Наполеон сидит на стволе дерева в своем саду в Лонгвуде в компании трех офицеров — Лас Каза, Монтолона и Гурго. Полуденная весенняя пора, сияет солнце, Наполеон в прекрасном расположении духа, Сен-Дени приносит на блюде пять чудесных апельсинов из Южной Африки — подарок адмирала Мэлколма, сахар и нож.
Император дает Лас Казу апельсин для его сына, остальные режет на дольки для себя и офицеров, посыпает сахаром. «Мы весь день работали с Бертраном над проблемой фортификаций, и он показался мне очень коротким».
Поднимается холодный ветер, и Наполеон возвращается в дом с Лас Казом. Через окно бильярдной они замечают группу английских всадников. Это Г. Лоу в сопровождении ординарцев и драгунов. Слуга докладывает, что помощник губернатора Томас Рид желает говорить с Лас Казом.
— Идите, мой друг, узнайте, чего хочет от вас это животное, — говорит Наполеон.
Через четверть часа в комнату входит потрясенный Маршан: англичане взяли под домашний арест Лас Каза с сыном и захватили все бумаги.
К вечеру, когда Наполеон в халате сидит у себя в комнате, О'Мира приносит дополнительные новости. Встретив его на дороге в Джеймстаун, Лоу сказал: «Вы можете проведать в тюрьме вашего друга Лас Каза». В городе О'Мира узнает, что француза обвиняют в тайной переписке, как губернатор называет всю письменную и устную корреспонденцию, не представленную ему для предварительного контроля. Молодой мулат Джеймс Скотт, выпущенный на волю раб и до недавнего времени прислуживавший Лас Казу, сознался, что, отправляясь в Англию с новым хозяином, он согласился взять с собой письма француза. Написанные на белом сатине, они были зашиты в подкладку и предназначались Люсьену Бонапарту в Рим и леди Клэверинг, другу Лас Каза, в Лондон. Лас Каз просил леди Клэверинг опубликовать в лондонской газете условную фразу, по которой он узнает, что письма дошли до адресата. Скотт был выдан отцом, а Лас Каз с сыном заперты в своем коттедже на окраине плато Лонгвуда. Все бумаги оказались у губернатора, в том числе сотни страниц, надиктованных императором.
Наполеон взбешен, и по делу. Открыт не только один из секретов Лонгвуда, но и работа, исключительно важная для его будущей славы, попала в руки врага. Французские офицеры, не выносящие Лас Каза (они прозвали его «иезуитом»), считают, что он сам все и подстроил, чтобы его выслали с острова Святой Елены. Обстоятельства ареста действительно кажутся подозрительными. Несколькими днями раньше Лас Каз предлагал Наполеону отправить письма со Скоттом. «Безумие!» — воскликнул в ответ Наполеон и был в уверенности, что Лас Каз отказался от своего плана. За две недели до этого эпизода он был застигнут врасплох при передаче секретного письма через того же Скотта. В тот раз губернатор послал предупреждение и отозвал со службы у Лас Каза мулата. Письмо предназначалось молодой супруге австрийского комиссара барона Штюрмера, француженке по национальности.
Со дня прибытия баронессы на остров Святой Елены Лас Каз пытается войти с ней в контакт. Два года назад он познакомился с ней в Париже, когда она была еще мадемуазель Бутэ, пухленькой хорошенькой дочкой мелкого служащего, дававшего уроки, чтобы пополнить свой заработок. Он занимался и с сыном Лас Каза. Жена графа подружилась с дочерью репетитора и попыталась помочь ей устроиться гувернанткой. Теперь Лас Каз был уверен, что бывшая мадемуазель Бутэ вспомнит о добром отношении к ней его семьи и использует свое новое положение, чтобы помочь изгнанникам. Наполеон охладил пыл Лас Каза.
— Как плохо вы знаете человеческое сердце! Посудите сами: ее отец был наставником вашего сына, ваша жена оказывала ей протекцию, и вот она, бывшая никем, становится австрийской баронессой. Мой друг, вы — то лицо, встретить которое она опасается больше всего; ваше присутствие для нее только помеха!
Наполеон оказывается прав: баронесса просит уведомить Лонгвуд, что никого по имени Лас Каз она не знает, а ее муж доложит обо всем губернатору.
