руках.
— Кажется, такой прием в английской секретной службе юмористы нежно именуют «воркованием», — вновь улыбнулся Гарин.
— Одним словом, — подытожил Трепов, — начинаем действовать как можно активнее, умело используя все способы и методы борьбы. А теперь обсудим одно весьма щекотливое дело. Господин Герасимов, располагает ли Петербургское охранное отделение какими-то сведениями о подготовке взрыва особняка председателя Совета министров графа Витте?
— Кроме анонимных угрожающих писем в адрес Витте, пока ничего конкретного нет, — насторожился Герасимов.
«Неужели я что-то прохлопал? – пронеслось в голове Герасимова. – Может быть, за тем и пожаловали ко мне руководители политического сыска России?»
Трепов вынул из кармана брюк золотой портсигар, украшенный бриллиантами, достал папиросу, закурил, тихо и медленно, словно взвешивая каждое слово, заговорил:
— Нами получены достоверные сведения: наши друзья из «Союза русского народа» задумали серьезную акцию против Витте. Нам бы очень хотелось, чтобы вы не мешали им.
Встретив недоуменный взгляд Герасимова, Трепов пояснил:
— Если бы не козни Витте, мы бы не заключили позорный Портсмутский мир и, собрав силы, в конце концов расколотили бы японцев, избавили бы Россию от позорного поражения, которое так наэлектризовало страну. Не случайно все истинно русские люди считают, что Витте не место на посту председателя Совета министров. Я не сомневаюсь, что государь император будет нам весьма признателен, если мы поможем ему избавиться от такого премьера. Это сделать тем более необходимо, что получены, правда, пока не проверенные, сведения, будто Витте в одной из бесед с директором департамента полиции Лопухиным убеждал его в необходимости через социалистов-революционеров организовать покушение на государя императора и заменить его величество его братом князем Михаилом. Лопухин якобы от участия в деле отказался, однако о таких разговорах ни министра внутренних дел, ни царя в известность не поставил.
Проводив гостей, Герасимов вызвал жандармского ротмистра Комиссарова – непременного участника «деликатных» дел Петербургского охранного отделения.
— Срочно доложи, кого из ваших агентов в «Союзе русского народа» и «Союзе Михаила Архангела» можно использовать при организации взрыва одного особняка – его хозяин чем-то не угодил государю императору. Есть у тебя такие люди?
— Как не быть, — немного подумав, ответил Комиссаров. – В «Союзе русского народа» работает Филимон Казанцев. Как вам известно, он участвовал в ликвидации профессора Герценштейна и большевика Николая Баумана. В «Союзе Михаила Архангела» наш тайный агент – вице-президент союза некто Казаринов. Правда, и тот и другой – порядочная сволочь, но использовать можно.
Получив лично от руководителя «Союза русского народа» Дубровина задание ликвидировать «проклятого социалиста» Витте, Казанцев начал подыскивать «исполнителей» среди известных ему революционно настроенных лиц. Обратился за «советом» К жандармскому ротмистру Комиссарову, у которого был на связи как тайный агент Петербургского охранного отделения. Комиссаров и назвал двух рабочих завода Тильманса – Ивана Васильевича Титова и Василия Дмитриевича Федорова, состоящих как революционные элементы на учете в охранке.
— Их можно использовать при организации взрыва. Особенно обрати внимание на Федорова, — говорил Комиссаров. – Он прямо жаждет революционных подвигов и тяготится своим политическим «бездельем».
Вскоре Казанцев близко подружился с Титовым. В действительности он оказался Семеном Демьяновичем Петровым; нелегально проживал в Петербурге под чужой фамилией после того, как в ноябре 1906 года бежал из ссылки – в ссылку же был направлен в конце 1905 года за революционную деятельность.
Однажды, сидя в трактире с Петровым-Титовым, Казанцев заговорил о том, что по всему видно: он эсер. Но теперь, мол, эсеры стали не те, что были. Больше разговаривают, чем действуют.
— Я вижу, ты парень боевой и на тебя можно положиться, — подзадоривал Казанцев. – Признаюсь тебе, я тоже революционер. Только в партии максималистов – они куда более боевые ребята, чем твои эсеры. Хочешь, предложу тебе настоящее дело. Наша партия постановила казнить одного графа: он долго прикидывался другом народа, а потом всех известных ему революционеров предал в руки царской охранки. Если ты согласен, то считай – вопрос решен. Правда, понадобится еще один человек. Нет ли у тебя такого на примете?
Через несколько дней Петров познакомил Казанцева с Федоровым, который в 1905 году перевозил из Финляндии оружие для петербургской революционной дружины. Федоров действительно жаждал активной деятельности и с большим удовольствием принял предложение Казанцева войти в группу, готовящую покушение на какого-то графа.
Пока все для Казанцева складывалось хорошо, все развивалось по разработанному Герасимовым плану. Однако через несколько дней произошло событие, которое серьезно обеспокоило не только Казанцева, но и его жандармских покровителей – Герасимова и Комиссарова: Петров заявил Казанцеву, что участвовать в подготовке взрыва особняка графа отказывается – индивидуальный террор как метод революционной борьбы он не признает. Однако мешать Казанцеву в осуществлении взрыва он тоже не станет. Удачно налаженное дело, казалось, рушится.
