Начальник Московского охранного отделения отдельного корпуса жандармов подполковник Мартынов в своем дневнике записал: «…без хорошего провокатора невозможно сделать карьеры... только там, где есть «солидные сотрудники» (провокаторы), и выдвигаются жандармы...
Словом, «солидный сотрудник» – это успех, это повышение, награды, бесконтрольные суммы, власть». То же самое рекомендовал своим подчиненным Зубатов: «Вы, господа, должны смотреть на сотрудника (провокатора) как на любимую замужнюю женщину, с которой находитесь в интимной связи. Берегите ее как зеницу ока. Один неосторожный шаг – и вы ее опозорите». На учете в Московском охранном отделении состояло свыше 300 тысяч человек, в особом шкафу хранил ось 30 тысяч учетных карточек наиболее опасных революционеров.
На каждой карточке значились фамилия, имя и отчество, звания, перечислялись приметы подозреваемого, даты обыска, ареста, высылки, профилактического задержания. На обратной стороне указывался псевдоним секретного сотрудника, от которого поступили сведения. Карточки строго различались по цвету: синие – у социал-демократов, зеленые – у анархистов, розовые – у эсеров, белые – у кадетов и беспартийных, желтые – у студентов. Сотрудники политического сыска в России строго, на протяжении многих лет, специализировались в своей работе: по этим конкретным направлениям. Это позволило им накопить обширные сведения о деятельности подучетных, их приемах и методах борьбы, стать специалистами экстра-класса. В результате в стране фактически не оказалось ни одного активного революционного деятеля, который хотя бы однажды не попал в поле зрения политического сыска. А лидеры большевиков арестовывались по нескольку раз. Немногим удавалось поработать на свободе более шести месяцев, и это при строжайшей конспирации в рядах большевистской партии.
Начальник Московского охранного отделения генерал Заварзин писал о постановке в ней конспирации: «В работу посвящались лишь причастные к тому или иному действию. Лица высших организаций появлялись в низших всегда под псевдонимами. Переписка с шифром и химическим текстом. Активные работники зачастую жили по нелегальным паспортам и для корреспонденций своими квартирами не пользовались. Корреспонденция в их адрес направлялась на имя нейтральных лиц. Избегали излишних встреч друг с другом. Старались не хранить материалов, которые могли бы быть использованы против них полицией. Стремились обнаружить за собой установленное наружное наблюдение (тайную слежку на улицах). Выставляли условные знаки в случае прихода полиции и ареста. Лампа или какой-нибудь другой предмет, спускалась или поднималась занавеска, принимала определенное положение ставня и т. д. Действовали изолированные друг от друга группы. Верхи партии почти всегда находились за границей. В результате гибла лишь одна группа или часть партии. Революционеры, из-за конспиративных соображений, почти всегда отказывались от дачи показаний на допросах. Умелое использование для революционной пропаганды союзов, библиотек, фабричных школ... Конспирация, проявляемая большевиками, является весьма поучительной».
До сих пор можно услышать разговоры, будто царское самодержавие часто проявляло «либерализм» — не прибегало к смертной казни и длительным срокам заключения, ограничивалось ссылкой революционеров в отдаленные места империи на три-пять лет. Дело не в «либерализме». Из-за хорошо поставленной конспирации в рядах большевистской партии тайной полиции редко удавалось добыть веские улики, которые позволяли судам выносить более суровые приговоры. Потому и преобладала административная высылка в отдаленные районы страны. Закономерен и другой вопрос: почему при наличии хорошо поставленной конспирации в подпольных большевистских организациях было столько провалов? Думается, в условиях тотального политического сыска такие провалы были неизбежны. В. И. Ленин предупреждал своих сподвижников: профессиональный революционер должен быть готов в любую минуту к аресту; кто не рискует жизнью в революционной борьбе – тот не борется.
Жизнь профессионального революционера – повседневный смертельный риск. Когда охранка не могла собрать нужные материалы для ареста большевика или по каким-то причинам не смела его арестовать, его просто убивали руками черносотенцев и уголовников. Именно так был убит большевик Николай Эрнестович Бауман, которого царские жандармы, опасаясь возмущения рабочих, не решались арестовать.
О том, сколь серьезно царская охранка относилась к борьбе с революционным движением, красноречиво свидетельствует инструкция о работе с секретной агентурой, активно внедряемой в политические организации (по всей стране она составляла около 40 тысяч человек. В ее рядах действовали завербованные охранкой и жандармскими управлениями рабочие, крестьяне, земские и городские служащие, купцы, адвокаты, студенты и студентки, врачи, журналисты, солдаты и матросы, члены Государственной думы Малиновский, Ильин, Шурханов. Тайные агенты охранки и жандармских управлений в большинстве случаев получали ежемесячное жалованье в размере от 30 до 50 рублей). Есть смысл привести некоторые ее установки.
Инструкция по организации и внедрению внутренней агентуры
Общие требования, предъявляемые к тайному сотруднику охранки, работающему в революционных организациях.
К числу вопросов, по ответам на которые можно судить о степени партийной осведомленности нового сотрудника, относятся следующие:
1. В чем заключается программа той партии, в которую он входит и о которой он будет давать сведения?
2. Как сформирована местная организация и из каких отделов она состоит?
3. Какая литература этой партии распространяется в данное время?
4. Кто был арестован из членов этой партии и кто оставался на свободе?
Главные вопросы, на которые сотрудник должен всегда иметь обстоятельные ответы, следующие:
1. Какие лица являются самыми серьезными, активными и интересными работниками данного момента в обслуживаемой сотрудником организации или партии, где с ними можно встретиться и как, не возбуждая подозрений, учредить за ними наблюдение?
2. Как построена обслуживаемая сотрудником организация и партия вообще, начиная с «верхов» и кончая «низами»? Каким организациям высшего порядка она подчинена, на какие низшие группы и ячейки она распадается и с какими партийными учреждениями находится внепосредственных отношениях?
3. Какие образцы партийной литературы известны сотруднику: издания повременные и периодические, революционно-подпольные и легальные, заграничные, местные и из других районов империи, что составляет злобу дня и о чем вообще говорится в партийной литературе (легальной и нелегальной) данного момента?
4. Положение партии и партийных организаций в настоящее время; к чему сводится активная работа данного момента.
5. В чем может и должна в обследуемый период непосредственно проявиться преступная деятельность отдельных лиц, групп и организаций? Особое внимание должно быть обращено на готовящиеся террористические акты, экспроприации, забастовочное движение и массовые выступления вообще; сведения о них, о видах их предупреждения должны быть заблаговременно сообщены, даже в форме маловероятных и непроверенных слухов.
6. Кто из партийных и вообще интересных для розыска лиц приехал или выехал; когда, куда, с какой целью, на какой срок и по каким явкам и адресам, место их ночевок, свиданий и т. д.?
7. Какие сотруднику известны организации и группы, а равно и представители таковых среди учащейся молодежи, высших средних и низших учебных заведений; каков характер этих учреждений (академический или с примесью политических тенденций); не имеют ли эти организации непосредственных отношений с чисто революционной активной средой и не готовятся ли к каким-либо самостоятельным или в связи с последней выступлениям и действиям?
8. Какие имеются у сотрудников сведения о деятельности других партий (революционных, оппозиционных и крайних правых) и лиц, принадлежащих к таковым?
9. Кого из вообще неблагонадежных лиц знает и может указать сотрудник?
10. Кто в настоящее время подозревается или обвиняется партийной средой в сношении с розыскным органом и чем эти подозрения или обвинения вызваны?
11. Что известно сотруднику о предполагаемом употреблении и местах хранения кассы, библиотеки, паспортов, разрывных снарядов, взрывчатки и ядовитых веществ, оружия, огнестрельных и боевых припасов, кинжалов, финских ножей, кастетов ит. п.?
12. Каково настроение и к чему стремится в данный момент не революционная, но соприкасающаяся с ним среда?
13. Какие имеются у сотрудника случайные сведения о деятельности и замыслах преступного элемента общеуголовного порядка: возможные грабежи, убийства, разбои и т. д.?
14. Все сведения, добытые и сообщаемые сотрудником, должны строго распределяться по следующим категориям:
а) что известно ему, как очевидцу, и что носит вполне достоверный характер;
б) что известно от лиц определенно партийных и заслуживающих в своих сообщениях доверия;
в) что почерпнуто из литературы;
г) что носит предположительный характер и стало известно из случайных разговоров, по непроверенным слухам и от мало осведомленных лиц и источников.