Странно и то, что Скотт просто удален из Лонгвуда, а не наказан плетьми, как поступали с рабами, совершившими гораздо меньшую провинность. Столь же непонятно, почему Скотт ценой немыслимого риска, проскользнув ночью сквозь цепь часовых, чтобы взять в Лонгвуде еще одно послание, затем прячет часть писем в скалах и рассказывает обо всем отцу. Лас Каз в записке, переданной из заточения, допускает, что угодил в сети, расставленные Г. Лоу, который старается во что бы то ни стало сократить свиту Наполеона; к тому же губернатор питает особую ненависть к Лас Казу.
На самом деле Лас Каз вовсе не прочь оказаться выдворенным с острова. Он умышленно игнорирует предложение Лоу, которое позволило бы ему остаться. Пришедшему навестить его Бертрану Лас Каз с таинственным видом говорит, что отныне судьба его предрешена. Действительно, его большой исторический труд — рассказ Наполеона о собственной карьере — близок к завершению. Жизнь в Лонгвуде слишком сурова для хрупкого аристократа, страдающего от враждебности других, более молодых компаньонов императора. Жилище его убого, крыша протекает, здоровье его и сына ухудшается день ото дня, зрение слабеет, и он с большим напряжением записывает диктовки Наполеона. У Лас Каза с сыном проявляются симптомы того же непонятного недомогания, что и у Наполеона, а накануне ареста юный Эмманюэль тяжело заболевает.
Всего этого вполне достаточно, чтобы желать покинуть остров изгнания.
Спустя месяц Лас Каз с сыном отплывают на мыс Доброй Надежды, где они восемь месяцев прождут разрешения отправиться в Европу. С мыса Лас Каз посылает Наполеону его любимое вино «Констанция» и с гордостью сообщает, что жители южной оконечности Африки дают имя «Наполеон» лучшим борцовским петухам, самым быстрым скакунам и самым свирепым быкам. На острове Святой Елены Г.Лоу опечатывает рукописи, изъятые у Лас Каза. Он отправит их в Лондон, и Лас Каз получит доступ к ним только в 1821 году, после смерти Наполеона. Покидая остров, Лас Каз увезет сувенир: прядь волос, которую он поднял с пола двумя месяцами ранее, когда Сантини стриг Наполеона.
Ревновавшие Лас Каза к императору офицеры рады его отъезду. В какой-то момент, когда кажется, что маленький царедворец еще может остаться, Монтолона охватывает не свойственная ему ярость. Наполеон, напротив, опечален потерей Лас Каза, бывшего ему и секретарем, и переводчиком. Наполеону недостает особенно ценных для него бесед со старым аристократом, чей кругозор и культура выгодно отличали его от других офицеров. Обеспокоенный тем, что манускрипт находится в руках Лоу и тот наверняка читает его, Наполеон однажды вызывает Сен-Дени — Али переписывал рукописи, покрыв своим четким мелким почерком 925 страниц, — и спрашивает его о тех параграфах, которые, по словам самого Лас Каза, не были продиктованы императором. Сначала он интересуется мнением Лас Каза об адмиралах Кокбэрне и Мэлколме, затем задает главный вопрос:
— Он говорит что-нибудь о губернаторе?
Сен-Дени невольно улыбается:
— Довольно много, сир.
— Повторяет ли он мои слова: что это недостойный человек и что его физиономия — самая отвратительная из всех когда-либо мною виденных?
— Да, но в более сдержанных выражениях.
— Упоминает ли он, что я называл его «сицилийским шпиком»?
— Да, сир.
Лучшего имени ему не придумаешь.
Накануне отъезда Лас Каза Наполеон набрасывает нечто вроде прощального письма и за обедом, на котором теперь присутствуют только Гурго и Монтолон, просит Гурго прочесть его вслух. Потом он спрашивает их мнение. Ревнивый Гурго находит чрезмерными похвалы императора человеку, прослужившему всего 18 месяцев.
— Теперь я вижу, что государям не следует говорить правды. Льстецы и подлипалы им больше по душе.
Наполеон прерывает его:
— Я желал бы, чтобы однажды Лас Каз стал вашим другом.
— Никогда, — отвечает Гурго. — Я презираю его. Это Тартюф. Ваше Величество убедится когда-нибудь, какой он лицемер.
Наполеон пожимает плечами и с горечью, за которой скрывается его долгий опыт наблюдения за поведением людей в сражениях на поле брани и в политике, замечает:
Что вы хотите сказать? Что он мне изменит? Что он расскажет обо мне гадости? Мой Бог, да ведь и Бертье, и Мармон, и другие, кого я осыпал милостями, сделали то же самое. Меня вряд ли это может удивить. Род человеческий должен состоять из очень уж больших негодяев, чтобы оправдать мое мнение о нем.