Князья Пожарские и Нижегородское ополчение (Часть 1)

Род князей Пожарских известен и славен в истории России, в том числе и тем, что дал российскому Отечеству такую доблестную личность, как князь Дмитрий Михайлович Пожарский, посвятивший свою жизнь служению отчизне, ее освобождению и спасению. По высказыванию одного из русских поэтов, писать о ком-то — это втайне о нем молиться.

Посвящаем данный труд князьям Пожарским, истории их рода и владений — в напоминание о том, что добрые деяния ради Отечества не подлежат забвению у Бога. Само слово и понятие «отечество» свято как начало и образец всякого отцовства и имеет истоком своим Бога Отца, «от Которого именуется всякое отечество на небесах и на земле» (Еф.III, 14—15).

Сведения о Пожарском уделе — владениях первых князей Пожарских — в исторической литературе немногословны, и о месте его расположения говорится неопределенно. В одних источниках высказывается предположение, что удел находился где-то в Суздальском уезде.

В других сообщается, что центром удела было селение в Стародубском княжестве, которое после пожара стало именоваться Погаром (Пожаром), а вокруг этого центра расположилось несколько деревень, составивших собственно Пожарский удел. Сделаем попытку уточнить расположение данного удела.

«Где находилась вотчина князей Пожарских «Пожар»? Производя название Пожарский от слова Пожар или Жар, родовую вотчину их отыскивали в разных местах. Например, в Нижегородской губернии или даже в Чениговской. Погар-Радогость у А.Ф.Малиновского в его «Биографическом словаре» о князе Дмитрии Михайловиче Пожарском. Но самое естественное предположение, на котором остановился историк Погодин (и исследователи наших дней (примечание автора)), Пожары должны находится в пределах Стародубского княжества. Местоположение Пожары в пределах этого княжества можно определить по сельцу Троицкому «в Пожаре», бывшему во владении князей Пожарских… в Ковровском уезде в шести верстах от Коврова (теперь почти на окраине города. Примечание автора), где и в настоящее время находится село Троицкое.

В приходской церкви этого села сохранились до настоящего времени (т.е. до 1911 г. Примеч.автора) древние иконы Николая Чудотворца, приложенная по преданию князем Пожарским; в приходе к этому селу находятся деревни Чернево, Мелехово, Федотово, Бабенки, сельцо Петровское, Андреевское, Гридино, Бабурино и Говядиха. Сельцо Федотово в 1567 г. старцем Тихоном Пожарским (князем Тимофеем Федоровичем) было приложено в Суздальский Спасо-Евфимьевский монастырь. Деревня «Бабенки» может быть, видоизмененное название дер. Бабайник, которая вместе с сельцом Троицким были приложены в 1569 г. в Спасский монастырь… Из всего этого можно заключить, что настоящее село Троицкое Ковровского уезда, есть именно то сельцо Троицкое в «Пожаре», которое упомянуто в актах XVI в. Отсюда следует, что старинная вотчина Пожар находилась недалеко от гор. Коврова на юг реки Клязьмы по реке Нерехте, притоку реки Клязьмы». Из этого же источника информации мы видим, что волость «Пожары» была известна еще в XVI в. Село Крутое (теперь Крутово) находится немного южнее села Троицкого на берегу реки Нерехты.

В XIV—XV веках и несколько ранее земли князей Пожарских действительно назывались Погаром (как выгоревшие когда-то от пожара), еще раньше, до татарского нашествия, — Радогостьем.

Центром княжества, по сообщению В. В. Богуславского, являлось село Радогость. Оно было опустошено пожаром, а после того, как заново отстроилось, стало называться уже Погаром, или Пожаром. От названия данной местности и произошла фамилия первого удельного князя.

Удел выделился из состава Стародубского княжества в конце XIV — начале XV веков.

У князя Андрея Федоровича Стародубского было четыре сына и каждый получил свой удел и свое прозвище: старший – Василий Андреевич Пожарский, павший на Куликовом поле, второй – Федор Андреевич Стародубский, третий – Иоанн Наговица Ряполовский и четвертый – Давид Андреевич Палецкий. Кроме Пожарских от них произошли и другие княжеские роды.

В XIV столетии князь Василий Андреевич получил от отца в удел волость Пожар, которая, в свою очередь, отошла к его сыну Даниилу Васильевичу — продолжателю рода (с тех пор род стал именоваться по названию удела — Пожарские). Внук Василия Андреевича, Феодор Даниилович, был последним удельным князем Пожарской волости. Иногда эту волость называют Пожарским княжеством.

Баделин В.И. пишет, что родовая вотчина Пожар, от которой пошла фамилия рода, находилась в нескольких километрах на юг от Стародуба и Клязьмы. Во «Владимирских губернских ведомостях» за 1885 г. указано, что род Пожарских ведет свое происхождение от Стародуба или Кляземского городка, близ города Коврова.

По утверждению современных исследователей-краеведов Н. В. и Э. В. Фроловых, первоначальный удел князей Пожарских находился на юго-западе Стародубского княжества, в нынешнем Ковровском районе Владимирской области, что подтверждает вышенаписанное. Он включал в себя земли от современного поселка Мелехово и деревни Федотово до деревни Иваново-Эсино, а также сёла Павловское и Новое и, возможно, деревню Старая и смежные земли южнее.

Согласно меновой грамоте 1440—1470 годов, князь Федор Данилович Пожарский приобрел у князя Михаила Иоанновича Голибесовского, по прозвищу Гагара, сёла Троицкое и Никольское. Затем князья Пожарские поменялись большей частью своего первоначального удела с родственниками, князьями Ряполовскими, получив село Мугреево с землями по реке Лух. Но после 1500 года вотчина село Троицкое снова перешло во владение князей Пожарских.

Очевидно, со времен получения в удел волости Пожар (Пожары) князем Василием Андреевичем Пожарским, участником Куликовской битвы, название села (городка) Погар исчезает со страниц истории. Вместо Погара среди первых сёл волости называют село Троицкое, или Троицко-Никольское, — в качестве центра волости. В книге Н. В. и Э. В. Фроловых «Ковров православный» дается описание храмов этого древнего села.

Деревянная церковь в честь Св. Троицы, упоминавшаяся еще в XV веке, была построена, как полагают, Пожарскими. В 1794 году на месте деревянного Троицкого храма на средства прихожан возвели новую каменную церковь с тем же наименованием, с двумя приделами —в честь Святой Живоначальной Троицы и в честь Казанской иконы Божией Матери. При советской власти, в 1935 году, храм был закрыт и вскоре разобран до основания. В расположенном рядом, через небольшую долину, селе Никольском также имелся древний храм, каменное здание которого возвели в 1796 году. В этой церкви, закрытой в 1941 году и пребывающей ныне в запустении, имелась старинная икона святителя и чудотворца Николая, данная прежними владельцами села — князьями Пожарскими.

В настоящее время можно видеть лишь остатки фундамента Троицкой церкви в селе Троицком. Западнее храма расположено древнее село Крутово с новым городским кладбищем. Направо от села Троицкого открывается вид на постройки окраины города Коврова. Рядом были расположены жилища князей и место упокоения первых князей Пожарских. Таким образом, село Троицкое есть не что иное, как древний городок Погары, получивший новое название по наименованию Троицкого храма.

Вотчина Мугреево, упомянутая выше, была получена отцом Дмитрия Михайловича Пожарского — Михаилом Феодоровичем Глухим — за его участие в походах царя Иоанна Грозного на Казань и в Лифляндию. Дед князя Дмитрия Михайловича, Феодор Иоаннович Немой, был выходцем из младшей родословной ветви рода князей Стародубских, служил при дворе Иоанна Грозного и считался московским жителем, имея в Москве собственный дом. В годы опричнины Иоанн Грозный, борясь с боярской оппозицией, сослал на поселение в Казанский край около ста княжеских семей. В числе сосланных были пять князей Пожарскихс семьями. Среди них — и Феодор Иоаннович. Впоследствии служение на благо отчизны и государства для воеводы князя Дмитрия Михайловича Пожарского стало своего рода оправданием за не совсем удачное положение отца и деда среди представителей княжеских родов. Имущество и земли Пожарских были в годы опалы конфискованы и переданы сыну царя Иоанна Грозного — Иоанну Иоанновичу.

Наиболее древняя же родовая вотчина Пожарских — Пожар — еще в 1566 году была отдана князю Владимиру Андреевичу Старицкому.

Вскоре Иоанн Грозный вернул Пожарских в Москву, возвратив им и прежние вотчины. Но до воеводского звания князь Феодор Иоаннович так и не дослужился: в Ливонской войне участвовал в качестве всего лишь дворянского головы. Он умер в 1581 году, приняв иноческий чин в Троице-Сергиевом монастыре.

В XVI в. сельцо Троицкое было во владениях и других князей из рода Пожарских. Оно поступало во владения в приданое за их дочерьми. Так, по раздельной записи 1519 г., сельцо поступило в приданое при выходе замуж дочерей Иоанна Федоровича Пожарского – Евдокии и Аграфены, а в 1555 г. было выкуплено князем Тимофеем Федоровичем Пожарским. Род Пожарских был древним, но опала (казанская ссылка) навсегда подорвала его благополучие. Возвращенные Пожарским вотчины пришли в упадок за время отсутствия первоначальных владельцев.

Князь Феодор Иоаннович женил своего старшего сына Михаила на Марии Феодоровне

Берсеневой-Беклемишевой, которая пережила мужа на два десятка лет (перед своей кончиной

она приняла иночество с именем Евфросинии). Ее дед по матери — Иоанн Берсень — был духовным сыном преподобного Максима Грека, владел обширной библиотекой, собирая древние церковные книги, а также произведения греческих писателей в переводах на русских язык.

До конца XVI века о князьях Пожарских в истории не встречается особых известий. Во всяком случае, политического веса представители этого рода уже не имели, служили детьми боярскими третьей степени, назначались на посты местного управления (в качестве городничих, на прочие незначительные должности).

Впоследствии князья Пожарские часто подвергались укорению от представителей других

княжеских родов за невысокие чины своих предков при прежних государях: «Опричь городничих и губных старост нигде не бывали». И даже после известных событий Смутного времени, несмотря на имевшиеся великие государственные заслуги, боярин Дмитрий Михайлович Пожарский вынужден был уступать в местнических спорах о владениях, а в споре с Борисом Михайловичем Салтыковым был незаслуженно унижен — «выдан обиженному с головой» (за отказ «объявить боярство» Салтыкову).

В то же время князья Пожарские всегда являлись заметными вкладчиками Суздальского Спасо-Евфимьевского монастыря. Надо отметить, что ни в один из русских монастырей не сделано было князьями Пожарскими столь богатых и многочисленных вкладов — сёлами, образами, книгами, утварью — как в Спасо-Евфимьевский в Суздале, самый знаменитый в соседстве с их вотчинами.

Воевода Дмитрий Михайлович Пожарский, без преувеличения, спаситель Отечества, родился 1 ноября 1578 года. Детские годы провел в родовом имении Мугреево (Богоявленское, Дмитриевское) на реке Лух, воспитываясь вместе со старшей сестрой Дарьей и младшим братом Василием. Позднее рядом с этим селом образовалось село Мугреево-Никольское, получившее свое название в XIX веке от церкви святителя Николая, построенной в селе. В наше время установили памятный камень, напоминающий, что в Дмитриевском находилась вотчина Дмитрия Пожарского.

Большое влияние на личность Дмитрия оказала его мать Мария Феодоровна, которой пришлось все заботы о семье принять на себя на долгие времена — супруг и глава семейства Михаил Феодорович умер уже в 1587 году. Надо сказать, что при Марии Феодоровне родовые владения Михаила Феодоровича не пришли в упадок: она управляла делами твердо и умело, не теряя присутствия духа. В том же 1587 году княжич Дмитрий, которому было всего девять лет, вступил во владение Мещевским и Серпейским поместьями за рекой Угрой. Его совладельцами числились мать, сестра и брат. Когда пришло время, Мария Феодоровна женила Дмитрия на Параскеве (Прасковье) Варфоломеевне N. Супруга Дмитрия Михайловича вошла в дом, где были порядки, установленные матерью и бабкой мужа.

С ранней юности князь Дмитрий Пожарский владел оружием и познавал воинскую науку. Его мать не только сохраняла унаследованную богатейшую библиотеку деда, но и сама пользовалась ею, и чадам своим привила любовь к чтению, благоговейное отношение к фолиантам духовной и исторической литературы.

Уже с пятнадцати лет Дмитрий начал службу при государевом дворе (семья переехала в Москву, в собственный дом на Сретенке, в центре столицы). Однако в течение двадцати лет князь прослужил при дворе царя Феодора Иоанновича († 1598) в невысоком придворном чине — всего лишь «стряпчего с платьем». Будучи царедворцем, молодой Пожарский нес службу честно, однако довольствовался тем, что имел: он не жаждал чинов и власти, не обзаводился влиятельными покровителями, не боролся за почетные места в царском окружении.

По утверждению некоторых исследователей, в боевом походе Дмитрий Пожарский принял участие уже во времена царя Феодора Иоанновича. Предпочтя ратную службу спокойной придворной жизни, князь по собственной личной просьбе оказался в отряде, отправленном к южным границам для отражения набегов крымских татар. предположительно тогда же он впервые был серьезно ранен (в коленную чашечку) и стал прихрамывать, получив и в родословной прозвище «Хромой». Впрочем, за свою славную и долгую жизнь князь Пожарский был ранен в боях многократно.

В 1600 году царь Борис Годунов († 1605) пожаловал князю Дмитрию Пожарскому поместье на 80 четвертей (четей) в Подмосковье и перевел из стряпчих в стольники. Воин и защитник по натуре, князь при новом государе сразу же избрал ратное дело. Снарядившись для служения в полку, имея жалование в двадцать рублей в год, он отправился охранять западную границу отечества. Дмитрий Пожарский оставался при дворе и после времени правления Бориса Годунова — как при Лжедмитрии I, так и при «боярском царе» Василии Иоанновиче Шуйском. Здесь необходимо сделать отступление в рассказе о личности Пожарского и его роде, чтобы в некоторой степени описать события, которые и выдвинули князя Дмитрия Михайловича Пожарского на передний план в истории государства — как незаурядную личность, талантливого полководца, крепкого и непоколебимого служителя родной отчизне.

Первые два десятилетия XVII века в истории Русского государства именуются Смутным временем. Это период междоусобиц, разрушения государственной власти и разорения страны. Он начался после кончины в 1598 году последнего представителя Дома Рюриковичей, Феодора Иоанновича IV (сына и наследника царя Иоанна IV Васильевича Грозного), не оставившего завещания, а также с восшествия на российский престол Бориса Годунова.

Борис Годунов проявил себя искусным политиком и деятельным правителем. Он стремился улучшить ситуацию, сложившуюся к тому времени в государстве: основывал и строил города и дороги, провел меры, облегчавшие положение крестьян, ценил просвещение, расширял границы русских земель, укреплял и отстраивал столицу. Царствуя, Годунов желал быть истинным сыном отечества. Однако положение его, как правителя страны, крайне осложнилось тем, что с 1601 года в России начались неурожаи, которые привели к массовому голоду. Люди умирали десятками тысяч — от голода, продолжавшегося не один год, и от холеры, распространившейся с начала 1603 года по множеству уездов. Начались разбои, грабежи, нарушения законов. «Разбойничество» приобрело невиданный размах. Это требовало мер пресечения со стороны государства: в уезды были отправлены карательные отряды. Назревали народные волнения. Российские недруги того времени зорко наблюдали за происходившим в стране и не упустили удобного момента для своего вмешательства в русские дела.

В последующие годы правители Польши, Литвы и Швеции, опасаясь открыто вступать в борьбу с Россией, постоянно пытались делать это посредством самозванцев (так называемых «воров», русских лжецарей, то есть якобы истинных наследников русского престола), прикрываясь договорами с ними, чтобы с их помощью захватить Москву и власть в стране. Так, польско-литовские войска, численностью около двадцати тысяч человек, под руководством самозванца Лжедмитрия I, сосредоточившись поначалу во Львове, осенью 1604 года пересекли границу Московского государства у пограничной польской крепости Остер. Взяв Фастов и Васильков, они подошли к Киеву, а затем вышли к Вышгороду, где переправились на левый берег Днепра. Отсюда они двинулись на Москву через Чернигов, Новгород-Северский, Брянск, Калугу, минуя крепость Смоленск, чтобы не штурмовать город.

Первое серьезное сопротивление Лжедмитрию оказали лишь в Новгороде-Северском, где оборону города возглавил воевода Петр Басманов. Самозванец вынужден был отступить. Решительное сражение произошло 21 января 1605 года около села Добрыничи на реке Сев, притоке Десны. У Лжедмитрия было уже свыше двадцати трех тысяч человек против двадцатитысячной царской армии князя Феодора Иоанновича Мстиславского. Потерпев поражение в этой битве, самозванец едва сам не попался в плен и уже готовился бежать из России. Однако последовавшие вскоре события изменили ситуацию.

13 апреля 1605 года внезапно умер царь Борис Годунов. Царице и царевичу Феодору Борисовичу присягнули москвичи и Боярская дума. Но бояре не были единодушны. Петр Басманов, Михаил Салтыков, князья Голицыны и некоторые другие не признали царем сына Бориса Годунова и составили заговор. Свершилось злодеяние — убиты были и юный Феодор, и его мать Мария. Десятью днями раньше (1 июня) в Москву въехали посланцы Лжедмитрия. Начавшаяся смута в русских царских войсках открыла самозванцу дорогу в столицу.

20 июня того же года заговорщики, объявившие Лжедмитрия I русским царем, торжественно привезли его, окруженного польским войском, в Москву. По городам и селениям Руси распространялись грамоты, призывавшие к крестному целованию — знаку верности новому государю. Неискушенный народ и значительная часть боярства (особенно из опальных во времена царствования Годунова), многие дворяне, в том числе и стольник Дмитрий Михайлович Пожарский, присягнули самозванцу. Народ повалил к новому царю толпами. Шли духовенство, монахи, купцы, посадские люди, крестьяне. Лжедмитрий принимал хлеб-соль от бедноты. Он въехал в Кремль, сошел с коня около Успенского собора, вошел в храм, принял благословение от духовенства, заказал молебен. Затем отправился в Архангельский собор к гробам «своих прародителей». Лжедмитрий припал к гробу Иоанна Грозного и сказал: «О, мой родитель, я оставлен тобою в изгнании и гонении, но я уцелел отеческими твоими молитвами». История не знала более лицемерной и лживой сцены, чем та, которую разыграл самозванец у гроба своего «отца». А Лжепатриарх Игнатий венчал Лжедмитрия I в Московском Успенском соборе 30 июля 1605 г.

Пожарский, однако, и при Лжедмитрии I, и позднее, при царе Василии Шуйском, старался держаться в тени, что было свойственно ему и прежде. Придворная жизнь всегда тяготила его. Но воинский долг и обязанности по государственной службе он исполнял честно и свято, о чем свидетельствуют все дальнейшие события его жизни.

Во время воцарения в России первого из самозванцев многие из приближенных к царскому престолу стремились, в отличие от Пожарского, к высоким чинам и даже их домогались, пытаясь использовать ситуацию в свою пользу. Лжедмитрий I, венчавшийся на царство 21 июля 1605 года с Мариной Мнишек — дочерью Юрия Николаевича Мнишка, польского магната, воеводы Сандомирского, старосты Львовского, всячески старался упрочить собственное положение, поощряя тех, кто взял его сторону. Тысячи обманутых крестьян, жителей городов, присягнув самозванцу, вливались в его армию. Чтобы Патриархом Московским Иовом не распознан был Отрепьев и не изобличен как лжецарь, престарелого Иова заточили в Старицком Успенском монастыре. Самозванец не соблюдал церковных канонов. Патриархом поставили рязанского архиепископа Игнатия, однако он так и остался не признанным: был свергнут после гибели Лжедмитрия, в истории известен как лжепатриарх.

Прибывшие с самозванцем поляки вели себя нагло и безнаказанно — и в Москве, и в других занятых ими городах. Грабили, пытали и убивали людей, издевались над обычаями наших предков. В частности, истязаниям подверглись и погибли архиепископы Феоктист Тверской, Иосиф Коломенский, Сергий Смоленский, митрополит Исидор Новгородский. В Польшу было отправлено несметное количество награбленного — деньги, драгоценные камни, ювелирные изделия (часы в хрустале, перстни, браслеты, золотые чаши, гиацинтовые бокалы и пр.), позолоченное оружие, дорогие ткани (парча и бархат), более трех пудов нанизанного на нити жемчуга и множество иных драгоценностей. Так, на первых порах властвования польско-литовских захватчиков простодушная Московская Русь расплачивалась за свои роковые ошибки.

Ватикан ждал, когда в Московском государстве будет официально объявлено католическое вероисповедание. Польский и шведский король Сигизмунд III (р. 1566, † 1632) и его окружение требовали присоединения западных русских земель к Речи Посполитой (прежде Лжедмитрий обещал полякам половину Смоленского княжества и шесть городов Северской земли). Положение Лжедмитрия I становилось критическим: он не спешил выполнять все условия своего прежнего договора, хотя, принимая католическую веру, заверял, что подчинит Русскую Церковь Риму.

Между тем в народе истощенной голодом и разбоями страны зрели мятежные настроения. Не только в Москве, но и в других городах и селах стали открыто говорить, что на царском престоле находится не сын и наследник царя Иоанна Грозного, а Лжедмитрий — беглый монах Григорий (Гришка) Отрепьев, к тому же перешедший в «латинство».

Боярская знать составила против Лжедмитрия I и шляхтичей его окружения заговор, в центре которого стояли князья Шуйские, Мстиславский, Голицыны, бояре Романовы, Шереметев, Татищев. Собирая силы, они выжидали время и удобный случай, чтобы поднять возмущенный московский народ на открытую борьбу с иноземцами.

Ранним утром 17 мая 1606 года, услыхав сплошной звон колоколов, толпы московских жителей бросились к Кремлю и палатам, где находились самозванец и шляхтичи. (Ночью на сторону русских заговорщиков уже перешли отряды псковичей и новгородцев, занявшие к утру все двенадцать ворот Кремля). Яростное сопротивление поляков, укрывавшихся в каменных московских дворцах, в итоге было сломлено. Лжедмитрий убит стрельцами, его жена Марина Мнишек взята под стражу и выслана в Ярославль. Сдавшихся в плен также выслали из Москвы.

Царем был избран организатор заговора против Лжедмитрия I — боярин Василий Иоаннович, князь Шуйский, Рюрикович по происхождению: имя его тогда же, сразу после победных событий, «выкрикнули» на Красной площади сторонники Шуйского. 1 июня того же года Василий Шуйский венчался на царство, обещая править совместно с Боярской думой и Земским собором.

Но волнения народные никак не утихали. Несмотря на то, что нетленные мощи царевича Дмитрия доставлены были в Москву, а убиенный царевич канонизирован как страстотерпец, повсюду вновь появились слухи о «царе Дмитрии», якобы чудесно спасшемся в Речи Посполитой. Для Москвы беды следовали одна за другой.

Летом 1606 года бывший крепостной крестьянин князя А. А. Телятевского Иван Исаевич Болотников поднял восстание против царской власти — от имени «царя Дмитрия». Собрав десятитысячное войско из крестьян, посадских людей, казаков, он из Путивля двинулся на Москву. Мятежники овладели укрепленными центрами — Кромами и Ельцом.

Дворяне-воеводы Прокопий Ляпунов и Григорий Сумбулов привели на сторону восставших рязанское ополчение. Сотник Истома Пашков из города Венева — тульское, каширское и веневское ополченческие войска. Овладев Калугой, Каширой, Серпуховом, повстанцы одержали победу над царскими войсками под Коломной и двинулись на Москву.

На подступах к столице восставших насчитывалось уже более двадцати тысяч человек. Однако в эти времена народных волнений, связанных с Болотниковым, проявил себя племянник царя Василия — князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский — молодой, но талантливый полководец (ниже о нем будет сказано подробнее). Своими умелыми действиями он сумел настроить против мятежников москвичей, в том числе посадских людей. На всеобщее обозрение в Москве был даже выставлен труп Лжедмитрия I, что изобличало ложь о его «счастливом спасении».

Началось брожение в самом лагере повстанцев, в районе села Коломенского. Дворянские отряды (П. Ляпунова, Г. Сумбулова) перешли на сторону царских войск, да и подкрепления подходили к Шуйскому. Потерпев поражение, Болотников отступил к Калуге, а затем к Туле. Восстание было подавлено. Ивана Болотникова сослали в Каргополь и там лишили жизни.