15. На всех указываемых сотрудником лиц по мере возможности должны быть даны следующие сведения:
а) имя, отчество, фамилия и партийная кличка или прозвище;
б) Место жительства, род и место занятий или служба;
в) приметы: возраст (от 33 до 35 примерно), рост (высокий, выше среднего, средний, ниже среднего, низкий), телосложение (полный, плотный, среднее, худощавый), наружность и ее особенности (видный, представительный, невзрачный, сутуловатый, безрукий, горбатый, косой, знаки, порезы и следы ран на лице и теле вообще); лицо (продолговатое, круглое, заостренное вверх или вниз, полное, худощавое, с выдающимися скулами, бледное, смуглое, румяное), цвет, размеры и форма волос на голове, бороде и усах (светло-русый, темно-русый, брюнет, рыжий, черный как жук, длинные волосы, зачесаны вверх, назад, с пробором, бобриком, борода брита, подстрижена клинышком, лопатой, окладистая); походка (быстрая, медленная, «семенит», с подпрыгиванием); манера говорить (тенорком, отрывисто, шепелявя, с иностранным акцентом, картавя); тип (русский, поляк, кавказец, европейский, рабочий, приказчик, купец); костюм (подробное описание головного убора, верхнего и нижнего платья, обуви); носит ли очки, пенсне, трость, портфель; привычки (вертляв, осторожен, оглядывается и проверяет себя, относится ко всему безразлично);
г) с кем встречается и где бывает чаще всего;
д) настоящая и прошедшая роль в организации или преступная деятельность указываемого лица вообще (подробно и без совершенно недопустимых лаконических определений: «агитатор», «видный работник»).
16. Образцы попадающей в руки сотрудника партийной переписки и нелегальной литературы должны быть доставлены им руководящему лицу обязательно; экземпляры легальных партийных изданий – по мере надобности.
17. За две недели перед 9 января, 19 февраля, 18 апреля—1 мая и другими отмеченными постоянными революционными выступлениями днями все сотрудники должны стремиться заблаговременно собрать полные сведения о предполагаемых и готовящихся беспорядках, а заведующий агентурой в подобные периоды обязан иметь свидания с сотрудниками, по возможности ежедневно».
В этой же инструкции ставится задача обязательной перепроверки получаемых от секретного сотрудника агентурных сведений, подчеркивается, что «ложное заявление, искажение в ту или иную сторону добываемых сотрудником сведений и умышленное создание обстановки преступления в видах получения вознаграждения, из мести или по иным соображениям личного характера является тяжким преступлением и наказуется на общем основании согласно существующих на сей предмет законов».
В разделе инструкции о вербовке тайной агентуры четко указывалось, кого из революционеров сотрудники политического сыска могут переманить на свою сторону: слабохарактерных, недостаточно убежденных, жадных до денег, давших правдивые показания на следствии, изобличившие их товарищей по борьбе в антиправительственной деятельности, лиц, крайне материально нуждающихся, лиц, способных предавать своих товарищей за деньги.
Здесь же рекомендовалось всемерно способствовать продвижению на руководящие должности в революционных организациях тайных полицейских агентов; систематически арестовывать опытных и авторитетных партийных работников.
В среде большевиков наиболее активно работали тайные агенты охранки Р. В. Малиновский, М. И. Бряндинский, Я. А. Житомирский, И. Г. Кривов, А. С. Романов, А. А. Поляков, А. К. Маракушев. А. И. Лобов, М. Е. Черномазов, И. П. Сесицкий, В. Е. Шурханов, А. Г. Серебрякова.
Сохранившиеся в архивах агентурные донесения, отчеты губернских жандармских управлений и охранных отделений и особенно составляемые на основе этих отчетов и сообщений обзоры для министра внутренних дел подробно раскрывают деятельность упомянутых лиц.
Среди провокаторов, по заданию охранки работавших против большевиков, пальма первенства принадлежит, пожалуй, Малиновскому. Судьба его – яркий пример того, как становились провокаторами. В конце мая 1910 года начальник Московского охранного отделения жандармский генерал Заварзин приказал привести арестованного Малиновского.
В справке, составленной жандармским ротмистром Ивановым, говорилось, что арестованный 13 мая 1910 года при ликвидации одной из социал-демократических групп Роман Вацлавович Малиновский, родившийся 18 марта 1876 года в Густынском уезде Варшавской губернии, по национальности поляк, происходивший, по одним данным, из дворян, по другим – из крестьян Плоцкой губернии, прошедший военную службу в качестве ефрейтора лейб-гвардии Измайловского полка, неоднократно попадал в поле зрения охранного отделения и губернского жандармcкoгo управления. В прошлом, по сведениям министерства юстиции, был осужден за неоднократные кражи со взломом.
Опытный в делах политического сыска Заварзин не случайно лично заинтересовался Малиновским. Уголовное прошлое Малиновского давало основание надеяться, что его сумеют завербовать в тайные агенты охранки и активно использовать в борьбе с революционным движением в России.
По указанию Заварзина Малиновского после ареста начали соответствующим образом «готовить» к беседе с ним. Он был помещен на несколько дней в холодную, сырую и темную камеру. Здесь не было ни кровати, ни нар, ни стула, приходилось сидеть на цементном полу. Арестованного фактически не кормили.
На девятый день жандармский ротмистр Иванов доложил Заварзину: Малиновский просится к нему на прием для откровенного разговора. Малиновский явно надломился.
В кабинет ввели высокого шатена лет тридцати, с застенчивым взглядом серых глаз, с ввалившимися щеками, заросшими жесткой щетиной. Он производил впечатление обычного фабричного рабочего. Однако из агентурных донесений Заварзин знал, что Малиновский весьма бойкий и умелый оратор, пользуется авторитетом в революционной среде, особенно среди рабочих.
Предложив Малиновскому сесть, Заварзин приказал принести хороший обед и бутылку красного вина. Пока Малиновский ел и пил, Заварзин еще раз обдумывал план предстоящей беседы. По опыту работы с бывшими уголовниками он знал: они уважают только силу и только ей беспрекословно подчиняются. Решил идти прямо к цели.
Малиновский закончил обед, и Заварзин, любезно предложив ему сигару, поставил вопрос в лоб: как он отнесется к предложению стать официально платным агентом охранного отделения.
Малиновский с возмущением ответил:
— Никогда!
— Подождите возмущаться, — отеческим тоном заговорил Заварзин. – Обдумайте все хорошенько. Вы просто не представляете свое положение и то, что вас ожидает. И потом, вы, Малиновский, случайный человек в революционном движении. Ну, скажите на милость, какие политические идеалы могут быть у человека с таким солидным уголовным прошлым, как ваше? Вы же в душе не революционер, а искатель приключений. И потом, нам известно достоверно: во время службы в Измайловском полку вы добровольно и безвозмездно информировали Петербургское охранное отделение о революционных настроениях в полку. Сохранились ваши сообщения. Вы и позже активно сотрудничали с данным учреждением под псевдонимом Эрнест – уже после службы, когда работали в Петербурге на заводе Лангензинена в 1906—1907 годах. Позвольте полюбопытствовать: что же мешает вам сегодня продолжить эту похвальную, патриотическую деятельность?
Малиновский нервно покусывал губы.
— Раньше я заблуждался, — быстро заговорил он. – Именно для того, чтобы покончить со всем этим, забыть свой позор, я и переехал из Петербурга в Москву, и уж теперь меня никто не заставит быть провокатором, доносчиком на своих товарищей. И вы, генерал, ничего со мной не сделаете. Чтобы засадить меня надолго и сгноить в тюрьме, у вас нет абсолютно никаких доказательств моей вины. Любой суд оправдает меня. На улице вашими сотрудниками я был арестован случайно. А обыски ничего вам не дали. И потом, на суде я заявлю, что мой арест подстроен вами, чтобы завербовать меня в тайные агенты.
И Малиновский первый раз за все время – с сознанием превосходства над собеседником – улыбнулся.
— Святая простота, — искренне рассмеялся Заварзин. – Да кто вам сказал, что я буду предавать вас суду? Я поступлю намного проще. В случае отказа сотрудничать со мной я использую ваше уголовное прошлое и сегодня же передам вас в руки сыскной полиции, помещу в Бутырскую тюрьму, где ваши сокамерники, мои тайные агенты из уголовного мира, просто убьют вас. Делается же это весьма просто. Два уголовника возьмут обыкновенное полотенце, накинут вам на шейку и, взявшись за его концы, слегка потянут. Через несколько минут ваши счеты с жизнью будут покончены. Потом ваш труп перенесут в туалет, подвесят там на оконном крючке, инсценируя самоубийство. Я не думаю, что вас устраивает такой ход событий.