Посовещавшись, Герасимов и Комиссаров решили Петрова немедленно изолировать: гарантий, что он не проговорится кому-то из своих друзей-революционеров, не было. А если проговорится и, самое ужасное, их замысел станет достоянием печати, провалится не только акция против Витте – разразится небывалый скандал. Витте и его сторонники, а их немало в верхах, постараются докопаться до истины, выявить организаторов покушения, прячущихся за спиной исполнителей. «Только дай ниточку, — думал Герасимов, — весь клубок размотают».
В тот же день, 26 января 1907 года, на одной из улиц Петербурга Петров, незаметно для окружающих, был арестован и помещен в секретную камеру Петербургского охранного отделения. Герасимов даже подумывал: не ликвидировать ли ему Петрова излюбленным приемом секретных полиций всех стран – убить при попытке к бегству? Но от такой мысли отказался. В случае, если затея против Витте провалится (исключать подобную возможность, когда имеешь дело с отбросами общества, вроде Казанцева и Казаринова, не приходится), убийство Петрова без суда, начнись настоящее расследование дела, могло стать серьезным обвинением лично против него, Герасимова. Ведь убийство без суда, как его ни поворачивай, всегда тяжкое уголовное преступление, за него рано или поздно придется расплачиваться. Надеяться же в случае провала на поддержку начальства не приходится. Трепов, Гарин и Рачковский сейчас же уйдут в кусты, вообще откажутся от того, что давали какое-либо поручение Герасимову. Документов у Герасимова нет, слова к делу не пришьешь. Так что лучше с ликвидацией Петрова пока повременить, ограничиться его строгим одиночным заключением. А уж о том, чтобы с Петровым никто не установил связи, он, Герасимов, позаботится. Уж тут он не промахнется.
После ареста Петрова Казанцев получил указание от Комиссарова действовать с Федоровым, подобрать через него еще одного надежного участника. Федоров познакомил Казанцева со своим товарищем, молодым рабочим Степановым – он и стал третьим в группе. Заговорщики приступили к подготовке взрыва.
Вице-председатель «Союза Михаила Архангела» Казаринов получил от активного деятеля «Союза русского народа» чиновника для поручений при московском генерал-губернаторе графа Буксгевдена две адские машины, колоссальной взрывной силы, снабженные часовым механизмом, и передал их Казанцеву.
На другой же день Казанцев, Федоров и Степанов в 5 часов утра на извозчике направились на Каменноостровский проспект, к особняку графа Витте. Через двор соседнего с особняком дома подошли к конюшне. Федоров и Степанов с двумя адскими машинами взобрались на крышу этой конюшни, а Казанцев остался, как и было условлено заранее, ожидать их во дворе. По неизвестно кем для них приготовленной лестнице, по крыше конюшни соседа Витте – Лидваля – Федоров и Степанов забрались на крышу дома графа Витте и опустили на длинных веревках в две печные трубы принесенные ими адские машины; после этого возвратились к ожидавшему их Казанцеву.
Убедившись, что Федоров и Степанов сделали все, как было условлено, Казанцев отпустил их; сам же, отойдя подальше, остался ожидать взрыва – он должен был произойти в 9 часов утра: именно на это время был поставлен часовой механизм в обоих взрывных устройствах. Однако наступил роковой час, прошло еще два часа, а взрыва все не было. Казанцев понял: что-то не сработало. Он пошел на квартиру Степанова – там его ожидали сообщники. Казанцев начал упрекать их в том, что они плохо сработали, не так заложили мины. Федоров и Степанов в один голос утверждали, что выполнили буквально все, что от них требовалось. Сообща решили: завтра, ранним утром, извлечь мины из труб, проверить их и снова заложить. Однако на следующее утро от дворников, неподалеку от дома Витте, узнали – в особняке обнаружили заложенные мины, туда понаехало полиции видимо-невидимо. Заговорщики возвратились ни с чем.
Вот как сам Витте в воспоминаниях описывает этот факт. (Описание столь любопытно, так ярко проливает свет на роль в этом деле венценосного монарха, что невозможно не привести его как можно полнее.)
«...Пришел ко мне сверху камердинер, очень встревоженный, — пишет Витте, — и говорит, что Гурьев (Гурьев работал над материалами из личного архива Витте в одной из комнат второго этажа дома. В комнате было очень холодно; вызвали истопника, чтобы он затопил печь) очень просит меня немедленно прийти наверх по очень важному делу... Когда я пришел наверх, то увидел во вьюшке печи четырехугольный маленький ящик; к этому ящику была привязана очень длинная бечевка. Я спросил Гурьева, что это значит. На что истопник мне ответил, что когда он отворил вьюшку, то заметил конец веревки и начал тащить и, вытащив веревку аршин 30, увидел, что там есть ящик. Тогда они за мной послали. Я взял этот ящик и положил на пол. Ящик и веревка были очень мало замараны сажей... Тогда Гурьев хотел, чтобы ящик вынесли из дому и его там вскрыли. Так как я несколько раз был предупреждаем, что на меня хотят сделать покушение, то мне пришла мысль в голову, не есть ли это адская машина. Поэтому я сказал Гурьеву и людям, чтобы они не смели трогать ящика, а сам по телефону дал знать охранному отделению. В то время охранным отделением города Петербурга заведовал полковник Герасимов, ныне генерал, состоящий при министре внутренних дел. Немедленно приехали из охранного отделения, сначала ротмистр Комиссаров, ныне он завёдует жандармским управлением Пермской губернии, а в то время он заведовал самым секретным отделением в охранном отделении, за ним приехал Герасимов, потом судебный следователь, товарищ прокурора, затем директор департамента полиции, и наехала целая масса полицейских и судебных властей. Ящик этот ротмистр Комиссаров вынес сам в сад и раскупорил его. Когда он раскупорил, то оказалось, что в этом ящике находится адская машина, действующая посредством часового механизма. Часы поставлены ровно на 9 часов, между тем было уже около 11 часов вечера».