Из документов известно, что и Нижний Новгород был осажден в 1607 году инородцами, которые взбунтовались под влиянием «воровских листов» Ивана Болотникова. Среди предводителей восставших — «государевых изменников» — был здесь нижегородский дворянин Иван Борисович Доможиров — стрелецкий голова из Царевококшайска: «…собралась мордва и … боярские холопы, и крестьяне, и, придя под Нижний Новгород, осадили. А Нижний Новгород стоял за царя Василия

Шуйского от воров… был в осаде, а осаждали Нижний русские люди и мордва, а с ними был за воеводу Иван Борисов сын Доможиров, нижегородец, да с ним заодно два выбранных мордвина Варгадин да Москов».

«Разбойные» движения, связанные с объявлением то одного, то другого лжецаревича, не прекращались, начиная с 1605 года, вовлекая массы посадских людей, а также дворян, казаков — волжских, терских, донских, запорожских.

Новые беды надвигалась на Русь. Польско-литовские власти немедленно воспользовались тем, что в Русском государстве не утихала внутренняя борьба: решено было повторить попытку поставить на русский престол своего человека. Была поддержана придуманная сказка о чудесном спасении Лжедмитрия I и немедленно найден очередной ставленник поляков на эту роль — Лжедмитрий II, будто бы спасшийся летом 1606 года, во время московского восстания.

Сведения, которые приводились о происхождении лжедмитриев, не являются достоверными и были плодом разных слухов. Известно, что Сапега Лев Иоаннович (р. 1557, † 1633), двоюродный брат Сапеги Яна-Петра Павла (Павловича), еще в 1600 году принимал активное участие в подготовке самозванца для России, видя недовольство бояр царем Борисом Годуновым. Он был послом Польши в России при царях Феодоре Иоанновиче и Борисе Годунове, став затем великим гетманом и канцлером Литовским. Как пишет Николай Михайлович Карамзин (ссылаясь на Маржерета), в то время многие знатные поляки уверяли, что он (Лжедмитрий) был побочным сыном короля Батория, и приводит при этом слова Льва Иоанновича Сапеги, который однажды за столом (в 1609 г.), превознося римскую храбрость поляков, сказал: «Мы дали русским царя-бродягу, который именовался сыном Иоанновым на смех людям, теперь вторично даем им мнимого Дмитрия в государи, завоевав для него уже половину земли их, завоюем и другую; пусть лопнут от досады, делаем что хотим…»

Он появился в Стародубе-Северском, перейдя границу Руси в июле 1607 года, в окружении польских панов и авантюристов — искателей приключений. Иностранные авантюристы – проходимцы, действовали большей частью в составе наемных отрядов. Среди них было много немецких ландскнехтов. На севере от Москвы действовал даже отряд под начальством испанского авантюриста Дон-Жуана Крузатти. Сам самозванец имел невзрачный внешний вид, в прошлом был школьным учителем, бродяжничал, пьянствовал. По утверждению некоторых историков, он был найден «под забором» в Могилеве польскими шляхтичами, которые и уговорили его объявить себя спасшимся русским «царем Дмитрием».

Тут снова не обошлось без вмешательства Рима. Была предпринята очередная попытка по

внедрению католического вероисповедания в Московском государстве и распространению

догматов римской Церкви на Руси. Для «царика» Лжедмитрия II была составлена инструкция из пятнадцати пунктов: каким образом обеспечить осуществление идеи унии, то есть единения Православной Церкви и Католической во главе, конечно же, с Римом.

Слухи о «чуде спасения» Лжедмитрия I стали нарочито распускать по России осенью того же 1607 года. Лжедмитрий II имел в своем распоряжении разнородные, но внушительные воинские силы, которые могли бы противостоять войскам царя Василия Шуйского: здесь были и польские шляхтичи, и казаки под руководством Ивана Заруцкого.

К сожалению, общая политическая дезорганизованность, измены со стороны отдельных именитых бояр — противников Шуйского — позволили новому самозванцу выйти на ближние подступы к Москве. После взятия в мае 1608 года Болхова его войска встали лагерем между реками Москвой и Сходней, в селе Тушино (за что Лжедмитрий II и был прозван «тушинским вором»).

Летом того же года в Тушино построили укрепленный лагерь, но самозванец не торопился брать столицу. К войскам Лжедмитрия II прибыло немало польских шляхтичей, среди которых наиболее известны предводители отрядов Ян-Петр Сапега, Александр Лисовский, Михаил Ружинский. В тушинском лагере собралось огромное войско. В одной только коннице насчитывалось свыше шестнадцати тысяч человек; помимо этого — до тысячи русских казаков, крестьяне, а также представители части русской придворной знати (из тех, кто не был расположен к царю Шуйскому). Василий Шуйский, «боярский царь», терял авторитет среди многих своих приближенных.

Из недовольных Шуйским бояр в Тушино образовалась даже собственная Боярская дума и отдельный «государев двор». Как стая хищных птиц, со всех сторон стекались сюда разные люди, в том числе русские (различного звания и с различными целями), часто не отдающие себе отчета в том, что, преследуя личный интерес, губят свое же слабеющее государство. В Боярскую думу при «тушинском воре» вошли князья Д. Т. Трубецкой, Д. М. Черкасский, А. Ю. Сицкий, М. М. Бутурлин, Г. П. Шаховской. В списке губителей собственного отечества оказались боярин Михаил Салтыков, его сын Иоанн, стольник Григорий Орлов, купец Федор Андронов и другие. Реальная же власть в этой ситуации принадлежала только польским шляхтичам.

Как с горечью писал впоследствии историк И. Е. Забелин, на тот момент «вся правящая и владеющая среда в государстве утратила в глазах народа малейшее нравственное значение.

Она вся изолгалась, перессорилась, потянулась в разные стороны, преследуя лишь одну цель — захват власти, захват владения. Все искали и хватали себе побольше личного благополучия и вовсе забывали о том, что надо было всей Русской земле».

Еще в сентябре 1608 года, когда укреплялся и разрастался лагерь в Тушино, на политической сцене вновь объявилась Марина Мнишек. По приказу тушинского самозванца ее перехватили, когда она следовала в Польшу из Ярославля. За немалую мзду Марина «признала» в Лжедмитрии II «своего супруга», якобы «чудом спасшегося». Но Лжедмитрий II всё не решался брать Москву. Он приказал перекрыть дороги, ведущие в столицу, чтобы лишить ее население продовольствия (из юго-западных областей продовольственные запасы и так уже не поступали из-за боевых действий со стороны Польши и крестьянских волнений). Яну Сапеге поручено было перекрыть пути на юго-восток и северо-восток, то есть дороги на Ярославль, Владимир, Коломну, Зарайск, Рязань.

Отряд Сапеги усилился до тридцати тысяч воинов — пехоты и конницы. Войскам пана Хмелевского, стоявшим в Кашире, было дано задание обойти столицу русского государства с юга и овладеть Коломной. В дальнейшем оба отряда должны были соединиться восточнее Москвы.

Однако данный стратегический план захватчиков был сорван. Отряд Хмелевского до Коломны не дошел. В сорока верстах от Коломны, у села Высоцкое, его внезапно атаковал конный отряд, возглавляемый ратным воеводой Дмитрием Пожарским, который прошел скрытным ночным маршем и вступил в сражение на утренней заре, захватил вражеский обоз и «многую казну и запасы, и многие языки поймал». Вскоре войско в тридцать тысяч человек, руководимое паном Лисовским, напало на город Зарайск (важный форпост на южных подступах к Москве). На выручку осажденным зарайцам пришли в тот момент ратники из Арзамаса и отстояли город ценой сотен павших в жестоких боях.

После событий под Коломной и победных действий Дмитрия Пожарского у речки Пехорки (им была разбита шайка атамана-тушинца Салькова) царь Василий Шуйский поставил князя воеводой Зарайска. При Пожарском оборону этого сторожевого города стали обеспечивать неусыпно, всегда готовые к отпору врага. В Зарайске князь Пожарский был ранен и оттуда уехал лечиться в село Нижний Ландех (в одну из своих суздальских вотчин).

По излечении он вновь вернулся под Рязань. Волнения, потрясавшие страну, коснулись, и зарайцев. Но пока правил царь Шуйский, воевода Пожарский был тверд и не впускал в свою крепость различных мятежников и «русских воров». И лишь когда прочной власти в столице не стало, Василий Шуйский был низложен, московские бояре присягнули королевичу Владиславу, призывая к тому и народ, довелось и князю Пожарскому испить горькую чашу заблуждений и разочарований. И всё же именно в Зарайске Пожарский укрепился в мысли о необходимости решительной борьбы с врагами до конечной цели — изгнания захватчиков с родных земель. (В знак благодарности в 2002 году около Зарайского кремля был установлен памятник защитнику города — князю Пожарскому). Когда пришла пора, князь, самостоятельный, опытный и деятельный, был готов к любым суровым испытаниям ради очищения Москвы и всей России от иноземцев.

Заметим, несколько опережая события, что в начале 1611 года князь Пожарский находился во главе коломенских и рязанских ратников, сражался и разбил отряды запорожских казаков и черкесов, руководимых Исаком Сунбуловым. В результате сражения был освобожден город Пронск, с осажденными в нем казаками Прокопия Ляпунова. Вскоре ратники Пожарского также были осаждены под Зарайском — теми же черкесами. Пожарский сделал вылазку и нанес поражение неприятелю. После этого черкесы ушли на юг, а Пожарский направился к Москве, по договоренности с Ляпуновым, в составе Первого ополчения.

Но осенней порой 1608 года положение столицы ухудшалось изо дня в день. В глубине России самозванцу отошли города Владимир, Кострома, Углич, Ростов, Вологда, Тверь, Ярославль, Кинешма и другие. На пути врагов к Москве встали могучие стены Троице-Сергиева монастыря. 22 сентября 1608 года польское войско под началом Яна Сапеги, отбросив на ярославской дороге отряд Иоанна Иоанновича Шуйского, подступило к этой крепости. За ее стенами укрывался незначительный по численности гарнизон: защита состояла из монахов обители, крестьян окрестных сел, жителей посада (всего около трех тысяч человек). Воеводами на время защиты монастыря стали князь Григорий Борисович Роща Долгоруков и дворянин Алексей Голохвастов. Троице-Сергиев монастырь являл собой оплот духовности и русской национальной идеи. Основатель и небесный покровитель этой обители — преподобный Сергий Радонежский — всегда был выразителем идеалов Православной Руси, нашего национального духа, истинного патриотизма, благодаря которым Россия неодолима и сильна. Он есть великий воспитатель русского народа, собиратель народного духа. Духовное воздействие святого сыграло свою величайшую роль и в Смутное время, как это было в страшную для Руси эпоху татарщины. В течение полутора лет осаждаемая обитель преподобного Сергия выдерживала осаду войск Сапеги и Лисовского (численностью более тридцати тысяч воинов, среди которых были и казаки).

Игумен монастыря архимандрит Иоасаф и келарь Авраамий Палицын вселяли в сердца защитников крепости веру. «Троицкое воинство, подкрепляемое Божией благодатию, билось крепко и мужественно,— написал в своем «Сказании» участник событий Палицын.— …Обитель Пресвятой и Живоначальной Троицы покрыта была десницею Вышнего Бога». В храмах ни днем, ни ночью не прекращалась молитва. Вдоль монастырских стен ежедневно совершались крестные ходы. Благодаря этому захватчики не могли сломить волю осажденных к сопротивлению и захватить монастырь, несмотря на то, что к концу осады в нем оставалось не более двухсот человек. Его защитники проявляли бесстрашие и безмерное мужество, поддерживаемые молитвами и чудесными явлениями великих чудотворцев Сергия и Никона и других святых. Издавна на Руси считалось, что защита Отечества неотъемлема от защиты Православия. И беспримерная стойкость осажденной святой обители стала самой большой заслугой Православной святыни перед русским государством в период Смуты. «Но воистину дело то было Промыслом Самого Превечного Бога Вседержителя, который творит преславное Ему известными неизреченными Своими путями».

Итак, осенью 1608 года захватчикам подчинились многие города северо-востока Руси.Однако верными царю Василию Шуйскому оставались Смоленск, Новгород, Великий Устюг, Нижний Новгород, Рязань, Казань. Население всё чаще выступало против иноземцев, всё активнее действовали отряды народных ополчений, с помощью которых у тушинцев были отбиты Вологда, Кострома, Углич.

Скажем в более развернутом виде о событиях тех дней. В свое время часть при приклязьменских городков и городов верхней Волги, присягнувших Лжедмитрию II, скоро убедились в истинных намерениях последнего. В Шуе, в небольшом городке Лух, Холуе, Иванове – Кохме, Нижнем Ландехе появились постоянные польско-литовские гарнизоны. Поляками был объявлен сбор «с сохи по 80 рублей).

Осенью 1608 г. кроме Шуи, Плеса отряды пана Лисовского предали огню Лух, Шую (повторно), Юрьевец, Кинешму, Кострому, Плес, Нерехту. В декабре 1608 г. после захвата городов сторонник Лжедмитрия суздальский воевода Федор Плещеев уже доносил Яну Сапеге: «И милосию Божией и Государевым счастьем мы их побили и острог взяли, и посады Шуйские пошли и с мужиками, которые сели по дворам и билися с нами на смерть.

Через два месяца послал (Федор Плещеев) от себя пана Мартына Собельского с казаками, да с ним же Мартыном пошел Лисовского полку пан Чижевский с казаками на Волге город Плес взяли, пришли в Суздальский уезд, в старые таборы, в село Иваново – Кохму».

Осенью же 1608 г., несколько позднее, костромичи, галичане первыми из северных городов подняли восстание против поляков. Восстание быстро распространялось по всему краю. Галичане в ноябре 1608 г., костромичи в декабре организовали первое народное ополчение, изгнали из Костромы поляков и двинулись походом на Ярославль, захваченный ими.

После захвата Ростова Великого Лжедмитрием II, ярославцы в конце 1608 г. сдали врагу свой город, один из самых богатых поволжских городов, да еще дали откуп в Тушинский стан в тридцать тысяч рублей с условием не разорять церквей и домов. Не смотря на это, в городе начались грабежи и убийства. О событиях в Ярославле и появление здесь иконы Казанской Богородицы известно из «Повести о построении Нового девича монастыря в Ярославле». Икона эта написана около 1609—1610 гг.

В повести рассказывается, что ярославцы от литовских людей и их русских единомышленников «многия насильства и разорения терпели, а их окаянных добродетелию и дарами утоляли». В земские старосты в то время был избран один из лучших торговых людей Василий Люткин, который «берегучи град Ярославль от разорения и мирских людей жалеючи, многие свои животы за мир истощил…» Староста Василий Лыткин принадлежал к крупнейшему в Ярославле купеческому роду. Позднее он жертвовал крупные суммы на содержание второго ополчения. Если писать общим планом, то получается следующая картина.

На исходе 1608 г. из польских войск Сапеги, находившегося под Троице-Сегиевым монастырем, и из стана тушинцев Лжедмитрия II были высланы войска для усмирения всеобщего восстания. Три отряда из них под начальством Лисовского, Стравинского и Яна Шучинского подошли к Ярославлю, чтобы затем захватить Кострому и Галич. Войска Лжедмитрия II направились к Суздалю и захватили вышеназванные города. Лисовский, овладев Ярославлем, оставил здесь охранное войско, перешел Волгу, разбил войско царского воеводы Монастырского в Данилове и бросился на Кострому. Враги вторично захватили город 26 декабря 1608 г., но долго удержать не могли. В январе 1609 г.

Лисовский овладел Галичем, подвергнув город разорению. Костромичи, галичане и волжане извещали другие дружины, что ждут к себе ратников из Нижнего. В марте 1609 г., присланные с севера войска под началом воевод Никиты Вышеславцева и Евгения Рязанова, побили поляков в Пошехонье, взяли Романов (ныне Тутаев).

В Лазареву субботу, 8 апреля – Ярославль. Ярославцы стали спешно укреплять город, чтобы враги не могли вторично взять его. Они сделали малый острог вокруг города по валам и большой по слободам. В неделю Жен-Мироносиц, 30 апреля снова подошли крупные силы: русские «воры», полки Лисовского, Микулинского и Будилы, литовцы. Большой острог проломили в стенах, изменой проникли на посад и вошли в него. «Поморцев и ярославцев побили, а церкви Божьи и дворы пограбили и пожгли от реки Которосли и до Волги». Люди в страхе бросались в Волгу и много их утонуло. Ночью местную чудотворную икону Казанской Божьей Матери священники перенесли в Малый острог, в церковь Рождества Христова, что на берегу Волги. Ярославцы засели в Малом остроге, рубленном городе (кремле) и Спасском монастыре, обнесенном каменными стенами. Рядом расположенный женский монастырь Рождества Богородицы поляки сожгли. Враги пошли на приступ Малого острога со щитами и «огнем». Штурм длился два дня. Ярославцы сделали вылазку в ночь на 5 мая, взяли у поляков знамена и пленных и бились до полудня. Осаждавшие простояли под Ярославлем еще пять недель. Из Вятки, Великого Устюга и Вологды присылались новые отряды. Поляки тогда отошли к Костроме, о чем мы прежде писали.

В это время к северу от Галича стояли верные дружины поморян, шедшие на помощь Галичу. Они шли из Тотьмы под водительством головы Русина Брагина с тотемским попом Третьяком Симакиным, и с Усольскою, Устюскою и Вычегодскою ратями. Галичанами командовал Иоанн Кологривцев. Из северных городов, из глубоких лесов Солигалических, ратники спустились к Галичу и били, и гнали поляков, освободив город от врагов.

В последниз числах февраля галичане подошли к Костроме. На улицах города 28 февраля и 3 марта 1609 г. происходили сражения, которые не исключали и стен Ипатьевского монастыря. Предав огню, второй раз Костромские посады, поляки заняли Ипатьевский монастырь, укрывшись за его высокими стенами. Стены монастыря были построены боярином Дмитрием Иоанновичем Годуновым (по данным российского историка С.Б.Веселовского, †1952 г., потомка древнего Костромского рода дворян Годуновых).

После освобождения города, царский воевода Давид Жеребцов «сторожил» поляков у стен монастыря. Пан Лисовский в первых числах июля 1609 г. остановился против Костромы на правой стороне Волги в селе Силищех и искал переправы для своего войска в Ипатьевский монастырь.

Получив чувствительный удар из пушек Костромского Кремля, он отступил от Костромы, оставив своих сообщников без всякой помощи. Монастырь был неприступным, и Костромское ополчение безуспешно пыталось овладеть им, хотя в осаде принимало участие около девяти тысяч человек.

Новое подкрепление к осаждающим пришло из Ярославля – отряд на 17 судах от полководца Скопина-Шуйского во главе с Давидом Жеребцовым. Переправившись через реку Кострому, он 11 июня напал на Никиту Вельяминова, охранявшего монастырь, истребив многих защитников монастыря. Давид Жеребцов умело организовал осаду монастыря, окружив его двумя рвами. Однажды поляки вышли из его стен и пытались прорвать осаду, но прорыв не удался, и они с потерями укрылись за стенами. Осада продолжалась все лето. Пушками тех времен такие мощные стены невозможно было разрушить. Тогда решили взорвать одну из стен и сделать в ней проход. В ночь с 24 на 25 сентября 1609 г. два костромича Константин Мезенцов и Николай Костыгин подрыли монастырскую стену и заложили в ней бочку с порохом. Смельчаки подожгли ее и при взрыве бочки погибли сами. В образовавшуюся брешь ворвались ополченцы. В рукопашном бою поляки и их пособники, среди них Никита Вельяминов, духовенство и монахи монастыря, были почти все перебиты. Кто пытался спастись бегством были уничтожены у святого, ныне Некрасовского озера,

что в трех километрах от Костромы. Обо всем этом теперь напоминают экспонаты музея

«Ипатьевский монастырь». Так, в основном, закончилась борьба с поляками и «тушинским вором» в Костромском крае.

Остановимся несколько подробнее на теме борьбы нижегородцев против врагов в Смутные времена — еще ранее событий, связанных с Нижегородским ополчением 1611—1612 годов.

Нижегородский историк И. А. Кирьянов пишет, что летом 1608 года балахонцы (из городка Балахны, расположенного недалеко от Нижнего Новгорода), а также жители Городца и селений Козино, Копысово, увлеченные приверженцами Лжедмитрия II, «целовали крест» (присягали на верность) самозванцу. На его сторону перешло частично население не только Балахны, но и Арзамаса, и Мурома. Положение Нижнего Новгорода стало ухудшаться. Нижегородцы готовились к обороне города. В эту опасную пору был создан особый орган самоуправления — городской совет, состоявший из представителей всех слоев населения — городской власти, духовенства, дворян и посадских людей. Сюда вошли князь Василий Андреевич Звенигородский, московский дворянин Андрей Семенович Алябьев, который, несмотря на увещания «тушинского вора», крепко держался царя Василия Шуйского, дьяк Василий Семенов и другие. Нижний Новгород связывало с Шуйским древнее родство, кроме того, Шуя и земли вокруг нее входили в состав Великого Нижегородско-Суздальского княжества. Царь Василий Шуйский был прямым потомком Великого Нижегородского князя Константина Васильевича в восьмом колене. Шуйские еще сохранили свое влияние в городе, который был истоком их дедов и отцов. Нижний Новгород им всегда оставался верным, несмотря на измены и предательства. Решением совета был утвержден руководитель военных сил города — А. С. Алябьев (второй воевода в Нижнем, воеводствовавший совместно с первым — Александром Андреевичем Репниным). В помощь воинским отрядам нижегородцы создали отряды самообороны из добровольцев.

Горячим противником «воров» (польских захватчиков) являлся в Нижнем Новгороде игумен Иоиль. Он рассылал свои послания через Иону — игумена Тихоновской пустыни, что на реке Лух, жителям Балахны, призывая, чтобы те не стояли за «воров», а действовали бы заодно с нижегородцами.

2 декабря 1608 года тушинцы начали боевые действия против Нижнего Новгорода. Первый удар был нанесен со стороны Балахны. Другой тушинский отряд должен был поддержать военные действия своих соратников ударом по городу с востока. Воевода Алябьев решил предотвратить соединение тушинских отрядов. В тот же день нижегородцы встретили врага на подступах к городу. Между селениями Большое Козино и Копысово (вотчина Сергиева монастыря) произошел бой, где враг был разбит наголову. Преследуя отступавших, нижегородцы ворвались в Балахну. Оставшиеся от разбитого тушинского войска попытались запереться в балахнинской крепости (деревянно-земляной), но против них выступили посадские люди и открыли ворота. Захваченные в плен руководители восстания — балахнинский воевода Степан Голенищев, боярские сыновья суздальцы Елизар Редриков, Семен Долгов, Лука Синев, боярский сын Иоанн Рединков и казачий атаман Тимофей Таскаев — были отвезены в Нижний Новгород и казнены на городской площади.

Из документов известно, что 7 декабря 1608 года сторонники поляков Никифор Плещеев и Карп Навалкин из Гороховца просили Яна Сапегу о помощи против нижегородцев, жалуясь ему, что нижегородские «изменники» дрались около Балахны и разогнали «государевых» (то есть Лжедмитрия II) людей.

Но мало было защитить сам Нижний Новгород: совет поручил Алябьеву с войском продолжить боевые действия, распространяя их на весь уезд и, по возможности, дальше.Крупный бой нижегородцев с тушинцами произошел 5 декабря 1608 года в районе села Кадницы на Волге, где «воровские люди» были также разгромлены.

О декабрьских боях нижегородцев с тушинцами, шедшими со стороны Арзамаса, сохранилась следующая запись: «…на вылазке воевода Ондрей Семенович Алябьев с дворяны и с детми боярскими и с головы стрелецкими… и с нижегородцы с посадскими с охочими со всякими служилыми людми воров под Нижним всех побили и языков поимали болши трех сот человек, а побивали их, воровских людей, на пятинадцети верстах и болши, а знамена и набаты поимали, а ушло тех воровских людей немного, врознь, потому что стала ночная пора».

Новые отряды тушинцев подходили к Нижнему с запада, со стороны Мурома, вдоль Оки. 10 декабря 1608 года большое войско во главе с изменниками Тимофеем Лазаревым муромцем) и князем Семеном Вяземским (уроженцем Н. Новгорода) было встречено нижегородцами, не дойдя пяти верст до села Ворсмы, где «воровских людей на двух дорогах побили… побив, село Ворсму зажгли». В ходе боя подожженная врагом Ворсма сгорела. На следующий день, 11 декабря, тушинцев добили у Павлова, где помощь нижегородцам оказали «павловские мужики».

Успехи нижегородцев по защите собственного города и очищению от захватчиков окрестных земель всерьез обеспокоили тушинских главарей. По заданию гетмана Яна-Петра Сапеги против нижегородского войска выступил весьма крупный польско-русский отряд во главе с недобитыми изменниками Тимофеем Лазаревым и Семеном Вяземским. Была поставлена цель — непременно захватить непокорный Нижний и насильственно подчинить нижегородцев «тушинскому вору».