Заметив, как побледнел Малиновский, Заварзин продолжал:
— Так что не валяйте дурака, Роман Вацлавович, и соглашайтесь на мое предложение. Клянусь вам, вы не пожалеете. Вы получите все, чего так давно жаждет ваша натура: поездки за границу, острые ощущения и весьма неплохое жалованье, если будете успешно работать. Что еще может желать человек вашего характера?
Так Малиновский стал тайным сотрудником Московского охранного отделения.
23 мая 1910 года его освободили. Для конспирации были освобождены и все арестованные вместе с ним товарищи.
5 июля 1910 года было получено первое агентурное донесение Малиновского – Портного, а затем Икса. Всего в архивах Московского охранного отделения сохранилось 57 его агентурных донесений.
В начале 1911 года перед Малиновским поставили задачу внедриться в ряды большевиков. С этого времени его провокаторская деятельность полностью связана с большевистским подпольем.
В январе 1912 года Малиновский участвовал в работе Пражской партийной конференции большевиков, где они окончательно оформились в самостоятельную рабочую марксистскую партию. Малиновский, как представитель московских рабочих, сумел войти в доверие к Ленину, был избран членом ЦК РСДРП(б), намечен кандидатом от большевиков (официально от рабочей курии) в депутаты IV Государственной думы.
16 сентября 1912 года тайный сотрудник Московского охранного отделения Сидор (А. А. Поляков), не зная, что Малиновский тайный агент охранного отделения, доносил: «Малиновский стремится выставить свою кандидатуру по рабочей курии от губернии, и есть основания полагать, что он легко проведет ее, как имеющий популярность в рабочей среде».
А на другой день сам Малиновский в агентурном донесении московской охранке сообщал, что Московский социал-демократический избирательный комитет выдвинул его кандидатом в депутаты в IV Государственную думу. Охранка со своей стороны активно помогала Малиновскому в «предвыборной» кампании, устраняя препятствия на его пути. А препятствия были.
25 апреля 1912 года по личному распоряжению министра внутренних дел на время предвыборной кампании был арестован некто Кривов – мастер завода, на котором работал Малиновский. Кривов выступал против избрания Малиновского в Думу и добивался его увольнения с завода. В этом случае кандидатура Малиновского в депутаты от рабочей курии автоматически снималась.
Другим серьезным препятствием стало уголовное прошлое Малиновского. В соответствии со Статьей 10-й положения о выборах в Государственную думу депутатами не могли быть лица, в прошлом осужденные за кражу и мошенничество. Срока давности по этому запрету не существовало.
В рапорте директору департамента полиции от 11 октября 1912 года вице-директор департамента полиции Виссарионов писал по поводу выдвижения Малиновского в депутаты Государственной думы: «Вследствие личного приказания имею честь представить вашему превосходительству положение о выборах в Государственную Думу и доложить, что согласно 1 п. 10 ст. известное вам лицо, как отбывшее наказание в 1902 г. за кражу со взломом из обитаемого строения, как за кражу в третий раз, по моему мнению, не может участвовать в выборах. К изложенному считаю долгом присовокупить, что вы изволили приказать доложить вам, что надлежит возбудить перед г. министром вопрос о том, следует ли ставить в известность о существующем ограничении московского губернатора, или это лицо должно пройти для него совершенно незамеченным. Вице-директор С. Виссарионов».
В резолюции на этом рапорте С. П. Белецкий написал: «Доложено Г. министру в. д. 12.—Х. Предоставить дело избрания его естественному ходу. С. Б.».
20 октября начальник Московского охранного отделения в шифрованной телеграмме доносил в департамент полиции: «Дело предоставлено его естественному ходу. Успех обеспечен».
А 26 октября директор департамента полиции был проинформирован, что выборы Малиновского в депутаты Государственной думы прошли успешно.
Департамент полиции немедленно увеличил месячное жалованье Малиновскому до 500 рублей.
В 1913 году он стал председателем думской фракции большевиков.
В конце 1912 года и начале 1913 года Малиновский участвует в Краковском и Поронинском совещаниях ЦК РСДРП(б), подробно информирует охранку об их работе и решениях.
Малиновский «работал» настолько умело и конспиративно, что даже после того, как у руководства партии большевиков сложилось твердое убеждение, что в самой непосредственной близости от депутатов-большевиков в Государственной думе действует провокатор, он остался вне подозрения. Ему по-прежнему поручали подбирать среди членов партии агентов ЦК РСДРП(б) для разъездов по России, налаживать связи центра с местными организациями, доставку нелегальной литературы.
Провокаторская деятельность Малиновского закончилась более чем удивительно. 7 мая 1914 года товарищ министра внутренних дел, шеф корпуса жандармов генерал-лейтенант В. Ф. Джунковский поставил в известность председателя IV Государственной думы М. В. Родзянко о том, что депутат от рабочей курии Малиновский является тайным сотрудником Петербургского охранного отделения (Джунковский поплатился за свою самостоятельность: вскоре он был отстранен от должности и отправлен в отставку. От более серьезных неприятностей его спасли личные симпатии царя). Одновременно Малиновский получил указание от директора департамента полиции немедленно прекратить депутатскую деятельность и выехать за границу. Получив от охранки 6 тысяч рублей, Малиновский 8 мая 1914 года покинул Россию, даже не поставив об этом в известность руководство большевистской партии.
После того как среди депутатов IV Государственной думы распространился слух о провокаторской деятельности Малиновского, проникший на страницы газет, руководство ЦК РСДРП(б) потребовало от него объяснений. Была создана комиссия, но из-за недостаточности улик установить истину не удалось. Однако за самовольный уход с поста председателя думской фракции большевиков, расцененный как трусливое дезертирство, он был исключен из рядов большевистской партии. Вернулся в Россию и оказался в действующей армии, где вскоре в одном из боев попал в немецкий плен.
После победы Октября в 1918 году Малиновский неожиданно приехал в Россию, добровольно отдался в руки революционного правосудия и был предан суду.
5 ноября 1918 года состоялось заседание Верховного трибунала ВЦИК, на котором председательствовал Карклин, обвинение поддерживал Н. В. Крыленко, защищал Малиновского один из самых известных адвокатов – Оцеп, в качестве главных свидетелей выступали Козлов и Плетнев. Основные положения обвинительного заключения по делу Малиновского сводились к следующему:
«1. Добровольно предложил в 1910 году свои услуги охранной полиции.
2. Проникнув затем во все наиболее значительные партийные организации, сообщил Московскому охранному отделению массу необходимых для последнего сведений о партийных организациях, отдельных деятелях, их кличках, нелегальных складах, типографиях и прочее, в результате чего были арестованы виднейшие партийные работники и систематически разрушались московские нелегальные организации.
3. Не довольствуясь работой этого масштаба, принимая поручения охранного отделения за границу, в частности на Пражскую конференцию в 1912 году партии большевиков, куда ездил как делегат МК партии и одновременно в качестве агента за счет охранного отделения, затем, будучи избран в ЦК партии, давал необходимые для охранки сведения о составе и деятельности конференции и ЦК партии, а также ряд обширных материалов о деятельности ППС-левицы и правицы, Бунда и польской с. -д. партии.
4. В целях денежного обогащения и личного честолюбия проник в Государственную думу в качестве депутата от рабочих города Москвы и кандидата с. -д. партии, причем для этого пользовался услугами охранки, подлогами, доносами и провоцировал арест лиц, мешавших ему в достижении намеченной цели.
5. Состоя членом Думы, давал департаменту полиции детальную информацию о партийных организациях Думы, сообщал подробные данные о заграничных партийных центрах, для чего выезжал за границу за счет охранки, и продолжал содействовать розыскным органам в арестах партийных работников; далее, по требованиям того же департамента полиции изменял и смягчал свои выступления в Думе в качестве депутата, для чего предварительно давал на просмотр Белецкому заготовленные речи и этим заведомо ослаблял работу по использованию Думы в качестве революционной трибуны, каковую задачу поставила себе с. -д. думская фракция.
6. Будучи разоблачен, принял денежное вознаграждение за свое предательство (в сумме 6 тысяч рублей) и скрылся за границу без объяснения этого фракции и рабочим России, чем внес дезорганизацию в ряды революционеров и партийные группировки, посеял смущения в рядах рабочих масс и дал возможность использовать его предательство врагами революции для клеветы на все рабочее движение и его вождей.
