— Человек, брошенный в водоворот жизни, спрашивает себя: «Откуда я пришел? Кто я? Куда иду?» За всеми этими вопросами кроется таинство, обращающее нас к религии. Мы стремимся к ней, наше естество влечет нас к вере. Но приходит образование, останавливающее наш порыв; образование и история — вот два главных врага подлинной религии, которую исказили человеческие несовершенства, — пояснит Наполеон, влача одинокое существование в ссылке.
Был ли он сам верующим? По этому поводу он высказывался неоднократно, часто противореча сам себе. Однажды он скажет:
— Я не верю в религию, но что касается существования Бога... А кто же сотворил все это?
И еще:
— Честный человек никогда не сомневается в существовании Бога, ибо если понять Его не хватает разума, то душа Его приемлет.
А в другой раз будет сказано так:
— Все материально... Я хорошо знаю, что смерть означает конец всему.
И еще:
— Священнослужители всегда и повсюду распространяли ложь и обман.
Но, как правило, он приходил к такому заключению:
— Отпущение грехов — прекрасная идея; вот почему религия прекрасна, вот почему она не исчезнет. Никто не может сказать, что не верит в эту идею или не поверит в один прекрасный день.
На Святой Елене, когда приблизится час истины, Наполеон иногда станет жалеть, что не является истинно верующим, но будет опровергать, что он — атеист, и будет тщательно готовить религиозные формальности своего грядущего конца и своих похорон, подчеркнет в первой фразе своего завещания, что умирает в католической, апостольской римской вере.
Для его любознательного, не знающего отдыха ума существование Бога, подобно некоторым другим проблемам, станет наваждением, будет раздражать его, поскольку рациональное решение ускользает от него. Он все же объявляет, что верен католицизму, «дающему человеку бесспорное и непогрешимое знание об его сущности и его последнем часе». Так что он, конечно, теист, почитающий сакральное, но в то же время, если использовать выражение философа, бесспорный «фаталистический спиритуалист».
Но что значат внутренние убеждения первого консула, если официальные решения ему диктует политическая сообразность?
Став у власти, Бонапарт обнаруживает, что большинство французов выступают за свободу исповедания веры и примирение со священнослужителями. А поскольку религиозный мир полезен для осуществления его великих замыслов, он восстановит эту свободу — не теряя времени — за два года. Его любимый аргумент гласит: практика религии способствует возвращению порядка.
— Едва придя к власти, я поспешил восстановить религию. Я использовал ее как опору, как корневую систему. Она была в моих глазах основой доброй нравственности, истинных принципов, хороших нравов.
Уже в июне 1800 года он с полной откровенностью говорит священникам Милана:
— Ни одно общество не способно существовать без морали. Нет доброй морали без религии; значит, только религия может дать государству твердую, прочную опору. Общество без религии — все равно что корабль без компаса.
Возрождение религиозной практики не могло, однако, пройти гладко в стране, где проповедовали свои взгляды философы-энциклопедисты Вольтер, Руссо, Дидро, где окружение нового главы государства, весьма антиклерикально настроенное, твердило устами самых преданных ему людей, что все это — «россказни капуцинов», где роялисты, считавшие церковь законной опорой трона Бурбонов, предавали проклятьям разом папу и первого консула... Неважно! Упрямый, одержимый логикой, имеющий лишь одну цель — удовлетворить желание большинства французов, Бонапарт заключит против всех и вся конкордат со Святым престолом. Это был чисто политический акт, которым единовременно отправлялись в отставку епископы старого режима и «исключались» конституционные епископы, зависимые от режима, установленного революцией. Конкордатом католицизм признавался «религией значительного большинства французов», но уже не государственной, что гарантировало свободу совести и, соответственно, легальное существование других исповеданий. И потом, так же как Париж стоил мессы для Генриха IV, который был готов отречься от своей веры, стабильность власти стоила конкордата, поскольку в обмен на восстановление свободы религии Наполеон получил для своего режима благословение папы, порвавшего тем самым с Бурбонами. О том, что победа была немалой, свидетельствует душераздирающее восклицание, вырвавшееся у самого претендента на престол, брата Людовика XVI:
— Если бы со мной, как с Людовиком Святым, были мои бароны, я прибил бы протест на врата Ватикана. Но у меня нет армии, нет денег, нет убежища!
