1 января
МАРШАН: Утром, войдя в комнату, я увидел, что он еще в постели. Когда я открыл жалюзи на окнах, он спросил: «А ты приготовил мне новогодний подарок?» «Сир, — ответил я, — все, чем я располагаю, — это великой надеждой, что Ваше Величество поправится и сможет покинуть этот климат, столь вредный для его здоровья». «Уже недолго ждать, сын мой, конец близок, далеко мне не уйти».
ФОРСХУВУД: Анализ волос и записи Антомарки говорят нам, что Наполеон только что пережил последний из ряда приступов, симптомы которых свидетельствуют об остром отравлении мышьяком. Между приступами болезнь Наполеона являет собой картину хронического отравления. За три недели до этого, 5 декабря, Монтолон пишет жене, что Наполеон страдает «болезнью потери сил». Он имеет в виду болезнь, медленно прогрессирующую и забирающую силы, что в случае с Наполеоном должно означать рак. Коммюнике французского правительства после смерти Наполеона будет содержать эти же слова — «болезнь потери сил».
21 января
БЕРТРАН: Погода скверная. Император не выходит. Он приказал установить в бильярдной перекидную доску, спрашивает у гофмаршала, знает ли тот, что это такое. «Это военная машина. Предназначена ли она для того, чтобы перебросить вас на укрепления?» — «Негусто для инженера, черт возьми...» Наполеон говорит, что хотел устроить качалку для детей, но в конечном счете она послужит ему самому. Кажется, это станет неплохим упражнением: если он будет качаться по полчаса в день, это поможет ему пропотеть.
Мадам Бертран смеется, увидев Наполеона на качалке, и говорит, что это неплохой материал для карикатуры: император на одной стороне качалки, а все остальные монархи — на другой и не могут его перевесить. Карикатуру можно сопроводить подписью: средство от гепатита. Действительно, Наполеон отяжелел, он весит больше Новерра, который ростом почти два метра.
СЕН-ДЕНИ: Это упражнение забавляло императора около двух недель, потом он забросил его.
27 января
МОНТОЛОН ГУДСОНУ ЛОУ: ...Антомарки — хирург, он не может оказать необходимой помощи на нынешнем этапе болезни. Император желает врача... из Парижа... То, что требуется для этого, может быть осуществлено только с помощью французского или английского правительств.
БЕРТРАН: Генерал Монтолон тогда говорит по поводу доктора Арнотта (английского военного врача, предложенного Г.Лоу): «Император хочет французского врача. Он полагается на выбор короля».
ФОРСХУВУД: Монтолон пытается отстранить Антомарки. Ведь тот представляет для него двойную опасность. С одной стороны, он — прекрасный патологоанатом, для проведения успешного вскрытия лучшей кандидатуры не придумать. С другой стороны, он — итальянец и не подответствен ни одному из двух заинтересованных правительств. Он отвечает только перед пациентом. Антомарки не испугается, если обнаружит яд. Французский врач, назначенный Бурбонами, благоразумно воздержится поставить диагноз отравления, как, впрочем, и английский врач, находящийся в подчинении Лоу, ибо англичане, как никто другой, опасаются быть заподозренными в убийстве Наполеона.
АНТОМАРКИ: Ночь была исключительно тяжелой. Император испытывает крайнюю слабость, пульс еле слышный, немного лихорадочный, сухой кашель, мрачное выражение лица.
28 января
АНТОМАРКИ: Крайняя слабость, прозрачные, почти потухшие глаза, кашель сухой и отрывистый, сухость во рту, постоянная жажда, ощущение боли в желудке.
29 января
АНТОМАРКИ: Состояние не изменилось. Глубокая печаль.
30 января
АНТОМАРКИ: Император в плачевном состоянии, но болезнь лишь обострила его отвращение к лекарствам.
ФОРСХУВУД: Анализ сегментов волос, соответствующих этому периоду, обнаружил максимальную концентрацию мышьяка.
31 января
БЕРТРАН: Антомарки просит гофмаршала зайти к нему. Император вызывал доктора в час ночи и сказал, что принял решение: он может при желании остаться на должности хирурга, но император просит прислать ему другого врача; он показал соответствующее место в своем письме; но одновременно он попросит прислать и хирурга; конфликты, которые у них бывают, имеют причиной не то, как он лечит, а как он себя ведет; ему надо повидать Монтолона, его добрые отношения с императором будут зависеть от того, как у него сложатся отношения с Монтолоном; ему надо быть полюбезней с Монтолоном, не надо больше ходить по вечерам к гофмаршалу... гофмаршал и его жена собираются уехать; он (Антомарки) груб; ему следовало бы говорить повежливее...
9 февраля
БЕРТРАН (Наполеон комментирует работы ученых, которых он брал с собой в Египет): «Научная комиссия в Египте ничего не сделала... Она не внесла ясности ни в историю, ни в географию. На острове Меркюр и в Нубийской пустыне были найдены постройки, сохранившиеся не хуже, чем в Фивах. Об этом нет ни одного упоминания ни у Геродота, ни у других историков.
Как создавались эти города, которые кажутся культовыми, а это предполагает высокий уровень развития искусств, великую нацию? Может быть, эти страны когда-то были плодородными, там шли дожди? Может быть, резко изменился климат?
Я думаю, что в центре Африки некогда существовала великая цивилизация. Кто же разрушил монументы? Почему мало что известно об Абиссинии и внутренних районах Африки? Это непостижимо, но поправить это легко. Надо начинать с Египта... Первая задача — исследовать Абиссинию и хорошо ее изучить. Для этого надо послать десять человек: одних — через Египет, других — через Суакин (почему нет резидента в Суакине?), через него проходили караваны из Африки в Аравию...»
11 февраля
МОНТОЛОН АЛЬБИНЕ: Несколько дней назад (31 января) я послал губернатору официальную ноту с целью замены доктора Антомарки и гофмаршала Бертрана... Император резонно полагает, что единственный способ преодолеть все препятствия — это предоставить королю и его министрам право выбора...
ФОРСХУВУД: Наполеон не питает никакого доверия к английским врачам; невозможно предположить, чтобы он не боялся еще больше врача, посланного Бурбонами; он слишком хорошо знает, что граф Д'Артуа часто покушался на его жизнь. Монтолон лжет, так как добивается замены Антомарки врачом, который будет служить Бурбонам.
26 февраля
АНТОМАРКИ: Император, сравнительно хорошо себя чувствовавший с 21-го, внезапно слег. Сухой кашель, рвота, ощущение жжения в кишечнике. Общее возбуждение. Беспокойство. Почти невыносимое ощущение жара, сопровождающееся сильной жаждой.
27 февраля
АНТОМАРКИ: Императору еще хуже, чем накануне: кашель усилился, и болезненная тошнота не прекращалась до 7 часов утра.
ФОРСХУВУД: Сегментный анализ волос этого периода снова показывает резкий скачок содержания мышьяка в организме.
10 марта
БЕРТРАН: Император считает, что англичане не захотят отделаться от него, они найдут для него в Англии прекрасный парк и возьмут с него слово не покидать своей резиденции без согласия правительства...
«Если бы мне позволили выбирать, я уехал бы в Америку... я занялся бы сначала своим здоровьем. Потом полгода путешествовал бы по стране: проехать 500 лье потребует времени. Я увидел бы Луизиану. Ведь это я им дал ее. Меня упрекают за то, что я продал Луизиану американцам. Я бы отдал ее и задаром, так как во время войны не мог ее защитить, и она досталась бы англичанам...
Приплыв в Нью-Йорк, я послал бы курьера к брату. Английского консула пригласили бы на борт и попросили ничего не говорить. Через несколько часов Жозеф приехал бы, и мы смогли бы сойти на берег.
Жозеф предоставил бы нам своих слуг. Кажется, его дом стоит на берегу реки, в Трентоне, в 10 лье от Филадельфии и 20 лье от Ныо-Йорка. Вскоре вокруг меня собралось бы много французских семей...»
13 марта
БЕРТРАН: К 7 часам привозят газеты, посланные губернатором: «Морнинг кроникл» с 27 ноября по 21 декабря. В Англии мшгистерских изменений не произошло! Выборы во Франции не дали большинства либералам. Большое разочарование для нас всех, и особенно для императора, ждавшего лучших известий.
«Мы занимались строительством замков на песке», — сказал он.
15 или 16 марта
БЕРТРАН (книга, прочитанная Наполеоном, навела его на ряд мыслей по поводу того, что было руководящим принципом его правления): «Необходимо различать интересы революции и теории революции. Теории предшествуют интересам. Интересы же обнаружили себя только в ночь на 4 августа (1789 года): после отмены дворянских титулов и десятины. Я не поступился ни одним интересом революции. У меня не было никаких резонов жертвовать ими. В этом и заключалась моя сила, это и позволило мне пренебречь теориями. Все были спокойны, так как знали, что император не желал и не мог желать контрреволюции. При мне свобода прессы не была необходимой...
Революционные теории хороши только для борьбы с теориями контрреволюции. Естественная склонность к монархическому правлению помогла мне отстоять интересы революции и отбросить теории».