7. Будучи уже за границей и в плену, скрыл свое прошлое от партийной следственной комиссии и продолжал свою якобы революционную деятельность и новый подрыв и дискредитирование революции и ее вождей в глазах трудовых масс).
В ходе судебного разбирательства Малиновский признал себя виновным в предъявленных ему обвинениях.
«...Как я могу жить среди вас после того, что я сделал, я не представляю себе... – говорил он на заседании трибунала. – Приговор ясен, и я вполне его заслужил».
Выступая по делу Р. В. Малиновского 5 ноября 1918 года, государственный обвинитель Н. В. Крыленко констатировал: «Человек, который нанес самые тяжелые удары революции, который поставил ее под насмешки и издевательства врагов революции, а потом пришел сюда, чтобы здесь продемонстрировать свое раскаяние, — я думаю, он выйдет отсюда только с одним приговором: этот приговор — расстрел».
Верховный трибунал ВЦИК приговорил подсудимого Р. В. Малиновского к расстрелу.
В ночь с 5 на 6 ноября 1918 года Малиновский был казнен.
До сих пор феномен Малиновского вызывает интерес, до сих пор задаются вопросом: что же побудило его возвратиться в Россию и добровольно предстать перед революционным судом после столь тяжких преступлений? К сожалению, каких-либо документов, проливающих свет на эту загадку, обнаружить не удалось. Версий же несколько. Наиболее правдоподобной представляется одна: в плену Малиновский, по-видимому, был завербован германской разведкой; первоначально использовался для провокаторской работы среди военнопленных, затем направлен в Советскую Россию. Возможно, по разработанному разведкой сценарию Малиновский должен был своими «откровениями» «разжалобить) следователей и судей и добиться если не прощения, то во всяком случае мягкого наказания. Не случайно Малиновский во время следствия долго и трогательно, со слезами на глазах говорил о своем сиротском детстве и «трудностях, выпавших в жизни на его долю). После же отбытия наказания Малиновский с его связями в революционных кругах мог быть весьма полезен германской разведке.
Надежды на оправдание явившегося с повинной Малиновского или на вынесение ему мягкого приговора не были лишены оснований. В первые годы Советской власти революционные суды выносили некоторым своим противникам лишь общественное порицание, оставляя их на свободе под честное слово, что они больше не будут выступать против Советской власти.
Самую неблаговидную роль в провале многих большевистских подпольных организаций сыграла и А. Г. Серебрякова. Двадцать пять лет она работала тайным сотрудником Московского охранного отделения под псевдонимами Субботина, Мамаша, Туз. С ее провокаторской деятельностью связаны почти все сколько-нибудь значительные дела московской охранки против большевиков.
С 90-х годов девятнадцатого столетия до своего разоблачения Бурцевым в 1909 году она выдала полиции сотни людей, немало подпольных групп и большевистских типографий. Долгое время Серебрякова была в курсе многих важнейших сторон подпольной работы большевистской партии. В заключении по обвинению гражданки Серебряковой А. Г. (она же Рещикова) по 67-й статье Уголовного кодекса РСФСР от 20 июля 1925 года отмечалось: «С ее деятельностью, когда партия большевиков находилась в подполье, были связаны ночевки, получение бланков паспортов, литературы, к ней стекались деньги для сидящих в тюрьмах политических заключенных, в ее квартире устраивались деловые свидания и совещания, через нее приезжие товарищи проникали в московские подпольные организации».
Насколько высоко руководители политического сыска ценили услуги Серебряковой самодержавию, говорит факт установления ей лично царем немалой пенсии пожизненно. Ходатаем ее назначения выступил Столыпин, как министр внутренних дел. «В течение 25 лет при Московском охранном отделении несла службу Анна Григорьевна Серебрякова, которая оказала весьма ценные услуги делу политического розыска, — писал он в своем докладе на имя царя. Благодаря ее указанию розыскным органам удалось обнаружить несколько подпольных типографий, расследовать преступную деятельность различных профессиональных организаций, выяснить многие революционные кружки, проявившие свою деятельность в разных городах и имевшие связи с руководящими центрами столиц, и, таким образом, нанести революционному движению весьма значительный ущерб. Будучи убежденным врагом крамолы, Серебрякова исполняла свои обязанности идейно, мало интересуясь денежным вознаграждением и совершенно тайно от своих родных. Старому эмигранту народовольцу Бурцеву... в октябре 1909 года удалось разоблачить и предать широкой огласке ее деятельность... Она лишилась трудоспособности, в последнее же время совершенно потеряла зрение на оба глаза... Ходатайство мое о всемилостивейшем пожаловании Анне Серебряковой из секретных сумм департамента полиции пожизненной пенсии в размере тысячи двухсот (1200) рублей в год. Министр внутренних дел статс-секретарь Столыпин. 31 января 1911 года».
Царь пишет резолюцию: «Согласен. Царское Село, февраль, 1 дня 1911 года».
Таким образом, Серебряковой была установлена невиданная для секретного сотрудника пожизненная пенсия. Для сравнения: отставному действительному статскому советнику (генералу), бывшему заведующему заграничной агентурой департамента полиции Гартингу была установлена пенсия в размере 1125 рублей в год. Отставной статский советник (полковник) Гурович, у которого Серебрякова, как тайный агент охранного отделения, многие годы находилась на связи, имел 2000 рублей пенсии.
В 1925 году за провокаторскую деятельность Серебрякова была привлечена к уголовной ответственности, на суде полностью признала свою вину. Ее не расстреляли, учитывая преклонный возраст и полную инвалидность (потеряла зрение), суд приговорил ее к десяти годам тюремного заключения.
Весьма необычна карьера Сергея Васильевича Зубатова, — это один из примеров, когда революционно настроенный молодой человек постепенно стал провокатором, превратился в видного деятеля политического сыска, ярого защитника самодержавия.
Зубатов родился в 1863 году в Москве. Еще гимназистом привлек к себе внимание Московского охранного отделения смелыми высказываниями в адрес царя и правительства. Охранка установила, что Зубатов входит в кружок гимназистов старших классов, на заседаниях которого горячо обсуждаются политические вопросы, критикуется политика самодержавия. Вскоре участники кружка, среди них гимназист 6-го класса Сергей Зубатов, были исключены из гимназии.
С этого времени он долгое время находился под негласным наблюдением охранки, особенно заинтересовавшейся Зубатовым после его женитьбы на владелице весьма популярной в городе библиотеки Михиной. В этой библиотеке по вечерам собиралась молодежь разных политических убеждений. В июне 1886 года начальник Московского охранного отделения Бердяев приказал незаметно на улице задержать Зубатова и доставить к нему в охранное отделение.
Задержанный Зубатов решил, что уже арестован и ему грозит длительное тюремное заключение. Он очень волновался и весьма скоро согласился стать тайным агентом охранки. Бердяев не ошибся в выборе. По его заданию Зубатов начал подбивать молодых людей, посещавших библиотеку Михиной, на активные революционные выступления. При его непосредственном участии в Москве создаются подпольные типографии, печатается и распространяется запрещенная литература. Деньги на приобретение типографского оборудования, покупку шрифта Зубатов получил от Московского охранного отделения. Ему удалось выявить многих народовольцев. 2 мая 1887 года Бердяев провел в Москве массовые аресты. Было арестовано почти 200 участников революционных кружков.
Революционеры заподозрили Зубатова в предательстве, тогда он перешел на должность официального сотрудника охранки.
В 1896 году Зубатов сблизился с московским обер-полицмейстером Треповым. С помощью его и московского губернатора великого князя Сергея Александровича он стал начальником Московского охранного отделения и добился на этом посту больших успехов. Вот что писал о них небезызвестный Спиридович: «Зубатов сумел поставить внутреннюю агентуру на редкую высоту. Осведомленность отделения была изумительна. Его имя сделалось нарицательным и ненавистным в революционных кругах. Москву считали гнездом «провокации». Заниматься в Москве революционным делом считалось безнадежным делом».
После своего назначения Зубатов начал проповедовать и претворять в жизнь идеи, которые в истории рабочего движения получили название «полицейского социализма». Этими идеями он поделился с Треповым и получил аудиенцию у великого князя Сергея Александровича.
Великий князь встретил Зубатова приветливо, попросил подробно рассказать о замыслах.
