Конечно, Казаков оказался в неловком и очень неприятном положении, когда Екатерина поручила ему ставить новый дворец в Царицыне на месте баженовского, снесенного до самого цоколя. Пусть не виноват Матвей Федорович в том, пусть не вынашивал тайных, честолюбивых замыслов, но каково смотреть теперь в глаза Василию Ивановичу... Будто отнял у него что... Тем более страшна ситуация, что Баженов с великой любовью и тщанием строил дворец, вкладывая в него всю свою раскрепощенную фантазию. С болью смотрел Казаков, как ломают дивное создание великого мастера...
Однако ни лом, ни кувалда уничтожить баженовский замысел не могли. Место для стройки выбирал он, и вписывал здание в местность тоже он – Василий Баженов. Сохранились и живописные сооружения, окружавшие дворец. Значит, и новый дворец должен гармонировать с уцелевшими постройками – фигурными воротами, переходом к «хлебному» дому. Казаков все это учел и как следует взвесил.
В 1786 году он везет в Петербург свой проект «для объяснения по оному». Екатерина внимательнейшим образом рассматривает чертежи, долго смотрит на отмывку фасада. Ей не все понятно, она не все может оценить, но строгая красота ее впечатляет. Дворец задуман в стиле, который позже назовут «казаковской готикой». В Европе нет ничего подобного – это русский стиль. И производит он удивительное впечатление: при несомненной строгости, даже лаконичности, дворец кажется экзотическим. Екатерина довольна. Она принимает проект.
Несчастен, мрачен Баженов, переживающий тяжелое время. Казаков не в силах ему помочь. На руинах мечты Баженова он начинает строить дворец. На том же основании, но совершенно иной. Замечательно, что в одно и то же время в России творили такие разные, несравненные, великие мастера!
Их свела школа Ухтомского. Первая русская архитектурная школа, основанная талантливым мастером задолго до учреждения Академии художеств. В палаты, размещенные в Охотном ряду, ходили учиться многие из тех, кому суждено потом составить славу архитектурной школы России. Баженов, хоть и был ровесником Казакова, пришел уже после Славяно-греко-латинской школы, а Казаков, тоже рано обнаруживший свой редкий дар, был обучен лишь грамоте.
Сохранился указ от 1751 года о зачислении Казакова в школу Ухтомского: «По доношению Вашему, коим просили об определении в команду вашу к письменному исправлению и к обучению архитектуре Главного Комиссариата умершего под канцеляриста Федора Казакова сына Матвея, который еще к делам никуда не определен, определить с награждением жалованья против младших архитектуры учеников по рублю в месяц...» С этой бумаги хорошо далее прослеживается судьба Матвея Федоровича Казакова. Но не по бумагам же, конечно, а по делам.
Об отце его, Федоре Михайловиче, совсем мало известно. Был он из крепостных, и служить бы ему в матросах, куда отдал его помещик, если бы не был грамотен, и сверх того не обладал бы отменным почерком. Попал он в Адмиралтейскую контору, потом в Главный комиссариат копиистом, что открывало дорогу к вольной. Вместе с детьми и женой Федосьей Семеновной жил в одном из ветхих домишек в Садовниках, подле Кремля. Такие же небогатые люди их окружали – низшие служащие, сторожа. Двор, обнесенный амбарами, складами, днем так хорошо знакомый мальчишкам, вечером, со сгущением тьмы, становился угрюмым, зловещим... Что же, так и суждено Матвею Казакову всю жизнь жить во мраке?
А рядом стройка. В стуках топоров на лесах, в звонких шорохах, рождаемых движением мастерка о кирпич, поднимался дворец для императрицы Елизаветы Петровны. Казаков вспоминал позже, как любил он стоять рядом со стройкой, разглядывая людей, всяк из которых был занят своими делами. Изредка подкатывался возок, из него выходил важный чиновник в зеленом мундире, перед ним разворачивали рулоны бумаги с чертежами, которые любознательному мальчику удавалось увидеть лишь издали, из-за спины взрослых людей. Творилось таинство в его глазах: на пустом месте, из ничего, поднимался дворец...