Естественным следствием религиозной реформы станет пожелание Наполеона, чтоб церковь его помазала и благословила, как она благословила двух предыдущих императоров Запада — Карла Великого в 800 году и Оттона I в 962 году.
Будучи реалистом, новый властитель Франции либерально смотрел на проблемы веры и хотел, чтобы его законодатели следовали и в этом за ним:
— В рай ведет немало дорог, и каждый честный человек всегда умел найти свою, от Сократа до квакеров, — заявил он на Государственном совете. — Вот мой символ веры.
И еще:
— В религии я вижу не таинство Воплощения, а таинство общественного порядка: религия освящает Небесами такую идею равенства, которая не позволяет бедным истребить богатых... Лишь религия способна заставить людей переносить неравенство социального положения, ибо она утешает во всем.
Этого достаточно, чтобы понять, что не одна лишь свобода отправления католического культа занимает его внимание.
Что касается протестантов, то он только упорядочит эдикты 1787 и 1789 годов, сделавшие их полноправными гражданами, объединит их по консисториям, а пасторов превратит в оплачиваемых государством чиновников.
Евреи же будут удостоены им специальной защиты. Он хорошо знал их проблемы. В Анконе, отвоеванной им у папских государств в 1797 году, его поразило, что евреи были вынуждены носить колпак и желтую звезду и жить в запираемом на ночь гетто. Он немедленно приказал эмансипировать их во имя равенства в гражданских и религиозных правах, которые Франция признавала за жителями освобожденных ею стран, независимо от их происхождения и вероисповедания. Захватив в 1798 году Мальту и узнав, что евреи не могут отправлять религиозные обряды вне стен своих домов, он приказал построить там синагогу. Но особую заботу о евреях, прямо-таки революционную, ему довелось проявить во время сирийской кампании, после завоевания Египта.
Мало известен такой факт: в ночь перед еврейской Пасхой, во время осады крепости Сен-Жан д'Акр, Наполеон составил «прокламацию», объявлявшую Палестину еврейским государством. Он рассчитывал занять Сен-Жан д'Акр в ближайшие дни и затем отправиться в Иерусалим, откуда и обнародовать «прокламацию». Но не смог осуществить свой замысел, поскольку на помощь туркам пришли англичане, крепость устояла, а Палестина была обречена и дальше влачить трудную и беспокойную жизнь. Что до «прокламации», то вот ее текст, сочность которого, к сожалению, частично утрачена из-за двойного перевода — на английский и затем французский языки — дошедшего до нас оригинала на иврите:
«Прокламация к Еврейской нации. Штаб-квартира. Иерусалим, 1 флореаля (20 апреля 1789 года) VII года Французской республики.
От Бонапарта, главнокомандующего армиями Французской республики в Африке и Азии,—законным наследникам Палестины:
Израильтяне — уникальный народ, на протяжении тысячелетий лишенный земли своих предков, отнятой завоевателями и тиранами, но не утративший ни своего имени, ни национального существования! Внимательные и беспристрастные наблюдатели судеб народов, даже если они не обладают провидческим даром Израиля и Иоиля, убедились в справедливости предсказаний великих пророков, возвестивших накануне разрушения Сиона, что дети Господа вернутся на родину с радостным восклицанием и «они найдут радость и веселие, а печаль и воздыхание удалятся» (книга пророка Исайи, 35, 10).
Восстаньте в радости, изгнанные! Эта беспримерная в истории война начата во имя самозащиты народом, чьи наследственные земли рассматривались его врагами в качестве добычи, которую лишь надо разодрать.
Теперь этот народ мстит за два тысячелетия бесчестия. Хотя эпоха и обстоятельства кажутся малоблагоприятными для утверждения или хотя бы выражения ваших требований, эта война, против всяких ожиданий, предлагает вам достояние Израилево.
Провидение направило меня сюда во главе молодой армии, ведомой справедливостью и несущей победы. Моя штаб-квартира развернута в Иерусалиме, а через несколько дней я буду в Дамаске, близость которого не будет более угрозой для города Давида.