— Кратко их суть, ваше высочество, — начал Зубатов, — состоит в следующем. Всех нас в последнее время беспокоит рост рабочего, социалистического движения в империи, и в частности у нас в Москве. Сегодня одни только традиционные методы охранных отделений в борьбе с новым злом малоэффективны. Если «Народная воля», при всей ее опасности, насчитывала несколько сот человек и они, конечно, не могли серьезно угрожать императорскому дому, то разрастающееся рабочее движение насчитывает в своих рядах уже сотни тысяч человек и способно привести к падению самодержавия в России. Основной удар социалистического движения направлен на царствующую династию, в то время как главные виновники бедственного положения рабочих – все эти фабриканты и заводчики, охваченные ненасытной жаждой наживы, остаются в тени. А ведь именно они прежде всего повинны в бедственном положении рабочих. Материальное положение их, ваше высочество, поистине ужасно. Продолжительность жизни рабочего – 32 года; по производственному травматизму Россия стоит на одном из первых мест в мире. Несмотря на то что многие владельцы заводов и фабрик сами вышли из рабочих и крестьян, это самые зверские эксплуататоры, не желающие идти ни на какие разумные уступки. А такие уступки сегодня крайне необходимы. Позвольте зачитать вам несколько выдержек из протоколов допросов рабочих, активно участвовавших в социалистическом движении. «Рабочему люду живется очень плохо. Капиталисты угнетают его, правительство не защищает рабочих, а стоит на стороне капиталистов. Поэтому рабочим самим приходится отстаивать свои права и добиваться улучшения своего положения. Для того чтобы возможно большее число рабочих знало, каким способом обороняться от капиталистов, среди них распространяются книжки и листки с указанием этих способов. С этой целью участвовал и я в распространении этой литературы. Мне внушали, что при самодержавии положение рабочих улучшиться не может. Я поверил этому поневоле, так как видел факты. Например, при стачках в рабочих стреляли и заставляли продолжать работать на невыгодных условиях, тогда как требования рабочих были справедливы. На таких примерах я пришел к убеждению о необходимости выборного правительства, которое при посредстве рабочих депутатов улучшало бы положение рабочего класса». А вот выдержка из протокола допроса другого рабочего. «На рабочих сходках говорилось, что хозяева – враги рабочих, трудами рабочих они наживают капиталы и о рабочих совершенно не заботятся; что необходимо свергнуть самодержавие и заменить его республикой и что только после этого возможно установить 8-часовой рабочий день и облегчить положение народа».
Великий князь поднялся:
— А все же мне кажется, ротмистр, вы излишне драматизируете обстановку.
Зубатов тоже встал:
— Я был бы счастлив, ваше высочество, если бы это было так. Однако то, что я сказал, не преувеличение опасности. Это результат тщательно проведенного анализа.
Великий князь, нервно постучав ногой по полу, вновь опустился в кресло. Подал знак Зубатову, чтобы тоже садился.
— И что же вы предлагаете?
— Сейчас суть вопроса в том, кто овладеет этим рабочим движением: мы или социалисты. Если им овладеют социалисты, революция в России будет неизбежна. Поэтому, мне думается, нужно разрешать легальные рабочие организации. И там – через нашу тайную агентуру – внушать идею, что в их бедственном положении виноват не император, а те плохие люди среди фабрикантов и заводчиков. Что же касается императора, то он делает все возможное, чтобы уменьшить эксплуатацию, улучшить положение рабочих. В то же время нужно добиться через его императорское величество некоторых экономических уступок рабочим от владельцев заводов и фабрик; улучшить условия труда и несколько повысить заработную плату. Это не только отвлечет рабочих от участия в социалистическом движении, но и существенно укрепит авторитет царствующего дома. Иными словами, мы подчиним себе рабочее движение в стране, направим его в нужное русло. В то же время в легальных рабочих организациях сравнительно легко выявлять революционно настроенных лиц, социалистических агитаторов и пропагандистов. Таким образом, мы сумеем обезглавить революционное движение в стране.
Зубатов заметил, что развиваемые им идеи «полицейского социализма» всерьез заинтересовали великого князя.
— А знаете, ротмистр, — сказал он, — в ваших предложениях действительно что-то есть. Я доложу о ваших. идеях его императорскому величеству. Думаю, он их одобрит. Так что начинайте действовать, моя поддержка вам обеспечена.
В октябре 1902 года Зубатова назначили начальником особого отдела департамента полиции – фактически главой политического сыска в России, и он получил возможность претворять идеи «полицейского социализма» в жизнь по всей стране. Однако хорошо задуманная агентурно-оперативная операция на практике провалилась.
В созданных под покровительством тайной полиции легальных рабочих организациях и кружках возобладало влияние социал-демократов. Рабочие расширяют рамки «дозволенной» им деятельности против капиталистов, требуют немедленного улучшения условий труда и повышения заработной платы. Особенно напугали власть имущих манифестация в Москве – в ней приняли участие около 60 тысяч рабочих – и всеобщая стачка в июне 1903 года. Капиталисты стали искать повод свалить Зубатова. Случай скоро представился.
Создавая видимость, что царскому правительству небезразличны интересы рабочих, что оно борется против произвола предпринимателей, агенты Зубатова – рабочие Афанасьев, Жилкин, Янченков и др. — с удостоверениями, выданными московским обер-полицмейстером и гарантирующими их неприкосновенность со стороны полиции, организовали весной 1902 года стачку на фабрике французского подданного Гужона. Стачечники потребовали уплатить рабочим 40 тысяч рублей, незаконно удержанных из их заработной платы. Гужон эти требования выполнить отказался. Тогда в конфликт вмешался Зубатов. Он предупредил предпринимателя: если он неразумным поведением и незаконными действиями будет продолжать провоцировать рабочих на беспорядки, его арестуют и вышлют из страны. Гужон стал искать защиты у французского посла Палеолога. Тот обратился к царю, и Плеве был вынужден сделать соответствующее «внушение» Зубатову – потребовал быть с предпринимателями более осторожным и осмотрительным.
Но этот урок не пошел Зубатову впрок. Надеясь на поддержку великого князя Сергея Александровича и Трепова – близкого не только князю, но и царю, Зубатов, как говорится, зарвался. Он собрал в московском ресторане Тестова крупных фабрикантов и заводчиков и выступил перед ними с речью (она была втайне от Зубатова застенографирована). Зубатов заявил, что представители торгово-промышленного сословия, игнорируя интересы государства и престола, своими неумными действиями в отношении рабочих провоцируют последних на анархические действия, приближают революцию в России; что на многих заводах и фабриках обсчеты рабочих при получении жалованья, незаконные штрафы приняли грандиозные размеры и владельцы этих предприятий превратились в обычных мошенников; что ужасающие условия жизни рабочих, созданные предпринимателями, объективно толкают их на антиправительственное выступление и, наконец, если капиталисты в самое ближайшее время не улучшат положения рабочего класса, это сделает император, который железной рукой заставит предпринимателей соблюдать интересы государства и престола.
Капиталисты немедленно пустили в ход свое самое эффективное оружие – деньги. Были даны, кому следует, солидные взятки, и Николаю II начали через приближенных (адмирала Нилова, генерала Саблина и др.) нашептывать, что в тайной полиции появился опасный смутьян Зубатов – он пытается поднять рабочих против самодержавия. От губернаторов к царю начали поступать сообщения: из-за непонятной им политики центральных полицейских властей в губерниях активизировалось рабочее движение. Подали петицию Николаю II и владельцы заводов и фабрик – они жаловались, что жандарм Зубатов поднимает против них рабочий класс.
Царь вызвал министра внутренних дел Плеве и потребовал от него объяснений. Поначалу Плеве в беседе с тогдашним министром финансов Витте высказался о «полицейском социализме» Зубатова как о вредном и глупом эксперименте. «На происходящее в России революционное движение того времени, — писал Спиридович, — Плеве продолжал смотреть глазами 80-х годов. Он не понимал его широкого общественного характера и видел в нем, как некогда в эпоху «Народной воли», лишь проявление злой воли кучки энергичных революционеров. Он думал, что достаточно только изъять их из обращения, и революция будет побеждена». Однако, узнав, что идеи Зубатова поддерживает великий князь Сергей Александрович, Плеве не препятствовал больше начинаниям Зубатова, даже стал, где только можно, превозносить его «полицейский талант», активно поддерживать гапоновские организации. «Насколько Плеве начал ценить Зубатова, — писал в своих воспоминаниях Витте, — видно из того, что еще месяца за три до оставления мною поста министра финансов я как-то спросил Плеве, что он думает делать летом, он мне ответил, что поедет на некоторое время в деревню. Я ему сказал: «Как же вы это сделаете, когда мне говорили, что Лопухин (директор департамента полиции) едет по делам за границу». На это он мне ответил, что в сущности теперь вся полицейская часть, т. е. полицейское спокойствие, государства в руках Зубатова, на которого можно положиться».