Когда кормильца не стало, судьба мальчика, самозабвенно любившего рисовать, могла повернуться в какую угодно сторону, а самая верная дорога лежала либо в канцеляристы, либо в ремесленники, если бы Федосья Семеновна не поступила мудро, предусмотрительно по отношению к сыну, отдав его в школу Ухтомского. Просмотрев рисунки, сделанные мальчиком, Ухтомский определил в нем редкое дарование и стал заниматься с ним с особой тщательностью.
За восемь лет полного курса ученики архитектурной команды обучались русскому, математике, знакомились с историей – должен все-таки будущий зодчий хотя бы в общих чертах историю знать, проходили географию тоже, черчение, рисование. И чему Ухтомский придавал значение особенное – практической работе. Ученики в обязательном порядке каждый день бывали на стройках, изучали строительные материалы, проводили обмеры зданий, составляли сметы, вникали в организацию дела. Всякая мелкая подсобная работа – надо ли поднести раствор, кирпичи, помочь плотникам с промерами – все полагалось не только нужным, но и обязательным.
В сравнении с другими Казаков как-то особенно быстро набирал практический опыт. Ему было едва ли не труднее всех – семья еле сводила концы с концами, и тот рубль в месяц, что он получал на свое содержание, большим подспорьем, конечно же, не был. Но Ухтомский, умница Ухтомский, добрейшей души человек, хотя в делах и требовательный до неожиданной в таком человеке жесткости, видел все, все понимал и давал при всяком удобном случае и Казакову, и Баженову набраться опыту на стороне.
Через недолгое время Ухтомский сделал Казакова своим младшим помощником, и тут уж Матвей с головой погрузился в серьезное дело. В это время учитель строил Кузнецкий мост через мутную и вонючую Неглинку, доставлявшую в разливы москвичам много хлопот, кроме того, заканчивал строительство Арсенала в Кремле, перестраивал здание Главной аптеки, воздвигал запасный дворец у Красных ворот, переделывал здания присутственных мест для Московского университета. Казаков помогал Ухтомскому во всех этих делах. И когда Ухтомский вышел в отставку и во главе школы стал его первый помощник Петр Романович Никитин, тот назначил помощником Казакова, проявившего себя и с практической стороны, и в составлении проектов. Из школы он вышел в чине «архитектурии прапорщика» и был назначен в команду к Никитину, исполнявшему должность городового архитектора – главного Московского зодчего.
А потом случилось событие, сыгравшее в судьбе Казакова важную роль. В мае 1763 года выгорела деревянная Тверь, и Никитина направили на восстановление города. Само собой, он вытребовал к себе Казакова. Вместе они проделали работу огромную – составили план города с продуманным центром и тремя расходящимися от него лучеобразными улицами. Ширина улиц и высота зданий строго регламентировались, а сами улицы застраивались «сплошной фасадой». Вдвоем с Никитиным они создали проект перестройки сгоревшего архиерейского дома в Путевой дворец – «на случай приездов высочайших особ», по бокам богато декорированного главного здания выступают далеко вперед два боковых корпуса – типичный образец русской дворцовой архитектуры середины XVIII века. Вся обстройка сгоревшего города, вкупе с проектными работами, заняла лишь два с половиной года!
С окончанием работ в Твери для Казакова завершился важный этап: он впервые решал градостроительные проблемы и доказал, что мыслит неординарно, масштабно, увязывая отдельные здания в ансамбли, а их, в свою очередь, в архитектурную композицию – городскую панораму. Он все умел, брался за решение задач, с которыми никогда раньше не соприкасался, — и они у него словно бы сами собой разрешались. Никитин видел, что бурно идет в рост Казаков и уже зрелый мастер проглядывается в его работе, обещающий в будущем явиться замечательным зодчим, гордостью российской школы архитектуры. Никитина радовало, что рядом с ним мужает такая фигура.
