Нагаев чувствовал за собой огромную вину, хотя и понимал, что есть оправдание: неверная голландская карта послужила причиной гибели вверенного ему фрегата. Но он оправдания не искал. Держался прямо, прижимая снятую треуголку к бедру, другой рукой придерживая шпагу. Вице-адмирал Мишуков и контр-адмирал Калмыков, вызвавшие его в Главную Кронштадтскую Контору над Портом в связи с гибелью фрегата «Меркурий», смотрели на Нагаева сурово, и в их взглядах он не мог прочитать снисхождения.
Державшийся сбоку майор Левашов четко шагнул к нему, щелкнул каблуками полированных до зеркального блеска сапог и холодно произнес, вытянув перед собою обе руки: «Вашу шпагу, капитан!» Нагаев провел портупею над головой, снял шпагу и отдал майору.
«Вы направляетесь под домашний арест, — проговорил Мишуков, — и вам не дозволяется никуда отлучаться из квартиры вашей, кроме церкви. Вы отдаетесь под суд».
Дома, оставшись наедине с собой, Нагаев снова и снова вспоминал ту страшную ночь. Неожиданным и самым нелепым образом сложились события. Эскадра, в состав которой входил «Меркурий», отзимовав вторую зиму подряд в Архангельске, следуя полученному предписанию, шла вокруг всей Скандинавии в Кронштадт. К тому времени Нагаев уже два года, как получил в команду фрегат, переменил на нем пушки, поставил новую крюйт-камеру, заменил парусное вооружение. Грозную силу представлял теперь собою «Меркурий». Отношения со Швецией обострились, и вице-адмирал Бредель, наставляя капитанов перед кампанией, каждому, в том числе и Нагаеву, сопроводил секретное письмо: «Иметь вам от неприятеля наикрепчайшую осторожность и весьма крепкое наблюдение употреблять, дабы какия подозрительныя суда не подошли к кораблям. И так рейсируя прилежно, смотреть в море судов. И тогда купецкия суда станут мимо вас проходить, спрашивать: не видали ли они или не слыхали ли, где неприятельския шведския корабли?»
Переход уже завершался. Головные корабли 13 сентября 1743 года прибыли в Копенгаген, но без «Меркурия». Командующий эскадрой капитан Люис не знал, что и думать... Последний раз он видел «Меркурий» у Скагеррака, 12 сентября.
Вот тогда-то и случилась беда. Нагаев, не спавший две ночи подряд, оставив на мостике вахтенного офицера – моряка надежного, опытного, спустился к себе в каюту и, едва коснувшись койки, крепко заснул. Вахтенный вел корабль уверенно, то и дело сверяясь с голландской картой. Огонь, который виднелся перед ним впереди, был кормовым огнем идущего поодаль русского же фрегата. И вдруг – резкий удар...
То был огонь маяка на острове Ангольт, предупреждающий о мели и рифах, на карте не показанный. Нагаев, выскочивший на верхнюю палубу в расстегнутом камзоле, сразу понял, что корабль сидит плотно на мели и снять его не удастся. Тут же он приказал спустить шлюпки и свезти команду на близкий берег. Никто из экипажа не пострадал.
Трудно сказать, как сложилась бы судьба Нагаева дальше, если бы за него не вступился русский посланник в Дании барон Корф, писавший графу Николаю Федоровичу Головину: «Приемлю смелость изъяснить вам поступки капитана Нагаева: при спасении людей явил он искусство умнаго офицера и доказал, что он весьма полезен для службы Ея Императорского Величества может быть. Препоручаю его покровительству и сильному заступлению Вашего Сиятельства. Я в сем деле столько бы смелости не возъимел, ежели бы в его поступках малейшую оплошность или слабость усмотрел).
Суд оправдал капитана Нагаева.