И далее: «Затем эти машины были переданы в лабораторию артиллерийского ведомства для того, чтобы сделать экспертизу. Экспертиза нашла, что машины эти не взорвались потому, что они были уложены в ящики, которые не могли дать полный ход молоточку будильника, в машине находящемуся, и поэтому молоточек будильника не мог разбить трубочки с серной кислотой, а вследствие этого и машины не могли взорваться...»
«Через 2-З месяца после этого покушения я встретил министра юстиции в Государственном совете (Государственный совет тогда заседал в дворянском собрании на Михайловской площади) и спросил министра юстиции, а в каком положении расследование, раскрыты преступники или не раскрыты? На это мне министр юстиции сказал: «Нет, еще покуда не раскрыты, а кстати, я сегодня говорил по вашему делу с государем императором». Я спросил: «По какому поводу?» Он сказал: «Вы знаете, артиллерийское ведомство сделало исследование того особого рода динамита, который был вложен в машины. Так как это взрывчатое вещество в первый раз попало в руки артиллерийского ведомства и, по-видимому, оно венского изготовления, поэтому с разрешения судебной власти одна склянка динамита была взорвана за городом, там, где происходит стрельба пушками, и оказалось, что это вещество такой силы, что если бы эти машины взорвались у вас в доме, то не только бы ваш дом был бы весь взорван и снесен, но той же участи в значительной степени подвергся бы и соседний дом Лидваля». Тогда я его спросил: «А что же государь на это сказал?» Он говорит: «Вынул из ящика своего стола план вашего дома, подробно мне показывал по плану, как и где были положены адские машины, а когда я заметил его величеству о том, что эти взрывчатые вещества были такой силы, то его величество мне заметил: «Ну, если кладут адские машины, то ведь не для того, чтобы шутить».
Особенно передернулся и скривился начальник Петербургского охранного отделения Герасимов, когда в одной из заграничных газет, любезно и строго конфиденциально – по старой дружбе – предоставленных ему заведующим заграничной агентурой департамента полиции Гартингом, увидел карикатуру мюнхенского художника Раухвергера на обожаемого монарха: «Высунувшись из чердачного окна, невысокий рыжеусый человек в горностаевой мантии кричит двум излохмаченным субъектам, примостившимся у дымохода на крыше соседнего дома: «Эй, вы, чего тянете! Сказано же вам было: заткнуть и взорвать».
К счастью для Герасимова, этих газет ни русский император, ни начальники Герасимова не видели: у Гартинга хватило здравого смысла не направлять обзор этих газет в Петербург. Он понял, что не только «оскорбил» бы императора – содержание такого обзора высшее начальство, провалившееся с организацией покушения на Витте, несомненно, расценило бы как желание подсидеть его. Дальновидность Гартинга спасла не только его собственную карьеру, но и служебное благополучие Герасимова после получения таких газет его бы уж точно прогнали со службы.
Можно себе представить, какая буря разыгралась в недрах царской секретной полиции, когда стала известной неудача с покушением на Витте! Сколько проклятий и упреков обрушилось на головы «неудачников» Герасимова и Комиссарова! Однако те сумели оправдаться: они-де косвенно участвовали в операции, в неудаче виноваты лишь черносотенцы.
В конечном итоге взаимные обвинения руководителей секретной полиции привели к тому, что этот вопрос попросту замяли. На совещании Трепова, Гарина, Рачковского и Герасимова было решено: после того как утихнет газетная шумиха с покушением на Витте, Казанцев должен довести порученную ему миссию до конца, но теперь уже «обычным» путем – бросанием бомб в карету или автомобиль Витте, когда тот будет проезжать по улице.
Прежде всего Казанцев позаботился о том, чтобы Федоров по примеру Петрова не отказался вообще участвовать в покушении на Витте. Чтобы j1учше и надежнее им управлять, он решил заставить Федорова совершить убийство какого-нибудь известного социал-демократа или, на худой конец, какого-нибудь известного либерала. Когда Казанцев поделился этими своими соображениями с Комиссаровым, тот одобрил идею, но предупредил: такой акт удобнее совершить не в Петербурге, а в Москве – там есть и подходящий «объект»: депутат Государственной думы, редактор «Русских ведомостей» профессор Иоллос.
— Этот профессоришка, — возмущался Комиссаров, — приносит нам последнее время немало хлопот своими выступлениями в Думе и статьями в газете.