17 марта
АНТОМАРКИ ИТАЛЬЯНСКОМУ КОЛЛЕГЕ: Снимая с себя всю ответственность, я заявляю вам, всей императорской семье, всему миру, что болезнь, от которой страдает Наполеон, вызвана особенностями климата, а симптомы ее представляются крайне опасными.
МАРШАН: Император съел немного поданного мною желе, оделся и вышел, опираясь на руку графа Монтолона. Подойдя к карете, он не смог в нее подняться, вернулся к себе, дрожа от холода, и лег в постель. Я укрыл его вторым покрывалом, а ноги обертывал горячими полотенцами, которые Сен-Дени и Новерра нагревали, часто меняя их. «Ты возвращаешь меня к жизни, — сказал он мне, — я думаю, приближается кризис, он меня спасет или убьет».
ФОРСХУВУД: Ощущение сильного озноба — один из симптомов мышьячного, отравления.
18 марта
Г.ЛОУ — В МИНИСТЕРСТВО КОЛОНИЙ, ЛОНДОН: Мне
рассказали, что генерал Бонапарт нашел хитроумное средство, чтобы упражняться, не выходя из дома. Он занимается на чем-то вроде лошади-качалки.
20 марта
АНТОМАРКИ: Пришла мадам Бертран. Наполеон сделал усилие, чтобы казаться менее подавленным. Он спросил, как она себя чувствует (Фанни Бертран была серьезно больна после выкидыша), и, оживленно побеседовав, заключил: «Нам надо готовиться к фатальному приговору; вам, Гортензии (дочь Бертрана также болела) и мне предназначено судьбой погибнуть на этой проклятой скале. Я уйду первым, за мной — вы, потом — Гортензия; все трое мы встретимся в раю на Елисейских полях», и он принялся декламировать стихи Вольтера из «Заиры»:
Но увидать Париж — мне не достанет силы;
Ужель не видите, я на краю могилы...
21 марта
АНТОМАРКИ: Я чувствовал, каким полезным было бы рвотное, умолял Наполеона не пренебрегать этим средством, сделать легкое усилие, но у него вызывало отвращение одно название лекарства... В разговоре со мной он преувеличивал некомпетентность медицины: «Можете ли вы хотя бы сказать, в чем суть моего заболевания, указать пораженный орган?» Напрасно я уверял, что искусство врачевания основано на иных принципах, нежели точные науки, что причина заболевания и место фиксации болезни могут быть установлены только путем индукции, — он отвергал подобные объяснения: «В таком случае заберите ваши лекарства, я не хочу иметь две болезни — ту, что уже есть, и ту, что вы у меня вызовете». Если я продолжал настаивать, он обвинял врачей, что они работают в потемках, прописывают лекарства наугад и доводят до смерти три четверти доверившихся им... «Но напиток, слегка приправленный рвотным...» — «Ну да, рвотный напиток! Да разве это не лекарство?»
ФОРСХУВУД: Отравители обычно используют рвотный камень для подготовки летального исхода: его прием приканчивает и без того уже ослабленную жертву, одновременно уничтожая все следы мышьяка в организме. Маркиза Бренвийе так и прикончила отца, заставив его выпить стакан рвотного вина... прописанного врачом.
Для отравителя заставить врача прописать рвотное представляет двойную выгоду. Во-первых, рвотное, в отличие от мышьяка, имеет ярко выраженный вкус, больной поэтому знает, что ему дают что-то непривычное. Во-вторых, лекарство, прописанное лечащим врачом, наилучшим образом отводит от убийцы могущие возникнуть подозрения.
В эпоху Наполеона, как и при жизни маркизы Бренвийе, рвотное было широко распространенным лечебным средством. Вызывая рвоту, врач надеялся вывести из организма больного вредные токсины. Убийца может рассчитывать, что больному с такими признаками заболевания, как у Наполеона, рано или поздно будет прописано рвотное его собственным врачом. Антомарки действительно рекомендовал классическое средство своего времени.
Рвотный камень — соль сурьмы, — попадая в ослабленный организм, разъедает слизистую оболочку желудка (что, разумеется, на руку убийце). Возникающая коррозия тормозит в конечном счете естественный рвотный рефлекс — естественную самозащиту желудка, который таким образом теряет возможность выбрасывать токсины. Эта подготовительная фаза, как мы увидим, необходима, чтобы доконать жертву.
22 марта
МАРШАН: Император следует пожеланиям этих господ (Бертран и Монтолон помогают Антомарки убедить Наполеона) и принимает рвотное в два приема; следуют сильнейшие желудочные спазмы... результат — чуть-чуть слизи...
АНТОМАРКИ: Возобновление лихорадки и озноба, головная боль, вздутие живота. Больной испытывает сильное давление под ложечкой, удушье...
23 марта
АНТОМАРКИ: Резкое обострение лихорадки, ощущение ледяного холода в нижних конечностях, вздутие живота, зевота, боли в брюшной полости, угнетение желудка, продолжительные запоры.
МАРШАН: ... он попросил у меня маленькую бутылку и немного аниса, часть которого насыпает в чашу, просит залить водой и добавляет, что впредь не будет пить ничего, кроме этого, и запрещает мне даже предлагать ему что-нибудь иное без его разрешения.
ФОРСХУВУД: В те несколько дней, что последовали за принятием рвотного, Наполеон обнаруживает признаки отравления скорее сурьмой, чем мышьяком. Чтобы проверить это предположение, Гамильтон Смит в Глазго обследовал несколько волосков, сбритых после смерти Наполеона, на предмет содержания сурьмы. Анализ подтверждает это, хотя и не столь убедительно, как в отношении содержания мышьяка. Обнаруживается сильная концентрация сурьмы в сегментах волос, соответствующих последним месяцам, причем в колеблющихся пропорциях. Это доказывает, что количество и частота приема рвотного точно отвечают главной цели убийцы: ослабить сопротивление желудка, чтобы успешно нанести последний удар.
24 марта
МАРШАН: Император показывает графу Монтолону приготовленное по собственному указанию питье: «Если оно не принесет мне пользы, то и не повредит». Доктор улыбается этим словам Наполеона, но говорит, что его желудок нуждается в рвотном, что он, доктор, обязан рекомендовать это Его Величеству. «Подите-ка вон, — говорит больной, — и примите его сами». В тот же день доктор сообщает императору, что Новерра слег в постель с сильнейшим приступом боли в печени и что он только что был у заболевшего. Император опасается, как бы болезнь Новерра не затянулась и, поскольку я сам еще не полностью оправился после болезни, как бы дополнительная нагрузка не вызвала у меня рецидива. Действительно, все ночи с 18-го по 24-е вместе со мной дежурили Сен-Дени и Новерра, спавшие в соседней комнате. Монтолон — император уже привык, что именно граф днем ухаживает за ним, — предложил свои услуги и на ночное время; император решил, что Монтолон останется возле него с 9 вечера до 2 часов ночи, а потом я сменю его. Таким образом, граф Монтолон ухаживает за императором не только днем, но и ночью... Император рассказал Бертрану о новом распорядке, и гофмаршал тотчас же предложил и свою помощь, но император ответил: «Мне хватит Монтолона, я уже привык к нему, а в случае нужды обращусь к вам».
25 или 26 марта
МАРШАН: Доктор говорит мне с беспокойством, что болезнь быстро прогрессирует, потому что император отказывается от его лечения. «Я вижу только один выход, — говорит он, — разбавлять рвотное в том питье, которое он сам избрал, или в тех напитках, от каких он не откажется, но так, чтобы он не знал об этом». Это было сказано мне шепотом в комнате императора — он спал. Я так же тихо ответил, что отказываюсь давать рвотное, потому что получил на этот счет приказ и император был бы недоволен, если бы с ним так поступили: «А вообще, посоветуйтесь с генералом Монтолоном или гофмаршалом, я же отказываюсь принимать в этом участие». Больше он со мной об этом не заговаривал.
26 марта
АНТОМАРКИ (советует Наполеону проконсультироваться у другого врача): «Консультация! Какой от нее прок? Вы все бродите в потемках. И другой врач увидит не больше вашего, что происходит у меня внутри. Если он будет уверять меня в обратном — значит он не кто иной, как шарлатан, и я потеряю остаток последнего доверия к детям Гиппократа. Впрочем, у кого я проконсультируюсь? У англичан, находящихся под башмаком Гудсона?..» Император был возбужден, и я не настаивал; видя, что он успокоился, я снова вернулся к этому вопросу. «Ну, раз вы так настаиваете, — благосклонно сказал он, — я соглашаюсь. Поговорите с тем из врачей острова, кого вы считаете наиболее способным». Я обратился к доктору Арнотту, хирургу 2-го полка, описал болезнь императора и обстоятельства его жизни; Арнотт нашел необходимым:
1. Наложить вытяжной пластырь на брюшную полость.
2. Дать слабительное.
3. Регулярно смазывать лоб уксусом.
Наполеон спросил меня о результатах консультации, и я все ему рассказал. Он недовольно покачал головой и заметил: «Ну что можно взять с этой английской медицины?»