А окончательно созрел Казаков, сформировал взгляды в Экспедиции Кремлевского строения, образованной в 1768 году, рядом со своим товарищем по школьной скамье Василием Ивановичем Баженовым. Воздвигнуть дворец, «достойный к прославлению Российской державы» – задача, обоих их окрылившая, наполнившая их жизни жарким дыханием и трепетным напряжением творческой мысли. И пусть не получился в жизни, не поднялся на кремлевском холме этот дворец – силой мысли он был все-таки создан!
Поручив Баженову обустройство Ходынского поля для торжества по случаю победоносного мира, Екатерина кинула опустошенному зодчему кусок пирога. Казаков оставался рядом с Баженовым и работал вместе с ним над увеселительными сооружениями. Но как раз в это же время Казакову поручается составление проекта Петровского подъездного дворца на огромном пустыре, принадлежащем Петровскому монастырю. Здесь, как замышляла императрица, будет загородная резиденция русских царей, следующих на коронацию в первопрестольную. Дворец должен быть достойным своего назначения. И не похожим на все остальные.
Сказочное сооружение выдумал Матвей Казаков! Архитектурные элементы древнерусского зодчества в сочетании с русской классикой, планировка дворца вокруг центрального круглого здания с верхним светом, отделка помещений в стиле Людовика XVI, — все это вместе создавало необычайный эффект. Семь лет продолжалось строительство – казна, опустошенная войнами, скупо выдавала деньги, много и Петербург забирал, но зато какое чудесное сооружение, рожденное казаковской фантазией, появилось на свет!
Казакову везло. Уже на следующий год после закладки Петровского дворца утверждается новый проект – «Дома присутственных мест» — здание Сената в Кремле. Знал ли он, что наступает его звездный час? Что именно теперь, вот в этой работе, достигнет он высочайших вершин и создаст величайшее из всех своих творений? Кто скажет... Быть может, знал. Видимо, в нем копились силы – он ощущал их. Требуя выхода, они привели его в состояние готовности к полету, к созданию необычайному – строгому и одновременно – возвышенному.
Одна из главных трудностей заключалась в том, что строить здание предстояло на участке треугольной формы. Этот участок, против Арсенала, принадлежавший прежде Трубецким и Борятинским, очистили от полусгнивших сооружений, так что Казакову место выбирать не приходилось. Он изумительно вписал треугольное в плане здание в кремлевский ансамбль так, что оно послужило фоном и Арсеналу, и образующим площадь соборам, и стройной белой вертикали – колокольне Ивана Великого. Строгое здание выглядело величественно, торжественно. Все в нем подчинялось центру. Через просторную арку в середине здания открывается проезд в живописный двор и вход в главный центральный зал, перекрытый куполом, к которому Матвей Федорович всегда был неравнодушен. Для украшения центрального зала были созваны лучшие резчики и скульпторы. Казаков хотел, чтобы всякий ступавший под своды дворца испытывал чувства возвышенные, светлые и чтобы гордость за державу окрыляла его.
Вот ведь какие задачи, оказывается, может решать архитектор... Формируя пространство согласно своим задачам, замыслам, одевая его стенами и кровлей, выстраивая ряды разновысоких окон, колонн, можно формировать в человеке его внутренний настрой... Удивительно владел всем этим Казаков...
Как только не называли восхищенные современники здание Сената (ныне здание Совета Министров СССР) – и русским Пантеоном, и «мастерским произведением вкуса и изящества», и «дворцом несравненной красоты и благородства». Удивительно, что два великих мастера, два несравненных зодчих, пройдя каждый свой жизненный путь, сошлись в одном времени, на одной странице истории. И не были они, не могли стать соперниками – слишком ярок каждый из них и идет по жизни своим путем, независимым. Самобытны оба они и неповторимы.