Михайла Веревкин, корабельного флота мичман, хорошо знавший Алексея Ивановича, в кратком описании его жизни, сочиненном в Дмитровском уезде в 1781 году, писал: «Знаменитой своего времени мореходец Алексей Иванович Нагаев, родился в 1704 году в месяце марте, в сорока верстах от Москвы, по Серпуховской дороге, в селе Сертикине, принадлежащем отцу его Дворянину, не имевшему никакого чина». Кроме этой деревеньки, в которой и десятка-то домов, пожалуй, не было, отец Алексея Ивановича вообще ничем не владел.
Военная карьера открывала для сына иные возможности — держава матерела, крепчала в военной мощи, и искусные офицеры ей были очень нужны. Одиннадцати лет Алексей Нагаев уже в Санкт-Петербурге, среди воспитанников Морской Академии. Что именно повлияло на выбор отцом именно этого заведения – трудно сказать, возможно, то, что содержание в академии было бесплатным, а может, и то, что служба во флоте в петровское время считалась самой почетной из всяких служб на пользу Отечеству.
Из академии, после окончания ее полного курса, мичман Нагаев был направлен на работы по сооружению морского канала, связывающего Кронштадт с Петербургом, а еще через год его назначили в академию – преподавателем и воспитателем гардемаринов, в помощники к унтер-лейтенанту Алексею Ильичу Чирикову. Вместе они ходили по Балтике, мечтали о дальних походах, о сражениях, коим суждено Россию прославить, но пока что на них было возложено готовить молодое пополнение флоту. Семь лет Нагаев преподавал морские предметы и заслужил у начальства, весьма скупого на похвалу, самые высокие отзывы.
Вероятнее всего, уже и раньше у Нагаева возникали мысли о создании новых карт русских морей, однако же вполне они сформировались после похода вокруг Скандинавии в 1729 году. Учебный поход оказался на редкость трудным – из-за сквернейшей погоды, из-за того, что двум кораблям пришлось вернуться в голландский порт, поскольку открылась течь. Кроме того, провизии не хватало, на кораблях разразилась цинга. Но более всего Нагаева удручало то, что голландские карты, считавшиеся по тому времени лучшими, оказались из рук вон плохи. По ходу дела он вносил в карты поправки, делал пометки по лоции берегов.
Командир отряда, капитан Денис Иванович Калмыков, моряк многоопытный, не мог не отметить трудов молодого своего офицера, по собственному почину взявшегося за столь трудное дело, и когда его направили на службу на юг – начальником Астраханского порта, добился того, чтобы и Нагаев получил назначение вместе с ним – делать опись берегов Каспийского моря.
Конечно, изрядно потрудившийся на Каспии Федор Иванович Соймонов составил отменные карты, но и он не успел сделать всего. Гидрографических работ предстояло проделать столько, что и на многих других хватило бы. И Нагаев, уже в новом чине лейтенанта майорского ранга, принялся за последовательные исследования берегов и прилегающего к ним морского дна от крепости Святого Креста до Баку и Дербента. Кроме того, ему было поручено следить за постройкой плоскодонных судов. Что он и делал попутно.
А по возвращении в Петербург Нагаева ждало новое назначение, совершенно для него неожиданное. Вместе с лейтенантами Желябужским и Прончищевым его откомандировали в Смоленскую губернию – для взыскания недоимок, задержанных в поступлении в Адмиралтейство. Помимо того, им следовало провести следствие о «доимках, непорядках и похищениях, чинившихся в провинции». Всей этой работой руководил обер-кригс-комиссар Соймонов. Ехать было недалеко, и, как Нагаев думал, ненадолго, а вышло – почти на три года. Только в 1739 году Адмиралтейств-коллегия вынесла решение «явившихся из определенной при сенате комиссии лейтенантов Никиту Желябужского, Михаила Прончищева, Алексея Нагаева отослать в команду; впредь из морских офицеров, кроме настоящей по их искусству службы, по силе означенного именного указа, не определять». Видимо, пришли-таки в Адмиралтействе к мысли, что моряку надлежит на флоте служить, а не в канцелярии. Свежий ветер для него – ветер отрады, а затхлый воздух, напитанный пылью бумаги, вызывает в нем только тоску.