27 марта
МАРШАН: Заметив графа Бертрана, император сказал ему: «Как вы себя чувствуете, господин гофмаршал?» — «Очень хорошо, сир, и я желал бы того же Вашему Величеству; как Оно переносит рвотные напитки, приносят ли они пользу?» Император не знал ничего о сделанном мне предложении и, охваченный гневом до такой степени, что, как он выражался, у него сжималось под ложечкой, тотчас приказал мне явиться. С возмущением глядя на меня, он сказал: «С каких пор, месье, вы позволяете себе травить меня, ставя на мой стол напитки, содержащие рвотное, разве я не приказал вам давать мне только то, что разрешено мною? Так вы оправдываете мое доверие? Вы обо всем знали! Выйдите вон!» У меня перехватило дыхание, потому что император никогда со мной так не говорил, но я ведь был ни при чем. «Сир, — обратился я к нему, — я могу заверить Ваше Величество: насколько я знаю, в этих напитках нет рвотного. Правда, вчера вечером в комнате Вашего Величества доктор говорил мне о необходимости добавлять рвотное в питье Вашего Величества без Его ведома, но я думаю, что разубедил доктора, сказав ему, что он не может позволить себе действия такого рода в отношении Вашего Величества. Со своей стороны, я отказался подавать что-либо подобное. Если доктор и претворил свои слова в дело, то, не поставив меня в известность, сам приготовил питье в сервировочной».
— «Позовите Антомарки...» Антомарки стал извиняться, пытался объяснить, что, отказываясь и дальше от его рекомендаций, император ставит свою жизнь под угрозу. «Вот как, месье, я должен отчитываться перед вами? Вы полагаете, что для меня смерть не станет истинным благодеянием?..» Этот инцидент поверг императора в дурное расположение духа на весь остаток дня; я по его приказу выбросил за окно все питье, стоявшее у него на столе, и он сердито сказал мне: «Я надеюсь, ничего не добавлено в мой анисовый напиток?»
АНТОМАРКИ: Император часто нуждался в моем присутствии; посылать за мной, ждать моего прихода, терять время — он больше не хотел этого. «Вы, должно быть, измотаны, доктор, — сказал он мне доброжелательно, — вас беспрестанно беспокоят, у вас и минуты нет подремать... Я прикажу приготовить вам постель в соседней комнате».
БЕРТРАН (приводит слова Наполеона): «Я счастлив, что не религиозен, — это большое утешение; у меня нет страха перед химерами, нет страха перед будущим».
МОНТОЛОН: Император по-прежнему отказывается от лекарств Антомарки и думает вылечить себя сам с помощью диеты, оршада и «супа королевы».
ФОРСХУВУД: Отметим упоминание об оршаде. Согласно Монтолону, Наполеон надеется на исцеляющее действие этого напитка. Он готовился вначале на ячменном отваре, а позднее, начиная с XVIII века, на эмульсии из сладкого миндаля; для вкуса часто добавляли горький миндаль и освежали цветами апельсинового дерева (флердоранж). Оршад — это второй из трех элементов, приближающих развязку.
29 марта
ТОМАС РИД, ПОМОЩНИК ГУБЕРНАТОРА, — КАПИТАНУ ЛЬЮТЬЕНСУ, ДЕЖУРНОМУ В ЛОНГВУДЕ: Принимая во внимание то, что вы узнали о болезни генерала Бонапарта, вы должны настаивать, чтобы вам позволили видеть его, как положено, тем более если к нему не подпускают врача.
ЛЬЮТЬЕНС — МАЙОРУ ГОРРЕКВЕРУ, СЕКРЕТАРЮ ГУБЕРНАТОРА: Я передал графу (Монтолону), что мне крайне необходимо увидеть генерала Бонапарта.
30 марта
БЕРТРАН: Губернатор наносит визит генералу Монтолону и говорит ему, что императора не было видно 12 дней; что он хотел сам пойти к нему, когда узнал, что присылали за доктором Ар- ноттом; что Арнотт, однако, не увидел императора; что дежурному необходимо видеть его; что всем известно о болезни императора, а он, Лоу, ничего об этом не знает. Монтолон ответил, что император болен... Губернатор сказал, что слова Монтолона для него, сэра Г. Лоу, достаточно, но, как представителю союзных держав, ему необходимо свидетельство английского офицера.
— Император болен, он не может выходить, следовательно, и увидеть его нельзя. Вы ведь не будете выламывать двери?
— В случае необходимости двери будут взломаны, и мы войдем силой.
— Это убьет его.
— Все равно я сделаю это.
— Вы понесете ответственность.
— Я несу ответственность перед королевскими дворами. Я не только уполномоченный английского правительства, но и представитель союзных держав.
МАРШАН: Последнее время император говорил: «Этот калаб- риец-губернатор оставил нас в покое! Что это означает? Через китайцев он должен знать о моей болезни».
ЛЬЮТЬЕНС — ГОРРЕКВЕРУ: Я... был в саду, а граф Монтолон, закрывавший ставни на окнах спальни, предложил мне посмотреть в окно, он нарочно оставил приоткрытыми ставни и занавеси.
АНТОМАРКИ: Наполеону, страдавшему запорами, часто делали клизму; мы поставили его стул с бачком у окна, и в то время, как Монтолон и я держались рядом с больным, Маршан легонько раздвинул занавеси, как если бы хотел выглянуть в сад.
ЛЬЮТЬЕНС — ГОРРЕКВЕРУ: Как Монтолон и рекомендовал мне, я заглянул и увидел генерала Бонапарта, который, опираясь на доктора Антомарки, входил из соседней комнаты; затем я услышал, как он ложится в постель.
I апреля
МАРШАН: Император согласился принять доктора Арнотта. «Ваш английский врач, — сказал он графу Бертрану, — доложит этому палачу, в каком состоянии я нахожусь; для того будет большим удовольствием знать о моей агонии; и потом, какие слова этот доктор вложит мне в уста, если я приму его? Ну ладно, я сделаю это ради тех, кто меня окружает, а не ради себя, ведь я не верю в его знания! Хорошо, Бертран, пригласите его к себе, пусть он договорится с Антомарки, объясните ему, как протекает моя болезнь, и приведите его ко мне».
Г.ЛОУ — АРНОТТУ: Доктор Арнотт сначала должен убедиться, приглашает ли его лично генерал Бонапарт или инициатива исходит только от графа Монтолона, или графа Бертрана, или, может быть, от доктора Антомарки. Если приглашение последовало по приказу генерала Бонапарта, пусть Арнотт потребует проведения осмотра в присутствии лечащего врача, доктора Антомарки... В случае, если граф Монтолон или граф Бертран устроят так, чтобы доктор Арнотт оказался у постели генерала Бонапарта вместе с ними, но в отсутствие его врача, Арнотт должен категорически отказаться и немедленно уведомить о том губернатора...
АРНОТТ — ПОМОЩНИКУ ГУБЕРНАТОРА: То, чего хочет граф Монтолон, прямо противоречит инструкциям, полученным мною от губернатора.
АРНОТТ: Я вошел в сопровождении Антомарки в темную комнату, где лежал генерал Бонапарт. Было так темно, что мне трудно было его разглядеть. Я чувствовал, однако, чье-то присутствие — его или кого-то другого. Я послушал пульс и пальпировал его. Я мог констатировать крайнюю слабость, но ничто не указывало, что дни его сочтены.
ФОРСХУВУД: Можно задать вопрос: что означают слова — «то, чего хочет граф Монтолон» и «прямо противоречит инструкциям, полученным мною от губернатора»? Г. Лоу приказывает Ар- нотту осмотреть Наполеона только в присутствии Антомарки. По всей видимости, Монтолон предпочел бы, чтобы этот визит состоялся без Антомарки. Придворный мог воспользоваться этим, чтобы высвободить Наполеона из-под влияния лечащего врача, которого Монтолону, несмотря на все усилия, так и не удалось отстранить окончательно. Почему? Арнотт, по всей видимости, не настолько щепетилен, чтобы отказаться обследовать больного, хотя его в темноте плохо видно. Не зная ни французского, ни итальянского, он не может, в отличие от Антомарки и О'Миры, прямо обратиться с вопросом к больному. Он вынужден прибегнуть к помощи Бертрана, чей английский язык далеко не безупречен. Независимое поведение Антомарки часто раздражает императора, но доктор говорит с ним на его родном языке и наблюдает развитие его болезни уже продолжительное время; он скорее Арнотта способен обнаружить аномальные явления в состоянии больного и заявить об этом публично.
2 апреля
МАРШАН: Доктор Арнотт пришел к 9 часам в сопровождении графа Бертрана (тот переводил). Император позволил, чтобы его сопровождал доктор Антомарки... Задав доктору несколько вопросов по поводу функционирования желудка, прохождения через него пищи и выхода ее через привратник, император сказал: «Вот в этом месте я испытываю такую острую боль, что, когда начинается приступ, мне кажется, что меня режут бритвой. Не думаете ли вы, что затронут привратник; мой отец умер от этой болезни в 35 лет; не может ли она быть наследственной?» Доктор Арнотт... ответил, что подозревает воспаление желудка, а не привратника. Печень также здесь ни при чем, а боли в кишечнике — следствие накопившихся в нем газов, и если бы больной не противился приему лекарств, все это могло бы пройти. Арнотт прописал припарки и микстуру, которую надо принимать каждый час.