Законные наследники Палестины!
Великая нация, не торгующая людьми и странами подобно тем, кто продал ваших предков всем народам, не призывает вас отвоевать ваше достояние. Нет, она предлагает вам просто взять то, что она уже отвоевала, с ее помощью и с ее разрешения оставаться хозяевами этой земли и хранить ее наперекор всем врагам.
Поднимайтесь! Покажите, что вся мощь ваших угнетателей не смогла убить мужество в наследниках героев, которые сделали бы честь Спарте и Риму.
Покажите, что два тысячелетия рабства не смогли удушить это мужество.
Поспешите! Настал час! Пришел момент, который не повторится, может быть, еще тысячу лет, — потребовать восстановления ваших гражданских прав, вашего места среди народов мира.
У вас будет право на политическое существование — как нации в ряду других наций. У вас будет право свободно славить имя Господа Бога вашего, как того требует ваша религия (книга пророка Иоиля, 4, 20)».
Таким образом, со времени разрушения Иерусалима и рассеяния евреев в 72 году н.э. Наполеон стал первым завоевателем, выдвинувшим идею Палестины как родины израильтян. И в этом смысле — на полтора века раньше других — он стал предтечей современного государства Израиль. Его проект должен бы принести ему вечную благодарность израильтян, среди которых, однако, лишь очень немногие знают, что в эпоху, когда Палестина еще томилась под турецким игом, он решился высказаться за независимость еврейского государства.
К моменту революции еврейская община во Франции состояла из двух групп: южной, насчитывавшей примерно 7 тысяч человек, и восточной — 30 тысяч жителей Эльзаса и Лотарингии. В законодательных собраниях проблема их гражданства заставила пролить целый поток чернил и слов, пока наконец в 1792 году они не были признаны французскими гражданами. По крайней мере, на бумаге, потому что лишь в 1806 году декретом, принятым по инициативе императора, им было позволено пользоваться всеми вытекающими отсюда правами, и они стали равными другим гражданам.
В 1807 году, к великому возмущению Лондона, который будет медлить еще полвека, прежде чем проявит такой же либерализм и допустит евреев в Вестминстерский парламент, Наполеон созывает Великий синедрион, что позволило интегрировать в жизнь Европы полмиллиона евреев, до того не имевших никаких прав. Знаменитый еврейский адвокат Бенариддес писал по этому поводу: «Синедрион был грандиозным и достойным похвалы мероприятием, свершившимся волею императора. Именно с этой даты идет отсчет полного возрождения моих братьев, их доступа к правам граждан. Имя Наполеона вписано крупными буквами в летопись новой для них эры».
Выборный докладчик Фуртадо в заключительной речи так резюмировал значение этого собрания, созванного по желанию императора:
— Будь благословен Бог Израиля, возведший на троны Франции и Италии принца, милого его сердцу. Он выбрал Наполеона Великого, чтобы через него вершить свое великодушие... Помазание Господне позволило каждому поклоняться Богу в соответствии со своей верой и совестью... Защищенные его именем, наши братья могут отныне строить, сеять и жать наравне со всеми другими людьми и служить великой семье нашего государства.
Установленные мудрецами Синедриона принципы были благоприятно восприняты Наполеоном, писавшим своему министру внутренних дел: «Они достойно справились с задуманной мною задачей, несмотря на препятствия, которые им пришлось преодолеть. Передайте им, что я удовлетворен».
Общая декларация, подводившая итог собранию, подчеркивала его значение:
«Французы, исповедующие религию Моисея, желая быть достойными благодеяний Его Величества императора и короля, твердо намерены исполнять его отцовскую волю. Их религия повелевает им считать отныне закон французского государства высшим законом в том, что касается гражданских и политических дел. В случае, если их религиозные обычаи повлекут за собой гражданские установления, противоречащие французскому кодексу, такие установления с этого момента теряют силу».
Для евреев наконец настала свобода. Для Наполеона — торжество порядка еще на одном поприще.
В ноябре 1816 года на Святой Елене его врач О'Мира прямо спросит Наполеона:
— Почему вы так поощряли евреев?