После полосы неудач настало для Нагаева новое время. В столице все чаще стали поговаривать о военных настроениях шведов, о том, что и России к военным действиям надо готовой быть. Несмотря на неторопливость, все же делались кое-какие приготовления на пути возможного вторжения шведов: укреплялась Кронштадтская крепость, велась съемка и описание части Финского залива, прилегающей Петербургу и Выборгу. Атлас морских карт был, разумеется, по повелению Петра составленный, но карты в него вошли иностранные, поскольку своих, русских, не было. В основном атлас составляли шведские карты, немного голландских и всего несколько – русских, той части залива, что принадлежала России.
Плохи были те карты. Многие из отмелей, банок; узких фарватеров на них и вовсе не помечались. К каким только ухищрениям не приходилось прибегать русским морякам, чтобы обозначить места, особо трудные для прохождения, — выставляли специальные ограждения, окружали заякоренными буями. Поэтому накануне надвигающейся военной кампании особое значение придавалось гидрографическим работам в Финском заливе. Выполнение этого государственно важного дела было возложено на лейтенанта Алексея Нагаева. В помощь ему, как сам он просил в докладе, выделялся лейтенант Михаил Прончищев.
Работа, несмотря на то, что была большая и тонкая, двигалась споро, вплоть до зимы, пока вода дозволяла. В 1739 году успели вымерить морскую глубину и фарватер от речки Хмелевки до Выборга, и к осени следующего года удалось все закончить. Нагаева тут же произвели в капитаны полковничьего ранга и назначили командиром фрегата «Кавалер», коему надлежало из Ревеля выйти в Архангельск с припасами – с парусами и пушками для других кораблей. Нагаев с радостью воспринял новое назначение — давно хотелось в большое плавание — дома ничто не держало, семьи не было, а море – это воля, простор, дающий отдохновение от всяких земных забот. Когда вдали за кормой тает земля, снисходят другие, просветленные чувства, и кажется тогда, что лучшее в жизни еще впереди.
Этот переход, в который вышли еще два фрегата, стал трагической страницей в истории русского флота. В мирном плавании, продолжавшемся 57 суток, из 700 матросов умерло от цинги 120 человек и 326 вышли из строя. Сырые кубрики, полное отсутствие свежей пищи свое дело сделали... А потом – та ночь на фрегате «Меркурий», в которую он пережил больше, чем за всю предыдущую жизнь. То, что произошло, лишний раз убедило его в ненадежности существующих карт. Нет и не может быть им полной веры. Другие, совсем другие карты надобны российскому флоту...
После оправдания и освобождения из-под ареста Нагаева назначили в Академическую экспедицию – разбирать и приводить в систему материалы, собранные Второй Камчатской экспедицией. Беринга в живых уже не было, Чириков, старый товарищ Нагаева, еще обретался в Сибири, сильно больной, Шпанберг в картографии и гидрографии не был силен, профессоров Гмелина и Миллера увлекали свои научные интересы, о судьбе Стеллера вообще ничего не известно, да и будь известно, будь в Петербурге он, не поручили бы ему, натуралисту, карты и дневники экспедиции.
Работа предстояла огромная. Вместе с лейтенантом Афанасием Афрасимовым и штурманом Хитрово Алексей Иванович по дневным запискам Беринга и Чирикова, по картам, составленным Чириковым, сочинил, как тогда говорилось, обстоятельные карты Камчатского моря и западного американского берега. Два года продолжалась работа. Результаты экспедиции были огромны, небывало значительны, и Нагаев вместе с товарищами сделал первое их обобщение.