БЕРТРАН: Доктор Арнотт прописывает средства, которые, по мнению Антомарки, не показаны больному. Император отказывается их принимать.
3 апреля
АНТОМАРКИ: Очень подавленное состояние; пульс слабый и нерегулярный, частота его колеблется от 74 до 80 ударов в минуту. Температура тела — 96 градусов по Фаренгейту. Больной обильно потеет, испытывает жажду и говорит, что не может есть. Иногда он выражает желание выпить немного вина, пьет клерет, но решительно отказывается принимать лекарства... Усиление лихорадки при ледяных ногах.
Мне кажется, что императору грозит неотвратимое. Я делюсь своими опасениями с доктором Арноттом, он их не разделяет и предсказывает улучшение состояния. Я хотел бы думать так же, но не могу скрывать от себя, что конец близок. Предупреждаю Бертрана и Монтолона. Последний берет на себя миссию сказать это императору, посоветовать ему привести в порядок свои дела.
4 апреля
АНТОМАРКИ: Лихорадка продолжалась всю ночь, жар перемежался с ознобом, особенно в нижних конечностях. Больной испытывал болезненное потягивание внизу живота, сильную жажду, тягостные приступы удушья, крайнее беспокойство. Он повсюду ощущает боль. Сон наполнен кошмарами, ужасающими картинами. Тошнота. Рвота слизью. Обильный липкий пот.
6 апреля
ТОМАС РИД — ГУДСОНУ ЛОУ: Доктор Арнотт сообщает мне. что несколько раз посетил генерала Бонапарта и не нашел состояния крайней опасности, о котором предупреждает Антомарки. Как я понял, доктор Арнотт не считает, что генерал Бонапарт страдает серьезным заболеванием: его недомогание скорее всего психического происхождения. Граф Бертран задал прямой вопрос доктору Арнотту, тот ответил, что жизни генерала Бонапарта ничто не угрожает.
Начало апреля
МАРШАН: Я предложил ему оршада, стоявшего рядом на столе. «Я надеюсь, — сказал он, глядя на меня, — что никто не позволил себе добавить что-нибудь в мое питье?» «Сир, — ответил я, — урок был слишком суровым, чтобы кто-нибудь попробовал повторить».
7 апреля
БЕРТРАН: Гофмаршал Бертран во второй раз предлагает императору оставить его при себе и, чтобы получить согласие, обращается к нему с большой теплотой: «Ваше Величество, усердие и привязанность могут возместить многое другое...
Я столько ночей провел возле Вас как адъютант, я могу провести еще несколько в качестве Вашего слуги. Мне неважно, каким образом я смогу быть Вам полезен, но буду рад, если сгожусь хоть на что-нибудь...» — «В этом нет необходимости».
9 апреля
БЕРТРАН: Антомарки приходит к императору в половине восьмого, тот буквально взрывается от гнева: «Он должен быть здесь к 6 часам утра: он проводит все свое время у мадам Бертран».
Император посылает за гофмаршалом, тот является без четверти восемь. Наполеон повторяет сказанное и добавляет, что доктора интересуют только шлюхи.
«Ладно, пусть он проводит все время со шлюхами. Пусть он их имеет спереди, сзади, в рот и в уши. Но освободите меня от этого человека, который глуп, несведущ, тщеславен, бесчестен. Я хочу, чтобы отныне меня лечил Арнотт. Договоритесь с Монтолоном, я не хочу больше Антомарки».
Эта сцена происходит в присутствии Маршана и Антомарки. Император повторяет пять или шесть раз, что мадам Бертран шлюха.
Он добавляет:
— Я составил завещание: оставляю Антомарки 20 франков на веревку, чтобы он мог повеситься...
После ухода Антомарки император говорит Бертрану, что доктор — любовник его жены. Он добавляет в присутствии Маршана и Али, что гофмаршал покрывает отношения, которые бесчестят его и мадам Бертран; что доктор потерял лицо, когда отдалился от Монтолона и сблизился с мадам Бертран; что это было легко предвидеть; что мадам Бертран погубила Антомарки, как она раньше погубила Гурго... Гофмаршал слушает, не произнося ни слова.
Антомарки доводит до сведения губернатора, что хочет вернуться в Европу; что, к сожалению, он не может ничем быть полезен императору; что он закончил свой труд и намеревается уехать в Европу, чтобы опубликовать его.
АНТОМАРКИ: (За этот день нет записей.)
ФОРСХУВУД: На этой стадии Наполеону, безусловно, отказывает здравый смысл. Кто внушает эти мысли об Антомарки его возбужденному разуму? Только не Бертран, ведь клевещут на его собственную жену. Скорее это дело рук Монтолона, который, как мы знаем, уже не в первый раз пытается удалить Антомарки.
10 или 11 апреля
МАРШАН: Днем император... обсуждает с Монтолоном, как распорядиться своим имуществом. В моем присутствии он спрашивает графа, достаточно ли 2 миллионов, чтобы выкупить в Бургундии имущество его семьи. Предполагает ли император составить другое завещание? Я ведь знаю, что одно уже существует, я сам относил его как-то вечером графу Бертрану.
11 апреля
АНТОМАРКИ: Предыдущей ночью произошла анальная эвакуация зловонной желчной массы и рвота слизью, смешанной с остатками пищи. Приступы рвоты становились опасными; я пытался их остановить и предложил ему безвредную антирвотную микстуру, содержащую опий. Он раздраженно отказался, я не стал настаивать. Я возвратился к себе, но он снова прислал за мной. «Доктор, — сказал он, — отныне ваш больной решает слушаться медицину; он готов принять ваши лекарства». Потом с легкой улыбкой, смотря на стоящих у постели слуг: «Но сначала накачайте наркотиками и этих каналий да и себя тоже, вы все нуждаетесь в этом». Чтобы уязвить его самолюбие, мы все попробовали питье. «Ну что же, я не хочу остаться единственным, кто не решается прикоснуться к наркотикам. Дайте и мне, да побыстрее». Я подал ему настойку, он внезапно поднес ее ко рту и выпил залпом. К несчастью, она мало помогла, и рвота продолжалась.
БЕРТРАН: Он отослал Антомарки, потом Бертрана, сказав: «Поскольку я согласился позвать Антомарки, он должен продемонстрировать свою признательность заботой и лечением».
13 апреля
МАРШАН: Его Величество продолжает диктовку. Монтолон один взаперти с императором, который диктует до 3 часов свою последнюю волю.
БЕРТРАН: В половине пятого приходят оба врача. Император в течение доброго часа разделывает под орех английскую олигархию: «...однажды Джон Булль восстанет против олигархии и всех перевешает. Меня уже не будет, но вы это увидите. Ваша революция будет ужаснее нашей. Олигархия повсюду одна и та же: важные и наглые, пока командуют. трусливые, когда приближается опасность». Император хочет преподнести Арнотту свою книгу о походе их самого великого полководца Мальборо для полковой библиотеки: «Все убедятся, что он. Наполеон, воздает должное храбрецам всех наций». Доктор Арнотт просит гофмаршала выразить императору большую признательность.
МАРШАН: Император послал меня за книгой в свою библиотеку. Это был прекрасный экземпляр с иллюстрациями, в дорогом переплете.
15 апреля
БЕРТРАН: Гофмаршал сказал: он крайне сожалеет, что вынужден говорить с императором, который и без того страдает, о своих собственных горестях, но гофмаршал крайне болезненно переживает суровое обращение с ним со стороны императора.
— Нет, нет, я не знаю, что вы хотите этим сказать. Объяснитесь. Я болен, не покидаю постели, говорю мало, вам не на что жаловаться.
Ваше Величество больше не доверяет мне. Уезжая, я почти без сожаления расстался с высоким рангом, возможностью пользоваться своим состоянием, почестями, которыми вы меня облагодетельствовали. Но это новое несчастье удручает меня. Я отказался от почестей, как от платья с чужого плеча, но думал, что имею некоторое право на Ваше уважение и дружбу. Я не могу лишиться их, не испытывая острой боли. Не так давно Ваше Величество говорили, что мое поведение безукоризненно... Как я за такое короткое время мог потерять Ваше расположение?
Я не знаю, о чем вы говорите. Я с вами хорошо обращаюсь. Я ничего не имею против вас. Маршан — тот человек, чьи услуги мне наиболее приятны, я привык к нему. Вот все, что я могу сказать вам...
— Если мою бедную жену не убьет климат, она умрет от огорчения. Вы простили стольких врагов. Неужели Вы не простите старых друзей? Она, безусловно, допускала провинности, но не она ли дорогой ценой искупила их? Разве она не несчастна? Не на нее ли обрушили самую жестокую клевету?
— Но мне не в чем упрекнуть мадам Бертран. Это превосходная женщина. Просто я не привык ее часто видеть.
— Она стала бы ухаживать за Вами с такой преданностью. Она искренне привязана к Вам, гораздо больше, чем Вы думаете. Повидайте ее завтра, хотя бы на короткий миг.
— ... Я повидаю мадам Бертран перед смертью.