Однако по мере провала идей «полицейского социализма» Плеве начинает отмежевываться от зубатовщины, готовить почву для увольнения Зубатова с занимаемого поста. Он поручает своему советнику по экономическим вопросам А. В. Погожаеву тщательно изучить зубатовщину и представить ему обоснованное заключение. Вывод Погожаева гласил: «Зубатовщина всюду внесла страшную деморализацию. Не пройдет двух-трех лет – рабочий вопрос вырвется на улицу, и произойдет столкновение, последствия которого никто не в состоянии учесть». Прочитав докладную записку Погожаева, Плеве сказал: «Да, вы правы... Я и сам теперь вижу, что преждевременно было вызывать такое движение среди русских рабочих...»
Почувствовав изменение отношения к нему со стороны Плеве, Зубатов начинает искать «союзников» в борьбе со всемогущим министром внутренних дел. Прежде всего, в начале июля 1903 года он посетил Витте и долго беседовал с ним. Он знал: Витте и Плеве принципиально расходятся в политических взглядах. Витте считал, что царское правительство должно опираться на весь народ. Плеве – на дворянство. Не было для него секретом и то, что Плеве и Витте ненавидят друг друга.
Вот как сам Витте описывал визит к нему Зубатова.
«Зубатов, зная, что я против его рабочих организаций, никогда ко мне не являлся, и я его никогда не видел. Вдруг в начале июля (1903 г.), месяца за полтора до моего ухода с поста министра финансов, мне докладывают, что меня желает видеть Зубатов. Я его принял. Он мне начал подробно рассказывать о состоянии России по его секретным сведениям охранных отделений. Он мне докладывал, что, в сущности, вся Россия бурлит, что удержать революцию полицейскими мерами невозможно, что политика Плеве заключается в том, чтобы вгонять болезнь внутрь, и что это ни к чему не приведет, кроме самого дурного исхода. Он прибавил, что Плеве убьют и что он его уже несколько раз спасал... Затем мне сделалось известным, что Зубатов отправился к князю Мещерскому и то же самое говорил князю Мещерскому, причем сказал, что он был у меня, говорил все это и просил моего вмешательства, чтобы я уговорил Плеве перестать вести его мракобесную политику, и что я от этого отказался. Тогда князь Мещерский поехал к Плеве и все ему рассказал, причем сказал, что Зубатов был у меня. Это было достаточным поводом для того, чтобы Зубатова не только устранить от его места, но даже сослать в город Владимир».
Узнав о визите Зубатова к Витте, Плеве окончательно решил от него избавиться и ждал лишь подходящего случая. И вот сегодня на приеме у императора, который всегда подробно интересовался работой тайной полиции, он попытался осуществить свой замысел. Заверив Николая II, что не давал разрешения Зубатову на создание легальных рабочих организаций, Плеве особенно подчеркнул, что давно уже начал присматриваться к Зубатову, что действия его весьма подозрительны и, вероятно, являются прямым отголоском его революционного прошлого. Царь перебил Плеве:
— Вы хотите сказать, сколько волка ни корми, он все в лес смотрит?
— Именно так, ваше величество, — подтвердил Плеве.
Этот вывод, как знал Николай II, совпадал с мнением Витте.
Через несколько дней после беседы Плеве с царем великий князь Александр Михайлович говорил Витте:
— Вчера вечером государь изволил сказать: «А знаешь, Витте прав, оказалось, что Зубатов устроил всю эту забастовку (речь шла о всеобщей забастовке в июне 1903 года) и делал все рабочие организации. Он не прав только в том, что говорит, что Плеве обо всем этом знает. Плеве ничего не знал, только теперь все открыл и представил мне об увольнении Зубатова».
Участь Зубатова была решена. Его уволили без права на пенсию, арестовали и сослали во Владимир, установили гласный надзор полиции и запретили посещать Москву и Петербург. После смерти Плеве осенью 1904 года Зубатов был оправдан, и ему назначили солидную по тем временам пенсию. К полицейской карьере Зубатов больше не вернулся. Узнав о победе Февральской революции в России и об отречении Николая II от престола, он застрелился.
Список наиболее опасных агентов-провокаторов был бы далеко не полным... без Зинаиды Федоровны Гернгросс-Жученко, долгие годы работавшей под псевдонимом Михеев. Жизни этой действительно необычной женщины хватило бы на несколько детективных романов: современники называли ее Азефом в юбке, а руководители политического сыска – ласково «наша Зиночка».
В 1893 году в департамент полиции, к тогдашнему главе политического сыска России Г.К. Семякину, пришла на прием воспитанница Смольного института, дочь полковника Зинаида Гернгросс. Семякин с удовольствием рассматривал золотоволосую красавицу, гадая о цели ее визита. Не так-то часто и тем более добровольно посещали его учреждение девушки из известных дворянских семей. И уж совсем удивился руководитель политического сыска, когда Гернгросс заявила, что хотела бы заняться «неженским делом» — активно бороться с врагами государя императора и просит удостоить ее такой чести. Опытный Семякин разгадал в Гернгросс будущего талантливого и изобретательного агента.
Вот как описывал Гернгросс-Жученко один из опытных революционеров, А. В. Прибылев, которому в эсеровской партии пришлось работать с этой женщиной рука об руку и который после ее разоблачения, конечно, не мог не презирать ее как шпика охранки: «Она очень высокого роста и очень худощава, правильное, симпатичное лицо с высоким лбом обрамлено светлыми, негустыми волосами. Золотые, под цвет волос, очки никогда не покидали ее носа...
В общем, она была очень мила, всегда и на всех производила настолько приятное впечатление, так старательно располагала в свою пользу, что люди, впервые приходившие с нею в соприкосновение, скоро начинали относиться к ней с полным доверием и охотно открывали перед нею свои планы и мысли... Почти всегда ровная, спокойная и рассудительная, нередко веселая, она пользовалась неизменным успехом, а ее как бы искренняя сердечность и кажущаяся теплота отношения к людям вообще невольно вызывали симпатию и сочувствие окружающих... Отличительной чертой ее была деловитость, соединенная с величайшей скромностью... Она достигла без труда того, чего хотела. К намеченной цели шла уверенным шагом, не уклоняясь в сторону, не колеблясь перед выбором средств... Каждый шаг ее, каждое движение было рассчитано на то, чтобы не обнаружить своей истинной роли, своего подлинного образа мысли и своей деятельности...
Скрыть свою душу, спрятать себя под скромным видом полной благонадежности было ей необходимо прежде всего. Но так же было необходимо проникнуть, по возможности, в таинственные планы окружающих ее друзей и получить наибольшую осведомленность о ходе их бесконечных предприятий. И то и другое удавалось ей в совершенстве».
Семякин направил Гернгросс проходить «практику» В Московское охранное отделение. Вскоре, приехав в Москву, она не без любопытства рассматривала в Гнездниковском переулке двухэтажное зеленое здание – там помещалась охранка. Войдя в здание через небольшую узкую дверь и назвав себя (ее уже, по-видимому, ждали), Гернгросс по винтовой лестнице поднялась в приемную начальника. Ее встретил старший чиновник для поручений, впоследствии небезызвестный руководитель всего филерского дела в России, статский советник Медников – тучный человек с длинными русыми, зачесанными назад волосами, небольшой бородкой и усиками. В будущем Гернгросс пришлось с ним немало поработать.
Попросив ее немного подождать, Медников скрылся за дверью кабинета. Сам Бердяев отсутствовал, и в кабинете в этот момент находился его помощник Сергей Васильевич Зубатов – к нему-то по распоряжению Семякина и была прикреплена Гернгросс для обучения ремеслу тайного агента. Первое, что она увидела в кабинете Зубатова, — это висящий на стене огромный портрет Николая II. Под ним за письменным столом сидел среднего роста человек в очках, по внешности ничем не отличавшийся от тогдашних российских интеллигентов. Он показался ей каким-то бесцветным.
Выйдя из-за стола и галантно поцеловав Гернгросс руку, Зубатов заговорил приятным баритоном:
— Господин Семякин уведомил меня о вашем желании послужить отечеству. Это очень похвально.
Заботливо усадив свою посетительницу в стоящее у стола кресло и удобно устроившись в кресле напротив, Зубатов продолжал:
— Но должен вас предупредить, работа, которой вы собираетесь себя посвятить, крайне опасная. В случае провала вы можете получить пулю или удар ножом из-за угла.