Комиссаров снабдил Казанцева фотокарточками Иолласа, выдал 300 рублей на расходы, и тот вместе с Федоровым выехал в Москву. Перед поездкой Казанцев сумел убедить соучастника, что провал со взрывом особняка якобы сильно подорвал их репутацию в глазах руководства партии. Новое задание, вероятно, означает их проверку на надежность. На вопрос Федорова, кто такой Иоллос и за что приговорен к смерти, Казанцев рассказал, что это какой-то журналист, член партии максималистов, ставший агентом охранки. Он выдал многих боевых товарищей, к тому же присвоил 80 тысяч рублей, изъятых на нужды революции представителями партии при захвате банка в Фонарном переулке.
В Москве направились на квартиру Казанцева. На самом деле это была одна из конспиративных квартир Московского охранного отделения. Казанцев заверил Федорова, что в этой большой и со вкусом обставленной квартире № 4 в доме 36 по Грузинcкой улице он проживает по паспорту на имя Казимира Ивановича Олейко, поскольку находится на нелегальном положении. Рассказал, что человек, ради которого они приехали в Москву, живет на углу Спиридоньевской и Бронной улиц и ежедневно ходит на работу в редакцию «Русских ведомостей». Что на пути этого журналиста в редакцию – на углу улиц Спиридоньевской и Никитской – есть удобный проходной двор: возле него можно встретить и застрелить этого субъекта, а потом благополучно скрыться.
— Завтра я тебе покажу этого человека, — закончил инструктаж Казанцев.
На следующее утро Казанцев действительно показал этого человека; он медленно шел по улице.
— Давай, действуй, — приказал Казанцев Федорову. И Федоров пошел за человеком, перегнал его и остановился у калитки проходного двора – на углу Спиридоньевской и Никитской. Когда Иоллос подошел к калитке проходного двора, Федоров примерно с пяти шагов четыре раза выстрелил в него из браунинга. Все четыре пули, выпущенные им, попали в лицо Иоллоса – он умер на месте.
Пробежав через проходной двор на соседнюю улицу, Федоров вскочил в пролетку подвернувшегося извозчика и скрылся. Он не пошел на встречу с Казанцевым, к Тверской заставе, как было условлено, а сразу направился к нему на квартиру, решив подождать у дома. Вскоре пришел и Казанцев, начал поздравлять Федорова с успешной операцией. Неожиданно Федоров сказал:
— Я так тебе доверяю, что даже не спросил фамилии человека, на которого совершил покушение.
— А зачем тебе его фамилия? – проворчал Казанцев.
— И все-таки, кого же я убил? – задумчиво проговорил Федоров. – Можно узнать?
— Получим вечерние газеты, узнаем, — отозвался Казанцев. – Я и сам-то знаю его только по фотографиям. Да брось ты об этом думать. Выполнил партийное задание, и молодец.
Федоров едва дождался вечерних газет, за которыми сходил Казанцев. Из газет Федоров узнал, что им убит либеральный профессор, народный представитель в первой Государственной думе, которому, как писали газеты, черносотенцы за его активную революционную деятельность давно угрожали смертью.
— Какой же он предатель, — удивленно воскликнул Федоров, — когда его травили и поносили черносотенцы?
— Ну-ка, покажи! – взял из его рук газету Казанцев.
Прочитав заметку об убийстве Иоллоса, он насмешливо сказал:
— Нашел кому верить. Они всегда так делают, когда хотят выгородить предателя, замаскировать его предательство. Именно с этой целью черносотенцы и поносили этого Иоллоса. А ты, дурак, поверил. Эх, неопытность, неопытность! Молод еще. Ну, ничего, придет время, научишься отличать правду от неправды.
Какая-то смутная тревога шевельнулась в душе Федорова. Что-то Казанцев явно не договаривает и, вообще, похоже, говорит неправду. Если он сказал правду, то почему прячет глаза? Словно молния мелькнула мысль: «А не черносотенец ли Казанцев и не маскируется ли под революционера?» Уж очень он не похож на революционера, на тех людей, с которыми Федоров так тесно общался в 1905 году. Книг запрещенных не читает, сильно пьет, до сих пор не познакомил ни с одним из своих товарищей по партии, все только торжественно передает указания какого-то неизвестного партийного руководства. «А вдруг я: игрушка в руках контрреволюционеров?» — похолодел от мысли Федоров.
Сильно захмелевший Казанцев не заметил, что с Федоровым творится что-то неладное. Удобно развалившись на диване, Казанцев проговорил:
— Завтра в Питер. А там ликвидируем Витте и станем народными героями. Да и денег из партийной кассы за этот подвиг отвалят нам немало!
«Конечно, — утвердился в своих сомнениях Федоров, — никакой он не революционер. Разве настоящий революционер такое скажет?» Все революционеры, которых в своей жизни встречал Федоров, были абсолютно бескорыстны и высокоидейны. А этот – «отвалят нам немало!».