В начале 1609 года, 7 января, отряд прибыл к Нижнему Новгороду со стороны современной Мызы. Захват города планировалось осуществить одновременным ударом двумя колоннами — по верхнему и нижнему посадам, на Слуде. В районе современного университетского городка (ныне — на пр. Гагарина) войско захватчиков разделилось, и началось наступление по намеченному плану. Часть тушинцев спустилась по косогору на лед Оки, другая осталась на месте, готовясь к удару по верхнему посаду.

Руководители обороны города разгадали вражеский маневр. Стремительным ударом

нижегородцы уничтожили колонну, которая оставалась наверху, а затем в кольцо окружения оказалась взята и вторая колонна. Князь Семен Вяземский и Тимофей Лазарев были схвачены и казнены, а тела их брошены в прорубь во льду Волги. Нижний Новгород с той поры из осаждаемых городов превратился в центр наступления на врагов, а воеводе Алябьеву было пожаловано обшиное поместье на Нижегородчине.

По случаю разгрома тушинцев под Нижнем Новгородом, опасаясь такого же успеха нижегородцев во Владимире, владимирский воевода изменник Михаил Вельяминов 11 января просил Яна Сапегу в посланиях о присылке ратных людей в количестве двух-трех рот — в помощь ему против нижегородских отрядов. В другом письме, от 13 января, Вельяминов извещал Сапегу об угрожающей Мурому «опасности», также от нижегородцев, и просил прислать в помощь литовского войска в количестве пяти-шести рот, спешно сообщая, что нижегородские «изменники» идут на Муром и Владимир.

Владимирцы же, узнав о приближении нижегородской освободительной рати Алябьева к их городу, схватили своего воеводу-изменника и потащили его в соборную церковь — с тем, чтобы он перед смертью исповедался и причастился. После этого Вельяминов был избит камнями до смерти, как враг Московского государства.

В обороне Нижнего Новгорода и походах нижегородцев на Балахну и прочие окрестные городки принимал участие и Косма Минин (подробнее о нем будет рассказано ниже). Окрыленные успехом нижегородцы стали совершать более далекие походы. С их помощью были очищены от самозванца вышеназванные города (Арзамас, Муром, Владимир, Шуя, Кострома, Кашин и другие). После военных событий декабря 1608 года жители Балахны, Городца, Павлова «и иных государевых дворцовых сел и деревень, и поместных, и вотчинных, и монастырьских…» присягнули на верность царю Василию Иоанновичу Шуйскому: «Государю Царю и Великому Князю Василью Ивановичу всеа Руси вины свои принесли и крест ему, Государю, целовали».

В дальнейшем эти ополченцы участвовали в боях с отрядами пана Лисовского. Из материалов, изданных в сборнике «Действия Нижегородской губернской ученой архивной комиссии (НГУАК)» (1913), известно, что 26 января 1609 года вятчане писали пермичам о примере нижегородцев, которые под руководством воеводы Андрея Алябьева нанесли поражение балахонским, арзамасским, алатырским мятежникам.

В то же время нижегородские власти (члены городского совета, о котором было сказано выше) в лице воеводы князя Александра Репнина, воеводы Андрея Алябьева, дьяка асилия Семенова и посадских людей извещали жителей Перми о своих боевых действиях. Помимо этого нижегородцы сообщали, что после их победного наступления на тушинские отряды жители Шуи, Стародуба, Вязников, а также костромичи, галичане и вологжане раскаивались в целовании креста «тушинскому вору», и все «Государю Царю и Великому Князю Василью Ивановичу …били челом и вины свои приносили». Вышеупоминаемый балахнинец Иона Коверин управлял Тихоновским монастырем более 40 лет и скончался в схиме. Невозможно определить начало и конец его игуменства. Он пользовался влиянием в соседних с городском Лухом городах. Не без его влияния вместе с братией монастыря совершалось восстание жителей Луха против захватчиков в 1608—1609 годах.

Сам же Лух и земли в верховьях р.Лух входили в состав Великого Нижегородско-Суздальского княжества. Об этом говорит первое топонимическое упоминание на карте княжества 1342 г. Когда и кем был основан городок-крепость, не известно, но в летописях он впервые упоминается в 1429 г. В 1404 г. он принадлежал митрополиту Каприану.

Иоанн III, великий князь Московский в 1498 г. наделил князя Федора Иоанновича Бельского, потомка Гедемина, крупным владением – городом Лух со смежными волостями Вичугой, Кинешмой и Чихачевым, которые и составили территорию Лухского удельного княжества. Князь привез с собою своего земляка из Малороссии преподобного Тихона, в миру Тимофея. Последний был пострижен в Москве. Бельский выделил участок земли на правом берегу р.Луха в местечке Копылово, где преподобным Тихоном среди болот, дремучих лесов, при слиянии рек Лух и Водополь был основан мужской Тихоновский монастырь. Бельские владели Лухом до 1571 г. и много помогали монастырю. Их род угас в связи с кончиной Иоанна Дм.Бельского. После его смерти земли Луха отошли к Москве. Преподобный Тихон в своей обители ввел строгое монашеское житие и много положил трудов и скончался в 1503 г. В годы смутного времени монастырь подвергался разрушению.

В 1608 г., 5 мая пан Лисовский подошел к Луху из Кинешмы. Защитники крепости были без воеводы и не могли долго противостоять ему. Он разграбил церкви, сжег дом воеводы. В июне предал смерти многих иноков монастыря. Оставив в Лухе свой гарнизон под уководством одного из «тушинцев» Федора Плещеева, Лисовский двинулся на Шую.

В Лухе назревал заговор против поляков. В келии игумена Ионы собрались гонцы из Юрьевца, Решмы, Холуя и других мест. Вооружались посадские люди, крестьяне. Организовалось ополчение. Игумен Иона отслужил молебен и благословил воинство на битву. Сеча состоялась 7 августа 1608 г. на берегу реки Лух возле Лухской осадной крепости.

В пылу битвы решменец воевода Григорий Лапша выбил из рук Лисовского саблю и тот позорно бежал с поля боя вместе с Федором Плещеевым. Ополченцы преследовали Лисовского до Данилова монастыря. Но через четыре дня Лисовский, получив подкрепление из Суздаля третий раз подошел к Луху, чтобы отомстить луховчанам за поражение.

В ноябре месяце 1609 г. он подошел к Луху и взял город в осаду. Отчаянно сражались лушане на стенах своей крепости, среди болот, и одолели врагов. Они не давали пощады никому. Много поляков погибло в воде. Лисовский снова покинул поле сражения побежденным.

Победители отправили дворян – изменников Тимофея Таскаева, Василия Старкова, командира польского гарнизона пана Василия Аранского в Нижний Новгород для суда, а усадьбы их предали разорению. Помогая Лисовскому, дворяне думали, что они борются против ненавистного царя Шуйского за «царевича» Дмитрия.

Еще до того, как из Нижнего вышло ополчение, посадский человек Луха Максим Федорович Попов отдал три четверти своего достояния в казну Нижегородского ополчения. Он сам отправился со своим пожертвованием в Нижний Новгород. Здесь он был принят самим Кузьмой Мининым. По прибытии ополчения в Решму, ополченцы Луха вместе с решменцами влились в рать Минина и Пожарского, пожертвовав от Тихонова монастыря тысячу рублей. Здесь игумен Иона встретился с Пожарским и провожал его до Костромы. Иона знал Пожарского как честного и умного человека и была долгая беседа с ним. Предание гласит, что Пожарский после смутного времени делал вклады в монастырь и был занесен в синодик монастыря. В Лухе Дмитрий Пожарский имел осадный двор и 15 дворов. В Лухском уезде имели поместья кн.Пожарские, бояре Сабуровы, Борятинские, боярин Борис Лыков.

Костромичи же писали, что «приносят вины» царю Василию Шуйскому, а тех, кто прислан был к ним в Кострому от «тушинского вора» — Дмитрия Мосальского и литовских людей, они поймали и посадили в тюрьму. Во всех посланиях из других городов к нижегородцам выражалась готовность немедленного сбора рати для общего похода.

Сообщалось, что Галич с пригородами, Пошехонье, Романов, Углич, Вологда «стоят в собраньи», то есть с собранными и готовыми к походу ратями. Кострома, Углич, вологжане оберегают свои края и ждут из Нижнего Новгорода ратников, чтобы совместно идти на «воровских людей», разделившись на три полка… От царя Василия Иоанновича Шуйского присланы были в Нижний похвальные грамоты, где отмечались заслуги воевод, которые «великое раденье показали своим промыслом», исполнив долг перед государем и отечеством.

В 1609 году на защиту Москвы двинулось войско, созданное в Новгороде и собиравшее на своем пути ополченцев. Его возглавил князь М. В. Скопин-Шуйский — талантливый и, несмотря на молодость, опытный полководец, как говорилось выше.

«Этот государев воевода князь Михаил Васильевич Шуйский-Скопин,— сообщалось о нем в

«Повести о победах Московского государства» неизвестного автора (1620-х гг.),— был

благочестив, и разумен, и умен, и рассудителен, и большой мудростью к военному делу от Бога одарен был, стойкостью и храбростью». В Новгороде он провел переговоры со шведами; в феврале 1609 года был подписан договор о союзе против поляков со шведским королем Карлом IX. Швеции при этом передавался город Корела с уездом.

Скопин-Шуйский, командуя русско-шведским войском, разбил несколько польско-литовских отрядов и освободил Тверь от власти «тушинского вора». Удалось ему очистить от интервентов и города Северного Поволжья — Кострому, Галич, Ярославль. Собрав ополчение в двадцать тысяч единиц пехоты и конницы, воевода Михаил Скопин-Шуйский начал поход на Москву.

Разбив у Колязина монастыря войска Сапеги и Ружинского, которые двигались от стен Троице-Сергиева монастыря, Скопин-Шуйский продолжал пополнять свои ряды народными дружинами, соединившись с костромскими, ярославскими и «иных городов людьми». В начале октября 1609 года русские отряды заняли Переяславль-Залесский, Александрову слободу. Благодаря действиям воеводы Скопина-Шуйского устанавливались связи между Москвой и ополченцами северо-восточных русских городов. Тогда же, осенью, подошел к Александровой слободе с нижней Волги воевода Федор Иванович Шереметев. Ополченческое движение, возглавляемое им, подняло дух крестьянского и посадского населения Поволжья. Так, в Юрьевце-Поволжском простой «черный люд» объединился для борьбы с захватчиками вокруг сотника Федора Красного, в Решме во главе местной боевой дружины встал крестьянин Григорий Лапша, в Балахнинском уезде — Иван Кувшинников, в Городце — Федор Наговицын, в Холуе — Илья Деньгин, в Шуе – под командованием Шереметева. Тогда же были освобождены приклязьменские городки, а у села Дунилова около Шуи был сокрушительный бой. Вот что писал перебежчик Федор Плещеев Сапеге 11 февраля 1609 г.: «Стоя, господине в Суздальском уезде в селе Дунилове для оберегания Шуйских мест и от Суздальских от государственных изменников: и те воры многих городов Понизовных, собрався, многими людьми пришли на нас со всех сторон, лыжники и конные. Костромин Федька Боборыкин (потом был убит в бою в Кинешме) с товарищами, у нас с ним в селе Дунилове был с первого часу до обеда, и люди нам пришли многие не в силу, и на бою господине Казаки дрогнули, и дворян, суздальцов и Лушан и иных побили, а иных ранили. Мы отошли в Суздаль».

Однако еще в сентябре 1609 года монарх Речи Посполитой Сигизмунд III решился на начало открытой интервенции против России, изменив достигнутым ранее соглашениям. Регулярная польская армия пересекла русскую границу и осадила Смоленск. Польским отрядам, находившимся в Тушино, было приказано покинуть Лжедмитрия II и присоединиться к регулярным войскам. Самозванец тайно бежал в Калугу, туда же вскоре бежала и Марина Мнишек. Тушинское «правительство» не отправилось вслед за самозванцем: без воинских сил он был больше никому не нужен. Тушинский лагерь перестал существовать. Осада Москвы и Троице-Сергиева монастыря была снята, благодаря решительным действиям воеводы Скопина-Шуйского, но борьба с захватчиками далеко не закончилась. На исход борьбы в значительной мере повлияла неожиданная кончина воеводы. Потомок князя Константина Васильевича Нижегородского († 1355) в десятом колене, боярин, воевода князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский (р. 1587, † 6.05.1610) умер после недолгой болезни. Он происходил из старшей линии Шуйских князей. Как Дмитрий Пожарский и многие другие князья и дворяне, в начале правления Лжедмитрия I присягал на верность последнему и был у него мечником при дворе, еще не сознавая опасности для России, происходившей от самозванца. Одну из своих первых побед Скопин-Шуйский одержал на берегу реки Пахры в битве против шаек Болотникова. когда он 12 марта 1610 года входил победителем в Москву, имя его звучало на устах. Он являлся человеком надежды. По словам С. М. Соловьева, Скопин-Шуйский был последний из Рюриковичей, «венчанный» в сердцах народных. Народ много скорбел и плакал о кончине полководца, и в знак особенного почтения он был похоронен в Архангельском соборе среди великих московских князей.

Таким образом, польско-литовские власти уже не прикрывались идеей «праведного воцарения» на русском троне самозванца. С осады Смоленска начался период открытой борьбы, очевидного захватнического нашествия на Россию. Осажденную мощную крепость возглавлял воевода Смоленска Михаил Борисович Шеин, который отказался сдать полякам город и мужественно держал оборону (осаждавших крепость было в несколько раз больше, чем ее защитников). Тем временем тушинцы попытались договориться с иноземцами-захватчиками о приглашении на московский престол сына короля Сигизмунда — пятнадцатилетнего королевича Владислава. Переговоры под Смоленском в феврале 1610 года вел от лица тушинцев боярин Михаил Глебович Салтыков. среди других сорока двух членов делегации упоминаются сын Салтыкова Иоанн, князь Василий Мосальский, князь Юрий Хворостинин, дворянин Никита Вельяминов, Михайло Молчанов, один из лжедмитриев, князь Феодор Мещерский, Тимофей Грязной, Лев Плещеев, Иоанн Грамотин, Феодор (Федька) Андронов, Иоанн Чичерин, Степан Соловецкий, Евдоким Витоедов, Феодор Евпраксин (Опраксин), Василий Юрьев и другие. Сигизмунд принял делегатов с пышностью, а канцлер Лев Сапега от лица короля благодарил их за доверие. В договоре особо оговаривалось, что в случае провозглашения Владислава русским царем православное вероисповедание не должно быть притесняемо: «чтобы святая вера греческого закона осталась неприкосновенною». Такое обещание было откровенной уловкой, о чем прямо говорил патриарх Гермоген, призывавший не покоряться воле польского монарха, а «идти к Москве и умереть за Православную христианскую веру». (Между прочим, в том же документе о передаче властных полномочий Владиславу было предписано Сигизмундом требование выстроить в Москве костел).

Не сдавался Смоленск. Военные успехи Скопина-Шуйского также отодвинули

на время исполнение договоренностей.

Кроме того, король Сигизмунд помнил, что первый самозванец нарушил клятву, данную им Римскому папе, — окатоличить русский народ, потому что, получив власть с помощью чужестранной военной силы, возомнил себя императором на русском троне.

Второй самозванец — Лжедмитрий II — также полагал немалые для Рима надежды, но оказался труслив и скрытен. Несбывшаяся иезуитская затея Сигизмунда и нежелание от нее отказаться вынуждали его теперь открыто выступить против измотанной войной и обесчещенной самозванцами России.

Серьезным поводом для вторжения регулярной армии польской короны послужило и

обращение Шуйского за помощью к шведскому королю Карлу IX, о чем было сказано выше. По некоторым сведениям, в этот период русской истории боярами обсуждалась в качестве претендента на московский престол и кандидатура шведского принца. В августе 1610 года

главнокомандующий шведскими (на тот момент — союзническими) войсками в России Якоб

Делагарди (Яков Понтус Делагарди) обратился с письмом к новгородцам и москвичам,

предостерегая их от избрания на русский престол сына польского короля. Он советовал им избрать царем одного из сыновей короля Карла IX.

С началом вторжения польских интервентов возникло народное движение в защиту Отечества. Однако слабое правительство в лице царя Василия Шуйского оказалось не в состоянии организовать достойную оборону. Шуйский напрасно рассчитывал на помощь шведских, немецких, шотландских и французских наемников, прибывших в Москву за легкой наживой. Так, шведы, лагерь которых возглавлял генерал Делагарди, постоянно требовали денег и передачи им пограничных крепостей — в уплату за военную поддержку.

И без того сложная ситуация ухудшилась для России в мае 1610 года, когда внезапно заболел и скоропостижно умер воевода Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, что усугубило опасность нового захвата Москвы. На помощь все еще осажденному Смоленску были отправлены войска под командованием бездарного военачальника князя Дмитрия Иоанновича Шуйского. Сигизмунд III двинул против него полки гетмана Станислава Жолкевского, который использовал измену наемников из шведского отряда генерала Делагарди (бывшего союзника Скопина-Шуйского) и нанес поражение русским царским войскам. Это произошло 24 июня 1610 года у села Клушино, к западу от Москвы. Затем города Можайск, Дмитров и Волоколамск перешли во власть королевича Владислава. Войска Жолкевского двинулись на Москву. Сидевший в Калуге Лжедмитрий II также пошел к Москве и занял Коломенское. В то же время Ян Сапега взял Пафнутьевский монастырь в Боровске.

Положение царя Василия Шуйского стало угрожающим, он не мог больше оставаться на царском престоле. 17 июля 1610 года Шуйский был свергнут, насильно пострижен в монахи и отправлен в Чудов монастырь. Мятеж против Шуйского возглавлял атаман Захарий Ляпунов. На защиту царя встал только патриарх Гермоген, но к нему не прислушались.

Пожарский стоял на стороне Шуйского, но помочь ему не мог. Его не было в Москве. Власть перешла к Боярской думе — правительству семи бояр (Ф. И. Мстиславский, Б. М. Лыков, И. М. Воротынский, А. В. Трубецкой, А. В. Голицын, И. Н. Романов, Ф. И. Шереметев). Ровно через месяц, 17 августа под Москвой был подписан договор о Владиславе, и столица присягнула польскому королевичу.

Вскоре Василия Шуйского вывезли из Москвы вместе с двумя его братьями и отправили в Варшаву, где позже царь великой державы был выставлен на позор и унижение — как пленный. В начале его доставили под стены древнего Смоленска. Жолкевский, уезжая из Смоленска в Польшу, решил забрать царя Шуйского с собой – как военный трофей, которым потом «его величество… мог воспользоваться… смотря по обстоятельствам». Но он не был пленником. Его вывезли из Москвы, как мы видим, в результате боярской измены. Стоя перед королем, на все требования поклониться «победителю» он отвечал: «Не довлеет Московскому царю поклониться королю. То судьбами есть праведными Божьими, что приведен в плен. Не вашими руками взят был, но от Московских изменников, от своих раб отдан был». Дипломат царь Шуйский прекрасно понимал, что его пленение есть беззаконный акт. Там в Польше Василий Шуйский сидел в каменном мешке, терпел нужду, издевательства, но упрямо считал себя московским царем и отказывал в этом праве королю.

Московское посольство, прибывшее в Варшаву в конце октября, поселили в палатках,

так держали всю зиму до Пасхи и кормили плохо.

В Речи Посполитой по этому случаю возник среди польской знати необыкновенный прилив гордости и восторга: всерьез стал рассматриваться вопрос о переходе Московии в состав Польши в качестве провинции.

Вкратце рассмотрим историю отношений Польши и России на протяжении ряда столетий, поскольку ожесточенная борьба между ними в Смутное время имела большие последствия для русского народа.

В течение многих веков Польша — в лице своих властителей — стремилась отторгнуть русские юго-западные земли от России. В XIII веке этому способствовало татаро-монгольское нашествие и вторжение монгольских завоевателей в пределы Галицко-Волынской Руси, которая подверглась разгромам в 1241, 1259 и 1261 годах, и бедствия ее тем не ограничились. В 1285 году Западная Русь перенесла еще один удар. Хан Телебуга по дороге в Польшу и на обратном пути «учинил пусту всю землю Владимирскую», а население Владимира-Волынского, сбежавшееся под защиту городских стен, гибло от неимоверной скученности, не смея выйти наружу из опасения быть убитыми или захваченными в плен. Впоследствии в одной только своей вотчине галицкий князь Лев Даниилович († 1310) не досчитался 12.500 жителей. Разгромы Юго-Западной Руси сильно ослабили ее обороноспособность. Это привело к тому, что она не могла затем противостоять натиску Гедимина (вел. кн. Литовского с 1316 г., † 1341) и его сына Ольгерда (вел. кн. Литовского с 1345 г., † 1377).

Уже в XIII веке Литва, выйдя из своих лесов и болот, двинулась на русские земли.

По словам историка Е. Ф. Шмурло (р. 1853, † 1934), в силу собственных завоеваний Литва быстро обрусела и была накануне того, чтобы окончательно «раствориться в русском море». Состав ее населения при Гедимине был русским на две трети (для сравнения: при Витовте, вел. кн. Литовском с 1392 г. († 1430), — на десять десятых). Растворения населения Литвы в русской среде не допустила Польша, втянув литовцев в орбиту своей политической и религиозной деятельности. Далее вся история литовская, вплоть до наших дней, подтверждает, что успех Литвы в предстоящей неизбежной борьбе с Москвой был изначально подорван в корне. Русское православное население Литовского княжества воспринимало чужую московскую власть ближе, чем свою, местную. Литовцы же не с одними из «чужих» уже не могли слиться, ни с поляками, ни с русскими.

Благодаря поддержке литовских правителей и набегам на Русь татар поляки смогли продвинуться на восток, захватив часть территорий с русским населением. Борьба с Польшей, с переменным успехом, проходит через всю российскую историю.

Литовцы во главе с вел. князем Гедимином в 1320 году захватили Галицко-Волынские земли, взяв с боями города Владимир-Волынский и Луцк. Один из последних князей Галицких слабеющей Червонной Руси Юрий II Андреевич († 1337) поддался на уговоры Болеслава (Юрия) Трайденовича I, князя Сохчаевского и Мазовецкого († 1341), сына Марии Георгиевны I Галицкой, заверявшего, что не отменит государственных и церковных законов Галицкой Руси. Но Болеслав не сдержал своего слова, как человек, изменивший православию и водимый прихотями собственной похоти. Его свояк Казимир III Владиславович Великий (польский король с 1333 г., последний из династии Пястов, † 1370) воспользовался данным обстоятельством и в 1340 году, при поддержке татар, занял Галицкую Русь с городами Львов, Перемышль, Галич, Любачев, Санок, Теребовль, Кременец.

Сокровища древних русских галицких князей (церковные сосуды, два золотых креста с частицами Животворящего Древа, две короны, богатые одежды, седла) были вывезены из Львова в Краков. Довольный своим успехом Казимир уступил затем Кейстуту (Кестутию) Гедиминовичу Брест, а его брату Любарту — Холм, Луцк и Владимир-Волынский. Киев же был захвачен Ольгердом Гедиминовичем в 1362 году и затем находился под властью как поляков, так и литовцев. Таким образом, утеряно было древнее достояние России — Галицкая Русь — составная часть бывшей Киевской Руси. Лишь в 1654 году, после Переяславской рады, где было утверждено решение о воссоединении с Россией Левобережной Украины, Киев вышел из-под власти Польши и вошел в состав Российского государства.

Хорошие перспективы открылись Ватикану в Южной Руси с 1349 года, когда она окончательно была завоевана Польшей. Король Казимир — гуляка в быту и трус на войне — основал католические епископства в Перемышле, Владимире, Холме и Галиче.

Кроме того, вел. князь Литовский Владислав-Ягелло (Ягайло) Ольгердович, внук Гедимина, вступая в 1386 году в брак с польской королевной Ядвигой Пяст, перешел в католичество, причем вместе со всеми своими родственниками и подданными, — таково было условие Кревского договора (1385) о династическом союзе Польши и Великого княжества Литовского. Литва становилась частью Польши. Литовский князь, затем польский король, Владислав-Ягелло заранее дал в Кракове следующие обязательства: принять католическую веру вместе со всем литовским народом, предоставить государственную казну Литвы на нужды Польши и на вечные времена присоединить свои земли к территориям Польской короны. С тех пор Литва повернулась лицом более к Западу, чем к Востоку. Для православных жителей Южной Руси это было новым испытанием их веры и жизни. В грамоте, выданной в 1386 году новообращенным католиком Владиславом-Ягелло архиепископу Иоанну, назначенному на католическую кафедру во Львове, говорилось: «Так как в подвластных нам землях Руси, где живут схизматики, последователи греческого обряда, совершается многое, увы, противное Римской церкви… мы и далее предоставляем совершенную и полную власть наказания всяких еретиков Христианской религии, какого бы сословия и пола они не были».