Зинаида Гернгросс улыбнулась:
— Хотите запугать меня, господин Зубатов. Уверяю вас – я не из пугливых, сумею, если надо, постоять за себя. Хотите проверить, как я стреляю из револьвера? Вряд ли я стану легкой добычей. Впрочем, я вообще не собираюсь проваливаться. – И глаза Гернгросс задорно блеснули. – Ну а если что и случится со мной, то, значит, так тому и быть. Жалеть не буду.
(Жандармский генерал Заварзин, объясняя поступление Гернгросс-Жученко на службу в охранку, писал: «…она согласилась пойти в секретную агентуру из любви к таинственному, риску и отчасти авантюризму».)
Изучая Гернгросс, Зубатов узнал, что на связи с мужчинами, в том числе и на верность в браке, она смотрит весьма легко, а своих многочисленных любовников презрительно именует «партнерами», оставаясь верной каждому из них не более трех дней. Впоследствии злые языки болтали, что и сам «идеолог» «полицейского социализма» в России не устоял перед ее чарами. Утверждали также, что во время своей работы в охранке она находилась в интимных отношениях с руководителем филеров Медниковым, жандармским генералом Заварзиным и начальником Московского охранного отделения фон Коттеном.
Дебют Гернгросс в качестве тайного агента охранного отделения пришелся на время коронации Николая II в Москве. Бердяев решил воспользоваться предстоящим приездом царя в Москву и «порадовать» начальство созданным по рецептам Судейкина и Рачковского каким-нибудь громким делом. Все складывалось удачно. Именно тогда в московскую охранку поступило агентурное донесение: в доме, принадлежащем Якуб, по Тишинскому переулку, где проживали студенты Московского университета члены сибирского землячества, собирается революционный кружок; в него входит и учащаяся молодежь. Как-то на заседании студент Иван Распутин напомнил слова Николая II при вступлении на престол: все либеральные перемены – бессмысленное ожидание – и высказал мысль: было бы хорошо для народа, если бы нашлись люди, способные убить царя во время коронации.
Иван Распутин был взят в активную агентурно-оперативную разработку, которую вел сам Зубатов. В ходе ее выяснилось, что Распутин поддерживает дружеские отношения с давно уже состоящим на учете охранки А. Ф. Филатовым. Через несколько дней было перехвачено письмо Филатова в Тобольск политическому ссыльному В. А. Ордынскому: «Какое мы переживаем время! Всюду жизнь, всюду движение, в воздухе носится тревога, чуется приближение бури, скоро разразится гроза и неизвестно только, как она проявится и в какое направление пойдет. Интеллигенция готова, народ поддержит ее, недостает только руководителя героя. Но он явится, мы его создадим».
Прочитав письмо, Бердяев сказал Зубатову: «Ну что же, надо помочь им создать такого «героя». Пусть им станет сидящий под нашим колпаком Распутин».
Зубатов в выполнении замысла Бердяева главную роль отдал своей ученице Гернгросс.
Она вышла замуж за студента Жученко, хотя он меньше всего походил на героя ее романа. Зато был близко знаком с Иваном Распутиным, правда, в его кружок не входил. Было ли замужество Гернгросс счастливой для охранки случайностью или запланированным элементом в разработке Распутина, сказать трудно. Вполне вероятно второе. Все понимали: юную жену друга, да еще такую с виду наивную, Распутин вряд ли заподозрит.
Через мужа Гернгросс познакомилась с Распутиным и вскоре стала активной участницей его кружка. Она так ловко вошла к нему в доверие, что через какие-то две недели на столе Зубатова лежал полный список «распутинцев».
Действуя по инструкциям Зубатова, Гернгросс-Жученко развила «кипучую» деятельность. Она вошла в группу, готовившую покушение на царя, для Распутина и его друга Бахарева нашла и переписала (естественно, при содействии Зубатова) научные трактаты по созданию бомб, снабдила их всеми необходимыми материалами, хранила у себя на квартире изготовленное взрывчатое вещество. Благодаря Гернгросс-Жученко Зубатов и Бердяев знали о каждом шаге Распутина и Бахарева. Филеры Медникова следовали за ними по пятам. 17 апреля 1895 года они зафиксировали изучение Распутиным и Бахаревым помещения для членов императорского дома на Московском вокзале Николаевской железной дороги, а 25 апреля на Ваганьковском кладбище Москвы – испытание взрывчатого вещества; Распутин и Бахарев были столь неосторожны, что оставили часть склянок с ним на месте испытания. Впоследствии это послужило против них серьезной уликой.
2 мая охранка зафиксировала: Распутин, Бахарев и Акимова в подмосковном лесу почти пять часов заряжали бомбу. В ночь на 4 мая группа Распутина была арестована. В эту же ночь охранка произвела тщательные обыски более чем у 60 человек. При аресте Бахарева в его квартире обнаружили лабораторию для изготовления взрывчатых веществ и заряженный револьвер.
В Москву из Петербурга прибыл директор департамента полиции генерал Добржинский, славившийся особой тактикой допроса, умением вызывать на спор, а значит, и на «откровенность» арестованных.
Распутин и Т. Акимова не сочли нужным скрывать от следствия свои революционные взгляды. На допросе Распутин заявил: «Занявшись самообразованием, я пришел к убеждению, что жить узким личным интересом невозможно, что целью жизни надо поставить вопрос о голодных и раздетых... обратить внимание правительства на этот вопрос и разбудить общество можно, лишь произведя эффект террористического характера». «Крайне угнетенное состояние русского народа, — говорила следователю Акимова, — можно устранить лишь борьбой с политическим строем путем систематического террора, вплоть до цареубийства». Один из арестованных участников распутинского кружка, Павелко- Поволоцкий, подтвердил, что Распутин действительно призывал осуществить террористический акт против императора.
Накануне ареста группы Распутина Зубатов виделся на конспиративной квартире с Гернгросс-Жученко и просил ее «посидеть» некоторое время в тюрьме: это застрахует от разоблачения и создаст вокруг ее имени революционный ореол, столь необходимый для дальнейшей работы. Немного подумав (уж очень ей не хотелось в тюрьму), Гернгросс согласилась. Как и предполагал Зубатов, ее смелые выступления против произвола тюремной администрации, участие в голодовке заключенных создали ей нужный авторитет среди революционеров. В тюрьме она стала всеобщей любимицей. Приговор по делу «распутинцев», ожидавших смертной казни, был неожиданно «мягким». Распутин был приговорен к пяти годам тюрьмы и последующим десяти годам ссылки в Якутскую губернию, Акимова – к трем годам тюрьмы и десяти годам ссылки, Гернгросс-Жученко – «к пяти годам ссылки» в отдаленные районы Сибири. Семнадцать других участников кружка были освобождены и высланы из Москвы в отдаленные места под гласный надзор полиции. Бахарев во время заключения умер от брюшного тифа.
Столь «мягкий» приговор суда свидетельствовал, с одной стороны, что руководители политического сыска позволяли себе еще поиграть в «либерализм», с другой же – как высоко ценилась Гернгросс-Жученко. Чтобы не выводить ее из игры, решили пойти на смягчение приговора всем осужденным, тем более что при тщательном надзоре с ними всегда можно было расправиться и без суда.
За ликвидацию дела «распутинцев» Зубатов получил орден Владимира – большую редкость в то время: столь почетным орденом жандармы, как правило, не награждались.
А Гернгросс-Жученко (в то время беременная), получив 1000 рублей наградных, фальшивые документы и 100 рублей ежемесячной пенсии, вместо ссылки поехала отдыхать к своим родителям в Кутаиси. Риска не было: все революционеры знали, что охранка старается после осуждения разметать однодельцев подальше друг от друга.
Перед арестом у Гернгросс-кученко произошел разрыв с мужем, узнавшим о ее многочисленных изменах. Окончив к этому времени медицинский факультет, он уехал в Сибирь работать врачом. Гepнrpocc-Жученко родила в Кутаиси сына и жила с родителями. Однако скоро ее авантюристической натуре такая жизнь наскучила. Она обратилась к Зубатову с просьбой восстановить ее на работе в охранке. Зубатов решил, что новый ввод этой дамы в русскую революционную среду надежнее будет осуществить постепенно и лучше всего из-за границы. В соответствии с разработанной Зубатовым легендой Гернгросс-Жученко на положении ссыльной жила некоторое время в Сибири, затем «бежала», перешла на нелегальное положение, была «объявлена» во всероссийский розыск с указанием основных примет, включена в список лиц, подлежащих аресту в 1899 году.