29 мая 1907 года недалеко от насыпи Ириновской железной дороги был обнаружен труп неизвестного мужчины с изуродованным лицом, около которого валялись две бомбы. Сыскной полиции удалось установить: это труп активного черносотенца, члена «Союза русского народа» Филимона Казанцева. Поскольку он состоял тайным агентом Петербургского охранного отделения, все материалы, которые полиции удалось собрать о его убийстве, были изъяты из сыскного отделения и переданы в охранку Герасимову.
Как же, однако, развертывались события, предшествующие смерти Казанцева?
Возвратившись в Петербург, Федоров поделился своими сомнениями со Степановым.
— А ты знаешь, — сказал Степанов, — ведь Казанцев дал мне новое партийное поручение – убить ординатора глазной лечебницы доктора Бельского. Уверяет, что он активный и опасный для партии максималистов черносотенец. Давай проверим, так ли это.
Проведенная проверка показала, что Казанцев их нагло обманывает: Бельский не черносотенец, даже наоборот – революционно настроенный человек, активно помогает большевикам.
— Да, влипли мы, Степанов, с тобой в историю, — схватился за голову Федоров.
Степанов, темпераментный молодой рабочий, задумчиво проговорил:
— Завтра Казанцев пригласил меня к себе на квартиру, хочет детально обговорить план покушения на Бельского. Может, удастся что-нибудь узнать и о наших подозрениях. Хотя и сейчас уже ясно: Казанцев – человек темный, нечестный.
На следующий день Степанов был на квартире Казанцева. Тот отлучился в соседнюю комнату – к телефону, и Степанов заглянул в ящик письменного стола хозяина квартиры (торопясь к телефону, Казанцев не успел закрыть его на ключ). В ящике лежала программа «Союза русского народа», значки союза, два револьвера и чистый лист бумаги; на нем четким почерком было написано лишь одно предложение: «Его высокоблагородию полковнику Герасимову». Все стало ясно. Казанцев – черносотенец и агент охранки. Услышав шаги возвращающегося хозяина квартиры, Степанов задвинул ящик и принял невозмутимый вид. Условились о дне новой встречи и расстались.
В этот же день Степанов рассказал Федорову о своих «открытиях».
— Я убью этого иуду! — гневно кричал Федоров.
Степанов неуверенно возражал:
— Может быть, не надо убивать. Ограничимся его публичным разоблачением.
Федоров не согласился:
— Для таких мерзавцев, как Казанцев, разоблачение ничего не стоит. Он профессиональный провокатор. Временно затаится, переменит фамилию и будет продолжать подлости. Нет, его надо обязательно убить, и я это сделаю, чего бы мне это ни стоило.
А ничего не подозревающий Казанцев торопил Федорова с покушением на Витте.
— Против дома Витте, — говорил он, — расположена гостиница. Из окна, что на втором этаже в коридоре, очень удобно бросить бомбу. Это надо сделать, когда граф будет проезжать, направляясь в Государственный совет. Другого пути у него просто нет. Оболочки для бомб и взрывчатку я уже достал.
— Ну, чего задумался? – обратился он к Федорову. — Боишься, что схватят? Не схватят. В поднявшейся суматохе после взрыва бомбы мы обязательно скроемся. Сначала затеряемся среди постояльцев гостиницы, потом уйдем черным ходом. Я все продумал. Вот только где зарядить бомбы? На квартире Степанова не хотелось бы это делать. Его вообще не следует посвящать в наши планы.
Договорились на следующий день прийти к Ириновской железной дороге и там, недалеко от насыпи, зарядить бомбы. 27 мая 1907 года в 12 часов дня, как было условлено, Казанцев встретился с Федоровым в назначенном месте. Поздоровались. Казанцев, не мешкая, достал из сумки бомбы и, присев на корточки, принялся их заряжать. Федоров стоял за Казанцевым. Убедившись, что он поглощен работой, вытащил кинжал и ударил провокатора в шею. Казанцев захрипел, упал и начал мелко-мелко• сучить ногами. Из его шеи фонтаном била кровь. Вдруг он начал подниматься. Находившийся длительное время в нервном напряжении Федоров потерял самообладание и начал беспорядочно кинжалом наносить удары Казанцеву – в лицо, шею. Последний удар был так силен, что голова Казанцева оказалась почти отрубленной.
Узнав о своем новом провале, Герасимов и Комиссаров сделали все, чтобы крайне ненужные им «свидетели» скрылись из Петербурга. Федоров перешел в Финляндии границу и оказался в Париже; Степанов скрывался где-то в России, но так никогда полицией «найден» не был. Личность же убитого Казанцева стараниями Герасимова и Комиссарова осталась для всех официальных властей неустановленной.
Картина подготовки взрыва особняка Витте полностью прояснилась после того, как один из участников, привлеченных Казанцевым к покушению на Витте, Федоров, бежал за границу и там в газете «Matin» рассказал, как велась подготовка террористического акта. Но это произошло много позже – в 1909 году. А тогда, в июне 1907 года, как говорится, по горячим следам преступления Центральный комитет партии социалистов-революционеров распространил по стране нелегально выпущенную листовку – в ней отрицалась причастность эсеров к убийству Иоллоса и покушению на Витте, публично разоблачалась грязная подоплека этих дел, воспроизводился рассказ непосредственного участника всех этих событий – Федорова. В листовке говорилось следующее:
«Партия социалистов-революционеров
(отдельный оттиск из № 1 «Знамени труда»)
«В борьбе обретешь ты право свое».