В результате насильственного внедрения католичества в среду южно-русского населения отношения между Польшей и Русью в те времена были натянутыми. После неудачных попыток соединить католиков с православными (Флорентийская уния 439 года) действия Римо-Католической Церкви стали более осторожными. На защиту православной веры встали русско-литовские служилые князья, среди которых были Огинские, Острожские, Четвертинские, Зарецкие и другие. В 1503—1507 годах наступило некоторое перемирие между двумя сторонами. Польский король Александр I († 1506), обеспокоенный отъездом русских князей в Москву, смягчил свое отношение к исповедующим Православиеи выделил земли для нескольких православных монастырей.

Люблинская уния 1569 года, состоявшаяся по решению польского и литовского сеймов, объявляла о слиянии Польши и Литвы в единое государство — Речь Посполитую. Тогда вновь возродилась идея объединить Восточную Православную и Западную Католическую Церкви. По мысли организаторов, это объединение должно было дать толчок к новому развитию Католической Церкви в ее продвижении на Восток. Польша служила плацдармом для духовной агрессии на Россию.

От Люблинской унии особенно пострадала Церковь Белой Руси. По словам Могилевского епископа Анастасия Братановского († 1806), «в Российской державе никакая благочестивая Церковь не претерпела столько презрения, ругательств, насилия, обид, как Церковь Белорусская. Ее жертвенники, ее алтари, ее святое — кровавыми орошены слезами».

В начале XVI века, период продолжения сплочения Литвы с Польшей, Южная Русь, захваченная поляками, представляла собой степь, где почти не было оседлого и земледельческого населения. Три замка — Бар, Брацлав и Киев — являлись последними пограничными форпостами, за которыми в степях бродили татарские кочевники и паслись стада диких коней. Поселенцами степей стали казаки. Поляки, в лице старост короля, проживавшие в замках, использовали поселенцев — людей различного происхождения — при защите от татарских нападений. Казаки составляли род пограничной стражи, которая не всегда исполняла приказы польских старост.

Заселение степей шло быстро. Не желая терпеть крепостнический гнет, казаки бежали все дальше, к югу, за пороги Днепра. Первоначально центр Запорожской сечи был на острове Томаковка (близ современного города Марганец Днепропетровской области), с 1593 года — на острове Базавлук (близ города Капуловка Днепропетровской области), где был главный лагерь казачества. С 1636 года казаки обосновались в Никитином Роге (ныне город Никополь). Предания о первоначальном местопребывании Запорожской сечи на острове Хортица не подтверждаются рядом источников. Постепенно формировалось запорожское казачество, со своей собственной системой управления, во главе которой встал атаман — «батько».

Позднее на острове Хортица казаки устроили себе одно из основных мест обитания, а ниже порогов, на острове Базавлук, основали свой главный лагерь. Название их центрального укрепления «Запорожская Сечь» (засека, укрепление за днепровскими порогами) перешло на всю организацию запорожского казачества. Под таким прикрытием они могли защищаться от набегов крымских татар и противостоять другим силам. Польские помещики и старосты требовали от колонистов-казаков «барщину», плату с печей, мыт при въезде на торг. Словом, вводили систему, которая применялась к крестьянству во внутренних воеводствах Польши. Управляющие имениями и арендаторы пытались подчинить себе и казацкое население. Но Запорожская Сечь становилась все более самостоятельной организацией — военной и политической. В конце XVI — первой половине XVII веков она сыграла свою роль как освободительная сила в протесте против политики Речи Посполитой по отношению к русскому православному населению.

Казацкие восстания во многом способствовали защите православной веры, а победы казаков во главе с гетманом Богданом Хмельницким в 1648 году сыграли решающую роль в освобождении Левобережной Украины от власти Польши. Однако отметим, что поведение казаков отличалось непостоянством. Так, они часто переходили на сторону татар и в то же время воевали с ними. А гетман реестрового казачества Петр Конашевич-Сагайдачный († 1622) был до смерти предан польскому королю и участвовал в повторной попытке захвата Москвы в 1618 году.

Люблинская уния 1569 года ввела разделение Речи Посполитой на три провинции: две коронных — Малую и Великую Польшу и одну литовскую. Провинции делились на воеводства. Малопольская провинция состояла из Краковского, Сандомирского, Люблинского, Подляшского воеводств и Червонной Руси, занятой поляками. Червонную Русь еще называли Русским воеводством, сюда входили Львовские, Перемышльские, Саноцкие, Галицкие и Холмские земли. Кроме того, в составе Малопольской провинции были Белзское, Волынское, Подольское воеводства. В состав основной Украины входили Киевское, Брацлавское воеводства и учрежденное лишь в 1635 году Черниговское воеводство. Литовская провинция состояла из Виленского, Троцкого воеводств, из Жмудского княжества, а также из Смоленского, Витебского, Полоцкого, Мстиславского, Минского, Новогородского воеводств (Черной Руси) и Брест-Литовского воеводства (Полесье). Помимо трех провинций Речи Посполитой принадлежали следующие княжества: с севера — Курляндское княжество, княжеская Пруссия, с юга — Молдавия, признававшая верховную власть Польши.

Брестский церковный Собор, начавший свою работу 6 октября 1596 года, был организован решением Варшавского сейма (март 1596 года). Он разделился на Собор православных и Собор униатов. Польский король Сигизмунд III († 1632) утвердил положения только униатского Собора, постановившего объединить православных с католиками. Сразу же началось массовое закрытие православных храмов. В Бресте из десяти православных церквей осталась одна. Но исповедовавшие Православие люди, пытаясь сберечь свою веру и сохранить черты русской народности, ее культуру, стали создавать православные братства. Таких братств было создано более десяти, при них организовывались школы.

Надежды и чаяния жителей захваченных поляками территорий были связаны с Москвой.

Митрополит Киевский Петр Могила († 1647) благословил гетмана Богдана Хмельницкого идти войной против Польши, в защиту русского населения и Церкви Православной.Таким образом, польские монархи и шляхта на протяжении ряда веков добивались, чтобы вся территория бывшей Киевской Руси принадлежала им, оказалась в их власти. Для этого они постоянно пользовались поддержкой Ватикана, желавшего фактически упразднить Православную Церковь. К XVII веку под властью Польши и Литвы оказались не только земли по правому берегу Днепра, но и Черниговщина, Полтавщина и Запорожье.

В начале XVII века и Московская Русь, в какой-то мере изолированная от своих юго-западных братьев, испытывала сильнейшее давление со стороны Речи Посполитой и подверглась открытому нападению.

Жителям Юго-Западной Руси всегда внушалось, что земли, которые теперь называются Украиной, русским никогда не принадлежали, и русский народ не имел и не имеет к ним ни родственного, ни территориального отношения. Историк Е. Ф. Шмурло, чей труд упоминался выше, подразделял развитие русской народности на шесть этапов, в результате смены которых она выделилась из арийской расы. Первый этап заканчивается примерно за четыре тысячи лет до Рождества Христова. Пятый начинается в первые века по Рождестве Христовом.

Обратившись к истокам происхождения Руси, мы видим, что древние русы, или руссы, известны были за столетия до образования Киевской Руси. До X века историки различали славян и русов. С X века «русы» и «славяне» стали пониматься как синонимы. Академик Б. А. Рыбаков приводит данные о древних русах, в том числе из такого исторического источника, как сочинение Ал-Масуди — «арабского Геродота», современника императора Константина. Приведем фрагменты текстов этого автора:

«…Море Нейтус (Понтус) есть море русов; никто, кроме них, не плавает по нему. А они (русы) живут на одном из его берегов. Они — великий языческий народ, не повинующийся ни царю, ни шариату (т. е. закону). Между ними есть купцы, посещающие царство Булгар (вариант: город моря болгар)».

«Русы — многочисленные народы, подразделяющиеся на различные племена; среди них — одно племя, называемое Луд’аана; они наиболее многочисленны и ходят по торговым делам в Анатолию (теперь южная часть Турции. — Прим. авт.), Византию, Константинополь и к хазарам».

«Константинопольский пролив начинается из этого (Черного) моря… ширина его в том месте, которое начинается из моря Майотус (Черного) около 10 миль и там заселенные места и византийский город, называемый Масна, который препятствует кораблям русов и других народов, прибывающих из этого моря». По поводу города Масна Ал-Масуди добавляет: «Город румов, известный как Масна, который препятствует тем кораблям кузакана (куябам — киевлян?) и других русских племен, которые прибывают в это море. Византийцы называют их “русия”».

«Русские земли непосредственно соседили с Болгарией и начинались сразу за Дунаем, в низовьях Днестра и Днепра», — утверждает в том же издании Б. А. Рыбаков, опирясь на сведения из древних восточных источников. Здесь же он отмечает, что «Масуди, знавший часть западных славян, очень смутно представлял себе славян восточных. Он (Масуди) не называет ни Киева, ни других восточнославянских городов».

«Восточная ветвь славянства населяла значительную часть великой Русской равнины, доходя на севере почти до Финского залива, а на юге — до Черного (Русского) моря в низовьях таких рек, как Дунай, Днестр и Днепр, — делает вывод академик Рыбаков. — Историческим центром восточного славянства… было Среднее Поднепровье … Здесь находились три города русов, упоминаемые многими восточными географами как находящиеся на одной реке: Куяба (Киев), Славия (Переяславль) и Арта (Родень-Родня)».

В 862 году, когда рус — князь Рюрик — по приглашению пришел в Новгород и затем в Киев со своим племенем (русью) и стал править, образовалось новое государство, совместное со славянскими племенами. Оно получило название Киевской Руси, поскольку главная роль в этом новом государстве принадлежала русам. От них и пошли киевские русские князья и стали расти древние русские города.

Вернемся к истории польско-российских отношений. Начиная с 1612 года, во второй половине XVII века Речь Посполитая терпит поражения от России и вынуждена возвращать захваченные ранее территории. При Екатерине II в состав России вновь вошли Волынские земли и юг теперешней Украины. Галицкой Русью (Львовщиной) завладела Австрия. В язык русских, населявших Галицию, стали проникать польские слова; многие жители окончательно приняли униатство. Но они все равно считали себя русскими. Свою территорию называли Малой Русью. После Третьего раздела Польши, в 1795 году, поляки не унимались. В конце XIX века, чтобы вернуть себе Украину, они нашли способ обосновать свои желания. Центром борьбы стал город Львов, принадлежавший тогда Австрии.

Отметим, что жителей этих краев и Закарпатской области австрийцы называли русинами. В конце XIX — начале XX века получил хождение несостоятельный тезис украинского историка М. С. Грушевского (р. 1866, † 1934) о том, что никакой общерусской (единой древнерусской) народности в истории не было. Киевская Русь, по его мнению, была создана «особым народом» — «древними украинцами».

Эту идею поддержали западные украинские националистические историки Д. Чижевский, В. Щербаковский, М. Чубатый, а также польские историки Тадеуш Чадский, Ян Потоцкий и др. Однако известно, что еще в XIX веке жители Украины (окраины Руси) именовались малороссами, а не украинцами, не отделяя себя в историческом смысле от России и даже не имея собственного литературного языка. Желая отчуждить население юга бывшей Киевской Руси от остального русского народа, историки-националисты выдумали «древних украинцев» («укров»), которых никогда не было в истории. Так польские и украинские националисты раскалывали единый народ, имевший с древности одни корни, одну веру, историю и культуру.

События же новейшей истории, начиная с 1917 года, способствовали разделению россиян с южным единокровным народом и матерью градов русских — древним Киевом. После 1917 года большинство жителей Украины и не помышляло о независимости от России. Эту идею

поддерживала лишь интеллигенция социалистического толка, связанная с Грушевским и Львовым.

Однако вернемся к тому, что происходило в Москве в 1610 году после пленения царя

Василия Шуйского.

Одновременно с этими событиями возле Москвы расположил войска гетман Станислав

Жолкевский (р. в 1547 году, в Червонной Украине, в 1620 году пал в битве с турками под Цецорой; автор сочинений о войне с Россией). Не оставлял своих намерений царствовать и Лжедмитрий II. В этих условиях бояре вновь пошли на измену. Они согласились признать московским царем Владислава, если тот примет православие и женится на русской.

Понимая, что народ не признает царем иноземца, бояре, уже присягнувшие польскому

королевичу, в ночь с 20 на 21 сентября 1610 года тайно пропустили поляков в Кремль. Гетман Жолкевский с восьмитысячным войском занял Кремль, Китай-город и Белый город.

Несколько рот оккупировали Новодевичий монастырь. (Предварительно Жолкевский выступил против Лжедмитрия II, как соперника Владислава, вынудив самозванца снова бежать в Калугу, где тот и был убит в лесу 2 декабря 1610 года). Получив известие, что Сигизмунд сам хочет быть царем Московским, Жолкевский понял, что у поляков мало возможностей статься в русской столице, и уехал из Москвы. Боярское правительство, несмотря на все свои чаяния и надежды, полностью утратило власть. После отъезда Жолкевского во главе польского гарнизона встал полковник Александр Корвин Гонсевский, который именем бояр издавал приказы. Гонсевский († 1645) поддерживал партию королевича Владислава. Происходил из польского дворянского рода. До прихода в Москву с отличием служил в литовских войсках. Гонсевскому удалось посеять вражду между русскими военачальниками — Прокопием Ляпуновым, Дмитрием Трубецким и Иоанном Заруцким. После смерти Ляпунова он легко мог продержаться до прихода Ходкевича в марте 1612 года. Атаман Заруцкий даже помогал ему в какой-то мере, подослав в Ярославль убийц для уничтожения Дмитрия Пожарского. Промыслом божиим Пожарский остался жив. Гонсевский в марте 1612 года был назначен начальником польских войск в Смоленске, проявлял храбрость и заставил снять осаду русских войск Шеина в 1632 году. Кроме поляков в Кремле расположились немецкие наемники. Непрошенные гости устанавливали собственные порядки: например, ввели для жителей «комендантский час». Население Москвы волновалось, требуя перемены государя. Начались грабежи, убийства, насилия. Народ жаловался, что польские солдаты всячески притесняют мирных жителей, насильничают, глумятся на их богослужениях, бесчестят святых, стреляя в иконы из ружей.

Заметим, что в конце октября 1610 года из Москвы были удалены, под предлогом участия в почетном посольстве к Сигизмунду III, многие именитые сановники и бояре. Особенно важно для Речи Посполитой было удаление вероятных претендентов на московский престол — князя Василия Васильевича Голицына и Филарета (Феодора Никитича Романова), который отстаивал интересы своего четырнадцатилетнего сына Михаила Феодоровича. (Спустя полгода в результате этой миссии Голицын и Филарет оказались в плену). Сигизмунд III сам мечтал о русской короне. О принятии православия польским королевичем не могло быть и речи.

Всю зиму 1610/1611 года бесчинствовали в Москве польско-литовские паны. Вооруженные отряды захватчиков громили и окрестные города и села. Кроме того, начались осложнения в российских отношениях со шведами, которые вторглись в Карелию в начале 1611 года и захватили Новгород.

Росло недовольство населения всей России. Патриарх Всероссийский Гермоген обличал

иноземцев и изменников в своих проповедях. С конца 1610 года рассылал он грамоты по всей стране, призывая народ «королю креста не целовать» и бороться против засилья поляков. Тогда его лишили возможности общаться с внешним миром, посадив под стражу.

Чудом сумели проникнуть к патриарху нижегородские посланцы Роман Пахомов и Родион Мосеев, через которых Гермоген благословил всех верных сынов Отчизны и Русской Церкви на твердый отпор захватчикам.

Широко известна и грамота москвичей января 1611 года, в которой они призвали весь

православный народ к единению против иноземцев-грабителей, врагов Руси и Православия,

ибо «ни восхотети видети поруганну образу Пречистой Богородицы, иконы Владимерской, и

великих московских чудотворцев, и нас братий своих, православных крестьян, не видети быти посеченным и в плен розведенным в латынство».

Польским шляхтичам, засевшим в русской столице, было неспокойно: вести о народных

возмущениях в городах приходили все чаще. В Рязани с начала 1611 года активно собиралось ополчение, готовясь выступить на Москву. (Впоследствии оно получило наименование Первого ополчения, в отличие от Второго, или Нижегородского). Военное формирование, имевшее целью бороться против интервентов, возглавили рязанский дворянин Прокопий Петрович Ляпунов и князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой. К рязанцам присоединились жители других городов. Князь В. Ф. Мосальский вел своих ратников из Мурома. Князь Федор Иванович Волконский и Тимофей Данилович Овцин 24 февраля вывели своих ратников из Костромы и вместе с Ярославскою дружиною расположились лагерем против Покровских ворот. П.И.Мансуров прибыл из Галича, Вологды и поморских земель с воеводой Нащекиным. А.Измайлов – из Суздаля и Владимира. Во главе Нижегородской рати стоял первый воевода Нижнего Новгорода престарелый князь воевода Александр Андреевич Репнин.

В первых числах февраля Нижегородская рать в составе 1200 человек полностью была

снаряженной. Но выступление задерживалось, ждали подхода отрядов из Казани, Свияжска,

Чебоксар. Под руководством князя Репнина ополчение в полном составе двинулось из Нижнего через Владимир 17 февраля 1611 года.

Зарайский воевода князь Дмитрий Пожарский, который, как сообщалось выше, накануне этих событий пришел на выручку Прокопию Ляпунову под Рязанью, также готовился к боям за Москву.

3 марта 1611 года ополченцы — пешие и конные отряды — по занесенным снегом дорогам вышли из Коломны и двинулись к столице, чтобы освободить ее. Сюда же примкнула часть казачьих отрядов Дмитрия Трубецкого и Ивана Заруцкого (бывших «тушинцев»).

Тем временем небезызвестный боярин Михаил Глебович Салтыков подал польским шляхтичам идею «удушить в зародыше» возможное восстание москвичей, то есть устроить их массовое избиение во время шествия Патриарха в день праздника Вербного воскресенья. Но об этом замысле стало известно, и народ не вышел на улицы 17 марта. Спустя два дня польский гарнизон стал активно готовиться к отпору отрядам Ляпунова. При этом жителей принуждали укреплять стены Китай-города, горожане отказывались подчиняться, что переросло в стихийный взрыв — восстание. К этому моменту основные силы ополчения еще не подошли к Москве. Первыми в столицу проникли ратники князя Дмитрия Пожарского, который призвал к бою стрельцов, пушкарей и ремесленников. За ними — воины других ополченческих отрядов. На второй день Страстной седмицы, 19 марта, в торговых рядах началась боевая схватка, которая распространилась по всему городу. Закипела битва на Никитской улице, на Арбате, Тверской, Знаменке, в Чертолье и других местах. Польские войска и роты немецких наемников ворвались в Китай-город и начали избивать безоружных людей (известно, что у жителей заранее было отобрано не только оружие, но даже

плотницкие топоры). Удачный исход схватки оказался на стороне врагов, которыми было

истреблено около семи тысяч мирных жителей.

Вслед за Китай-городом поляки атаковали Белый город, но к его защите москвичи сумели подготовиться: со стен крепости были сняты полевые артиллерийские орудия, на улицах появились баррикады из плетней, бочек, бревен, ударили в набат, в ход пошло дреколье (за неимением других орудий защиты). Несмотря на то, что восстание вспыхнуло стихийно и было плохо организовано, гарнизону пана Гонсевского грозило истребление — столь силен был гнев и порыв восставшего народа. Но в этот момент снова боярин Михаил Салтыков «подсказал» шляхтичам выход — усмирить москвичей пожарами. Салтыков, как свидетельствуют летописцы, запалил собственный терем, а Гонсевский приказал поджечь Замоскворечье и Белый город. Ночью в Москву вошел немецкий гарнизон из двух тысяч человек и несколько рот пеших гусар: они продолжали варварски выжигать город. Злоба на москвитян у захватчиков была столь велика, что и на третий, и на четвертый день озни продолжали жечь, жечь до основания. Толпы людей, лишенных жилья и всего, что у них было, в жестокий мороз выходили к реке, в поле, на дороги, разбегаясь в разные стороны.

Со скорбью пишет об этих днях автор Хронографа: «Излился фиал горя — разгромлен был царствующий город Москва. Рухнули тогда высоко вознесенные дома, блиставшие красотой,— огнем истреблены, и все прекраснокупольные церкви, прежде славой Божественной сиявшие, скверными руками начисто разграблены были. И множество народа христианского мечами литовцев (так называли поляков) изрублено было, а другие из домов своих и из города бежали поспешно, ища спасения».

Но это бедствие не сломило волю сражавшихся к сопротивлению. Столица пылала, а на Сретенке снова начался упорный бой. Пехота и конница поляков атаковали укрепление, оборудованное по указанию князя Дмитрия Пожарского. Сам Пожарский бился целый день, не щадя жизни, подавая пример воинской доблести своим ратникам. Рядом с собственным домом на Сретенской улице он велел построить острожец-укрепление, полагая, что продержится до прихода войск Ляпунова.

20 марта на помощь полякам из Можайска прибыл конный полк полковника Николая Струся. С деревянных стен города (около нынешней Смоленской площади) москвичи открыли огонь из артиллерии и пищалей. На атаку конницы народ ответил боевой вылазкой. Среди огня и дыма Пожарский с группой верных людей сражался, отбивая один за другим вражеские приступы. Поляки же, под командой наемного французского капитана Жака Маржерета, зайдя в Белый город с тыла по речному льду, ударили на ратников Ивана Бутурлина и разбили их. Полку Струся также удалось прорваться на помощь своим. Связь между восставшими была потеряна. К несчастью, они не знали, что ополченческие полки задерживаются на подходе к Москве.

Во всей Москве еще держалась Сретенская улица. Один за другим выбывали из строя защитники столицы. Вскоре и князя Пожарского, раненного польским гусаром в голову ударом шестипера по шлему, с пробитой ногой, тайно вывезли в Троице-Сергиев монастырь, а затем в родовое селение Мугреево Суздальского уезда для продолжения лечения.

Основные силы ополчения стали подходить 21 марта, во главе с Ляпуновым. Белый город они фактически взяли в осаду. У Яузских ворот и Николо-Угрешского монастыря расположились отряды Ляпунова. На Воронцовом поле встали казаки под командованием Трубецкого и Заруцкого. У Покровских ворот — костромские, ярославские и романовские полки, у Сретенских —нижегородские, владимирские и муромские. От Трубной улицы к Тверским воротам и далее стояли отряды замосковных городов.

В апреле 1611 года ополченцы обложили Кремль и Китай-город. Осажденный гарнизон поляков предпринял ряд вылазок, чтобы нанести поражение войскам Ляпунова, но безуспешно. Захватчики укрылись за стенами Кремля, претерпевая голод и ожидая помощи от польского короля.

Но происходившие затяжные бои не меняли ситуацию: Москва оставалась за поляками, ополченцы не могли вернуть себе город и выбить из Кремля вражеский гарнизон. К сожалению, в войсках Первого ополчения не наблюдалось единства. Самым авторитетным руководителем являлся Прокопий Ляпунов, но рядом с ним был другой бывший «тушинец» — Трубецкой, также претендовавший на первые роли. Ополчение состояло, большей частью, из мелкопоместных дворян и казаков, не доверявших друг другу. Ввиду внутреннего разлада ополченцы не добились главной цели — изгнать поляков и освободить Москву. Враждой между казаками и дворянами быстро воспользовались шляхтичи, подсунув провокационное письмо (грамоту), будто бы написанное Ляпуновым, где говорилось, что «разбойничьих казаков» (чинивших разбои) надо ловить и избивать. Грамоту, подброшенную казакам, сочинил пан Гонсевский, подпись Ляпунова была в ней поддельная. 22 июля 1611 года вызванный на казачий «круг» Прокопий Ляпунов был зарублен атаманом Заварзиным. В ополчении началась открытая борьба, и оно окончательно распалось. Первыми ушли дворяне. Казаки атамана Заруцкого, предав народ, вскоре присягнули новому «царю Дмитрию Иоанновичу» (очередному самозванцу — Лжедмитрию III, известному в истории как Исидорка, или Матюшка, объявившемуся, на этот раз, во Пскове).

По поводу осады Кремля весной 1611 года в своей «Московской хронике» (дневниковых записках) писал Конрад Буссов, служилый немец, долгое время живший в России в период Смуты: «После Пасхи 1611 года (11 апреля. — прим. авт.) королевские воины в Москве снова были осаждены московитами… От всего полка немцев и воинов других национальностей осталось только 60 солдат. Кремль уж давно сдался бы сам из-за голода, если бы господин Ян-Петр Сапега не выручил бы его, с ловкостью пройдя Белый город, занятый московитами (нанеся при этом поражение рядом расположенной казацкой рати. – Прим. авт.), и доставив в Кремль, кроме прочего провианта, 2000 караваев хлеба… В отсутствие господина Сапеги, отправившагося в загон, москвиты осадили и взяли Девичий монастырь, расположенный в полумиле от Кремля… и этим отняли у наших все ворота, которыми еще можно было пользоваться».