Гофмаршал не мог сдержать слез. Он оставался еще полчаса с императором, который больше ничего не сказал.
Г.ЛОУ — АРНОТТУ (запрещая передавать в библиотеку книгу, подаренную Наполеоном): В ваши обязанности не входит посредничество в подобных делах. Они хорошо об этом знают, поэтому не без задней мысли предложили вам книгу.
16 апреля
МАРШАН: Император попросил меня дать ему вина, присланного Лас Казом. Я беру на себя смелость выразить опасение по поводу возможных последствий... Император настаивает, мочит в вине бисквит, снова начинает писать...
17 апреля
БЕРТРАН: Монтолон сказал Антомарки, что накануне... император давал последние распоряжения, занимался распределением имущества, но еще не сделал окончательного завещания, и в случае его смерти никто ничего не получит.
АНТОМАРКИ: Император принял обычную дозу хинного отвара.
17 и 18 апреля
МАРШАН: Император провел несколько часов 17 и 18 апреля, закрывшись с Монтолоном. Пресытившись своей анисовой водой, он попробовал кое-что из прохладительных напитков со своего круглого столика: лимонад, смородиновый настой и оршад...
18 апреля
АНТОМАРКИ: У императора одна из самых тяжелых ночей. Он испытывает боли и невыносимое жжение в брюшной полости. Его ледяное тело покрыто липким потом. Его постоянно мучает тошнота, рвота продолжается до половины пятого утра. Он печален, подавлен, говорит с трудом. Он объясняет свое состояние тонизирующей микстурой, которую выпил накануне.
БЕРТРАН: В половине шестого император посылает за гофмаршалом. Он вручает ему три пакета, перевязанных шелковой лентой и опечатанных его гербом, говоря:
— Я приготовил завещание, все написано моей рукой. Подпишитесь и приложите печать с вашим гербом. Монтолон сделает то же вот здесь, аббат Виньяли — там, а Маршан — там. Так же вы поступите и с тремя шкатулками. Сделайте это, не задавая вопросов.
...Наполеон встает с постели. Гофмаршал хочет его поддержать, как это все делают 10—15 последних дней. «Нет». — Он твердым шагом идет к своему креслу... Входят врачи. Наполеон достаточно оживлен, легко говорит, почти не облокачивается на кресло, просит подать ужин, он ест рагу... Спрашивает, нет ли бараньего жаркого, ему приносят тонкий ломтик, который легко разжевать.
...В половине девятого он пьет хинную микстуру, и вскоре после этого его рвет большей частью того, что он съел в 6 часов, но не микстурой.
19 апреля
АРНОТТ: — Скажите, доктор Арнотт, хинный раствор приготовлен здесь или в городе?
— В городе, сир.
— Фармацевт приехал на остров вместе с губернатором?
— Нет, сир.
— Его вызвал сэр Томас Рид (помощник губернатора)?
— Нет, сир, он был здесь до приезда губернатора, он служит в Ост-Индской компании. Это надежный человек.
21 апреля
БЕРТРАН: Он просит, как правило, Бертрана читать себе о прибытии Цезаря в Грецию накануне битвы при Фарсале. Потом диктует Маршану дополнения к главе о военных походах Цезаря.
МАРШАН: Я был наедине с ним, рядом с постелью, когда он сказал, что назначает меня вместе с графами Монтолоном и Бертраном своим душеприказчиком. Мое удивление столь же велико, как и оказанная мне честь. Я едва слышно промолвил, что оправдаю доверие и достойно выполню поручение, которое он возложил на меня. Я был охвачен глубоким волнением. «У гофмаршала, — сказал он мне, — находится завещание, которое он должен вскрыть после моей смерти. Пусть он тебе его даст, принеси его мне». Когда я передал гофмаршалу просьбу Его Величества, тот удивился, но тут же вынул завещание из секретера и вручил его мне, ничем не выдав догадки, что император собирается внести туда изменения. Император взял конверт, распечатал его, пробежал страницы документа, разорвал их надвое и приказал мне бросить обрывки в огонь. Как хорошо было бы сохранить эти страницы, написанные рукой императора! Я держал их в руках, но император хотел их уничтожить!.. Их объяло пламенем, и я так и не узнал, какова была тогда воля императора.
АНТОМАРКИ: В половине второго он вызывает Виньяли: «Знаете ли вы, аббат, что такое домашняя часовня для отпевания?» — «Да, сир». — «Вы служили в подобной?» — «Никогда». — «Хорошо, вы отслужите в моей». Он вникает в самые мельчайшие детали, дает священнику подробные указания... «Вы должны строго выполнять, что положено, пока я не буду предан земле».
22 апреля
МАРШАН: Этот день был, несомненно, одним из самых тяжелых, когда-либо пережитых императором за время его болезни, одним из самых скорбных.
...Все утро он занимался дополнительными распоряжениями к завещанию. Несмотря на плохое самочувствие, он усадил меня возле постели и диктовал официальные распоряжения для душеприказчиков, которые я затем переписал набело, а он, перечитав их, 26 апреля подписал.
В течение этой недели его несколько раз рвало, он вынужден был прерывать диктовку, но мои просьбы совсем прекратить ее, раз она вызывает такую тяжелую реакцию, не подействовали: слишком важна была работа. «Я утомлен, но у меня остается слишком мало времени, и надо закончить с этим. Дай мне немного вина Лас Каза из Констанции». Когда я осмелился напомнить ему, как плачевно оно подействовало на него несколько дней назад, он возразил: «Одна капля не принесет вреда». Вино не замедлило спровоцировать рвоту, но он продолжал работать до прихода гофмаршала и врачей.
БЕРТРАН: Император сказал гофмаршалу, что он составил три завещания: первое надлежало вскрыть только в Париже, при этом надо было сказать, что Буонавита увез его в Европу, чтобы англичане не стали искать его; второе представляло собой дополнение и должно было быть вскрыто здесь и показано англичанам, так как содержало распоряжения относительно здешнего имущества императора, которое не должно достаться англичанам; третье предназначалось императрице.
...В своих завещаниях он заявляет, что умирает католиком, в той вере, в какой родился... так как считает это отвечающим требованиям общественной морали.
...Он предпочел бы быть погребенным на кладбище Пер-Ла- шез.
...Он уточнил в завещаниях ряд принципов и фактов своего правления, в частности казнь герцога Энгиенского: император осудил его на смерть после раскрытия в Париже заговора, в котором участвовали 60 убийц, подосланных Бурбонами. Он приказал арестовать герцога, руководствуясь чувствами справедливости и национального достоинства. Он имел на это право, и сегодня, на краю могилы, не раскаивается в совершенном, сделал бы то же самое и сейчас.
...Монтолон ему ничем не обязан и потерял 300 тысяч франков состояния, приехав сюда. Он надеется, что гофмаршал помирится с Монтолоном.
Он хочет поднять ранг Маршана... но тот должен не пустить на ветер средства, которые ему оставляют, а заложить солидное состояние... он надеется, что Бертран защитит Маршана, поможет ему советами.
...Он оставляет гофмаршалу и Монтолону по миллиону франков.
...Только бедный доктор (Антомарки) ничего не получает; он хотел оставить ему 200 тысяч франков, но не сделал этого, не столько потому, что не поверил в его способности, сколько из-за того, что тот не проявил должного усердия и не оказал тех услуг, которых от него имели право ожидать; но у него еще не все потеряно, так как к завещанию еще может быть сделана приписка.
...(Бертран) должен провести некоторое время в Париже для окончания дел, связанных с завещанием; затем в течение года спокойно жить в своем департаменте, постараться стать депутатом... Он не должен покидать Берри, ему надо купить ферму и другую недвижимость в 10 лье от Шатору и землю в 5 или 6 лье, если удастся.
...Далее император старался вспомнить, часто обращаясь за помощью, не обошел ли он кого-нибудь из своих бывших слуг. При этом беспокоился, желая отметить всех, кто когда-либо верно служил ему.
— Я должен быть чист перед совестью, я хотел бы оплатить все мои долги, все долги детства.
23 апреля
БЕРТРАН: Возможно, что Монтолон, не пользовавшийся прежде никаким доверием, постарался его заслужить. Я хорошо вижу, что Монтолон угодничает передо мною из-за наследства, но тот, кто хочет получить от людей деньги, не обрушивается на них с палками.
24 апреля
БЕРТРАН: Он повторяет, что его «семья должна овладеть Римом, вступив в союз со всеми его княжескими семействами, то есть со всеми теми, из которых вышли папы. Его близкие могут поцеловать зад папы, ибо этот поцелуй безличен, но они не могут себе позволить поцеловать зад английскому, шведскому или неаполитанскому королю».
25 апреля
БЕРТРАН: Он спрашивает, есть ли горький миндаль в Лонгвуде. Он так редок для здешних мест, его завозили только однажды, года три назад.
АНТОМАРКИ: Ему стало легче, я воспользовался этим, чтобы сходить к себе в аптечку за снадобьями для приготовления лекарств. Как только он заметил, что остался один, не знаю, какая мрачная фантазия поесть пришла ему на ум, — он приказывает принести фрукты и вино, пробует бисквит, пьет шампанское, требует сливу, хватает виноград и раскатисто смеется, увидев меня.