Печатано по поручению Центрального комитета.
Кошмар
Кошмар. Таково впечатление, производимое всей этой чудовищной трагедией. История вряд ли знает такую изумительную по грандиозности и чудовищности замысла провокацию, какова задуманная и веденная «Союзом русского народа». Она так невероятна, так фантастически изощренно нагла и преступна, что сначала производит впечатление дикого кошмарного вымысла. Вот почему только теперь, через две недели после того, как эта черносотенная махинация была совершенно случайно обнаружена Центральным комитетом, мы можем приступить к разоблачениям. Невероятность всей этой трагической эпопеи потребовала сложного и всестороннего расследования и проверки. Теперь мы имеем возможность сообщить уже не рассказы отдельных участников и жертв этой провокации, а достоверные и тщательно установленные факты.
28 мая в Петербурге, в место, где обыкновенно собирается революционная молодежь, явился юноша и начал расспрашивать, не могут ли ему указать кого-нибудь из социалистов-революционеров, имеющих связи с партией. Крайне взволнованный вид его, настойчивость, с которой он добивался свидания, искренний тон внушили доверие, и, несмотря на отсутствие паролей, его тотчас же отвели к партийному работнику. «Это я убил найденного с бомбами у Ириновской железной дороги, это я убийца Иоллоса», — сразу заявил юноша. Его приняли за помешанного и спросили, чего он хочет.
«Я должен все рассказать партии… Я – убийца Иоллоса... Пусть партия меня судит… Я подчиняюсь... делайте со мной что хотите...»
После некоторого расспроса выяснилось, что он, действительно, знает кое-какие еще не опубликованные подробности о найденном у Ириновской железной дороги изуродованном трупе неизвестного. Юноша внушил доверие, и его укрыли в безопасное место. На следующий день решили более подробно с ним переговорить. По дороге в условленное место юноша, уже несколько успокоившийся, говорит своему проводнику:
— Скажите, меня сейчас убьют, да? Уже есть решение? Вы меня ведете на казнь?
— Что вы, что вы. Успокойтесь. Как это вам пришло в голову?
— Вы напрасно от меня скрываете. Я сделал такое ужасное дело – убил Иоллоса. Я знаю, я достоин казни, и, если партия хочет, я сам покончу с собой.
Когда его окончательно убедили, что ни партия убивать его не собирается, ни самому ему стреляться нет надобности, а хотят только выяснить дело, юноша вынул браунинг и отдал его провожатому: «Скажите, что это мне пока не нужно, пусть лежит у вас».
И далее:
«Убийством Казанцева раскрытие всей организации сильно затруднено. Нельзя, впрочем, упускать из виду, что действия организации «Союза русского народа», имеющего своим покровителем и вождем императора Николая II не будут русскими властями раскрыты...
Центральный комитет партии решил предать это дело широкой гласности...
Страна стоит беспомощной перед всеми этими ужасами, совершенными «Союзом русского народа». Мы заранее знаем, что высокопоставленные и коронованные члены союза прикажут замять всю эту историю. Мы заранее знаем, что все эти Треповы, Буксгевдены и проч. – имя им легион – получат лишь благодарность от своего царя. Но пусть народ знает, кто его правители, пусть народ знает дела его правителей...
Все эти таинственные убийства, нападения, экспроприации, черной полосой покрывшие страну, к ним как будто отыскивается ключ. Молодым, горячим головам, ропщущим на партийную дисциплину и предпочитающим работать самостоятельно, вне этой дисциплины, трагедия жертв черносотенных замыслов да послужит грозным предостережением.
С. -Петербург, 19 июня 1907 г. Типография ЦК ПСР».
Между тем председатель Совета министров Витте тщетно пытался установить участников покушения, заставить секретную полицию и прокуратуру провести настоящее, серьезное расследование по этому делу. Ничего путного добиться он не сумел и с горечью писал: «Меня с первого раза удивил способ ведения расследования: во-первых, прежде всего, самим покушением на меня никто, собственно, не интересовался, и агенты охранного отделения, и судебное ведомство совсем не интересовались фактом покушения на меня и раскрытием покусителей, а все как бы желали напасть на след и возможность придраться и сказать, что, мол, это была симуляция преступления, что в сущности адские машины были спущены не с трубы, а положены прямо во вьюшку из дому».