Летом 1611 года у осажденных в Кремле поляков вновь обострился вопрос с продовольствием. И старый гетман Сапега решил не сдаваться, пойдя на риск. С тремя с половиной тысячами своих ратников он спокойно вышел из Кремля с целью пополнения запасов. Русские решили, что часть поляков надумали навсегда покинуть столицу и бежать в Польшу: выходу осажденных не стали препятствовать, проявив беспечность. Москва была полностью разорена, и при отсутствии государственной власти и порядка Сапега через шесть недель собрал (очевидно, награбил) достаточное количество припасов. Москвой-рекою, на судах, он ночью подвез продовольствие к Кремлю, на радость полякам. Русские пришли в ужас, поняв, что в это же самое время враги могли совершить вылазку из Кремля беспрепятственно и разбить находившихся в Москве казаков Трубецкого. Однако этого не случилось из-за несогласия поляков между собою.

Заметим, что присланный королем в Москву полководец Цолкиевский попытался было держать польский гарнизон в страхе и жесткой дисциплине, согласно поручению короля, чтобы быть единой командой. Но поляки в Кремле привыкли жить самовольно. Они воспротивились повелениям Цолкиевского. И более того — сами написали прошение своему монарху, чтобы тот к 6-му января прислал сына своего принца Владислава в русскую столицу и выдал обещанное жалование, иначе они Москвы удержать не смогут. Владислав не приехал, и жалование в польском гарнизоне так и не получили. Тогда Цолкиевский и другие офицеры вместо жалования решили отдать солдатам дорогие вещи, находившиеся в Кремле, среди которых были две золотые короны удивительной работы, держава и скипетры, ценнейшие шляпы и многое другое.

Кстати, после страшного пожара, выжегшего Москву, польские солдаты также вдоволь награбили всё, что могли, в отсутствие москвичей, потерявших кров и бежавших. Многое было выкопано из погребов и ям под сгоревшим жильем, многое добыто в развалинах церквей. Захватчики старались набрать побольше золота, серебра, драгоценных каменьев, жемчуга, богатой одежды, не подумав запастись съестными припасами, которые тоже можно было поначалу, сразу после пожара, еще разыскать в изобилии. За беспечность они заплатили страшную цену, когда засели в осажденном Кремле на многие месяцы. «А сказывают, что в городе … с голоду помирают... а хлеба и иных никаких запасов ни у кого ничего у них не стало», — говорилось о положении осажденных в грамотах октября 1612 года, разосланных из подмосковного ополчения.

Что касается гетмана Сапеги, то после второй успешной попытки прорыва в Кремль с

продовольственным обозом он заболел и не дожил до зимы 1612 года. Повторный приход к Москве стоил ему жизни. Преподобный Иринарх, старец, затворник ростовский, предупреждал его во время их встречи за несколько лет до этого: «Полно тебе воевать с Русью, не выйдешь из нее живым». И 4 сентября 1611 года польский гетман умер в Кремле.

Ян-Петр Сапега был одним из блестящих польских аристократов своего времени, воспитанником итальянских школ и учеником лучших полководцев своей страны, но стал, в итоге, разбойником на Руси, сделался пьяницей, неудачником. Безуспешно в течение шестнадцати месяцев осаждал он со своим войском Троице-Сергиев монастырь, дважды был разбит князем Михаилом Васильевичем Скопиным-Шуйским, изменял королю, «тушинскому вору» и даже собирался воевать против поляков же — ради корысти. Так бесславно и окончил свою жизнь.

Распад отрядов Первого ополчения стал для врагов торжеством, а для Руси же означал

продолжение жестокого гнета и порабощения населения, которое вымирало от голода и болезней. Спасаясь от грабежей, крестьяне бежали в леса. Замерла жизнь в торговых и ремесленных посадах. Многие города и деревни были сожжены дотла. Как уже было сказано, многие жители Москвы покинули сгоревший город, став изгнанниками на родной земле, не находя себе там места. Численность российского населения сократилась с четырнадцати до семи миллионов человек. Не пахали землю, не сеяли хлеб, не занимались ремеслами на посадах. Люди, оставшиеся в живых, разбегались по лесам, обитая в землянках.

«И было тогда такое лютое время, — записал летописец, — что люди не чаяли впредь спасения себе, чуть ли не вся земля Русская опустела; и прозвали старики наши это лютое время — лихолетье, потому что была на Русскую землю такая беда, какой не бывало от начала мира… Жигимонт (Сигизмунд), польский король, велел все Московское государство предать огню и мечу и ниспровергнуть всю красоту благолепия земли Русской за то, что мы не хотели признать царем на Москве сына его Владислава».

Николай Михайлович Карамзин, подводя некоторый итог состоянию Московской Руси в те времена, пишет: «Границы России были отверсты, сообщения прерваны, воины рассеяны, города и селения в пепле или в бунте, сердца в ужасе или в ожесточении, правительство в бессилии, царь в осаде и среди изменников…

В то же время бедствия России, достигнув крайности, уже являли признаки оборота и возможность спасения, рождая надежду, что Бог не оставляет государства, где многие или немногие граждане еще любят Отечество и добродетель».

В первом ряду среди тех, кто, по слову Карамзина, любит Отечество и добродетель, то есть творит деяния на благо своего народа, явились в смутные для России времена нижегородец Косма Минин и князь Дмитрий Михайлович Пожарский.

Отметим, что еще до организации Первого ополчения из Нижнего Новгорода рассылались

грамоты в другие поволжские города и раздавались призывы «стати за веру и за Московское

государство заодин». Жители Казани также писали в Пермь, что они вместе с чувашами,

удмуртами, марийцами, нижегородцами и патриотами других русских городов приняли решение продолжить борьбу против захватчиков, стоять за Русское государство. Однако выступления поволжского населения носили местный и не согласованный между собой характер.

Как уже было сказано выше, к лету 1611 года обстановка стала критической для всей страны: распались отряды Первого ополчения, взят был штурмом после многомесячной осады Смоленск, шведы захватили Новгородскую землю. Но именно в это тяжелейшее время и началось формирование новых освободительных народных сил. Из Рязани и Мурома, Ярославля и Костромы, Владимира и Суздаля в Нижний Новгород прибыли гонцы с известиями о готовности населения этих городов вести борьбу против иноземцев. К движению присоединились дворяне двух уездов Смоленщины. К осени 1611 года движение за освобождение России стало набирать силу. Но возглавить борьбу могли только бескорыстные и преданные России люди. Таковых народ увидел в лице Минина и князя Пожарского.

Дмитрия Михайловича Пожарского к этому времени уже знали как активного участника борьбы с поляками. Минин, также участник боев добровольных ополченческих отрядов в 1608 и 1611 годах, стал особенно известен впоследствии как идейный вдохновитель и организатор Нижегородского ополчения, собиратель казны на его содержание, участник последующих победных боев. Все имеющиеся архивные документы подтверждают, что Кузьма Минин – главный инициатор создания Нижегородского ополчения. Среди всеобщей разрухи и оцепенения умов нижегородский посадский человек Косма (Кузьма) Минин, избранный земским старостой незадолго до описываемых событий, встал на защиту своего Отечества.

Согласно исследованиям нижегородских историков и краеведов В. П. Макарихина, И. А. Кирьянова, писателя В. А. Шамшурина и других, Косма был родом из городка Балахны на Волге — сыном Мины Акиндинова (или Анкудинова) и внуком Акиндина Власьева. У Акиндина был брат Коска (очевидно, Константин) Власьевич. У Мины было два брата — Феодор и Иоанн Акиндиновичи. У Феодора имелся сын Иоанн Феодорович (и впоследствии внуки — Иоанн и Петр Иоанновичи, жители Балахны). Профессор В. П. Макарихин приводит в своем исследовании запись из Писцовой книги Юрьева-Поволжского XVI века, где имеется сообщение о владениях Анкундиновых: «…по обоим берегам р. Волги, на территории бывшей Белогородской волости от сёл Василево (ныне Чкаловск), Катунки и выше».

Минин рос в многодетной семье балахнинского соледобытчика Мины Акиндинова. Балахна тогда славилась добычей соли, нередко ее называли Балахонским Усольем. Начало солеварения в Балахне относится к 1532 году. «Росол» (рассол) черпали бадьями, добывая из скважин, куда прокладывались деревянные трубы. Затем соляной раствор выпаривали в варницах. Как полагают краеведы, отец Минина пришел в Балахну из-за Волги, где занимался сельским хозяйством и рыболовством. Недалеко от устья реки Узолы находились деревни, принадлежавшие Мине Акиндинову, о чем говорится в записях Писцовой книги Заузольской волости 1591 года. Деревня Щекино расположена рядос с селом Николо-Погост через овраг Николина ключа в 5 км от самой Балахны. Деревня Сорвачево, что на речке Чуди, впадающей в Узолу, находится в 15 км от Балахны и в 1 км от села Иконникова, где еще сохранилась каменная церковь. Деревня Расположение деревни Лютиковой Казариновой мы точно не знаем. Кроме земли за Волгой, Мине принадлежали еще семь десятин хоромного (то есть строевого) леса. От соляного промысла у Мины Анкундинова тоже имелся хороший доход. Он был совладельцем рассольных труб, в том числе трубы, именуемой «Каменкой». Среди других владельцев варниц и рассольных труб в Балахне были Троице-Сергиев и Нижегородский Печерский монастыри. Всего в Балахне насчитывалось 72 варницы и 29 рассольных труб. В отношении земельных владений Акиндиновых уточним, что земли Заузольской (Узольской) волости являлись Дворцовыми, т.е. они непосредственно принадлежали царю. Пользуясь этой землей семейство Мининых платило за нее подать – налог

Отец Космы Минина был состоятельным человеком. Косма с детских лет принимал участие в работе и помогал родителю, как заведено было во всех русских семьях, независимо от материального или сословного положения. Маленький Косма с детства был приучен к труду. Сидя на возу, на мешках соли, он ездил с отцом «на торги к Троице», как пишет В. А. Шамшурин. Владел Кузьма и топором, и косой, управлялся с лошадьми, знаком был с тяжелыми работами соляного промысла. Время рождения Кузьмы Минина точно не установлено. Полагают, что он был старше Дмитрия Пожарского и родился около 1570 года.

Трудности воссоздания биографии одного из величайших сынов России кроются в отсутствии документов, указывающих время и место его рождения. Метрические и исповедальные церковные записи до сих пор не найдены, за исключением того, что он уроженец Балахны, о чем мы говорили выше. Местный краевед, научный сотрудник Балахнинского краеведческого музея Мария Вячеславовна Карташова, на научной основе предложила свою версию о месте рождения Кузьмы Минина. Она считает, что двор Мининых находился около церкви Знаменской, построенной в 1748 г. и Космодемьянской – в 1742 г. на современной улице Дзержинского. Они были построены балахнинским бургомистром П.С.Латухиным. Далее, в сторону Дома культуры НиГРЭС по левой стороне стоит его трехэтажный дом, который был построен на рубеже XVIII – XIX веков. Дом сохранился до наших дней, под. В нем сейчас находится коррекционная детская школа. Двор Мининых в XVII веке был расположен около церкви Космы и Дамиана. По этой улице (тогда Боровской Гриве, т.е. возвышенности) шло ополчение Минина и Пожарского. Но доказать эту версию на данный момент невозможно.

Существует предание, по которому Косма был крещен в Никольской церкви — первом каменном храме Балахны (постройки 1552 года), сохранившемся до нашего времени. Теперешнее здание «Аптека», что напротив школы № 6 (на бывшей Соборной площади), находится на месте расположения Городской Думы и Управы в XVIII в. До этого здесь располагалась воеводская изба, откуда Минин и Пожарский руководили ополчением во время остановки в Балахне. На месте двухэтажного каменного здания бывшей школы № 1, построенной в 1738 г. по указу архиепископа Питирима для духовного училища, располагался осадный двор Дмитрия Пожарского.

Установлено, что у Космы было четверо (по другим данным, пятеро) братьев: Феодор, Иоанн, Григорий — старше его и двое младших — Сергей, Михаил (Безсон, или Самсон). Старшие братья являлись совладельцами четырех рассольных труб, нескольких варниц и лавок на балахнинском торге. От братьев Космы Минина произошло потомство. В частности, у Михаила (Безсона) были сыновья: Канашка, Иоаким и Феодор Михайловичи. О Сергее Минине известно, что он бывал в Москве в 1616 году, привез в Нижний Новгород, по поручению племянника, «несудимую грамоту» на себя и брата Безсона. Безсон Минин в 1620 году подрядился поставить «на срок на Троицын день» лесу на городовую кровлю, и дано ему было за тот лес 874 рубля. Согласно записи в Писцовой книге по Нижнему Новгороду 1621 года, «Безсон Минин… ныне обнищал».

Другой брат Минина, Феодор Минич, считается родоначальником балахнинской родословной ветви Мининых: он имел сына Григория Феодоровича и внуков — Георгия, Андрея, Сергея Григорьевичей. Полагают, что их потомки живут до настоящего времени, не только в Балахне, но и в других местах. Один из них балахнинский меценат Павел Федорович Минин в XVIII – XIX веках имел свой дом на улице, теперь носящей имя проспекта Революции, что около Мининского пруда. Часть пруда сохранилась до наших дней, как и сам дом. У Минина была также сестра Дарья, замужем за Иоанном Семеновичем Кофтыревым.

Известно, что сам Косма Минин имел жену Татьяну Семеновну. Татьяна Семеновна поддерживала Косму (Кузьму) в его стремлении отдать на нужды ополчения домашние ценности. После смерти Минина она занималась делами вотчины сел Богородского и Ворсмы с деревнями. Заботилась о сыне Нефеде. После его смерти в 1632 г. Татьяна ушла в монастырь и приняла постриг в Воскресенском женском монастыре под именем схимонахини Таисии, передав свое имущес тво причту Спасо-Преображенского собора. По мнению Н.И. Приваловой с 1628 г. она жила с сыном в своем доме в Кремле. Нефед, по ее мнению, к этому времени вернулся в Нижний Новгород, что не соответствует данным других историков. Умерла Татьяна после 1645 г. и была записана в синодик Архангельского собора вместе с сыном Нефедом (Мефодием), в синодик Печерского монастыря с сыном и с Космой Мининым и Миной (иноком Мисаилом). Схимонахиня Таисия была похоронена в одной могиле с Мининым.

Сын Татьяны Семеновны Нефед Минин († 1632) не оставил после себя потомства, его дети умерли, не достигнув взрослого возраста[71]. До недавнего времени оставалось неизвестным имя жены Нефеда Минича. Краевед Анна Тимошина по выписке из Писцовых книг 1628-29 и 1629-30 годов установила, что ее звали Анной Михайловной в детстве Тихоновой.

Косме Минину было около двенадцати лет, когда с отцом и матерью Доминикой они переехали в Нижний Новгород. (Впоследствии отец Минина принял постриг под иноческим именем Мисаил). Мина Акиндинов вносил вклады по строительство Нижегородского Печерского монастыря после его разрушения в 1597 году. Ко времени, когда Кузьма уже имел собственное дело, он поселился на посаде Благовещенской слободы. (Это место теперь называется Гребешком). В мясном ряду на нижегородском торге стояла лавка Космы Минина, владел он и «животинной бойницей», под стенами Кремля. Старшие братья остались жить в Балахне, распоряжаясь отцовскими владениями. Широкое поле деятельности Мининых косвенно подтверждается челобитной сына Минина Нефеда, жаловавшегося в 1616 году на то, что «нижегородцы и иных городов всякие люди на дядьях его и на людях и на крестьях поклепов ищут напрасно». Очевидно, Минины вели дела не только с балахнинцами, но и «иных городов всякими людьми».

В зрелые годы Косма Минин был уважаемым человеком, относился к числу зажиточных людей в посадской среде Нижнего Новгорода и отличался исключительной честностью. Краевед Д. Н. Смирнов называет Минина «нижегородским гражданином русокудрым великаном Кузьмой». По мнению исто-рика С. Ф. Платонова († 1933), Минин — гениальный человек с большим самостоятельным умом, вместе с тем человек практический, умеющий вести свое дело. Историк Н. Г. Устрялов указывает на Минина как на «имевшего смысл мудрый и великую душу».

Косма Минин выделялся среди посадских людей и до избрания его старостой, приобретя влияние в Нижнем Новгороде. Еще в 1608 году он дрался с захватчиками и изменниками у Балахны, около села Козино, в Ворсме, Павлове-на-Оке. Весной 1611 года Минин сражался с поляками в Москве — у собора Василия Блаженного, на Сретенке, на Лубянке.

Заметим, что в отношении фамилии Минина, организатора Нижегородского ополчения,

добившегося изгнания захватчиков с русских земель, в исторической науке возникла ошибка, которая на протяжении десятков лет кочевала из одних учебников истории и справочников в другие и была исправлена не так давно.

Наш современник, старейший балахнинский краевед-историк Е. Н. Силаев в своих публикациях убедительно доказывает, что имя спасителя Отечества Космы (Кузьмы — в народе) Минича (Минина) перепутано с именем человека, не имевшего никакого отношения

к Нижегородскому ополчению. В исторической науке и разного рода произведениях, в

школьных учебниках и даже солидных справочниках фигурирует «Кузьма Захарьев Минин

Сухорук (или Сухорукий)». Как выясняется, личности с таким именем никогда не существовало. Жил в Н. Новгороде в 1602 году «над р. Почаеной, на Никольской стороне Кузьма Захарьев сын Сухорука». Это был человек из другого рода, никакого отношения не имевший к Кузьме Минину, сыну Мины Анкундиновича. На протяжении всего XX столетия он стал в нашей отечественной истории своеобразным «двойником» Минина — спасителя Отечества.

Это произошло в результате поспешной и ошибочной публикации в газете-журнале «Москвитянин» за 1852 год, №4, где академик, профессор МГУ, писатель и известный историк М. П. Погодин поместил текст обнаруженной купчей записи за 1602 год (сообщение П. И. Мельникова). В публикации журнала фрагмент текста купчей выглядел так: «о продаже… Иваном Матвеевым сыном Жилиным Андрею Афанасьеву сыну Попову… подле двора со строением в Нижнем Новгороде на Никольской стороне, под Почаеной смежного с домом Кузьмы Захарьева сына Минина Сухорука». Но в том-то и дело, что в подлинной, обнаруженной позднее купчей не было имени «Минин», а было так: «…в межах тот мой двор подле Кузьмы Захарьева сына Сухорука» (не сына Минина!).

То, что речь в купчей записи идет о патриоте Кузьме Минине, было лишь предположением автора публикации (Мельникова) и редактора солидного журнала (Погодина). Вслед за ними, на протяжении более ста лет историки и литераторы осваивали эту мнимую «сенсацию», исправляя повсюду «Минин» на «Минин Захарьев Сухорук». Интересно, что ошибка была выявлена уже в 1915 году, при сличении текста подлинной купчей, где не нашли имени «Минин». Е. Н. Силаев отмечает также, что первые биографы Минина (И. Голиков, Н. Ильинский) никогда не упоминали в связи с Космой Мининым ни о Захаре, ни о Захарьевиче, Захаровиче и подобном. (См.: Силаев Е. Н. Минин Кузьма Минич // Мининские чтения. Балахна, Нижний Новгород, 1999. С. 15—18).

В 1611 году 1 сентября в нижнепосадской общине Нижнего Новгорода состоялись выборы земского старосты. Избрали посадского человека Косму Минина, с тем чтобы «во всех мирских делах радеть ему». Тех же, кто не послушает, получил он право «и неволею к мирскому делу принуждать».

По Промыслу Божиему, Минину, человеку чистой жизни и веры, несколько раз было видение преподобного Сергия Радонежского, «игумена Русской земли», понуждавшего Косму поднять народ на борьбу и спасти Православную веру. Об этом слышал в Троице-Сергиевом монастыре «от самого архимандрита Дионисия из уст его» монах Симон Азарьин, автор «Книги о новоявленных чудесах Преподобного Сергия», изданной в 1654 году. Архимандриту Троице-Сергиева монастыря Дионисию поведал об этом, вероятно, сам Минин. Много позже рассказ был опубликован в материалах сборника «Действия Нижегородской губернской ученой архивной комиссии (НГУАК)» (1913). Приведем здесь фрагмент:

«Был человек благочестивый в Нижнем Новгороде именем Козма Минин, ремеслом же мясник, жил благочестивой жизнью, и в целомудрии и прочих добродетелях жизнь свою проводил. Поэтому во многом и от дружбы своей (с другими) отходил, любя безмолвие, всегда имел Бога в сердце своем. Однажды же ему, спящему в комнате своей, явился Чудотворец Сергий, повелевая ему собирать казну и (ею) воинских людей наделять, (чтобы) идти на очищение Московского государства. Он проснулся во многом страхе и помышлял, что не его дело воинским устроением заниматься. И не придал виденному значения (в небрежение положив). И было ему видение второй раз (вторицею), и снова остался он при своем мнении (и паки небреже). Через малое время (после этого) является

ему Преподобный Сергий и говорит ему с прещением (с угрозами): “Не говорил ли тебе об этом, что есть (Божие) изволение праведных судеб Божиих помиловать православных христиан и от многого мятежа в тишину привести. Сего ради нужно тебе казну собрать и ратных людей наделить, да очистят (они) с Божией помощью Московское государство от безбожных поляков и прогонят еретиков”. И еще ему прирече (дополнив): “Если старейшины в таковое дело не внидут, то более юные начнут творити, и начинания их — дело благо будет и в доброе совершение приидет”.

И яко бы наказав, остави его (Преподобный Сергий) и невидим стал. Проснувшись в трепете и великом ужасе, (Минин) думал, что все его чрево изгнетено (воспалено), и ходил, болезнуя чревом и молясь Преподобному Сергию о исцелении и каяся о своем непослушании (небрежении) и обещеваяся повеленная им исполнить».

По благословению Патриарха Московского и всея Руси Гермогена, архимандрит Дионисий составил грамоту, призвавшую народ к организованному сопротивлению полякам. Грамота была размножена переписчиками в архимандричьей келье и раздавалась с осторожностью среди паломников, приезжавших в монастырь. Узнав о подготовке ополчения в Нижнем Новгороде, пан Гонсевский потребовал от патриарха, находившегося в заключении, написать, чтобы нижегородцы не ходили на Москву. Патриарх ответил:

«Да будут благословенны, которые идут на очищение Московского государства». Святейший

Патриарх Гермоген, лишенный патриаршего сана, был уморен голодом и умер в заточении 17 февраля 1612 года.

Одна из грамот с призывом к борьбе за Русь и веру Православную была получена в октябре 1611 года в Нижнем Новгороде. В ней говорилось следующее:

«Сами видите близкую конечную погибель всех христиан. Где только завладели литовские люди, в каких городах, какое разорение учинилось Московскому государству. Где святая церковь? Где Божии образа? Где иноки, цветущие многолетними сединами, где и хорошо украшенные добродетелями? Не всё ли до конца разорено и обречено злым поруганиям? Где народ общий христианский? Не все ли скончались лютою и горькою смертию? Где безчисленное множество христианских чад в городах и селах? Не все ли без милости пострадали и разведены в плен? Не пощадили престаревших возрастом, не устрашились седин многолетних старцев, не сжалились над ссущими (сосущими) млеко незлобивыми младенцами… Помяните и смилуйтесь над видимою нашею смертною погибелью, чтоб и вас не постигла такая лютая смерть. Бога ради, положите подвиг своего страдания, чтоб вам и всему общему народу, всем православным христианам быть в соединении, и служилыя люди, однолично, без всякого мешканья, поспешили под Москву на сход ко всем боярам, и воеводам, ко всему смиренству народа всего православного христианства. Сами знаете: ко всему делу едино время надлежит; безвременное же начинание всякому делу бывает суетно и бездельно. А если есть в ваших пределах какое-нибудь недоволье, Бога ради, отложите на это время, чтоб вам всем с ними заодно получить подвиг свой и страдать за избавление Православной христианской веры, покамест они (то есть враги) в долгом времени гладным утеснением боярам и воеводам и всем ратным людям какой-нибудь порухи не учинили. И если мы совокупленным единогласным молением прибегнем ко всещедрому Богу и ко Пречистой Богородице, Заступнице вечной рода христианского, и ко всем святым, от века Богу угодившим, и обще обещаем сотворить подвиг и пострадать до смерти за Православную христианскую веру, неотложно милостивый Владыко Человеколюбец отвратит праведный гнев свой и избавит нашедшей лютой смерти и вечнаго порабощения безбожного латинского. Смилуйтесь и умилитесь незакосненно, сотворите дело сие, избавления ради христианского народа, ратными людьми помогите, чтоб ныне под Москвою скудости ради, утешением не учинилось какой-нибудь порухи боярам, и воеводам, и всяким воинским людям. О том много и слезно всем народам христианским вам челом бьем».