Однако флот по-прежнему с неудержимой силой тянет его. Завершив свой труд, Нагаев просит Адмиралтейств-коллегию удовлетворить его желание и направить на флот. И вот приходит указ: «Означенному Чирикову, доколе флот капитанами укомплектуется, быть здесь, и определить его в присутствие в Академическую экспедицию к смотрению над школами на месте вашем; для того вас с ним Чириковым учинить смену, и вам по вскрытии льда ехать в Кронштадт, и флота капитану Нагаеву о том ведать и чинить по Ея Императорскаго Величества указу, а о том же и капитану Чирикову, и для ведома в Кронштадт указы посланы, и в экспедицию Академии и школ сообщено апреля 30 дня 1746 года».
А Чирикова все не было. Больной, он оставался еще в Енисейске. Нагаев в Кронштадт поехал один и сразу же получил назначение: принял в команду фрегат «Фридемакер». В то время, будучи в Кронштадте, привел он в порядок адмиралтейские компасы, показывающие куда заблагорассудится, — изменил методику их проверки, изготовления. Для отладки приборов нанес в Кронштадтском порту направление истинного меридиана, по которому и сейчас можно определять девиацию компаса. Деятельный человек Алексей Иванович. Никогда не мог терпеть непорядка рядом с собой.
И все же не удавалось ему долго по морю ходить. Без тщания составленные шведские карты Балтийского моря давно уже не удовлетворяли потребностей растущего российского флота. Да и надписи, пояснения, сделанные на шведском языке, с первого момента появления сделали их в обращении трудными. Кому же, как не Нагаеву, заняться приведением в порядок существующих карт? И Адмиралтейств-коллегия, по-прежнему возглавляемая графом Н.Ф. Головиным, выносит решение: «...того ради за потребно разсудили приведение морских карт в саму аккуратность поручить флота капитану Нагаеву, яко доброму зейману... О том о всем подать ему в коллегию обстоятельный прожект». Это было в середине ноября 1746 года, а в конце декабря Адмиралтейств-коллегия уже слушала доклад Нагаева – план гидрографических работ на Балтике. Впервые предлагалось последовательное, обстоятельное исследование моря постоянно действующей экспедицией, состоящей из нескольких отрядов и действующих по единому плану.
Шесть лет – год за годом приводил он в реальность свой план. Впервые в России привязал морские глубины к одному уровню – уровню ординарной воды. Соймонов еще за десять лет до того сделал точные про меры Балтийского моря, но с течением времени море нажило новые мели, да и за один только день на Балтике поднимается и сходит вода, не говоря уже о разных годах. И Нагаев, учтя все, предлагает: «Предписать Кронштадтской конторе над портом сделать на удобном месте метку ординарной воды; и для постоянного наблюдения назначить к тому одного из престарелых штурманов, с пристойным караулом и с часами». Что и было исполнено в точности.
В Атлас, составленный Нагаевым, вошли 28 карт, описавших весь бассейн Балтийского моря — «со Шкагерраком, Категатом, Зундом и Белтами... рассмотрены и Российскими плавателями на истинные между мест компасные румбы и дистанции приведены, и вымеренными по пространству моря и у берегов глубинами и вновь найденными там же подводными мелями дополнены; а в синусе Финском все морские берега с островами, шхерами, рейдами, заливами, портами и речными устьями, с глубинами при них, и между шхер моря Форватеров, со многими вновь найденными мелями...»
Такого Атласа в России прежде не было.
Помимо Атласа, вышедшего уже после того, как не стало его создателя, Алексей Иванович составил Лоцию, или морской путеводитель с «описанием фарватеров и входов в порты в Финском заливе, Балтийском море, Зунде и Скагерраке находищихся» — ничего более точного в те времена не существовало. Нагаев, первый русский морской картограф, встал рядом с Федором Ивановичем Соймоновым – первым русским гидрографом.
Вскорости после окончания работы над Атласом и Лоцией Нагаеву поручили организацию Морского шляхетского кадетского корпуса, и целых восемь лет он энергично занимался этой работой, но любые гидрографические исследования, где бы они ни проводились, проходили с его участием. Отмучился на каторге Соймонов, обвиненный по навету в заговоре против императрицы, и, оставшись по собственному желанию в Сибири, принялся ревностно заниматься ее освоением – готовить экспедиции по Амуру и Шилке. Конечно же, опытных картографов не хватало, и Соймонов просит Адмиралтейств-коллегию командировать для той работы к нему в Иркутск лучших, пожалуй, из учеников Нагаева – штурманов Михаила Татаринова и Василия Карпова.