Такой ход расследования не был случаен, ибо версию о симуляции преступления поддерживал не кто иной, как сам государь император Николай II. Когда министр юстиции и высшие чины полиции доложили ему: в доме его премьер-министра обнаружены заложенные неизвестными злоумышленниками мины, царь, усмехнувшись, заметил: «Надо еще в этом деле хорошенько разобраться. Не сам ли граф Витте подложил их, чтобы увеличить свою популярность в стране». Естественно, после такого заявления «расследование» пошло по указанному императором направлению. Это откровенно подтвердил в беседе с Витте находившийся с ним в дружеских отношениях прокурор судебной палаты Камышанский. «Видя, что следствие так производится, что, очевидно, не желают раскрыть преступление, — пишет Витте, — я его (Камышанского) пригласил как-то к себе и начал ему говорить о крайне безобразном ведении следствия. На что мне Камышанский ответил буквально следующее: «Ваше сиятельство, вы совершенно правы, но мы, т. е. прокуратура и следователи, иначе не можем поступать. С первых же шагов для нас сделалось ясным, что для того, чтобы раскрыть и обнаружить все дело, необходимо тронуть и сделать обыски у таких столпов вновь явившихся спасителей России, как доктор Дубровин, между тем мы сделать этого не можем». Я его спросил: «Почему вы этого сделать не можете?» На что он мне ответил: «Вот почему: потому что если мы только этих лиц арестуем и сделаем у них обыски, то мы не знаем, что мы там найдем, наверно, нам придется идти дальше и выше. Мы следствие крутим с целью замазать истину». И как Витте (уже после освобождения от поста председателя Совета министров — в беседах с министром юстиции и новым председателем Совета министров Столыпиным) ни негодовал и ни угрожал устроить правительству крупный политический скандал, потрясая перед собеседниками трехтомным делом – с собранными частным образом материалами о покушении, — расследование продолжало идти прежним курсом, а вскоре и вообще было прекращено.
Оскорбленный до глубины души, Витте написал несколько крайне резких писем новому главе правительства и тогдашнему министру внутренних дел и шефу жандармов П. А. Столыпину: он требовал продолжить расследование и поручить его комиссии, составленной из сенаторов. В этих письмах Витте, на основе лично проведенного расследования, прямо обвинял Дубровина, Казаринова, Буксгевдена, Казанцева, Федорова и Степанова в подготовке взрыва его особняка.
Как иногда бывает в таких случаях, Витте чуть не помог «батюшка-случай». Рассорившийся с Дубровиным его личный секретарь Прусаков, желая насолить бывшему патрону, явился в прокуратуру и сделал важное сообщение, связанное с организацией покушения на графа Витте. Под присягой он показал судебному следователю, что председатель «Союза русского народа» Дубровин говорил ему и еще нескольким сотрудникам о необходимости казнить графа Витте, а главное – изъять у него или уничтожить направленные против государя императора документы (они хранились в его особняке). Он утверждал, что на такие действия имел переданное ему конфиденциально — высшим после царя лицом в империи – повеление.
Казалось, грандиозный политический скандал неизбежен и новое расследование пойдет совсем по иному пути. Но и на этот раз для полицейских авантюристов все обошлось. В дело вмешался царь. «Через некоторое время после моего второго письма я получил, — писал Витте, — краткий ответ от главы правительства, в котором он меня уведомлял, что, мол, он докладывал мою просьбу о поручении расследовать дело кому-нибудь из сенаторов, что его величеству благоугодно было самому этим делом заняться и что, рассмотрев все дело, его величество положил такую резолюцию: что он не усматривает неправильности в действиях ни администрации, ни полиции, ни юстиции и просит переписку эту считать поконченной».
Витте ничего не оставалось, как смириться (хотя бы внешне) и прекратить дальнейшие требования о продолжении расследования.
В мае 1912 года газета «Биржевые ведомости» писала о таком повороте хода расследования: «Прошло некоторое время, вдруг судебное следствие; начатое столь энергично и давшее такие интересные результаты, внезапно прекратилось, чтобы уж более не возобновляться. Что же такое случилось?.
А случилось вот что... Дело грозило разоблачениями такого характера, таким громким скандалом, что решено было его потушить».
Однако Витте не терял надежды выявить действительных виновников организации покушения на него, стоявших за спиной всех этих казариновых и казанцевых. Время от времени он, опираясь на собранный им материал, предпринимал активные действия. В результате в 1910 году дошел до прямого столкновения с председателем Совета министров и министром внутренних дел Столыпиным – он четко выполнял царскую волю немедленно прекратить любые расследования, связанные с покушением на графа Витте в 1907 году.
«...Покушение, которое делалось на меня и на всех живущих в моем доме, т. е. на мою жену и на мою прислугу, — писал Витте, — делалось, с одной стороны, агентами крайне правых партий, а с другой стороны, агентами правительства, и если я остался цел, то исключительно благодаря судьбе. Когда судебный следователь сделал постановление о прекращении следствия, то я написал письмо к главе правительства Столыпину 3 мая 1910 года, в котором ему изложил, в чем дело, выставил все безобразие поведения в данном случае правительственных властей, как судебных, так и административных...
Столыпин, получив это письмо, был совершенно озадачен; он, встретясь со мною в Государственном совете, подошел ко мне со следующими словами: «Я, граф, получил от вас письмо, которое меня крайне встревожило». Я ему сказал: «Я вам советую, Петр Аркадьевич, на это письмо мне ничего не отвечать ибо я вас предупреждаю, что в моем распоряжении имеются все документы, безусловно подтверждающие все, что в этом письме сказано... » ...Он раздраженным тоном сказал мне: «Из вашего письма, граф, я должен сделать одно заключение: или вы меня считаете идиотом, или же вы находите, что я тоже участвовал в покушении на вашу жизнь? Скажите, какое из моих заключений более правильно, т. е. идиот ли я, или же я участвовал тоже в покушении на вашу жизнь?» На это я Столыпину ответил: «Вы меня избавьте от ответа на такой щекотливый с вашей стороны вопрос».