Призывы архимандрита Троице-Сергиева монастыря нашли отклик и поддержку в Нижнем Новгороде. Однако известно, что еще прежде нижегородцы имели в своих планах идти не только против поляков, но и на мятежных казаков, к которым относились с большим подозрением. На то имелись веские основания: многие в России изменили своему государству и народу. Нижний Новгород не поддавался и бодрствовал. Дионисий в своей грамоте призывал к выступлению только против захватчиков из Речи Посполитой.

Как отмечал историк С. Ф. Платонов, с падением государственного порядка на Руси еще жил порядок церковный. За недостатком боевых вождей народным движением начинали руководить духовные отцы: они не могли оставаться в стороне и были вынуждены принимать участие — по крайней мере, советом, призывом, проповедью. Однако в 1611 году духовные пастыри дали стране не один, а два различных совета. В грамотах Троице-Сергиева монастыря говорилось, что земщине необходимо соединить свои силы с подмосковным казачеством для совместной борьбы с поляками. Патриарх Гермоген же считал, что следует бороться и с казаками — как врагами Русской земле, причем не меньшими, чем польские захватчики. Об этом патриарх писал нижегородцам в августе

1611 года.

Однако и братия Троице-Сергиева монастыря, и Патриарх Гермоген одинаково указывали, что сам почин патриотического движения за освобождение Москвы должен идти от земщины, от местных обществ российских городов. В этом состояло единство взглядов духовных отцов России. Между тем, кроме писем к нижегородцам от Патриарха Гермогена и братии Троицкого монастыря известно письмо жителей Москвы к последним, которое приводит историк Н. Храмцовский в книге «Краткий очерк истории и описание Нижнего Новгорода»:

«Гибнет Москва, а Москва есть основание России; не забудьте, что пока крепок корень, то и древо крепко; не будет корня, на чем оно будет держаться? Для Бога, судии живых и мертвых, не презрите бедного и слезного нашего рыдания. Здесь образ Божия Матери, писанный Лукою Евангелистом, здесь Петр, Алексей, Иона Чудотворцы. Разве вы не православные? Разве вы ни за что считаете? Страшно говорить это, страшно и писать. Зачем много писать о головах своих, когда веру христианскую мы видим переменяемую в латинство, и церквей Божиих разорение. А из вас никто и не думает того, что и с вами то же будет. Пощадите нас бедных и душами и телами, к концу гибели

пришедших, станьте с нами заодно против врагов креста Христова. Пошлите нашу грамоту во все города, чтобы всем была известна наша погибель конечная. Поверьте, что не многие из нас идут вслед за изменниками Салтыковым и Андроновым. У нас милость Божия, Пречистыя Богородицы и Московских Чудотворцев, да святейший Гермоген патриарх, как истинный пастырь, душу свою полагающий за веру христианскую. Ему все православные следуют, хотя и не восстают явно…»

Настоятель Нижегородского Печерского монастыря архимандрит Феодосий, протопоп Спасо-Преображенского собора Савва Евфимьев и другие служители Православной Церкви в храмах Нижнего Новгорода учили народ твердо и крепко стоять за веру Православную, не поддаваться чужеземной власти. Именно на это и давал в своей грамоте Патриарх Гермоген благословение нижегородским «архимандритам, и игуменам, и протопопам, и всему Святому собору, и воеводам, и дьякам, и дворянам, и детям боярским и всему миру».

После получения грамоты нижегородские воеводы Андрей Алябьев и князь Александр Репнин созвали к себе на воеводский двор старейшин города. Среди них приглашены были и архимандрит Феодосий, и протопоп Савва Евфимьев, другие попы, диаконы, а также дворяне, боярские дети, посадские старосты. В числе старост посадских был и Косма Минин, который сказал: «Грамоту, присланную з Троице-Сергиева монастыря, нужно прочесть в храмах, всему народу. Мне же было видение, в котором явился Преподобный Сергий со словами: “Разбуди спящих”».

На другой день большой колокол собрал нижегородцев в Спасский собор Кремля, где после завершения обедни протопоп Савва Евфимьев с амвона обратился к народу.

Здесь необходимо подробнее сказать о Савве Евфимьеве, первейшем сподвижнике Минина и Пожарского в деле нижегородского патриотического движения. О жизни протопопа Саввы мало что известно. Полагают, что некоторое время он служил в нижегородской церкви Свв. Космы и Дамиана в Старом остроге на берегу Оки. В 1604 году, когда Савва стал настоятелем Спасо-Преображенского собора в Нижегородском кремле, к нему отошел по государевой грамоте двор прежнего соборного протопопа Василия, «с огородом и садом». В августе 1606 года настоятель Савва с причтом Спасского собора получил от царя Василия Иоанновича Шуйского жалованную грамоту, в которой определялись владения, права и жалование соборного духовенства. По этой грамоте нижегородскому священству вменялось в обязанность «Спасского протопопа Саввы слушати, на собор по воскресеньям к молебнам и по праздникам к церквам приходити». За ослушание Савва мог налагать на игуменов и священников денежные штрафы и даже, в случае необходимости, «сажати в тюрьму на неделю». Таким образом, протопопу Савве принадлежало первенство в духовенстве всего Нижнего Новгорода. В равном с ним положении был лишь не подчиненный ему архимандрит Нижегородского Печерского монастыря. Протопоп Савва известен как златописец. До XX века сохранялось в Печерском Вознесенском монастыре принадлежавшее Савве Четвероевангелие, листы которого были искусно расписаны цветами и травами. Золотом исполнена запись: «Лета 7133 (1625), апреля в 15 день, сия книга Евангелие тетро (четыре) писано золотом, травы разные краски, Евангелисты и Симеон (Столпник) писаны в лицах радением Нижнего Новаграда Спасского протопопа Савы Евфимьева».

В Спасо-Преображенском соборе (постройки 1352 года) была богатая библиотека. Знавший толк в книгах, Савва пользовался уважением как мудрый, начитанный, а также великодушный и отзывчивый человек. Имея большое влияние на прихожан и занимая виднейшее место среди священнослужителей города, он был весьма заметен и в патриотическом движении Нижнего Новгорода, стоял среди его руководителей, первым оказал поддержку Минину. Впоследствии Савва Евфимьев не только участвовал в избрании царя Михаила Феодоровича в числе выборных от Нижнего людей, но и поехал затем из Москвы навстречу государю — «его царские очи видети». За личные заслуги в деле Нижегородского ополчения Савве дано было в собственность в Нижегородском кремле, у Спасского собора, «государево дворовое место», рядом с таким же «государевым двором», пожалованным Косме Минину. Подобным отличием никто в Нижнем Новгороде не был почтен, кроме Саввы и Космы.

Если в Минине в начале движения за освобождение Москвы и России нашла своего вождя тяглая, посадская масса населения, то протопоп Савва оказался выразителем высших слоев нижегородского общества. Савва стоит впереди всей массы нижегородцев, его речью начинается официальная история нижегородской рати, его благословение и молитвы осеняют самое возникновение подвига.

Торжественно, колокольным звоном, с великой честью встречал протопоп Савва вместе со всем народом князя Дмитрия Пожарского в Нижегородском Спасском соборе. Деятельное участие принимал Савва и в прочих делах ополчения. Когда вышло некоторое осложнение отношений с Казанью, он в составе посольства поехал туда, чтобы выяснить недоразумение. Скончался Савва Евфимьев около 1625 года. Преемником его стал протопоп Владимир, который вместе с другим священнослужителем собора, подписали завещание вдовы Минина Татьяны Семеновны о передаче ее имущества – две лавки на Нижнем базаре, полученных ею от нижегородских торговцев Чапуриных, — соборному духовнику.

Итак, на общей сходке 9 сентября 1611 г. со скорбью в голосе обратился в Спасском соборе к нижегородцам Савва Евфимьев: «Увы нам, господие чада мои и братие, увы нам; се бо приидоша дни конечныя погибели; погибает Московское Государство, и вера Православная гибнет. О горе нам! О лютаго обстояния! Польские и литовские люди в нечестивом совете своем умыслили Московское Государство раззорити и непорочную веру Христову в латинскую многопрелестную ересь обратити! И кто не восплачет зде, братие, кто же не источит источницы слезны от очей своих? Грехов ради наших попущает Господь врагом нашим возноситися! Увы нам, братие мои и чада, благокрасный бо град-Москву оные еретики до основания раззорили и людей его всеядному огню предали. Что сотворим, братие, и что возглаголем? Не утвердимся ли в соединении, и не станем ли до смерти стояти за веру Христианскую, чисту и непорочну, и за Святую Соборную и Апостольскую Церковь… и за многоцелебные мощи Московских Чудотворцев?

Се же и грамота просительная властей Живоначальныя Троицы Сергиева монастыря». Минину было легче говорить после вдохновенных слов своего сподвижника протопопа Саввы. Народ вышел из собора и столпился возле церкви. Точный текст речи Минина не дошел до нашего времени (он имеется лишь в летописном изложении). Но мы можем представить себе, как Косма Минин, человек, обладавший даром слова и умевший убеждать, сняв шапку, собрал всю свою волю и обратился к народу. Он увидел сотни глаз, устремленных на него. Голос его крепчал и далеко разносился над головами.

«Люди нижегородские! — натужным голосом закричал Минин. — Не обессудьте, что в будний день велел звонить в колокола, что созвал вас, да сроки не терпят. Вы видите конечную гибель русских людей. Видите, какой позор несут русскому народу поляки. Не всё ли ими до конца опозорено и обругано? Где бесчисленное множество детей в наших городах и селах? Не все ли они лютыми и горькими смертями скончались, без милости пострадали и в плен уведены? Враги не пощадили престарелых возрастом… Проникнитесь же сознанием видимой нашей гибели, чтобы нас самих не постигла такая же участь… Без всякого мешканья надо поспешать к Москве… Если нам похотеть помочь государству, то не пожалеем животов наших, да не только животов… дворы свои продадим, жен и детей заложим, чтобы спасти Отечество. Дело великое, но совершим его. Я знаю — как только

мы на это поднимемся, другие города к нам пристанут, и избавимся от чужеземцев…»

После речи своей Минин вынес принадлежавший ему ларец, окованный железом, и первым объявил: «Вот моя доля. Все, что скопил, отдаю на рать». Ни один человек не возразилпротив того, чтобы внести в общую казну денежный или вещественный взнос «на строение ратных людей». Население не только Нижнего Новгорода, но и других городов отдавало на ополчение от 1/5 до 1/3 своих доходов. Каждый, записавшийся в ополчение, получал годовое жалование в сумме 15 рублей. Затем ополченцев разбивали по статьям. Каждый получал в зависимости от статьи. В Нижний Новгород потянулись не только русские, но и татарские, мордовские и черемисские князьки. Поэтому перед походом в Ярославль Минин имел возможность выдать ратникам жалование по трем статьям: по 30, 45 и 40 рублей казакам, дворянам, стрельцам.

Минин начал собирать средства для снаряжения нижегородской рати прежде всего среди людей своего сословия, своих единомышленников. Приступая к задуманному делу, он выступал на народных сходках, где отвечал на вопросы — как собирать ополчение и где взять казну. При этом он говорил: «Я, убогий, с товарищами своими, всех нас здесь 2500 человек, а денег у нас в сборе 1700 рублей… Так же и вы сделайте» (то есть начинайте собирать средства на рать среди своих).

Часть денег была получена от иногородних купцов Строгановых, торговавших в Нижнем Новгороде, в количестве 4660 рублей. Богатые купцы Никитовы, Лыткины, Дощенниковы передали Минину несколько тысяч рублей. Тогда начался более широкий сбор средств для ополчения. Люди несли, кто сколько мог. Одна вдова отдала 10000 рублей.

По окончании начальных сборов казны, в Мугреево прибыли послы Кузьмы Минина во главе с архимандритом Нижегородского Печерского монастыря Феодосием, дворянином Жданом

Петровичем Болтиным и посадскими выборными людьми. Они просили Пожарского принять

военное руководство собранной ратью. Первое посольство потерпело неудачу. В след за

ним к Пожарскому приезжал сам Минин. Дмитрий Михайлович согласился принять руководство, когда с той же просьбой прибыл из Нижнего Новгорода воевода Андрей Семенович Алябьев. Пожарский сказал при этом: «Рад пострадать за Православную веру до смерти, а вы изберите из посадских людей такого человека, чтоб ему в мочь (чтоб он мог) и за обычай было со мною быть у нашего великого дела — ведал бы он казну на жалованье ратным людям».

По слову историка С. Ф. Платонова, в этот период над измученною страной господствовали две власти, желавшие стать правящими безраздельно, — польская и казачья.

Первая, оккупировавшая столицу, действовала именем польского монарха Сигизмунда и его сына Владислава, в котором шляхтичи желали видеть «русского царя». Вторая действовала именем «Совета всея земли» (это был орган еще Первого ополчения, хотя после смерти П. Ляпунова земское устройство, созданное им, распалось). Вторая власть еще держалась казаками, «казачьими таборами», бывшей подмосковной ратью. Ни та, ни другая не были желательны России — ни власть тех, кто изменил отечеству ради обещанных Сигизмундом наград, ни господство тех, кто связался с казачьей вольницей и отстал от прежнего общественного порядка. Но никто в разоренной России не мог указать, где искать третьей — законной — власти. Ее надобно было создать. А кто мог ее создать, когда общество распалось, рассыпалось на отдельные города и волости? И все же основа такой власти была заложена в Нижнем Новгороде, где был создан свой «Совет всея земли», в противовес подмосковному. В него вошли представители городов — участников нового ополченческого движения.

Во главе этого правительства встали также выборные представители — Минин и Пожарский. От имени «Совета всея земли» Пожарский назначал воевод, рассылал грамоты, призывая в Нижегородское ополчение ратных людей — добровольцев из других мест. Косма Минин, с которым князь Пожарский действовал всё время в полном согласии, был выбран «миром» в казначеи ополчения и, кроме того, с начала и до победного конца похода выступал в звании «выборного человека всею землею». Во многом благодаря действиям Минина Нижний Новгород в те времена ни разу не был захвачен антиправительственными войсками.

Город приобретал вид военного лагеря. Крепкие стены Нижегородского Кремля, связь с другими городами и ратниками князя Федора Шереметева, стоящим в Свияжске, Нижний окончательно стал центром начавшегося движения против захватчиков. Со всех концов в Нижний прибывали служилые дворяне, казаки, стрельцы, другой люд, желавший участвовать в ратном деле. На Ковалихе и за Дмитровскими воротами ковали оружие и доспехи, на Зелейном дворе готовили порох, на Нижнем посаде шили одежду для ополченцев. Минин заботился о приобретении достаточного количества железа, меди, олова, древесного угля и прочих запасов. У Благовещенской слободы был устроен пушечный двор, где к началу выступления ополчения из Нижнего Новгорода отлили первые пушки.

Ядро Нижегородского ополчения составили ополченцы-нижегородцы. Затем первыми на зов Минина пришли в Нижний Новгород коломенские и рязанские ратники, которые, как мы знаем, еще в начале 1611 года под руководством князя Дмитрия Пожарского освободили казаков Прокопия Ляпунова, осажденных в Пронске отрядами днепровских (запорожских) казаков и черкесов.

За ними в конце октября подошли дорогобужские и вяземские ратники-дворяне во главе с Дмитрием Пожарским, которых князь Пожарский еще прежде наделил землями на Владимирщине, в районе древнего городка Ярополча.

Наконец, в январе 1612 года в Нижний Новгород прибыли смоленские ратники. В дальнейшем мы увидим отряды этих ратников-смолян, прикрывающими Никитские ворота во время боев в Москве, — под названием «украинские отряды». (Города, расположенные на Смоленщине и смежные с ними, тогда назывались украинскими, или окраинскими).

В конце февраля 1612 года ополчение двинулось по правому берегу Волги, на Балахну, где ратники были встречены жителями с радостью. Был великий пост, 23 февраля. Местные жители встретили Пожарского в воротах крепости. Воевод и дворян поместили в осадных дворах, в крепости, прочих ратных людей устроили на ночлег на посаде. Там же к ополчению присоединился отряд Матвея Плещеева, и ратникам-ополченцам выдали положенное жалование. Далее пошли через Пурех, Юрьевец. Еще в начале 1609 г. Лисовский напал на Юрьевец. Однако жители городка заранее готовились к этой беде и скрылись на луговой стороне Волги. По приходе из Нижнего Пожарского часть мужского населения влилась в ополчение. Следующим городом на пути ополчения была Решма, откуда ополчение пришло в Кинешму, о которой будет сказано выше. В Плесе к Пожарскому пришли костромичи и предупредили его о том, что костромской воевода Иоанн Петрович Шереметев не хочет пустить ополчение в город. Узнав о Нижегородском ополчении и восстании приволжских городов, Московская боярская дума в январе 1612 г. прислала в Кострому грамоту – быть верной королевичу Владиславу. Поэтому Иоанн Шереметев и не хотел пускать нижегородских ополченцев в город. Но этот призыв не нашел большой поддержки в городе.

Ополчение остановилось на посаде, а в самом городе началось волнение. За свое

упорство воевода Шереметев едва не поплатился жизнью. Его спас Пожарский. По просьбе

костромичей, посоветовавшись с Мининым, Пожарский снял Шереметева с воеводства и

последний ушел в Ярославль. Воеводой в Костроме Пожарский назначил кн. Романа Гагарина.

Челобитчики из Суздаля пришли в Кострому и просили Пожарского послать к ним ратных

людей для защиты от казацких атаманов Андрея и Иоанна Просовецких. Он послал туда князя воеводу Романа Петровича Пожарского с отрядом Нижегородских и Балахонских стрельцов. Получив и в Костроме «на подмогу многую Казну», ополчение направилось в Ярославль и пришло туда еще «по зимнему пути», так и не дождавшись ратников из Казани благодаря Никонору Шульгину.

Таким образом, основу Нижегородского ополчения составляли нижегородские, коломенские, рязанские, смоленские, вяземские, дорогобужские отряды, частично входившие и в Первое ополчение. Отметим здесь, что смоленские дворяне пришли в Нижний Новгород из Арзамаса, где желали поначалу поселиться, так как потеряли у себя на Смоленщине поместья, разоренные поляками. Арзамасцами смоляне встречены были недружелюбно, и 19 января отряд смолян прибыл в Нижний, чтобы влиться в общую ополченческую рать.

Надо сказать, что некоторые историки (в частности, Н. Ф. Филатов) в своих трудах придают излишнюю значимость факту пополнения смоленским отрядом Нижегородского ополчения, выдавая это событие чуть ли не за решающее в деле собирания рати. Вероятно, это заблуждение происходит благодаря «Повести о победах Московского государства», написанной неизвестным автором в 1620-х годах — по всей видимости, смолянином. В «Повести…» именно отряду смолян (очевидно, соотечественников автора) отводится значительная роль. Однако уже известные наши российские историки С. М. Соловьев, А. Д. Нечволодов в своих обширных трудах не придавали приходу смоленских дворян в нижегородскую рать сколько-нибудь важного, а тем более определяющего значения. Эту точку зрения разделяет большинство современных нижегородских историков и краеведов.

Известно, что нижегородцы встретили воинство смолян с честью, со святыми иконами и хоругвями, предложив объединиться в одну силу, под единым руководством. Согласившимся смолянам было выдано обычное, положенное служилым людям жалование, как и всем нижегородским ратникам (по трем статьям, смотря по их дворянской чести). Как уже было сказано выше, ополчение двинулось из Нижнего Новгорода по берегу Волги к Ярославлю в конце февраля. Смоляне прибыли 6 (19) января. Ясно, что всего лишь за месяц до отправления в поход Нижегородское ополчение не могло бы организовать собственную финансовую и материальную базу и стать самостоятельной боевой силой. Данные о численности Нижегородского ополчения, вышедшего из Нижнего Новгорода значительно расходятся. Одни указывают, что оно состояло от трех до пяти тысяч человек. П.Г.Любимов пишет о трех тысячах специально обученных военных людей, не считая добровольцев и даточных людей. По более уточненным данным в ополчении находилось 3500 стрельцов и тысяча всадников. По пути вливались новые добровольческие силы. В начале апреля 1612 года ополченцы вступили в Ярославль.

Главной святыней Нижегородского ополчения являлась Казанская икона Божией Матери. В сердцах и умах тысяч ратников была готовность отдать себя для спасения Отечества, а если нужно — и сложить в битве свои головы. Никто не мог предугадать, чем кончится начатое дело. Минин и Пожарский, будучи глубоко верующими людьми, много и усердно молившимися по обычаю тех времен, понимали, что без помощи Бога и Заступницы России — Божией Матери, Девы Марии — они не в силах будут одолеть врагов.

Здесь, в Ярославле, Минин и Пожарский приступили к окончательному обустройству народной рати и создали стройную военную организацию. Пехоту и конницу учили тесному взаимодействию в бою. До этого питались каждый по себе. Пожарский вводит общее питание из котла. Он требовал: «Стоять за истину всем безызменно, быть во всем послушным и не противиться им ни в чем». Было налажено производство копий, бердышей, рогатин и доспехов. В Ярославле окончательно оформилось «земское правительство», образованное в Нижнем Новгороде, то есть «Совет всея земли». При правительстве были созданы органы управления — приказы: Разрядный, Поместный, Посольский, Дворцовый и другие. Войску требовалось многое — боевые припасы, продовольствие, кони. По мнению Космы Минина, главными на тот момент были не военные, а экономические и организационные задачи. Необходимо было собрать достаточные средства для войны и победы. В Ярославле это оказалось нелегким делом. Минин понимал, что ярославские купцы могут возмутиться новыми обложениями, рассориться с ним (так как первый взнос они дали еще в Нижнем Новгороде), но решил идти до конца. Собравшись в земской избе, самые богатые люди Ярославля едва ли не учинили расправу над Мининым. Среди них был весьма зажиточный ярославский купец и земский староста Григорий Леонтьевич Никитников, который никак не хотел подчиниться Минину. Его поддерживали и другие богатые люди — Степан Лыткин и Надей Светешников. Поначалу Минин по-доброму убеждал купцов, а когда это не помогло, распорядился взять их под стражу и отвести к Пожарскому. Суровость и непреклонность Минина дали плоды. Никитников признал свою неправоту. Он и другие вынуждены были внести необходимые средства для ополченческой казны. Помимо этого, в Ярославль пришла для ополчения крупная денежная помощь от Соловецкой обители, и служилые люди, прибывшие в город, получили денежное жалование.

В Ярославле Минин обзавелся собственной печатью как «Выборный всею землею человек». Пожарский теперь именовался «Воевода и князь Дмитрий Михайлович Пожарково-Стародубский».

В период нахождения отрядов Нижегородского ополчения в Ярославле Минин и Пожарский вели переговоры с Австрией, стремясь на это время обезопасить северо-восток России, так как монархические круги Австрии, как и Швеции, надеялись, что русским царем будет избран один из представителей их династии. В результате этих переговоров Польша оказалась на какое-то время изолирована от вероятных союзников.

Пожарский соблюдал великую осторожность, не доверяя казакам Подмосковья, и не раз

задерживался в пути, посылая в разные стороны отряды, чтобы разбить поляков и литовцев,

засевших в разных городах и селах. Часть ратников с Городца через Мыт и Холуй сделали петлю к городам и селам на берегах рек Тезы, Луха, Уводи. Почти во всех этих местах были поляки, и Пожарский рассчитывал на чувство мести у населения, которое пострадало от врагов. В Ярославле он простоял почти четыре месяца, и его обвиняли в медлительности.Нижегородское ополчение во главе с Мининым и Пожарским 27 июля 1612 г. выступило из Ярославля, имея в своих рядах, вместе с татарским отрядом из Касимова, около десяти тысяч человек.

Перед походом отслужили молебен в Спасской церкви у раки со святыми мощами св. князя Феодора Ростиславича и сыновей его Давида и Константина. Благословение на одоление врагов получили у митрополита Ростовского и Ярославского Кирилла (Завидова), который в Ярославле был миротворцем и гасителем ссор между воеводами. Воины, встав на колени, взирали на поднятую на руки Казанскую икону Божией Матери. Священный образ Богородицы помогал ополченцам по-своему — укреплял их дух и веру. По мысли древних духовидцев, икона всегда являлась выразителем духовности в красках, ее язык — это язык Духа, язык молитвы.

Тем временем Москву оставлял со своим воинством Александр Корвин Гонсевский. Не с пустыми руками покидал он русскую столицу. Польский гетман вывез из царских палат драгоценности и реликвии, среди которых были древние дорогие щиты и доспехи, золотые иконные оклады в самоцветах, резной царский посох, ковры, стулья из царских покоев, меха, сосуды, литая серебряная печать царя Шуйского, царские венцы Феодора Иоанновича, Бориса Годунова и Лжедмитрия II и многое другое. Все это богатство Гонсевский не имел права вывозить из Москвы — по договору с боярами. Он сделал это вероломно, по-разбойничьи, по-воровски.