Волна славы высоко вознесла Казакова. А он не желает сдержать свой полет, он словно бы одержим жаждой строить еще и еще. Его замыслы безграничны, фантазия – неиссякаема. Ему тесно в Москве. Он строит в Калуге, в губернских городах, в Коломне восстанавливая стены древнего Коломенского кремля, потом – на юге, где воздвигался новый город — Екатеринослав. На юг его увлек порывистый Потемкин и постоянно торопил, заставлял делать все едва ли не на бегу. Почти год терзался рядом с ним Казаков, раздраженный тем, что не дает князь спокойно, вдумчиво погрузиться в работу, а потом, когда терпение иссякло, написал в сердцах рапорт о том, что не может более оставаться при сем деле по причине повреждения здоровья, да и поспешил в Москву. Так-то оно лучше будет. Надежнее.
В Москве без дела не сидел – заказов хоть отбавляй. Казаков в моде, заполучить его стремятся самые богатые люди, вельможи, аристократы. Князь Долгорукий заказывает огромный дом на углу Большой Дмитровки и Охотного ряда, который вскоре покупает московское дворянство для устройства собраний. Здание получилось строгим, монументальным, Колонный зал которого представил собой новый тип праздничного зала. Белые колонны коринфского ордера, обрамляющие его, создают приподнятое, торжественное настроение. Мастер, большой мастер Матвей Федорович создавать такое настроение... Вот уж сколько лет прошло, в пожар 1812 года здание сгорело, а зал, к счастью, огонь не тронул, отступил перед гением зодчего...
Очень много он строил в то время. В 80-х годах – Московский университет, придав ему важнейшую роль в городской панораме, потом – Голицынскую больницу неподалеку от Калужской заставы и сейчас поражающую широтой замысла и мастерством исполнения, Павловскую больницу у Серпуховской заставы, строил церкви, частные дома, и всякая постройка его стала гордостью и украшением старого доброго города.
Что до Казакова чаще всего представляла собой московская улица? Романтические ведуты. Почти сельский пейзаж. Деревянные в основном дома, живописно разбросанные по московским холмам. Каменные дома – редкость. Архитектурно продуманные – еще большая редкость. За пятнадцать лет напряженной работы Казаков создал целый ряд изумительных домов, особняков, подарив городу законченные архитектурные ансамбли. Подобно скульптору, вылепливал он облик Москвы.
На склоне лет он быстрее стал уставать во время работы. Всю жизнь себя не щадил, не думал об экономии сил, позволял передохнуть себе, лишь когда считал дело законченным. Пятьдесят лет такой жизни...
В 1801 году подает он прошение об освобождении от служебных обязанностей. Слова в том прошении обличают в нем человека скромного, усталого, состояния в непрестанных трудах так и не нажившего...
«Выучась здесь в Москве строительному художеству по силам моим во время моей жизни, которая к концу приближается, сделал одних только казенных строений следующее число... По угнетающей жизнь мою старости, находя себя не в силах продолжать священного для меня служения, дерзаю просить увольнения от службы и милосердного воззрения на оную и на неимущее мое состояние, окруженное большим семейством, а особливо тремя дочерьми девками».
Но силы в нем еще оставались. Он преподавал в архитектурном училище при «Экспедиции кремлевского строения», передавая будущим зодчим свой беспримерный практический опыт. Его сын Матвей написал о том времени, когда отец «пригвожден был старостью»: «...любопытствовал узнать что-нибудь для него новое и старался знакомиться с людьми, в которых замечал какие-либо познания. В домашней жизни наблюдал порядок и умеренность; он жил пенсией и доходом со своего дома. Хотя и находился в отставке, но руководствовал в сочинении им фасадического плана Москвы или по птичьему зрению».
В 1806 году с ним случился несильный удар, который, однако, удержал его в постели до последнего дня.
Очень переживал пожар Москвы 1812 года. Он столько строил, а теперь гибло все... «Весть сия, — писал сын, — нанесла ему смертельное поражение».
Он думал, что огонь все его труды обратит в прах и пепел, но, к счастью, ошибся. Он оказался сильнее огня.