— Я надеялся, дав им свободу и предоставив равные с католиками или протестантами права, сделать из них добрых граждан... Будучи такими же, как и мои другие подданные, евреи должны были, по моему замыслу, обращаться с ними как с братьями, как если бы мы все принадлежали к племени Иудову. Кроме того, я рассчитывал привлечь во Францию великие богатства, потому что евреи весьма многочисленны, и они хлынули бы в страну, где у них было бы больше прав, чем в какой-либо иной. Не будь событий 1814 года, все европейские евреи постепенно переселились бы во Францию, где им было бы обеспечено равенство и открыта дорога к почестям.
И действительно, уже в 1808 году первый еврей был зачислен слушателем в знаменитое военное училище Сен-Сир.
Те, кто обвиняет Наполеона в антисемитизме, — а в чем только его не обвиняют? — укажут на ограничительный декрет 1808 года, запрещавший ростовщичество и иммиграцию во Францию евреев из других стран. Надо ли напоминать, что этот декрет был принят против желания императора, чтобы удовлетворить эльзасцев, славших жалобы с протестом против права на поселение, предоставленное евреям, — некоторые из них этим правом злоупотребляли. Надо ли также напоминать, что запрет был временным, что из него могли производиться изъятия и что они немедленно распространялись на всю территорию.
Как и другие документы политического наследия Наполеона, правила, касающиеся евреев, переживут империю, и не только во Франции, но и в других странах, где действовали наполеоновские законы. В 1840 году евреи окажутся в составе французского правительства. Англии придется дожидаться 1856 года и пятого подряд избрания Лионеля де Ротшильда в палату общин — четыре предыдущих были аннулированы, — чтобы лондонский парламент наконец принял на свои скамьи детей Израиля... И это парламент страны, считавшей себя либеральной и клеймившей Наполеона как тирана и абсолютиста!
Вне внимания Наполеона не могли, разумеется, остаться и масонские ложи, в высшей степени активные, объединившие людей высоких духовных качеств, служившие клубами, где происходило обсуждение и осмысление событий. Поэтому император способствовал слиянию двух главных французских направлений франкмасонства — Большой ложи и Великого Востока — и провел назначение своего брата Жозефа Великим магистром, а другого брата, Луи, — его заместителем. В Совете ложи окажутся лучшие из числа генералов и сподвижников Наполеона — Мюрат, Сульт, Массена, Ланн, Келлерман, Жюно, Макдональд, Фуше, Марэ, Камбасерес и Реньо де Сен-Жан д'Анжели. В эпоху империи считалось общепризнанным, что император и сам «был приобщен к знанию», но ни одного серьезного доказательства его принадлежности к франкмасонству никогда представлено не было. А дифирамбы, расточавшиеся в его адрес тогдашними братьями, скорее воспевали главу государства, защитника свободы совести, нежели «брата». Взяв под защиту ложи, наведя порядок в их структурах, Наполеон руководствовался исключительно тягой к организованности, одновременно укрепляя опоры своей власти.
— За франкмасонами числятся кое-какие добрые дела, — объяснял он на Святой Елене. — Они помогли революции и даже теперь способствуют ослаблению папской власти и влияния клира.
Наполеону не только принадлежит заслуга разрешения деликатной проблемы национального примирения посредством признания всех религий и всех философских верований. Он, опередив время, сформулировал также революционные по своему характеру тезисы по вопросу о религиозном либерализме — на будущее. Вот как он излагал их на Святой Елене доктору О'Мире (и все это было потом претворено в жизнь теми, кто унаследовал его власть во Франции, и почти во всех других странах):
— Я хотел учредить систему, основанную на универсальном сознании. Смысл ее должен был быть в том, чтобы терпимо относиться ко всем культам, чтобы не существовало господствующей религии. Я хотел, чтобы каждый думал и верил, как ему заблагорассудится, и чтобы все люди — протестанты, католики, магометане, деисты и т.д. — были равны. Я намеревался придать чисто гражданский характер общественной жизни, поскольку она затрагивала государство, конституцию, безотносительно к какой-либо религии. Я не желал предоставлять священнослужителям какое бы то ни было влияние или власть в гражданских делах.
Таким был этот человек, которого часто обвиняли в нетерпимости.