Вместо войска Гонсевского Московский кремль занял отряд польского полковника Николая Струся. Узнав об организации нового ополчения, Струсь обратился к королю Сигизмунду с просьбой о подкреплении. Сигизмунд выделил из вооруженных сил Польши и Литвы войско численностью около двенадцати тысяч человек. Новый отряд под командованием опытного литовского гетмана Яна-Карла Ходкевича расположился недалеко от Москвы.

По дороге в столицу, накануне главных сражений, Дмитрий Михайлович Пожарский заехал в Суздальский Спасо-Евфимьев монастырь, чтобы почтить память родителей, нашедших там упокоение. Затем Пожарский и Минин побывали в Борисоглебском монастыре, что под Ростовом Великим, где подвизался старец-затворник Иринарх († 1616, причислен к лику святых). От него оба получили благословение на освобождение Москвы и крест — как духовное пособие в битвах.

К Троице-Сергиевой обители отряды Нижегородского ополчения подошли 14 августа 1612 года. Здесь ратники стояли около четырех дней, до получения тревожных известий о том, что отряд Ходкевича двинулся к Москве.

За эти дни в монастыре Минин сблизился с архимандритом Дионисием, ведя с ним доверительные искренние беседы. Дионисий был мягок сердцем, но тверд духом, благонравен, кроток, с ним легко было на душе. Всего лишь полгода назад монастырь освободился от длительной осады войск Сапеги, и повсюду еще видны были следы недавних боев. Лампады перед святыми мощами преподобного Сергия Радонежского враги не смогли погасить, и ворота древней монашеской обители не удалось им закрыть навсегда. Не гасли лампады и в августе 1612-го, и люди непрестанно молились о сохранении веры Православной, о победе и будущем мире в родном Отечестве. Горящие лампады перед иконами — символ веры народа и высоты его духа.

В день 18 августа иноки Троице-Сергиевой обители с иконами Живоначальной Троицы,

преподобного Сергия и других святых провожали ополченцев и каждого кропили святой водою, со словами: «С тобою Бог и великий Чудотворец Сергий на помощь, не посрами веру Православную, не посрами землю Русскую». Последними подошли к архимандриту за благословением Косма Минин и Дмитрий Пожарский.

Отряды Второго ополчения приблизились к Москве. Надо отметить, что от казаков Трубецкого к Минину и Пожарскому в то же время прибыли послы с предложением соединиться и действовать сообща против Ходкевича (но под командованием Трубецкого).

Честолюбивые замыслы атамана были разгаданы, и предложение его было отвергнуто. Польские войска тем временем также подступили к русской столице. Это требовало от командования ополчения решительных действий. Еще в конце июля князем Пожарским был выслан к Москве отряд в пятьсот человек, во главе с воеводой Дмитриевым и его помощником Левашовым, чтобы они встали у Петровских ворот (в башне стены Белого города). Другой отряд, численностью в семьсот всадников, под командованием воеводы Дмитрия Петровича Пожарского-Лопаты и дьяка Семена Самсонова, Пожарский направил 3 августа под стены Белого города, к Тверским, Покровским и Никитским воротам. Отряды начали немедленно строить укрепленные острожки и рыть окопы. Вскоре, также спешно, Пожарским был послан вперед отряд князя Василия Иоанновича Туренина, с задачей расположиться у Чертольских ворот (ныне Пречистенских) и не давать возможности соединиться польскому гарнизону в Кремле с отрядами полковника Николая Струся и спешившего на подмогу гетмана Ходкевича.

Вслед за воинством князя Туренина к русской столице стали подходить все основные силы Второго ополчения. Переночевав на берегу реки Яузы, армия Пожарского и Минина утром 20 августа выступила на Москву, стремясь занять ее западную часть и преградить Ходкевичу путь в Кремль. Казачий лагерь сначала находился за Яузой, в стороне от большой Смоленской дороги. Князь Трубецкой предложил Пожарскому остановиться в обжитом казацком стане, в Заяузье. Получив отказ, атаман передвинул свои войска подальше, в район Крымского брода. Выше уже говорилось, что казаки Заруцкого и Трубецкого прежде успели присягнуть новому самозванцу Исидору, очередному Лжедмитрию, объявившему себя в Пскове «царем Дмитрием Иоанновичем». Пожарский и Минин имели все основания считать неустойчивые казацкие отряды и, главное, их командиров ненадежными соратниками для спасения России. Было решено ополченческую рать с подмосковной не смешивать, держаться отдельными станами, но биться вместе, по договоренности.

Итак, на подходах к Москве князь Пожарский расположил своих ополченцев у стен Белого города, по Земляному валу. На левом фланге, у Чертольских ворот, к Москве-реке стояли войска князя Туренина. Правый фланг, у Петровских ворот, прикрывал отряд Дмитриева и Левашова. Между ними, у Тверских ворот, находился отряд Дмитрия Петровича Пожарского-Лопаты и Самсонова. Никитские ворота прикрывали украинские (смоленские) отряды. Главные силы под командованием Дмитрия Михайловича Пожарского, Космы Минина и воеводы Никиты Андреевича Хованского расположились в самом ответственном месте — у Арбатских ворот.

Разведка ополченцев донесла, что Ходкевич 21 августа выступил из села Вяземы и остановился на Поклонной горе. Пожарский понял замысел врага, состоявший в том, чтобы, во что бы то ни стало опередить ополченцев, пробраться в Кремль через Чертольские ворота, усилить польский гарнизон Кремля, снабдив его продовольствием и давая, таким образом, возможность продержаться до прихода в Москву большого войска короля Сигизмунда. Положение ополченцев Пожарского было крайне тяжелым. Предстояло одновременно вести бои с наступавшим Ходкевичем и одновременно с тыла, с кремлевских стен, отражать удары вражеского гарнизона Струся, засевшего в Кремле.

Надо сказать, что гетман Ходкевич был талантливым полководцем и обладал великим упорством. Именно ему было поручено руководить осадой Смоленска. Он осаждал и Псково-Печерский монастырь. К сражению под Москвой гетман готовился заранее, собирая лучшие воинские силы. В Польше Ходкевич почитался как национальный герой и примерный католик. Его отряды подкреплялись черкесами во главе с казацким атаманом Александром Зборовским († 1621). Заодно с ним действовали в Кремле три тысячи поляков и литовцев под началом Николая Струся и сапегинского полковника Иосифа Будилы. Всего в войсках захватчиков под Москвою и в самой столице насчитывалось до пятнадцати тысяч человек.

Мало кто мог заснуть в ту ночь, накануне решающего сражения. В лагере ополченцев от костра к костру переходили священники, благословляя воинство. Рать готовилась к сражению, как делу, освященному свыше.

22 августа, в субботу, на рассвете отряды Ходкевича переправились через Москву-реку, к Новодевичьему монастырю. Гетман рассчитывал нанести свой главный удар у Чертольских ворот, как и предполагал Пожарский.

Сражение началось с рассветом дня. Имея численное превосходство в силах, Ходкевич решил ударом отборной конницы сломить сопротивление воинства Пожарского и соединиться кремлевским гарнизоном. И как только поляки двинулись на ополченцев, со стен Кремля грянули пушки, подавая знак Ходкевичу — гарнизон готов к вылазке.

Навстречу польской коннице князь Пожарский выдвинул свой конный отряд. Таким образом, начало сражения происходило где-то в районе между Новодевичьим монастырем и Деревянным городом. Несколько часов шла битва, и конца ей не было. Около двух часов дня гетман Ходкевич ввел в бой пехоту. В сражение втянулись все вооруженные силы с обеих сторон. Противник потеснил отряды Пожарского к Земляному валу. Тогда князь приказал русской коннице спешиться, и ополченцы начали биться с врагом врукопашную. На втором этапе сражения Ходкевич нанес сильный удар по левому крылу русских войск, прижав их к берегу Москвы-реки. С обеих сторон бой вела пехота.

Наступал критический час сражения. Полковник Струсь у стен Белого города решил нанести удар с тыла, из Кремля, по Чертольским воротам, чтобы соединиться с войсками гетмана Ходкевича. Тем временем князь Трубецкой, имея около пятисот ратников, выделенных ему Пожарским для защиты Чертольских ворот, в бездействии продолжал стоять за рекою, в районе Крымского двора, не оказывая никакой помощи. Историк Василий Татищев пишет, что казаки смотрели из-за реки, смеялись и поносили Пожарского.

По слову летописца «Повести о победах Московского государства», Косма Минин, видя это бездействие и даже ненависть русских людей из боярского войска князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого, и вооружившись силой ума, решил действовать сам. Он стал ездить по берегу Москвы-реки, со слезами взывая к тем, кто не желал помочь ополченцам: «О братья, христианский народ! Видите великую помощь Божию православному и Богом собранному воинству и победы над врагами и разорителями Православной веры и святых церквей, над поляками. А вы, бездействуя, какую честь себе получите и какую славу обретете, единоверным помочь не желая и Божиему делу послужить, а вражде-злобе служа?

Ныне ведь от единоверных отлучаетесь! Впредь к кому за защитой обратитесь и от кого помощи дождетесь, презрев эту помощь Божию православным христианам против врагов Московского государства?» Многие еще слова произнес Минин, взывая к ратникам и казакам, стоявшим в войске Дмитрия Трубецкого, и зажег в них яркую свечу желания помочь своим: не выдержав, самовольно, без приказа ратники устремились к переправе и присоединились к ополченцам — против Струся. За ними ринулись люди из казаков, крикнув Трубецкому: «Для чего не помогаешь погибающим? Из-за вашей (воеводской) нелюбви только пагуба творится и Государству, и ратным».

Без команды и разрешения Трубецкого из его войска двинулись через реку, на подмогу Пожарскому, четыре казацкие сотни атаманов Филата Межакова, Афанасия Коломны, Дружины Романова, Макария Козлова. В ожесточенный бой бросился и отряд костромичей во главе с Федором Ремнем. С такой поддержкой удар конных сотен Пожарского во фланг ротивнику решил исход сражения.

Нападение поляков из Кремля было отбито с большими для них потерями, причем не только убитыми, но и утратой полковых знамен. Неудачно закончилась вражеская вылазка и в районе Водяных ворот. В последующие дни осажденные уже не решались на боевые вылазки.

Существует предание, что в битве около стен Кремля, у Каменного моста, погиб смертью героя племянник Космы Минина — богатырь Фотин Сремкин, которому было двадцать три года. Когда Сремкин пал, Минин подошел к нему, перекрестил его и промолвил: «Благо тебе, потому что ты умер за веру Православную».

Сражение 22 августа закончилось для Ходкевича поражением, и он вынужден был отступить. Однако, несмотря на потери, гетман не оставлял намерения вновь прорываться в Кремль, чтобы оказать помощь гарнизону Струся. Ходкевич произвел перестановку сил. Сконцентрировав войско у Донского монастыря, он решил вести наступление на Кремль из Замоскворечья. Ночью, с 22 на 23 августа, шестьсот гайдуков с небольшим обозом с помощью изменника Григория Орлова двинулись вдоль Москвы-реки, в глубь Замоскворечья.

Они миновали казачьи караулы Трубецкого, вышли к Георгиевской церкви, которая располагалась напротив Кремля. Гайдуки захватили острожек и небольшую территорию в Яндове, выбив оттуда врасплох застигнутых казаков Трубецкого. Князь Трубецкой не предпринял никаких противодействий к происшедшему, и это походило на предательство.

Пожарский разгадал замысел Ходкевича и произвел собственную перегруппировку сил. Отряды Дмитриева и Пожарского-Лопаты были передвинуты к берегу Москвы-реки, за Калужские ворота. Оставались стоять отряды и у Петровских, Тверских и Никитских ворот.

Главные силы ополчения Дмитрий Михайлович Пожарский расположил на левом берегу реки в районе Остоженки, около церкви Святого Илии Пророка Обыденного. Сам князь Пожарский — с пехотой, конницей и двумя пушками (одна треть ополчения) — встал на правом берегу Москвы-реки, в Замоскворечье, чтобы оказаться на пути вероятного наступления войск Ходкевича на Кремль. Отборные конные отряды ополченцев были выдвинуты вперед, за Земляной вал, в их задачу входило принять на себя первый удар воинства Ходкевича. На Земляном валу были установлены пушки ополчения. Часть войск также была выставлена впереди Земляного вала. Казаки Трубецкого заняли Климентовский острожек (теперь Пятницкая улица).

День 23 августа 1612 года прошел в подготовке обеих сторон к решительной схватке. Гетман расположил свои обозы с продовольствием у церкви Св. великомученицы Екатерины. На рассвете 24 августа гетман Ходкевич перешел в наступление. Основные силы он сосредоточил на левом фланге, чтобы нанести удар по войскам Пожарского, прикрывавшим правый берег реки. Имея численное превосходство, польский гетман пустил в ход свою конницу, ударив по конному отряду Дмитрия Пожарского. Конные сотни Пожарского-Лопаты и Туренина, перемещенные за реку, бились с налетевшими ротами польской шляхты, но не могли сдерживать их натиск. Значение исхода сражения было слишком велико, и, не рассчитывая на казаков Трубецкого, Пожарский бросил в бой, на правый берег реки, свои основные силы. Гетман Ходкевич этого и добивался. Для него было легче биться с ополченцами, скученными в одном месте, и вести открытый бой. Трубецкой же почти не оказал сопротивления вражеской пехоте Граевского. Переправившись на левый берег реки и встав неподалеку от церкви Св. Никиты, казаки спокойно наблюдали за ходом битвы.

После многочасового боя ополчение не выдержало мощного натиска польских рот и попятилось к Крымскому броду. Ливонская пехота, конница атамана Зборовского, казаки атамана Ширая, полк Невяровского все более теснили ополченческие отряды, и они в беспорядке бежали к реке. Князь Пожарский со своей конницей прилагал все усилия, чтобы задержать врага, но силы оказались не равными. Его оттеснили к переправе, и князь решил перебраться за реку, спасая поредевшие полки.

Поляки продолжали наступать с двух сторон — от Серпуховских ворот (направляясь далее по Большой Ордынке) и со стороны Кремля, где находились войска Струся. Преградой им по пути в глубь Замоскворечья стал казацкий острожек — Климентовский, у католического собора Св. Климента. Поначалу после непродолжительной схватки поляки захватили острожек, выбив из него казаков, которые укрылись в канавах, бурьянах и рвах. Гетман, видя путь свободным, ввел в этот район обозы с продовольствием. Когда более четырех сот груженых повозок двинулись к Кремлю, казаки, укрывшиеся подле острожка, пробрались к голове обоза и открыли стрельбу. Им удалось ворваться в острожек и снова занять его. Однако продержаться долго они не смогли, не получив никакого подкрепления. Поляки повторно захватили острожек и окружили его пехотой. Дорога для продвижения вражеского обоза была открыта.

На данный момент боя многие из ратников ополчения пришли в смятение. Всякое дальнейшее промедление могло стать судьбоносным для Отечества. Повторный захват поляками Климентовского острожка произвел гнетущее впечатление на ополченцев и казаков, а также на местное население. Тогда Пожарский принял решение: немедленно послать своих дворян для переговоров к казакам Трубецкого, чтобы объединиться для совместных действий.

На переговоры отправился и келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын. Делегация от Пожарского встретила казаков недалеко от Климентовского острожка, и старец-монах с увещеваниями и слезами на глазах начал переговоры, первым делом поблагодарив казаков за то, что те первыми начали борьбу с захватчиками. Растроганные его речью, казаки воодушевились и обещали, что станут биться до победы, прося монаха Авраамия отправиться еще и в казачьи таборы, за поддержкой им.

После этого ратники Пожарского и казаки Трубецкого начали действия единым фронтом. Их совместной контратакой противник был отброшен и зажат со всех сторон. Сражение, длительное и упорное, стоило противникам сотен жертв. (Архимандрит Дионисий, с его собственных слов, погребал в Климентовском острожке с братом Симоном около 660 человек русских). По словам летописца, в боях участвовали не только воины, но и местное население, включая женщин и детей. Так велико было стремление ополченцев и жителей осквы не допустить в Кремль обозы — подкрепление польскому гарнизону.

Климентовский острожек был вновь отбит у поляков. Бросив половину возов с провиантом, поляки в беспорядке отступили. Гетман Ходкевич опять не смог пробиться в Кремль. Но, потерпев неудачу в этом, Ходкевич вскоре нанес удар по русской пехоте, которая с двумя пушками защищала полуразрушенный земляной вал Деревянного города. Имея численное превосходство, поляки захватили значительную часть Земляного города, заставив Пожарского отойти к Москве-реке. Дальше им продвинуться не удалось. Русская пехота залегла в окопы, ямы и другие естественные укрытия с твердым намерением не пропустить врага. Наступила пауза. В Москве не стало слышно выстрелов. Однако исход битвы еще не был решен. Воспользовавшись замешательством противника, Минин и Пожарский создали ударный «кулак», большей частью из ополченцев, не участвовавших в бою в тот день, и выдвинули его в район северного Замоскворечья.

Кроме того, Мининым и Пожарским вновь послан был в стан Трубецкого келарь Авраамий Палицын, чтобы тот убедил казаков поддержать готовившийся контрудар. Умная речь Авраамия повлияла на казаков, и большинство из них потребовали от Трубецкого переправить войска в Замоскворечье. По словам летописца, казаки заявили: «Пойдем и не воротимся назад, пока не истребим врагов вконец». Сам Трубецкой, получивший титул боярина от «тушинского вора», не очень желал действовать заодно со стольником Пожарским.

День клонился к вечеру, начинало темнеть, но перелома в какую-либо сторону не было. В шатер Дмитрия Михайловича Пожарского, расположенный на Остоженке, около церкви Св. Илии Пророка, вошел Минин. Он понимал исключительность наступившего момента.

По слову историка, Косма Минин, как гений-хранитель Отечества, не теряя самообладания и воли, воодушевлял полки бескорыстной любовью к родине. Его отвага зажигала других. В боях Минин появлялся в наиболее опасных местах и руководил сражением. «Неискусен воинским стремлением, но смел дерзновением в бою», — охарактеризовал его летописец.

Косма видел, что гетман растратил свои резервы, а в районе Крымского двора у противника имеется лишь небольшой заслон. Обратившись к Пожарскому, Минин потребовал у него ратных людей, чтобы нанести удар по врагу. «Бери, кого хочешь», — отвечал Пожарский. Едва казаки заняли позиции в Замоскворечье, русские ополченцы перешли в решительное наступление. Сигналом к наступлению послужила стремительная атака во главе с Мининым. Произошло это, предположительно, следующим образом. После тяжелого боя и поляки нуждались в отдыхе, они сидели у разведенных костров. Свежего резерва, как уже говорилось выше, у гетмана не было. Минин, получив от Пожарского три сотни воинов-дворян и отряд ротмистра Павла Хмелевского, скрытно, под покровом наступающей темноты, переправился через Москву-реку, напротив Крымского двора. Призвав на помощь преподобного Сергия, сходу, стремительно ударил он по двум гетманским ротам. Внезапность нападения и смелость русских ратников во главе с Мининым решили исход дня и всего сражения. Противник, не успевая оказать сопротивления, бросился бежать. Косма Минин был ранен, и его вынесли на руках с поля боя.

Воспользовавшись замешательством врага, русская пехота и спешившиеся конники во главе с Пожарским вышли из укрытий и нанесли удар по левому флангу, главной группировке Ходкевича. На правый фланг поляков начали наступление казаки Трубецкого.

Продовольственный обоз, стоявший на Ордынке, был окружен, его охрана перебита. Гетман,

потеряв убитыми около пятисот человек, а также весь обоз с провиантом, вывел свои войска из района Земляного вала. Пожарский стал преследовать отступавшие войска Ходкевича. Растеряв артиллерию, польский гетман бежал с остатками войска к Донскому монастырю, где они напрасно простояли всю ночь, не покидая седел.

Таким образом, третья попытка Ходкевича прорваться в Кремль была успешно отбита ратниками во главе с Мининым. Видя, что осажденные поляки уже не могут оказать ему помощи, гетман на рассвете 25 августа отошел к Воробьевым горам, а затем через Можайск удалился к литовской границе. Поляки, находившиеся в Кремле, с ужасом наблюдали уход войск Ходкевича, которому не удалось более вернуться в Москву. Впоследствии гетман успешно сражался против турок, затем в одном из боев был ранен и умер в замке польского города Хотин, расположенного на Днестре. (Точнее было бы сказать, древнего русского города, так как в XII—XIII веках город Хотин находился в составе Галицко-Волынского княжества, которое являлось окраиной Руси. В XIV веке Хотин попал под власть Литвы, затем Польши).

Так закончилось сражение под Москвой, которое увенчалось разгромом польских захватчиков. Ополченцы победили тех, кто превосходил их вооружением и численностью. Минину и Пожарскому нелегко далась победа. Это не было просто везением или удачей: победила та сторона, которая обладала большей духовной силой и правдой. Обе стороны бились жестоко, до изнеможения. Но победа над великим гетманом литовским Яном Каролем Ходкевичем и его многочисленным войском могла быть достигнута только Промыслом Божиим, с помощью Пресвятой Богородицы и Приснодевы Марии.

По слову Священного Писания: «В руце Господа власть над землею, и человека потребного Он в свое время воздвигнет на ней» (Сир. X, 4). Именно Божиим Промыслом и избран был такой человек, как Косма Минин. Жизнь и деятельность Минина, как и Дмитрия Пожарского, являются для нас нравственным примером на века.

Окружив плотным кольцом Китай-город и Кремль, ополченцы начали их общую осаду. Осада затянулась на два месяца. Ратники забрасывали ядрами из осадных пушек гарнизон, засевший в Кремле. Поляки не хотели сдаваться. Уже томимые невыносимым голодом, но еще не понимая, что обречены, они надеялись на помощь короля Сигизмунда.

15 сентября Пожарский послал осажденным грамоту с предложением сдаться во избежание кровопролития. «Сберегите головы ваши в целости,— писал Пожарский. — Жизнь будет сохранена вам. Я возьму это на свою душу и упрошу (согласиться на это) всех ратных. Которые из вас пожелают возвратиться в свои земли, тех отпустят без всякой зацепки, а которые пожелают служить Московскому государству, тех мы пожалуем по достоинству». Несмотря на подступавший страшный голод, осажденные поляки и слышать не хотели о мирных предложениях Пожарского. В ответ на его грамоту польские военачальники Будила и Стравинский прислали дерзкое письмо, где называли русских «бунтовщиками» (против польского королевича Владислава) и «ослами», которые «тем и обороняют себя, что в яме прячутся». «Мы не умрем с голоду, — писали они в своем ответе, — дожидаясь счастливого прибытия нашего государя-короля с сыном, светлейшим Владиславом, а дождавшись его с верными его подданными, которые честно сохранили ему верность, возложим на голову царя Владислава венец… Мы не закрываем от вас стен: берите их, если они вам нужны, а напрасно царской земли шпынями и блинниками не пустошите…

Отпустил бы ты, Пожарский, своих людей к сохам. Пусть холоп пашет землю, поп знает церковь, а Куземки пусть занимаются своей торговлей — царству тогда лучше будет…» Гонор польских шляхтичей не знал предела.

Когда выпал снег и осажденным уже не хватало сил подниматься на стены, им оставалось либо умирать от голода, либо начинать вести переговоры о сдаче. Ополченцы требовали безоговорочной капитуляции. Поляки выговаривали себе всяческие уступки.

Осада слишком затянулась. 22 октября народ ударил в колокола, и возмущенные ополченцы и казаки, призвав на помощь Царицу Небесную, с иконой Казанской Божией Матери единым

приступом захватили Китай-город. Часть гарнизона поляков, оставшихся в живых, перешла в Кремль.

Три дня, начиная с 22 октября, ратники провели в посте и молитве перед образом Казанской Божией Матери. В ночь на 25 октября 1612 года святителю греку Арсению (архиепископ Элассонский, Архангельский и Тверской, † после 1625 г.), томившемуся в польском плену в Кремле, явился преподобный Сергий и сказал: «Молитвами Богоматери, и вашими, и нашими, суд об Отечестве преложен на милость. Завтра Москва будет в руках осаждающих, и Россия спасена».

Таков был Божий Промысл о России. Что касается происходивших событий, то поляки,

убедившись в бесполезности дальнейшей борьбы, вступили в переговоры о своей сдаче.

Штурм Кремля на этот раз оказался практически не нужным, настолько слабы от голода были осажденные в нем. 25 октября, спустя три дня после взятия Китай-города, был, наконец, подписан договор. В нем оговаривалось условие — сохранить пленным захватчикам жизнь, если бояре и окольничьи, которые были с ними, вернут в российскую казну государевы и земские ценности.