ЛЬЮТЬЕНС — ГОРРЕКВЕРУ: Граф Монтолон спрашивает, нельзя ли прислать горького миндаля из Плантейшн-хауза в случае, если его не удастся достать в Джеймстауне.
БЕРТРАН: Губернатор прислал коробку горького миндаля.
ФОРСХУВУД: Настоящий оршад готовили с горьким миндалем. В определенных смесях он мог стать смертельным ядом. Оршад, который пьет Наполеон, пока безвреден. Добавьте к нему горького миндаля, и он превратится в напиток смерти.
26 апреля
БЕРТРАН: Сегодня он временами, казалось, терял память. Вот уже десять дней, как ему случается задавать по нескольку раз одни и те же вопросы. Он забывает, что ему уже ответили, иногда говорит чепуху, но не так часто.
Мадам Бертран просит разрешения посетить императора... Монтолон сказал ему об этом, но тот ответил (как передал Монтолон мадам Бертран): «Я не хочу ее видеть; боюсь возбудиться. Я сердит на нее за то, что она не была моей любовницей. Хочу преподать ей урок».
Разговор 26 апреля в 7 часов вечера. Опираясь на руку гофмаршала и поддерживаемый сбоку Маршаном, император прошел в салон и, улегшись, сказал гофмаршалу: «Императрица... Пусть она следит за образованием сына и его безопасностью; она не должна доверять Бурбонам, которые наверняка захотят от него избавиться».
27 апреля
МАРШАН: Он просит позвать доктора Антомарки и обходится с ним любезно... Спрашивает, не хотел бы тот поступить на службу к императрице — он ей напишет рекомендательное письмо. «Вы будете довольны тем, что я сделаю для вас», — говорит он ему. Я обрадовался, что император вновь проявил благосклонность в отношении доктора Антомарки.
АНТОМАРКИ: Наполеон наконец соглашается оставить свою маленькую комнату, неудобную и плохо проветриваемую, и расположиться в салоне.
28 апреля
АНТОМАРКИ: Он дает мне следующее указание: «После моей смерти, ждать которой осталось недолго, я хочу, чтобы вы произвели вскрытие моего тела. Я хочу, я требую, чтобы вы обещали, что ни один английский врач не притронется ко мне. Но если в случае крайней нужды потребуется кто-нибудь, вам разрешается прибегнуть к помощи одного только доктора Арнотта. Я хочу также, чтобы вы вынули мое сердце, поместили его в бокал с винным спиртом и отвезли в Парму моей дорогой Марии-Луизе... Особенно рекомендую вам внимательно исследовать мой желудок и изложить результаты в точном и подробном отчете, который вы вручите моему сыну... Я прошу, я обязываю вас со всей тщательностью провести такое исследование... Когда меня не станет, отправляйтесь в Рим; найдите там мою мать, мою семью... вы скажете им, что, испуская дыхание, я оставляю в наследство всем царствующим домам ужас и позор последних дней моей жизни».
ФОРСХУВУД: Наполеон плохо выносит независимые манеры Антомарки; в моменты помутнения разума он позволяет себе верить клевете на доктора. Но совершенно очевидно: только ему доверяет император провести вскрытие своего тела. Ведь, в конце концов, разве Антомарки не соотечественник-корсиканец!
29 апреля
БЕРТРАН: Император зовет Пьеррона и спрашивает его, был ли тот в городе, привезла ли шхуна, прибывшая накануне, апельсины. Пьеррон отвечает утвердительно.
— Судно привезло лимоны?
— Нет.
— Миндаль?
— Нет.
— Гранаты?
— Нет.
— Виноград?
— Нет.
— Вино?
— Нет, в бутылках нет.
— Так, значит, оно ничего не привезло?
— Скот.
— Сколько быков?
— Сорок.
— Сколько баранов?
— Двести.
— Сколько коз?
— Ни одной.
— Сколько кур?
— Ни одной.
Следовательно, ничего не привезли? А орехи?
Нет.
Орехи, я думаю, привозят из холодных стран, миндаль — из жарких. Хороши ли здесь лимоны?
Да.
— А гранаты?
— Хороших я не видел.
— Привезли ли лимоны, гранаты, миндаль?
Три раза он звал Пьеррона, чтобы повторять одно и то же, как человек, совсем потерявший память. Император продолжал беспрерывно задавать вопросы.
...Со вчерашнего дня удивительно резко возросла глухота. Надо было говорить очень громко, кричать, как глухому, чего раньше с ним никогда не случалось, хотя я всегда замечал, во всяком случае уже много лет, что он туговат на ухо.
...В полдень императора покормили супом, яйцом, печеньем, дали ложечку вина. Антомарки позволил ему выпить три ложечки кофе. Монтолон предупредил его: «Заставьте Наполеона поесть как следует, чтобы к нему вернулись силы. Я должен дать ему кое-что на подпись» (рекомендательное письмо императрице по поводу Антомарки).
Утром он раз двадцать спрашивал, можно ли ему выпить кофе. «Нет, сир». Я прослезился, видя, как этот внушавший ужас человек, отдававший команды в беспрекословной и гордой манере, умоляет дать ему ложечку кофе, выпрашивает разрешение, повинуется, как ребенок, повторяя просьбу без всякой обиды... Великий Наполеон, сделавшийся жалким, несчастным... С 1 до 3 часов он непрерывно повторял одно и то же, спрашивая каждую минуту: «Какой сироп лучше? Лимонад или оршад?»
МАРШАН: Генерал (Монтолон) перед уходом отозвал меня в сторону и передал два письма, которые император велел ему написать: одно — для г-на Лаффита и другое — для г-на де ла Буйери, чтобы я переписал их набело перед тем, как дать их на подпись императору: если он не подпишет их сегодня, завтра, вероятно, уже не сможет... Я передал переписанные письма вернувшемуся Монтолону, не сделав никаких поправок, и даже пометил их 25 апреля, как было написано, хотя сегодня 29 апреля.
Я подробно остановился на этих письмах потому, что граф Монтолон в двух томах воспоминаний об острове Святой Елены, где память и без того часто его подводит, говорит, будто эти два письма были продиктованы императором мне, что не соответствует правде. Эти письма были написаны рукой Монтолона...
БЕРТРАН: Монтолон сказал гофмаршалу, что не смог получить от императора какой-либо подписи... Монтолон заметил, что император был не в себе; правильнее было бы сказать, что не император составил это завещание, а скорее он, Монтолон, продиктовал его императору...
30 апреля
АНТОМАРКИ: 9 часов утра. Больного почти не лихорадит, он спокоен, пульс слабый, угнетенный — от 84 до 91 удара в минусу... Оттягивающие пластыри, поставленные на ягодицы, не дали эффекта; тот, что поставлен на область желудка, не вызывает болевых ощущений, больной его не чувствует... Полдень. Он испытывает жжение в гортани. 3 часа дня: поднимается лихорадка...
БЕРТРАН: — Где Гурго?
— В Париже.
— Почему он уехал?
— Потому что заболел.
— С моего разрешения?
— Да, сир. Вы даже письмо для него написали.
1 мая
МАРШАН: 1 мая в 11 часов графиню Бертран провели к постели императора. ...Император говорил с ней несколько минут и просил прийти еще. Графиня Бертран вышла, чтобы не утомлять императора... Я проводил ее в сад, и там, рыдая, она сказала: «Как изменился император за то время, что я его не видела!.. Император был жесток со мной, отказываясь принять меня. Я счастлива, что его дружеское расположение вернулось, но была бы счастлива еще больше, если бы он позволил мне ухаживать за собой». Доктора Арнотт и Антомарки спят в библиотеке.
АНТОМАРКИ: Пульс слабый, частый, до 100 ударов в минуту, все же постепенно состояние нормализуется, утро проходит довольно спокойно. Полдень: икота мучает сильнее, чем когда-либо.
БЕРТРАН:
— О'Мира здесь?
— Он уехал.
А я с ним не попрощался. Он попрощался с вами?
Да.
— Кто заставил его уехать?
— Губернатор.
Почему? Он был сличйсом привязан к нам?
Да.
— Так, значит, он не вернется больше?
— Нет.
— Есть от него известия? Кто-нибудь знает, что он делает в Лондоне?
— Нет.
— А где господин Бэлкомб?
— Уехал.
— Как уехал? Когда же?
— Несколько месяцев назад.
— И его жена тоже? Как забавно. Как же это она уехала? (Император повторял это с десяток раз.)
2 мая
АНТОМАРКИ: 2 часа ночи. Лихорадка усиливается. Бред... Вдруг император собирается с силами, встает с постели, обязательно хочет выйти в сад на прогулку; я бегу подхватить его, но его ноги подгибаются прежде, и он падает навзничь, я переживаю, что не смог предотвратить падение... Полдень: больной приходит в себя... Угрожающая, частая икота... Болеутоляющая микстура — вода с флердоранжем и несколько капель настойки опиума и эфира... Наполеон больше не переносит света; мы вынуждены его поднимать, переодевать, ухаживать за ним в полнейшей темноте... Гофмаршал падает с ног, генерал Монтолон без сил, я стою немногим больше. Мы уступили настояниям французов, живущих в Лонгвуде, и позволили им разделить с нами наши печальные обязанности... Их усердие, забота тронули и императора; он рекомендовал их своим офицерам, хотел, чтобы им помогли, поддержали, не забыли. «А мои бедные китайцы! Пусть и о них не забудут, дадут им несколько дюжин наполеондоров; я хочу попрощаться и с ними».