А тем временем, прихватив с собой сына, названного ею в честь царя Николаем, Гернгросс-Жученко оказалась в Лейпциге в распоряжении заведующего заграничной агентурой департамента полиции в Германии Гартинга. В Гейдельберге он познакомил ее с местными эсерами-эмигрантами. Вскоре она завоевала полное доверие со стороны ЦК эсеровской партии и почти пять лет подробно «освещала» охранке деятельность эсеровской эмиграции. В сентябре 1905 года ЦК командировал ее на работу в Москву – в распоряжение эсера Сладкопевцева (партийная кличка Казбек), руководителя боевой дружины. Став любовницей Казбека, она не только полностью прибрала его к рукам, но и сумела выявить для охранки всех московских боевиков. Большинство из них накануне и в дни Декабрьского вооруженного восстания были арестованы. Среди них оказался и эсер Беленцев с весьма интересной боевой биографией.
После участия в «экспроприации» средств одного из петербургских банков он бежал в Швейцарию, но был выдан русскому правительству. По дороге в Россию бежал, спрыгнул на ходу с поезда. Пытаясь скрыться от бдительного ока охранки, «совершил» в Москве карманную кражу, за что, как человек без документов и определенных занятий, под вымышленной фамилией попал в Бутырскую тюрьму. Об «одиссее» Беленцева Гернгросс-Жученко рассказал Казбек. Сообщая о сенсационном разоблачении Беленцева, газеты распространили созданную охранкой легенду, будто бы Беленцев был раскрыт вследствие того, что в порыве откровенности, находясь в камере Бутырской тюрьмы, проболтался сокамерникам-уголовникам, которые и продали его администрации тюрьмы за 25 рублей.
Во время Декабрьского вооруженного восстания в Москве по заданию эсеровского центра Гернгросс-Жученко вербовала революционно настроенных рабочих и студентов в боевые дружины и тут же выдавала их охранке. Сам Казбек случайно избежал ареста. В сопровождении Гернгросс-Жученко он уже поднялся на третий этаж дома (там в квартире этажом выше ожидали Казбека участники боевой дружины). Вдруг мимо промчались сыщики и жандармский наряд. Казбек не растерялся – сделал вид, что звонит в квартиру. На него не обратили внимания. Казбек и Гернгросс-Жученко тотчас спустились вниз и скрылись. Гернгросс-Жученко уговорила начальника Московского охранного отделения не арестовывать Сладкопевцева (он к этому времени был смертельно болен) и отпустить его за границу. Гернгросс-Жученко убедила Казбека уехать за границу на лечение. Незадолго до смерти Сладкопевцева, уже после своего разоблачения, Гернгросс-Жученко написала ему полное садистского цинизма письмо: подробно описала, как она, будучи агентом охранного отделения, водила за нос и его, и руководство партии.
Вскоре после отъезда Сладкопевцева за границу Гернгросс-Жученко стала секретарем Московского областного комитета эсеровской партии и провалила вновь созданную боевую дружину, а в июле 1908 года – рязанский съезд эсеровской партии. Насколько тонко и умело она действовала, говорят факты. Перед провалом, по разработанному Московским охранным отделением сценарию, Гернгросс-Жученко (под видом организации ночевок, получения фальшивых документов и денег) знакомила очередную намечаемую к аресту «жертву» с агентом охранного отделения – некой Зарайской (партийная кличка Аушка). И только после этого «жертву» арестовывали... Естественно, подозрения, связанные с провалом таких «жертв», падали прежде всего на Зарайскую.
Проведя как-то ряд удачных провокационных комбинаций, Гернгросс-Жученко бросила тень на секретаря Московского областного комитета эсеровской партии Э. М. Лапину (партийная кличка Белла). Ее заподозрили в предательстве. Человек исключительно честный, Лапина не выдержала позора и 19 мая 1909 года застрелилась, оставив записку, в которой говорилось, что, возможно, ее смерть заставит более бережно и чутко относиться к партийным товарищам, быть более осторожными с обвинениями в провокаторстве.
Для характеристики тайного агента охранного отделения Гернгросс-Жученко важны два случая из ее провокаторской деятельности.
В январе 1907 года в Москве появилась отсидевшая долгие годы в каторжной тюрьме и бежавшая затем из ссылки член эсеровской партии Фрума Фрумкина. Она была осуждена за неудачное покушение на начальника Киевского жандармского управления генерала Новицкого и горела желанием принять участие в новых террористических актах. Когда Гернгросс-Жученко доложила о ее желании начальнику Московского охранного отделения, было решено захватить Фрумкину «с поличным». Гернгросс-Жученко вместе с Фрумкиной и боевиком Прибылевым намечала подходящую для покушения фигуру. В своих воспоминаниях Прибылев впоследствии писал, что Фрумкина просила разрешить ей убить томского губернатора Азанчевского-Азанчеева: это под его руководством черносотенцы в трехэтажном здании Томска заживо сожгли более тысячи революционно настроенных жителей города, собравшихся на митинг. Гернгросс-Жученко возразила: несмотря на страшное злодейство, фигура провинциального губернатора для задуманного террористического акта все-таки мелковата – и предложила осуществить покушение на московского губернатора Рейнбота. На том и порешили.
Прибылев писал, что Гернгросс-Жученко передала Фрумкиной браунинг и даже сама пришила к ее платью карман для него, в намеченный день проводила Фрумкину в театр и указала кресло, где Рейнбот якобы должен был сидеть во время спектакля. Оставив женщину в зрительном зале, Гернгросс-Жученко выдала ее агентам охранки. Фрумкина была арестована в фойе театра, как только вышла из зрительного зала. Она заявила, что намеревалась убить Рейнбота. На суде вела себя спокойно и мужественно.
«Смелость ее мысли, — писал Прибылев, — полнейшее отсутствие страха перед угрожающей ей участью и редкое умение с силой и убежденностью обрисовать свое внутреннее я оставили глубокий след и поражали всех присутствующих на суде, не исключая и ее судей». Фрумкина была казнена.
Второй факт связан с покушением на жизнь минского губернатора Курлова, будущего товарища министра внутренних дел. Гернгросс-Жученко поручили организовать покушение на Курлова. Боясь своим отказом от этого задания вызвать подозрение у руководства ЦК и сохранить свое исключительное положение в партии, она согласилась.
В Московском охранном отделении разработали хитроумный план. За день до покушения на Курлова Гернгросс-Жученко принесла изготовленную эсеровскими боевиками бомбу на конспиративную квартиру охранки. Там специалист по взрывным устройствам обезвредил запальное приспособление. Перед покушением Гернгросс-Жученко передала эту бомбу эсеровскому боевику Пулихову; в ее присутствии он и метнул ее в Курлова. Бомба, конечно, не взорвалась. Пулихов был схвачен и казнен.
После разоблачения Гернгросс-Жученко Меньщиковым, сотрудником царской охранки: располагавшим списками всей тайной агентуры империи, литератор Бурцев по заданию ЦК эсеровской партии встретился с нею в Берлине. На этой встрече, длившейся несколько часов, Гернгросс-Жученко рассказала о многочисленных проваленных ею революционерах, о людях, отправленных ею на виселицу, в тюрьмы, на каторгу и ссылку. В заключение беседы она сказала: «О каком предательстве вы ведете речь? Я служила идее. В то же время я просто обычный и честный сотрудник департамента полиции в его борьбе с революционным движением. Конечно, за свою опасную, но крайне нужную работу я получала очень высокое содержание и сумела материально хорошо обеспечить и себя, и моего сына».
В тот же день она подробно описала содержание своего разговора с Бурцевым в письме к начальнику Московского охранного отделения фон Коттену. Если Бурцев узнал из этого разговора только то, что уже было известно из разоблачений Меньщикова, то Гернгросс-Жученко сумела установить, что тайны царской охранки выдает Бурцеву именно Меньщиков. В письме к фон Коттену от 24 сентября 1910 года она писала: «О, если бы не Меньщиков. Тяжело, мой друг, не быть у любимого дела! Без всякой надежды вернуться к нему».
Еще 7 сентября 1909 года, желая морально подбодрить после провала свою бывшую ученицу, Зубатов писал ей: «...перед обществом вы прекрасно отчитались и объяснились, вполне реабилитировав значение секретной агентуры... Не устроиться ли вам официально при департаменте в качестве руководительницы и воспитательницы секретной агентуры?.. Воспитание Николашки (сына Гернгросс-Жученко) – дело хорошее, но не заскучаете ли вы?»
В последнее время перед разоблачением Гернгросс-Жученко получала жалованье 500 рублей в месяц. По представлению департамента полиции царь назначил ей пожизненно, по ее словам – княжескую, пенсию — 3600 рублей в год.