Сдача гарнизона началась 27 октября. Ополченцы и казаки съехались у Каменного моста, против Троицких ворот Кремля, откуда должны были выходить осажденные. Пожарский принимал шедших из Кремля бояр, среди которых были Федор Мстиславский, Иван Романов, его племянник Михаил (будущий русский царь) с матушкой — инокиней Марфой, Борис Лыков, Федор Шереметев, Иван Воротынский. Остатки полков Будилы и Стравинского выходили в Белый город, сдаваясь ратникам Пожарского, полк Струся — в Китай-город, к казакам Трубецкого. Сам полковник Струсь желал сдаться в руки воеводам, опасаясь казачьей расправы. Все «кремлевские сидельцы» проходили через Ивановскую площадь, оставляя здесь оружие и награбленное добро, которые принимались Мининым. Позже, вопреки договору, казаки все-таки перебили попавших к ним плененных поляков. Уцелевших пленных (их было немало) по приказу Пожарского вскоре выслали в различные места — в Ярославль, Галич, что на территории у реки Унжи, и Ядрин. Группа поляков, в том числе Будила, Подбильский и Стравинский, была выслана в Нижний Новгород, Балахну (Пурех).

Высокородный князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, оказавшись в Кремле, немедленно занял дворец Годунова и там барствовал, распустив своих казаков по городу. Минин и Пожарский, не коснувшись царских палат, скромно поселились на Арбате, в Воздвиженском монастыре. Вместе с земскими людьми они занялись подготовкой Собора для избрания царя, обустройства разоренного государства.

27 октября город начали очищать от трупов и развалин, а 1 ноября состоялся многотысячный крестный ход по Москве. Казаки Трубецкого сошлись у храма Св. Иоанна Милостивого на Арбате, ополченцы Минина и Пожарского собрались за Покровскими воротами, возле церкви Казанской Богородицы. Подняв хоругви с ликом Спасителя, чудотворные иконы Казанской и Смоленской Божией Матери, с образом преподобного Сергия Радонежского, иконами московских святителей Петра, Алексия и Ионы, они дошли до Лобного места, где духовенством во главе с архимандритом Троице-Сергиева монастыря Дионисием был отслужен благодарственный молебен.

Во время торжественного шествия за духовенством шли войска. Из Фроловских ворот выходили те, кто побывал в качестве пленников у поляков в осажденном Кремле. На крестном ходе все они, во главе с архиепископом Арсением, вошли в Кремль вместе с ратниками. В Успенском соборе была совершена Божественная литургия. Были пролиты слезы благодарения за избавление царствующего града от врагов. Праздничный колокольный звон разносился над Москвой с колоколен уцелевших храмов.

Чтобы не угасала память о чудесном явлении Покрова Пресвятой Богородицы над нашим Отечеством в 1612 году, столь переломном для всей русской истории, было положено ежегодно 22 октября (4 ноября по новому стилю), в день взятия Китай-города, творить торжественное воспоминание о спасении Москвы от врагов заступлением Божией Матери — «ради Казанской иконы Ея». Поначалу, при царе Михаиле Феодоровиче, празднование совершалось только в Москве. Но в 1649 году, по случаю рождения наследника престола царевича Дмитрия Алексеевича, повелено было царем Алексеем Михайловичем праздновать день Казанской Божией Матери 22 октября «во всех городах, по вся годы». Праздник отмечали не как сугубо церковное, но как церковно-гражданское, национальное торжество.

Сама чудотворная икона была первоначально помещена во Введенский храм на Лубянке, напротив дома князя Пожарского. До 1636 года из Кремля в храм Введения Пресвятой Богородицы ежегодно совершался крестный ход.

В дальнейшем Казанская икона Божьей Матери получила еще большее распространение. В XVII в. было написано много списков с этой иконы. Наряду с иконой Божьей Матери под названием Одигитрии, она считалась и считается «Державной заступницей» России и является одной из самых почитаемых икон. В свою приходскую церковь Введения на Сретенке князь Дмитрий Пожарский вместо Московского чудотворного образа вложил другую – Казанскую икону Богоматери. Казанский образ стал родовой святыней Пожарских. Он был необыкновенно дорог для Пожарского. Летописец отмечает: «Той же образ по повелению государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Руссии и по благословению великого государя святейшего патриарха Филарета Никитича Московского и всея Руссии украси многою утварию боярин князь Дмитрий Михайлович Пожарский по обету своему в лето 7133 году» (1625 г.).

После кончины князя в Суздальский Спасо-Евфимьевский монастырь, где он был погребен, на помин его души вложили икону Казанской Божьей Матери в серебряном позолоченном чеканном окладе с драгоценными камнями и жемчугом.

Был сохранен Казанский образ Божией Матери из Балахны – родины Космы (Кузьмы) Минина, который тогда же был помещен в нижегородском Спасском кафедральном соборе на гробнице спасителя отечества.

В 1636 году освящен был новый храм в честь Казанской иконы Божией Матери. Его строительство на пожертвования Дмитрия Пожарского велось с 1630 года (по другим данным, с 1626 года). «Князь Дмитрий Михайлович Пожарский на собственные средства воздвиг в Китай-городе, на углу Никольской улицы и Красной площади теремный Казанский собор», — сообщал путеводитель «Чудотворная Казанская икона Божией Матери в С. -Петербургском Казанском соборе» (1891).

Казанский образ Божией Матери, который сопровождал Нижегородское ополчение, до 1710 г. находился в теремном соборе. В 1710 г., по велению Петра I, икона была перенесена в Санкт-Петербург, где находилась в особой часовне. В 1721 г. – в Александро-Невской Лавре. В 1737 г. – в церкви Рождества Богородицы на Невском проспекте. В 1811 г. она была перенесена в новопостроенный Казанский собор. По другим данным, подлинник Казанской иконы находился в Казанском Богородицком монастыре. Икона, находившаяся в Санкт-Петербурге, была ее копией, написанной в петровские времена.

По слову Патриарха Московского и всея Руси Алексия II, Казанский собор на Красной

площади столицы России всегда «был не только символом воинской славы, он прежде всего

был домом молитвенного поминовения павших воинов, местом усердных молитв о нашем

Отечестве и наших душах».

После изгнания польских интервентов из Москвы в октябре 1612 года правящие круги Речи Посполитой не желали, несмотря на поражение, отказываться от захватнической борьбы за Русское государство. Король Сигизмунд III, даже узнав о победе ополченцев Пожарского, настаивал на «законных правах» своего сына Владислава на русский престол.

С отрядом в тысячу триста человек шляхты и три тысячи немецких наемников он в ноябре 1612 года выступил из Смоленска на Москву. В Вязьме к нему примкнул гетман Ходкевич с остатками своего войска. Король подошел к Волоколамску, а пан Жолкевский даже приблизился к Москве, но был отогнан. Сигизмунд и Владислав хотели вести переговоры, но также потерпели неудачу, не удержались в Волоколамске и вынуждены были вернуться в Польшу. Этому способствовали и два обстоятельства. В стычке пана Жолкевского и дьяка Грамотина с неприятелем на подходе к Москве был захвачен в плен смоленский ратник Иоанн Философов. Он на допросе показал, в присутствии короля, что Москва многолюдна и что в ней все поклялись лучше умереть, чем позволить королевичу царствовать в Москве. Это известие произвело на короля охлаждающее действие. Приближалась зима, и Сигизмунд решил ознаменовать свой поход хотя бы взятием Волоколамска. Оборону города взяли на себя Нелюба Марков и Иоанн Епанчин. Сигизмунд три раза штурмовал город, стычки были упорные, город не сдавался. Небольшое польское войско стало нести потери от морозов и голода, и король со стыдом снял осаду.

В январе 1613 года в Москве собрался Земский собор, в заседаниях которого участвовало около семисот представителей — бояре, дворяне, духовенство, поместное дворянство, купечество, казаки и свободные крестьяне. 21 февраля Собором был избран новый царь. Русским государем стал юный Михаил Феодорович Романов. Были отвергнуты иностранные претенденты на русский престол — польский королевич Владислав и шведский принц Карл-Филипп. Из Москвы отправилось к Новоизбранному царю торжественное посольство от собора во главе с Феодоритом, архиепископом рязанским, с боярами Федором Иоанновичем Шереметевым, князем Владимиром Иоанновичем Бахтеяровым-Ростовским и окольничим Федором Васильевичем Головиным. После церемониальных отказов, юный Михаил наконец принял из рук архиепископа Феодорита царский посох – символ власти царя.

Некоторое время избранный царь вместе со своей матерью, великой инокиней Марфой,

находился в Костромском Ипатьевском монастыре, скрываясь от польских отрядов, которые еще бродили по всей России. Известно, что крестьянин-костромич Иоанн Осипович Сусанин завел один из таких вооруженных грабительских отрядов в непроходимые леса — в ответ на требование поляков привести их к монастырю с «нареченным» Михаилом. Своим подвигом Сусанин спас жизнь царя.

Важно то, что при избрании Михаила Феодоровича Романова голосование земской рати Минина и Пожарского было исключительно братское, единое. Любовь Минина и Пожарского к Отечеству благотворно влияла на людей, и не было между ними распрей и ссор. В «Сказаниях о Русской земле» А. Д. Нечволодов называет имена нижегородцев, прибывших в Москву для избрания государя: «Спасский протопоп Савва Евфимьев, Предтечевский поп Герасим, Мироносицкий поп Марко, Никольский поп Богдан, дворянин Григорий Измайлов, дьяк Василий Сомов, таможенный голова Борис Панкратов, кабацкий голова Оникий Васильев, посадские люди: Феодор Марков, Софрон Васильев, Иаков Шеин, Третьяк Андреев, Еким Патокин, Богдан Мурзин, Богдан Кожевник, Третьяк Ульянов, Мирослав Степанов, Алексей Маслухин, Иоанн Бабурин». Нижегородское духовенство было награждено тарханной грамотой для Спасо-Преображенского и Архангельского соборов, которая освобождала эти соборы от налогов.

2 мая 1613 года Михаил Романов прибыл в Москву. 11 июля было совершено торжественное венчание его на царство в Московском Успенском соборе Кремля. Богослужение возглавлял митрополит Казанский Ефрем. Среди других архипастырей служили митрополит Ростовский и Ярославский Кирилл (Завидов) и митрополит Сарский Иона.

Князь Дмитрий Михайлович Пожарский во время церемонии венчания нес «державу», а также участвовал в царской трапезе (особая честь), за которой он был провозглашен боярином. На другой день после коронации, 12 июля, в самый день царских именин, Косме Минину был пожалован чин думного дворянина. С этого дня он получил право на собственное отчество, и его стали называть Космою (Кузьмою) Миничем. Царь Михаил Феодорович по-доброму относился к Минину, отдавая должное его способностям и проявляя о нем заботу. Государь «велел ему быти всегда в Москве при нем, Государе, безотступно и заседать в палате, думати о всяких делах, о чем Государь расскажет и что царству Московскому надлежать будет».

По данным нижегородского историка Игоря Кирьянова, Минина после освобождения Москвы привлекли к новой задаче – восстановлению финансового хозяйства России. Через год, ввиду необходимости жить в столице, он получил оклад в двести рублей в год. Это было для тогдашнего времени большой редкостью, Минин был в составе правительственной делегации, направленной в Варшаву, для выработки отношений между Польшей и Россией.

В дальнейшем Минину давались различные почетные поручения. Так, в мае 1615 года, как следует из дворцовых разрядов, «пошел государь на богомолье к Троице-Сергию в монастырь, то на Москве оставил бояр… да Козьму Минина». Минин жил при дворе, получая жалование в оплату своей государственной службы. В 1614 году ему дарованы были земли (из дворцовых) и назначены в поместье сёла Ворсма и Богородское Нижегородского уезда. Еще год спустя ему и сыну его Нефеду пожалованы в вотчину Богородское с девятью окрестными деревнями. Сын Минина Нефед получил чин стряпчего, служил при царском дворе († в конце 1632 года). Нефед Космич (Кузьмич) в официальных документах встречается трижды: в числе стряпчих. Есть сведения, что в 1613 г. на первой свадьбе царя Михаила Федоровича с княжной Марией Долгорукой (+1625 г.) стряпчий Нефед Минич нес фонарь невесты по пути из Грановитой палаты к Успенскому собору. Через пять лет после смерти царицы Нефед нес фонарь самого царя на его свадьбе с Евдокией Лукиничной Стрежневой. В 1628 году по случаю представления царю персидского посла. Кирьянов пишет, что Москва сообщила о смерти Минина в документе от 1 декабря 1632 г. нижегородскому воеводе Коржбоку-Столпину. Очевидно, заключает исследователь, Нефеда Минича похоронили на одном из кладбищ Москвы. Его Богородскую вотчину сделали поместьем, и передали Черкасскому князю Иакову, а потом Шереметевым.

Кроме земельных владений, в Нижнем Новгороде Минину пожалован был дом неподалеку от Спасо-Преображенского собора Нижегородского кремля, о чем уже упоминалось в своем месте.

В те времена Кремль был плотно застроен: два собора, о которых будет сказано отдельно, церковь Скорбящей Божией Матери (разобрана в 1783 году), несколько деревянных храмов, теплая каменная церковь при кафедральном Спасо-Преображенском соборе. Там же находились три небольших монастыря — Симеоновский и Свято-Духовский мужские и женский Воскресенский (иначе Никольский). Последний, располагавшийся около Никольской башни внутри Кремля, был закрыт в 1783 году; известен тем, что в нем окончила свои дни боярыня Марфа Борецкая — инокиня Мария, высланная из Новгорода Великого. (По др. данным, она была выслана, пострижена и проживала в Зачатьевском монастыре, который позже был объединен с Воскресенским, а изначально находился под кремлевским холмом). Помимо перечисленного выше, в Нижегородском кремле располагались подворья Нижегородского Печерского и Амвросиева Дудинова монастырей.

Все структурные подразделения городской власти размещались также в Кремле. Здесь были воеводский двор, государев житный двор, съезжая изба, губная изба, панский двор, тюрьма, богадельня, девять лавок и множество жилых домов. (По переписи 1621 года — 372 дома; из них 180 домов принадлежало служилым людям — тем, кто нес «государеву службу»). В Нижегородском кремле находились и так называемые «осадные дома», служившие убежищем на случай осады.

Выше говорилось о том, что Косме Минину и протопопу Савве Евфимьеву были за особые заслуги даны в собственность «государевы дворы» подле Спасского собора. В Кремле же находились дома брата Космы Минина Безсона, воеводы князя Дмитрия Пожарского, князя Феодора Иоанновича Пожарского († 1627), а также два дома царя Василия Шуйского, царицы Марии (по др. данным, Екатерины) Петровны Буйносовой-Ростовской (дом в верхней части Кремля и в нижней, около Ивановской башни). Там же, в стенах крепости-кремля, стояли дома князя Иоанна Борисовича Черкесского, бояр Шереметевых, Шеина, Андрея Семеновича Алябьева, князя Иоанна Михайловича Воротынского, Плещеева, Измайлова, боярина Феодора Иоанновича Головина, князя Афанасия Васильевича Лобанова-Ростовского, Василия Куракина, Дмитрия Исаевича Жедринского, боярина князя Бориса Михайловича Лыкова-Оболенского, Дмитрия Васильевича Лодыгина, Бориса Иоанновича Морозова, Юрия Юрьевича Сулешова, Симеона Никитича и Иоанна Михайловича Бологовских и других князей и дворян.

В 1672 году произошло значимое событие для земли Нижегородской. В целях противодействия усилившемуся к тому времени церковному расколу была образована самостоятельная епархия с назначением правящего архиерея с титулом Нижегородского и Алатырского. Первым владыкой в сане митрополита стал Филарет, архимандрит Владимирского Рождественского монастыря (родом нижегородец).

Стараниями одного из последующих архиереев — ревнителя Православия архиепископа Питирима († 1738) — в Нижнем Новгороде была открыта с 1721 года Нижегородская Духовная семинария. Первое время она располагалась в Нижегородском кремле. Первоначально и нижегородские архиереи жили также в Кремле, в деревянном доме. Новый архиерейский двухэтажный каменный дом, выстроенный в начале XVIII века, перешел в 1762 году в казенное ведомство. Архиереи стали жить вне Кремля, в доме при Крестовой церкви, около нового здания семинарии. К 1835 году все дома в Нижегородском кремле были снесены, монастыри (прежде частично объединенные) и монастырские подворья упразднены. На их месте были построены новые каменные храмы и гражданские каменные здания.

Но вернемся к судьбе патриота и гражданина Космы Минина. Жизнь его не была продолжительной. В декабре 1615 года он по делам казны выехал в Казанский уезд вместе с боярином Григорием Петровичем Ромодановским и дьяком Марком Поздеевым. На Волге, между Нижним и Казанью, было в то время неспокойно. Жгли деревни и «многих людей побивали» татары и черемисы. Пришлось приложить немало сил, чтобы разобраться в причинах волнений, принять меры к успокоению смутьянов. Поездка в Казань стала последней в государственной службе Минина. Патриот и защитник Московского государства, отправившись в путь полный сил и здоровья, умер, возвращаясь из Казани в мае 1616 года, по пути в Москву (через Нижний Новгород), где-то на дорогах Чувашии.

«Выборный человек от всея земли» Минин за все время своего общественного служения, начиная с организации Нижегородского ополчения и до самой кончины, принял на себя тяготы бесчисленных скорбей, поругания от недоброжелателей и врагов, но при этом имел непрестанное попечение о людях. «С начала и до конца (имеется в виду организация Нижегородского ополчения и изгнание им из Москвы поляков), скромный мясник, как его обзывали, был душой, главным двигателем великого дела», — это вынужден был прищнать в XIX в. польский писатель-юрист Казимир Валишевский. Современники сравнивали его с библейскими судьей Зоровавелем и правителем Гедеоном, которые болели душою «за людей Господних». И Минин всю свою жизнь болел «душею за люди», за вверенное ему дело.

Будучи «родом не славен», имел дерзновение «ум свой простирать на дело Божие». Личность

Минина неотделима от великой истории России. Гражданин и патриот Минин похоронен был в Нижнем Новгороде, в своем приходе, за оградой Нижегородского Архангельского

собора. В 1672 году прах знаменитого нижегородца был перенесен в нижний храм Спасо-Преображенского кафедрального собора Нижнего Новгорода и положен в гробницу. Это произошло по повелению царя Алексея Михайловича, при митрополите Нижегородском Филарете. Один из списков иконы Казанской Божией Матери был помещен в часовне над гробницей Космы Минина в Нижегородском кафедральном соборе (постройки 1652 года).

В 1722 году царь Петр I во время одного из своих посещений Нижнего Новгорода, расспросив сопровождавших его лиц о Минине, вошел в Спасо-Преображенский собор, поклонился до земли у гробницы Космы Минина и сказал: «Вот истинный спаситель Отечества». По примеру первого императора России последующие русские царствующие особы, начиная с Екатерины II, склоняли свои головы у гробницы гражданина и патриота Минина, бывая в Нижнем Новгороде. Император Николай I, находясь в Нижнем Новгороде 15 августа 1836 г. поклонился гробнице Минина и назвал его «Знаменитейшим от всего сословия Купеческого».

В середине XIX века в Нижегородском Спасо-Преображенском кафедральном соборе (постройки уже 1834 года) была устроена, в нижней части храма, трехпрестольная церковь. Средний ее придел, освященный 26 августа 1851 года, посвящался Казанскому образу Божией Матери. Южный придел был освящен в честь св. великомученика Димитрия Солунского Мироточивого, в память воеводы князя Дмитрия Пожарского. Северный придел — во имя бессребреников и чудотворцев Космы и Дамиана, в память Космы Минина.

До XIX века чугунные плиты старой гробницы (постройки 1797 года) украшала надпись со стихами безвестного автора:

«Избавитель Москвы, отечества любитель

И издыхающей России оживитель,

Отчизны красота, поляков страх и месть,

России похвала и вечна слава, честь:

Се Минович Козма здесь телом почивает,

Всяк, истинный кто Росс, да прах его лобзает».

Кроме этой надписи на доске, памятник окружали три чугунные плиты также с надписями.

Историческая судьба Спасо-Преображенского кафедрального собора, находившегося в

Нижегородском кремле до 1929 года, сложилась следующим образом. Это был древнейший,

основанный в 1225 году св. вел. князем Георгием Всеволодовичем храм — «церковь Спаса

Святаго», изначально отстроенная в камне. Спасо-Преображенская церковь неоднократно

обновлялась и перестраивалась в течение многих столетий, всегда оставаясь на территории

Нижегородского кремля. Второй Спасо-Преображенский собор, построенный при вел. князе

Константине Васильевиче (1352 год), простоял до 1652 года. Он много раз страдал от

набегов неприятелей, разорений и пожаров и пришел, наконец, в полную негодность.

Строительство третьего по счету кафедрального собора началось в 1632 году и продолжалось

до 1652 года (строителем его стал сам царь Михаил Феодорович). Своим видом вновь

возведенный храм Нижегородского кремля имел сходство с Московским Успенским собором.

При нем была и колокольня. Этот Спасо-Преображенский собор простоял недолго: в 1816 году его закрыли по причине появления трещин в стенах. За время своего существования в данный период собор благоукрашался, оставаясь в целости до 1715 года, когда был опустошен большим пожаром. К 1722 году он был возобновлен по велению императора Петра I. В 1829 году собор разобрали за ветхостью. Постройка четвертого Спасо-Преображенского кафедрального собора длилась четыре года. Он строился на месте второго собора (постройки 1352 года). Новый храм был освящен в 1834 году. В него перенесли гробницы нижегородских великих князей, княгинь, архипастырей и Космы Минина. Кроме того, в новый собор были перенесены трехъярусный иконостас (собора постройки 1652 года), древняя икона Нерукотворенного образа Господа Иисуса Христа, доставленная в 1352 году из Суздаля вел князем Константином Васильевичем, и другие ценные иконы.

К началу XX века в нижнем храме-усыпальнице четвертого Нижегородского Спасо-Преображенского кафедрального собора находились следующие гробницы. С южной стороны: вел. князя Константина Васильевича († 1355), его сыновей — вел. князя Дмитрия-Фомы Константиновича († 1384), вел. князя Бориса Константиновича († 1394), прах которого в соборе был захоронен лишь в 1672 году, по распоряжению митрополита Филарета. Западнее находились гробницы вел. князя Иоанна Дмитриевича Брюхатого († 1377), его брата вел. князя Василия Дмитриевича Кирдяпы († 1403), вел. князя Иоанна Борисовича по прозванию Тугой Лук († 1446 или 1448), вел. князя Андрея Константиновича († 1365), его супруги Василисы Иоанновны (св. схимонахини Вассы, † 1377), супруги Константина Васильевича Анны (в иночестве Елены, год кончины неизвестен), вел. князя Симеона Иоанновича (сына Иоанна Дмитриевича и внука Дмитрия Константиновича).

В нижнем храме Спасо-Преображенского собора находились также гробницы нижегородских архипастырей — первого Нижегородского и Алатырского митрополита Филарета (в схиме Феодосия, † 1694), митрополита Павла († 1696), архиепископа Питирима († 1738), архиепископа Вениамина (Краснопевкова, † 1811), епископа Моисея (Близнецова, † 1825), епископа Филарета (Малишевского, † 1873), епископа Владимира (Никольского, † 1900).

На северной (левой) стороне Спасо-Преображенского собора возвышался великолепный памятник в виде часовни в стиле XVII века. Часовню построили взамен более древней, по проекту Льва Даля, в 1878 году. В глубине часовни теплилась неугасимая лампада. Здесь же хранились копии ратного стяга князя Пожарского и хоругви (снаружи часовни). По преданию, эти хоругви были вынесены на соборную площадь, когда Минин произносил свою историческую речь. По краям стяга Пожарского написаны тропарь и кондак Всемилостивому Спасу. Под памятником-часовней, в нижнем храме-усыпальнице, находилась сама гробница Минина, высеченная из цельного куска мрамора темно-серого цвета, с надписью наверху: «Лета 7124 (1616) преставися раб Божий думный дворянин Косма Минин…».

Русская Церковь, которую Минин так защищал и сберегал от недругов, всегда молитвенно помнила своего благодетеля. Память эта особенно проявлялась во время архиерейского богослужения в Нижегородском кафедральном соборе 1 (14) ноября, в день небесного покровителя Минина — святого бессребреника и чудотворца Космы. В народе подвиг Кузьмы Минина увековечен в преданиях и песнях. В одной из них есть такие строки:

«Как-то в старом-то было городе,

во славном и богатом Нижнем.

Поживал мещанин Козьма Сухорукий.

Он собрал-то себе войско из удалых молодцов.

Собравши их, он речь им говорил:

Ой вы гой еси, товарищи, нижегородские купцы,

Оставляйте вы свои домы,

Покидайте ваших жен, детей,

Вы продайте все ваше злато-серебро,

Накупите себе вострых копиев,

Вострых копиев, булатных ножей.

Пойдем-ка мы сражатися

За матушку за родную землю,

За родну землю, за славный город Москву.