БЕРТРАН: К 7 часам ему предлагают флердоранж с сахаром: «Моя фаланга!.. Что это?» — «Вода с флердоранжем...» — «А, понимаю». Чуть позже: «Проигранное дело».
ФОРСХУВУД: Ароматизированный «флердоранж», напиток, который каждый день пьет Наполеон, — это, без сомнения, оршад с горьким миндалем. Итак, два из трех необходимых для убийства компонента (рвотное и горький миндаль) задействованы.
3 мая
АНТОМАРКИ: 8.45 утра. Император с видимым удовольствием съедает с ложечки два бисквита, яичный желток, выпивает вина. Между тем силы его убывают с возрастающей быстротой. Дремота. Икота. Частая тошнота. Рвота того же вида, что и раньше. Обычная доля болеутоляющей микстуры. Гудсон, проявив вдруг человечность, предлагает коровье молоко, которое, по его мнению, сможет облегчить жестокую агонию умирающего. Доктор Арнотт приветствует идею своего шефа и хочет дать больному молока. Я противлюсь изо всех сил... между нами происходит бурная перепалка. Мне удалось все-таки помешать, чтобы умирающему императору дали молока.
МАРШАН: Император больше ничего не хочет пить, кроме подслащенной воды с вином. Всякий раз, как я подаю ее, он довольно смотрит на меня: «Хорошо, очень хорошо!»
БЕРТРАН: Повторял два-три раза одно и то же, когда ему давали вина или флердоранжа с сахаром.
АНТОМАРКИ: Полдень. Пульс едва заметный, иногда прерывистый, до 110 ударов в минуту, температура гораздо выше обычной, все время пьет воду с сахаром.
МАРШАН: В тот же день, к 2 часам, когда я был один с императором, тихо вошел Сен-Дени предупредить меня, что аббат Виньяли хочет со мной говорить. Аббат сказал: «Император передал мне через графа Монтолона, что хочет меня видеть, но мне надо быть с ним наедине». Аббат был в светской одежде и прятал в ней какую-то вещь; я не пытался угадать, что это, предполагая, что он пришел совершить религиозный обряд.
АНТОМАРКИ: 3 часа дня... Сильная, почти беспрерывная икота... Наполеон в полном сознании. Он обращается к своим душеприказчикам. «Я скоро умру, вы должны вернуться в Европу. Я должен дать вам ряд советов относительно того, как вам следует поступать. Вы разделили со мной изгнание, вы будете верны моей памяти, вы не сделаете ничего, что могло бы ее оскорбить... будьте достойны принципов, которые мы защищали, славы, которую мы завоевали; все иное — бесчестье и смута».
БЕРТРАН: Арнотт сказал, что специалисты не поняли бы, как можно допустить, чтобы у императора не было три дня стула; что надо обязательно прибегнуть либо к лекарству, либо к клистиру. Антомарки возразил — клизма может вызвать спазмы, опасные для больного, он слишком слаб. Антомарки берет ответственность на себя... Арнотт продолжал настаивать.
МАРШАН: Когда я вошел к императору, он лежал с закрытыми глазами, с вытянутыми вдоль постели руками; я преклонил колено и коснулся губами руки, не потревожив его... Я оставался один у постели императора, сдерживая рыдания, но не утирая текущих слез...
БЕРТРАН: В половине третьего губернатор пришел к генералу Монтолону. Он сказал, что получил приказ от своего правительства в случае крайней опасности для Наполеона послать ему в помощь главного врача острова и личного врача адмирала. Доктора Шортт и Митчелл попросили генерала Монтолона принять их для беседы, что он и сделал.
АНТОМАРКИ: Я описал симптомы болезни, но они не были удовлетворены и пожелали сами ознакомиться с состоянием Наполеона. Я их предупреждаю, что это невозможно. Они разделяют мнение доктора Арнотта о необходимости применения слабительного — десяти кристаллов хлористой ртути. Я протестую против этого предписания — больной обессилен, и слабительное может привести к его гибели. Но я один, а их трое, и число побеждает.
МАРКИЗ МОНШЕНЮ: Разногласия были вынесены на суд
Монтолона, который принял сторону английских врачей, и больному была дана соответствующая микстура.
ФОРСХУВУД: Вот и смертельный удар, и Моншеню поведал нам, что нанесен он был именно Монтолоном вопреки решительному сопротивлению врача, Антомарки, которого граф так настойчиво пытался отстранить от больного. Итак, жребий брошен, и тремя голосами против одного смертный приговор подписан.
Хлористая ртуть (каломель) — палочка-выручалочка медицины того времени, сравнимая в некотором смысле с нашим пенициллином. Доктора прописывают ее часто, как и рвотный камень, в тех случаях, когда все иные средства исчерпаны, и в особенности как слабительное для лечения запора, чем, как думает Арнотт, страдает Наполеон.
Каломель, будучи сама по себе безвредной, становится смертельно опасной в сочетании с горьким миндалем оршада, который Наполеон пьет каждый день. Миндаль содержит цианистую (синильную) кислоту, активизирующую хлористые соединения ртути, обычно инертные в каломели. Жертва не замедлит потерять сознание, ослепнет и оглохнет, мускулатура, управляемая сознанием, парализуется. Автономная симпатическая нервная система продолжит функционировать еще недолгое время. Разъедающее действие яда на слизистую желудка объясняет происхождение «язвы», обнаруженной при вскрытии тела Наполеона.
Но желудок жертвы может среагировать и быстро вытолкнуть в виде рвоты токсическое содержимое каломели и оршада. Именно с тем, чтобы подавить эту естественную защитную реакцию желудка, чуть раньше в организм Наполеона и было введено рвотное. Если желудок тотчас же не выбрасывает ядовитую смесь, смерть неизбежно наступает через день-два.
Смертельная комбинация каломели и оршада, вводимых в организм, предварительно обработанный рвотным, была хорошо известна профессиональным отравителям того времени. Один парижский врач с успехом испытывал ее на собаках уже в 1814 году, то есть за семь лет до убийства на острове Святой Елены.
Доза в десять кристаллов каломели, рекомендованная Наполеону, — чистейшее безумие. Англичане в то время обычно прописывали два кристалла в несколько приемов, немцы и шведы — всего один кристалл. Не Монтолон ли предложил врачам ввести в организм Наполеона эту лошадиную и необычную дозу? Прямых улик у нас нет, но в одном пассаже своих воспоминаний он намекает на дизентерию, которую прежде (без указания даты) перенес Наполеон: «Три дня мы пребывали в сильном беспокойстве. Состояние больного не ухудшалось, но он находился в опасности до тех пор, пока каломель не вызвала ожидаемого врачами эффекта». Трудно в это поверить. Ни один иной источник не упоминает, что Наполеон принимал каломель в иных обстоятельствах, нежели в последние дни жизни. Антомарки ее никогда не прописывал, да и Наполеон отказался бы ее принимать, как и все иные медикаменты.
МАРШАН: После проведенной врачами консультации меня попросили дать каломель императору. Я напомнил гофмаршалу и графу Монтолону о твердом наказе императора не давать ему никаких микстур, которые не были бы им самим одобрены, о том, как он гневался на доктора Антомарки, однажды нарушившего этот запрет. «Да, конечно, — ответил мне гофмаршал, как всегда доброжелательно, — но это — последнее средство, какое мы пытаемся испробовать. Император обречен, и мы потом будем терзаться упреками, если не сделаем все, что в человеческих силах, чтобы спасти его». Эти слова гофмаршала меня убедили, я развел порошок в подслащенной воде и дал ее императору, когда он попросил пить. Он открыл рот, с трудом глотнул и хотел тотчас же выплюнуть, но безуспешно. Обратившись ко мне, он сказал с выражением непередаваемого упрека: «Ты меня тоже обманываешь?»
БЕРТРАН: Бертран просил аббата Виньяли посещать императора в любое время, но не оставаться возле него постоянно, а показываться на глаза и англичанам, чтобы недоброжелатели, пасквилянты и враги императора не могли утверждать — а об этом уже говорилось на острове, — что такой сильный человек, как император, умирает, как капуцин (монах), и требует постоянного присутствия священника. Аббат это отлично понял.
АНТОМАРКИ: 10 часов вечера: десять кристаллов каломели пока не дали никакого эффекта. Обсуждается, следует ли давать новую дозу. Я больше не могу сдерживаться и заявляю формальный протест.
БЕРТРАН: Арнотт и Антомарки все еще возбужденно спорили, когда в половине двенадцатого у императора случился обильный стул... черного цвета, превосходящий по количеству все вместе взятое за целый предыдущий месяц.
СЕН-ДЕНИ: Микстура подействовала; произошла эвакуация черной и густой массы, частично твердой консистенции, напоминающей горох или смолу.