В 1909 году на страницах русских и зарубежных газет замелькали статьи о покушении на бывшего председателя Совета министров Российской империи С. Ю. Витте в январе 1907 года.
29 апреля 1909 года временно заведующий заграничной агентурой департамента полиции ротмистр Андреев прислал директору департамента статью из французской газеты «Matin», подписанную В. Федоровым, в которой подробно описывалось неудавшееся покушение на Витте.
В газетах прямо говорилось, что департамент полиции не заинтересован в раскрытии этого преступления, а Петербургское охранное отделение делает все, чтобы скрыть от общественного мнения главных организаторов покушения, стоящих за спиной исполнителей. Именно с этой целью не арестовываются Степанов и Федоров, хотя петербургская охранка прекрасно осведомлена о их нахождении.
Департамент полиции был вынужден в связи с этим сделать запрос (чисто формальный) начальнику Петербургского охранного отделения, а судебный следователь Петербургского окружного суда по важнейшим делам Обух-Вышетинский, которому было поручено вести расследование дела о подготовке взрыва особняка Витте, через Министерство иностранных дел возбудил ходатайство перед французским правительством о выдаче Федорова, скрывающегося в Париже.
Однако царская секретная полиция сделала все для того, чтобы непосредственные участники подготовки покушения на Витте не попали в руки судебно-следственных властей и, упаси Бог, не выдали своих хозяев.
Прибегнув к откровенной и циничной лжи, начальник Петербургского охранного отделения полковник Герасимов сообщал 12 декабря 1909 года на вышеупомянутый запрос департамента полиции: «...сведений о подготовлении покушений на графа Витте путем адских машин, заложенных в дымовые трубы его дома и путем взрывного снаряда, который должен быть брошен в автомобиль графа, когда он будет следовать в Государственный Совет, и об участии во всем этом неких Казанцева и Федорова в отделение не поступало, и личности Казанцева и Федорова отделению являются совершенно неизвестными» (и это утверждалось в то время, когда Казанцев являлся секретным сотрудником Петербургского охранного отделения и на его карточке тайного агента стояла подпись Герасимова).
Не был удовлетворен и запрос следователя о Федорове. Французское правительство выдать его отказалось.
«...Правительство французское, — вспоминал С. Ю. Витте, — Федорова не выдало, и когда я был в Париже и спрашивал правительство о причинах, то мне было сказано, что Федоров обвиняется в политическом убийстве, а по существующим условиям международного права виновные в политических убийствах не выдаются; но при этом прибавили: конечно, мы бы Федорова выдали ввиду того уважения, которое во Франции мы к вам питаем, тем более что Федоров в конце концов является все-таки простым убийцей, но мы этого не сделаем, потому что, с одной стороны, русское правительство официально требовало выдачи Федорова, а с другой стороны, словесно нам передает, что нам было бы приятно, если бы наше требование не исполнили».
Не помог Витте и запрос 73 членов Государственной думы, сделанный 12 мая 1909 года министрам внутренних дел и юстиции по поводу организации «Союзом русского народа» при содействии членов полиции и боевых дружин ряда преступлений. В запросе говорилось:
«Известно ли министрам юстиции и внутренних дел: 1) что Главный Совет «Союза русского народа» организовал, с ведома полиции и охранного отделения, боевые дружины, которые вооружались револьверами и бомбами при содействии чинов полиции; 2) что целый ряд членов «Союза русского народа» и его боевых дружин состояли одновременно агентами охранки; 3) что те же лица принимали участие в совершении убийства М. Я. Герценштейна и Г. Б. Иоллоса и в подготовке покушений на графа С. Ю. Витте и П. Н. Милюкова, при содействии Главного Совета «Союза русского народа» и его председателя А. И. Дубровина?»
Созданная по этому запросу правительственная комиссия по расследованию деятельности боевых дружин «Союза русского народа» вынуждена была признать: «...на отдельных членов этих дружин как членов Союза, так и Главного Совета его, падает подозрение и обвинение в организации ряда преступных действий, как-то: убийство Герценштейна, Иоллоса и покушение на графа Витте». Тем не менее все осталось по-прежнему, никто из виновных не был арестован и привлечен к судебной ответственности.
Более того, когда находившегося в Париже Федорова в июне 1912 года за дебош в нетрезвом виде и незаконное хранение оружия французская полиция арестовала, а затем выслала из Франции, царская секретная полиция, всегда преследующая революционеров в тесном контакте с французской, сделала вид, что ей неизвестно, куда он выслан. Когда под давлением общественного мнения директор департамента полиции вынужден был запросить о местонахождении преступника Федорова, заведующий заграничной агентурой Красильников, хорошо зная, чего от него ожидает начальство, 24 октября 1912 года доносил: «Вследствие предписания от 25 июля с. г. за № 103018 имею честь доложить Вашему превосходительству, что в распоряжении французских властей не имеется сведений, где находится высланный из пределов Франции Василий Дмитриев Федоров».
Деятели царской охранки Трепов, Гарин, Рачковский, Герасимов и их подручные, пойманные за руку в деле Витте, могли спать спокойно.