А сам Алексей Иванович, хоть и обременен делами при Морском шляхетском корпусе, продолжает системный разбор журналов и карт, составленных и привезенных Второй Камчатской экспедицией Беринга. Чувствует он важность этой работы, торопится, лично просит от канцелярии Корпуса выдать учителю Красильникову, ему помогавшему, писчей бумаги, ибо тому надлежит «о походах бывших в Камчатской экспедиции офицеров журналов списать копии как возможно наискорее...».
Много и других дел исполнял он попутно. Входил членом в комиссию по строительству Балтийского порта, предложил строить мол, составил книгу новых морских сигналов. Когда началась давно назревавшая Семилетняя война, гидрографическая служба, предусмотрительно Нагаевым созданная и во время войны продолжавшаяся, русский флот получил возможность быстро, маневренно действовать. Алексей Иванович, произведенный в капитан-командоры через полгода после ее начала, во многом тому содействовал.
После войны он получил должность, от которой деликатно, ссылаясь на вceмepную занятость, отказывался. А ведь должность квартирмейстера на придворном шлюпе, принадлежавшем Екатерине II, почетной считалась... Однако принял ее, куда же тут денешься...
В его жизни вот что еще интересно. Далее Астрахани на восток он, кажется, никогда не выезжал, а пределы европейской части России в сторону ее восточных границ уж точно не покидал, а ведь какую огромную роль сыграл в освоении Дальневосточного края! Само собой – вот этот, объемный труд по обобщению результатов Второй Камчатской экспедиции. Потом – составление дальнейшей инструкции для экспедиции Петра Кузьмича Креницына по исследованию Курильских и Алеутских островов. Да и Соймонов, уже будучи губернатором Сибири, посылает императрице Карту Алеутских островов и узнает из ответного письма Екатерины II: «Зная, сколько и Вы любопытны ведать от сей материи, посылаю Вам секретную карту, сочиненную г-ном Ломоносовым, в чем и г-н Нагаев с ним почти согласен». Не было в те годы карт в России, к которым бы не приложил руку Нагаев.
Вот и карта Дальнего Востока, законченная весной 1767 года, составленная по материалам Второй Камчатской экспедиции, а также по данным, добытым казаком Пономаревым и купцами Шиловым и Бечевиным. Та карта стала целым событием в географии Дальнего Востока. Она обобщила открытия, сделанные за многие годы русскими первопроходцами, и, кроме того, собрала сведения, содержащиеся в проверенных картах лимана Амура, сделанных китайскими картографами. Но главное-то, конечно, та, что Нагаев подвел итоги географическим открытиям и гидрографическим исследованиям русских мореплавателей и землепроходцев. Знал Алексей Иванович, как, наверное, мало кто еще знал, сколь значительны для России эти исследования и сколь нужна его работа над ними.
Последние года четыре, а то и лет пять своей жизни Нагаев страдал от жестоких болезней. Но даже и в таком состоянии продолжал неустанно трудиться – сочинял и поправлял морские чертежи, карты, которые в его доме можно было встретить повсюду. Многим из тех, кто навещал тогда Алексея Ивановича, казалось, будто в доме и вовсе нет места, от них свободного. Михайла Веревкин писал в примечании к биографии Алексея Ивановича: «В часы только сна и беседования с приятелями не имел он в руках своих пера, грифеля, циркуля или книги».
В 1775 году, уже сильно ослабший, по собственному его прошению он был отставлен от службы с полным по адмиральскому чину жалованьем, с удержанием караула при своем доме.
Имя его осталось на карте. На берегу Охотского моря есть бухта Нагаева.