Из-за крайней слабости императора было невозможно снять с постели так, как это делали еще два дня назад. Тогда он был еще способен воспользоваться своим стулом с бачком. Но теперь лучшее, что можно было сделать, — это сменить нижнюю простыню. Операция не была легкой. Чтобы было удобнее его приподнять, я встал на две боковые перекладины кровати и, просунув руки под поясницу императора, приподнял его достаточно высоко, чтобы Маршан с помощником смогли убрать запачканную простыню. Мне было особенно трудно, ибо император был тяжел, а я не имел достаточной точки опоры.
БЕРТРАН: Возможно, что это облегчение спасет императора.
ФОРСХУВУД: Изъязвленный и кровоточащий желудок дает стул почти черного оттенка. Металлическая ртуть, выделяющаяся в результате реакции каломели и оршада, — черная, как чернила.
4 мая
АНТОМАРКИ: 1.30 утра. Состояние полного коллапса. Холодный пот. Прерывистый, едва различимый пульс. Постоянное мочеиспускание... и так всю ночь... Император пьет воду с флердоранжем лишь понемногу и через большие промежутки времени. Погода ужасная: льет непрерывный дождь, ветер угрожает все снести. Сломалась ива, под которой Наполеон любил сидеть; вырваны с корнем и развеяны посаженные нами растения. Одно лишь камедное дерево еще сопротивлялось, пока и оно налетевшим вихрем не было поднято с земли и брошено в поток грязи. Ничему из того, что так любил император, не суждено было пережить его... Общая прострация нарастает...
АРНОТТ — ТОМАСУ РИДУ: Каломель привела к желаемому результату. Состояние больного не ухудшилось, возможно, даже улучшилось. Я считаю, что надежды теперь больше, чем вчера и позавчера. Так и можете доложить губернатору.
МАРШАН: Император отказывается от всего, что ему предлагают. Он продолжает пить подслащенную воду с вином или с флердоранжем — единственный напиток, который ему приятен. Каждый раз, как я его предлагаю, он произносит: «Это очень хорошо, сын мой».
АНТОМАРКИ: 7.30 утра. Сильная и постоянная икота. Больной отказывается принимать внутрь какое-либо лекарство... Чуть позднее он пьет много воды с флердоранжем в смеси с обычной водой и сахаром... Сардонический смех. Неподвижный взгляд.
БЕРТРАН: В половине седьмого — стул... очень слабый. В 10.45: «Так, Бертран, друг мой» ... В полдень — снова стул... Без четверти два он смотрит на всех. От семи до восьми раз подряд потеря сознания при срабатывании кишечника. Без четверти три теряет сознание два раза с интервалом в 5 минут. Стул... Монтолон и Бертран принимают двух врачей (Шортта и Митчелла), которые сообщают, что губернатор требует от них осмотреть Наполеона вечером, когда под покровом темноты они смогут подойти к нему, прощупать пульс, живот и т. п. В 8 часов — довольно обильный стул...
АРНОТТ — ГУДСОНУ ЛОУ: 9 часов вечера. Я только что покинул нашего больного, который уснул. Кажется, ему лучше, чем два часа назад. Прошла икота, дыхание не затруднено, и за день он съел весьма много пищи для человека в его состоянии.
БЕРТРАН: В половине десятого Антомарки думает, что император не переживет полуночи... До самого последнего времени, то есть до того, как он стал полностью неподвижен, его раздражали мухи — в последний день он два раза застонал, когда они его тревожили.
МАРШАН: К 10 часам он, кажется, задремал под опущенной противомоскитной сеткой. Оставаясь возле кровати, я слежу за малейшими его движениями, а два доктора, граф Монтолон и гофмаршал шепотом беседуют у камина. У императора позыв к рвоте, и я тотчас же поднимаю сетку, чтобы подставить серебряную ванночку, которая заполнилась черной массой, после чего его голова снова упала на подушку.
ФОРСХУВУД: Снова этот черный, характерный для металлической ртути цвет. Желудок Наполеона делает последнее усилие, чтобы спасти отравленный организм, но уже слишком поздно: яд сделал свое дело.
5 мая
АНТОМАРКИ: Ночь прошла крайне беспокойно. Состояние общей тревоги, во всем теле боль, затрудненное дыхание. Половина шестого утра. Наполеон постоянно бредит, слова произносит неотчетливо, не до конца, иногДа можно различить: «голова... армия».
БЕРТРАН: ...несколько слов, которые удается разобрать, в том числе: «кто отступает» или «во главе армии».
МОНТОЛОН: «Франция, армия, авангард, Жозефина».
МАРШАН: «Франция, мой сын, армия» — это последние слова, какие суждено было услышать.
БЕРТРАН: Всю ночь продолжалась скорее не икота, а более или менее глубокие стоны, иногда такие громкие, что просыпались те, кто дремал в комнате.
МАРШАН: В 6 часов утра открывают ставни, и гофмаршал идет предупредить графиню Бертран о состоянии императора. Она приходит к 7 часам, ей ставят в ногах кровати кресло, в котором она проведет весь день.
АРНОТТ — ГУДСОНУ ЛОУ: 7 часов утра. Он при смерти. Монтолон просит меня не покидать изголовья больного. Граф хочет, чтобы я принял последний вздох генерала Бонапарта.
АНТОМАРКИ: Мне показалось, что жизнь оставляет императора, но мало-помалу пульс крепнет... слышны глубокие вздохи. Наполеон еще живет... Именно в этот момент произошла самая душераздирающая сцена из всех, что имели место на протяжении его долгой агонии. Мадам Бертран, которая, несмотря на плохое самочувствие, не хотела ни на мгновение отойти от постели августейшего больного, попросила позвать сначала свою дочь Гортензию, а за ней троих сыновей, чтобы они в последний раз увидели того, кто был их благодетелем. Невозможно описать волнение, охватившее детей перед этой картиной смерти» Их не допускали к Наполеону около 50 дней, и их полные слез глаза с ужасом искали в бледном и искаженном лице знакомое им выражение величия и доброты. В общем порыве они бросаются к кровати, хватают руки императора, целуют их и, рыдая, покрывают слезами. Маленький Наполеон Бертран не в силах вынести этой жестокой сцены, волнение слишком велико — он теряет сознание. Скорбящих детей вынуждены оторвать от Наполеона и вывести в сад.
МАРШАН: Все находящиеся на службе французы, не имевшие ранее доступа в покои императора, входят в его комнату в 8 часов... и становятся рядом с нами вокруг ложа умирающего.
БЕРТРАН: Из 16 присутствующих 12 — французы.
АНТОМАРКИ: 10.30 утра. Уже не различая пульса, я с беспокойством прислушивался, не появится ли он вновь, старался угадать, не угасла ли окончательно жизненная энергия. В это время я увидел Новерра, растрепанного, вне себя от горя. Этот несчастный, ослабленный сорокавосьмидневным острым гепатитом, сопровождавшимся обморочной лихорадкой, только начал поправляться, когда узнал о безнадежном состоянии императора и захотел в последний раз посмотреть на того, кому он так долго служил. Ему помогли спуститься, и он вошел, заливаясь слезами. Я стараюсь отослать его, но его волнение возрастает по мере того, как я говорю с ним. Он думает, что императору угрожают, что тот звал на помощь; он не может его бросить, он хочет сражаться, умереть за него. Он плохо соображает, что говорит, я хвалю его за усердие, успокаиваю и возвращаюсь на свой пост.
МАРШАН: Мы, не отрываясь, смотрим на августейшее чело и время от времени на Антомарки, стараясь прочитать в его глазах, есть ли еще какая-нибудь надежда. Напрасно, безжалостная смерть рядом.
БЕРТРАН: Между 11 часами и полуднем Арнотт ставит горчичные припарки к ногам, а Антомарки два оттягивающих пластыря: один — на грудь, другой — на икры. Наполеон несколько раз вздыхает. В половине третьего Арнотт положил на желудок бутылку с горячей водой.
АРНОТТ — ГУДСОНУ ЛОУ: 3 часа. Пульс неразличим, тело холодеет.
АНТОМАРКИ: Я освежал ему губы и рот водой, смешанной с флердоранжем и сахаром, но из-за спазмы гортани больной ничего не мог проглотить, все было напрасно.
АРНОТТ — ГУДСОНУ ЛОУ: 5.15 вечера. Состояние ухудшилось. Дыхание затрудненное и частое.
МАРШАН: В 5,50 вечера слышится залп пушки, солнце исчезает в багровых сполохах. Доктор Арнотт не спускает глаз с часов, считая интервалы между вздохами: 15 секунд, потом 30, потом проходит минута, мы все еще ждем, но все кончено.
Глаза его внезапно открываются, доктор Антомарки, стоящий у изголовья и следящий за последними ударами пульса по шейной артерии, тотчас же их закрывает.
АНТОМАРКИ: Веки остаются неподвижными, глаза двигаются, закатываются под верхнее веко, пульс исчезает. Без одиннадцати минут шесть Наполеон перестает жить.
АРНОТТ — ГУДСОНУ ЛОУ: 5.49 пополудни. Он только что скончался.